1.2. Основные идеи лингвокультурологии

Теоретическое обоснование идеи связи языка и культуры (теория В. фон Гумбольдта)

Как было отмечено в предыдущем параграфе, тесная связь между языком и явлениями культуры была замечена еще в глубокой древности. Вместе с тем теоретическое обоснование этой связи начало выстраиваться лишь в XIX веке.

Первым исследователем, попытавшимся теоретически обосновать связь языка и культуры стал немецкий исследователь В. фон Гумбольдт. При этом сочинения В. фон Гумбольдта собственно лингвокультурологией можно назвать лишь с большой степенью условности. Проблема в том, что В. фон Гумбольдт пользовался терминологией XIX века, которая, с точки зрения современной науки, может быть подвергнута интерпретации, т.е. фактическому переводу. Иными словами, современному исследователю необходимо уметь читать Гумбольдта.

Основными понятиями лингвокультурологии В. фон Гумбольдта стали «народ» («нация») и «язык». Под термином «народ» В. фон Гумбольдт, судя по его сочинениям, имел в виду некое синтетическое, нерасчлененное понятие «национальная культура – национальный язык – национальное общество». По нашему мнению, синтетизм гумбольдтовского термина «народ» делает его столь многозначным, что позволяет интерпретировать его и как «народ», «этнос», и как «язык», и как (и по преимуществу) «культура». Данный синтетизм термина «народ» сам Гумбольдт интерпретировал, называя «народ» «духовной формой человечества, имеющей языковую определенность»¹.

Не менее важным понятием сочинений Гумбольдта выступает «дух народа». Значение этого понятия проясняется в следующих словах Гумбольдта: «Не будет заколдованного круга, если языки считать продуктом силы народного духа и в то же время пытаться познать дух народа посредством построения самих языков: поскольку каждая специфическая духовная сила развивается посредством языка и только с опорой на него, то она не может иметь иной конструкции, кроме как языковой»¹. Из приведенной цитаты можно сделать вывод, что под «духом народа» исследователь имеет в виду национальную культуру.

В понимании Гумбольдта, уровень развития языка прямо пропорционален уровню развития культуры. По Гумбольдту, влияние культуры распространяется на структуру языка и образование языковых форм.

Однако данное положение Гумбольдта нельзя понимать как первичность культуры по отношению к языку². По Гумбольдту, языки, обладают силой, воздействующей на «дух», т.е. на культуру³. И это воздействие носит всесторонний и гармоничный характер. По образному выражению Гумбольдта, языки – это колеи, по которым деятельность духа совершает свое течение, или, при другом сравнении, – русло, по которому дух катит волны своей жизни.

Гумбольдт выдвинул идею о том, что разные языки – это не различные обозначения одних и тех же реалий, а различные их видения⁴. Речь здесь у Гумбольдта идет о специфике национальных лингвокультур, обуславливающих разные картины мира, разное понимание мира, разное поведение.

Согласно Гумбольдту, языком охватываются преимущественно объекты, входящие в круг потребностей и интересов человека, и отображаются не столько сугубо субстанциональные свойства внеязыкового мира, а, скорее, отношение человека к нему. Эти отношения в различных языках преломляются по‑разному через свойственное каждому языку языковую организацию. Соответственно, в высказываниях о вещах и явлениях человек следует тем ориентирам, которые предначертаны этой языковой структурой⁵.

Положения Гумбольдта о том, что язык определяет отношение человека к объективной действительности и его поведение, легли впоследствии в основу теории Э. Сепира – Б. Уорфа, согласно которой язык упорядочивает поток впечатлений, а также в основу неогумбольдтианской лингвистической теории Л. Вейсгебера, согласно которой язык превращает окружающий мир в идеи и «вербализует» его.

Таким образом, Гумбольдтом были сформулированы две основные идеи современной лингвокультурологии. Прежде всего это:

1. Идея о том, что любой национальный язык представляет собой продукт развития национальной культуры и общества.

2. Идея о том, что языковая организация оказывает влияние на национальную культуру, национальную картину мира и поведение этнически обусловленной личности.

Оценивая идеи Гумбольдта необходимо отметить, что немецкий исследователь в решении проблемы связи языка и культуры продвинулся ровно настолько, насколько продвинулась и современная лингвокудьтурология. По большому счету после Гумбольдта, несмотря на усложнение тем современной лингвокультурологии, не было выдвинуто ни одной масштабной идеи, равной идеям Гумбольдта.

При этом истинное научное величие Гумбольдта не отрицает критики его позиций. Так или иначе попытка Гумбольдта теоретизировать в принципе известное положение о связи языка и культуры закончилась у этого исследователя констатацией и некоторой конкретизацией этой связи. Конкретизация идеи связи языка и культуры у Гумбольдта проходила как попытка определить первичность языка над культурой или культуры над языком. Вообще идея первичности и вторичности была хорошо известна во времена Гумбольдта и использовалась главным образом философами в определении соотношения материи и сознания. Но и в этом случае ученый был весьма непоследователен: в одном случае у него культура определяет язык, в другом языковая структура – культуру.

Но самое главное, на чем остановился Гумбольдт, это то, что он не определил конкретных механизмов взаимодействия языка и культуры. Впрочем, именно на этом остановилась и современная лингвокультурология.

Тем не менее, в целом вписываясь в контекст науки своего времени, Гумбольдт повлиял будущее развития многих смежных наук: лингвистики, культурологи, социологии, ориенталистики.

Развитие идеи В. Фон Губольдта о связи языка и культуры в начале XX века

Теоретическое обоснование Гумбольдтом идеи о взаимовлиянии языка и национальной культуры так или иначе использовали ученые всего мира. Наиболее подробно разработкой идей исследователя занимались Э. Сепир, Б. Уорф и Я Вейсгербер.

«Язык становится все более ценным… в научном изучении той или иной культуры. …Переплетение культурных моделей данной цивилизации запечатлено в языке, который выражает эту цивилизацию,… когда‑нибудь попытка уяснить первобытную культуру без помощи языка этого общества будет расцениваться как дилетантство…»¹. В другой своей работе Э. Сепир пишет: «язык не существует вне культуры, то есть вне социально‑унаследованной совокупности практических навыков и идей, характеризующих наш образ жизни»².

Отношение к языку как к важнейшему элементу этнологического исследования дало направление антропологической лингвистики. Наиболее ярким представителем которой является Г. Хойер, он понимает ее как область лингвистического исследования, посвященную в основном синхронному или диахронному изучению языков, связь языка и среды понимается представителями антропологической лингвистики как отражение в языке условий жизни данного общества. Представители данного направления (прежде всего Г. Херцог) считают, что язык более чутко, чем другие отрасли культуры реагирует на культурные изменения; при этом лексика, по их мнению, в отличие от грамматики более чувствительна к подобным изменениям. Прямое заимствование, словопроизводство и расширение значений уже существующих слов – выделяются как способы, путем которых словарный состав языка приспосабливается к новым понятиям, предметам и явлениям³.

В связи с этим был сделан вывод, что язык, располагающий многочисленными описательными выражениями и словообразовательными моделями, скорее передает новые идеи своими средствами, чем тот, в котором новые конструкции и грамматические приемы ограничены; в последнем случае (по мнению Г. Херцога) язык вынужден прибегать к заимствованиям⁴.

В работах в области антропологической лингвистики (или этнолингвистики) большое внимание уделяется терминологии (где наиболее ощутима связь языка и материальной культуры), исследования в этом направлении наметили прорыв в лингвистике, рассматривая язык с точки зрения его этнической и ареальной отнесенности. Работы подобного типа зачастую содержат богатый материал для межпредметных исследований.

Исследования этнолингвистического характера, в то же время, проводились в рамках этнографической, а не собственно лингвистической теории (Н.Б. Малиновский и его школа). Другим недостатком вышеуказанных работ является нечеткое разграничение плана синхронии и диахронии, так как подвижный и исторически разнородный материал заставляет исследователя отступать от строго синхронного изложения, тогда как другая часть представителей данной школы, напротив, оперирует не отдельными фактами, а набором моделей¹.

Использование моделей в качестве объектов присуще и представителям других направлений так называемой внешней лингвистики. Так, С Клукхон, последователь Э. Сепира, приходит к выводу, что социокультурное поведение моделировано, то есть поведение индивида рассматривается не только с точки зрения его как биологической особи, но с точки зрения обобщенной манеры поведения, присущей обществу в целом. При этом модель – генерация (или образец для поведения) поведения, конфигурация – отвлечение от поведения².

Однако, по мнению Э. Сепира, культура не просто поведение, а «абстрагирование» от поведения. Понимание культуры как совокупности обобщенных форм, моделирующих типы поведения, и языка как систему знаков привело исследователей к идее изоморфности знаковых систем, отличающихся лишь различием в конфигурации составляющих их частей.

Б. Уорф разработал наиболее подробную теорию об изоморфности в моделировании языка, структуры мышления и общества, основанную на положениях, высказанных Э. Сепиром. «Языковые нормы общества», по мнению Э. Сепира, определяют воспринимаемую действительность и тем самым моделируют ее. Поскольку отдельные языки разнятся, то люди «находятся под влиянием того конкретного языка, который является средством общения для данного общества»³.

Б. Уорф считает наличие влияния языка «на различные виды деятельности лбюдей не столько в особых случаях употребления языка, сколько в его постоянно действующих общих законах и в повседневной оценке им тех или иных явлений»⁴.

По мнению Б. Уорфа, «рассмотрение лингвистических формул, обозначающих данную ситуацию, может явиться ключом к объяснению тех или иных поступков людей и каким образом эти формулы могут анализироваться, классифицироваться и соотноситься в том мире, который бессознательно строится на основании языковых норм данной группы»⁵. Мы ведь всегда исходим из того, что язык лучше, чем это на самом деле имеет место, отражает действительность»⁶.

Б. Уорф приходит к заключению, что язык как система слишком сложен и недостаточно чуток для немедленного отражения новшеств, «тогда как в сознании производящих изменение это происходит моментально»⁷. В связи с этим Б. Уорф решает, что «хотя язык и культура взаимообусловлены и развиваются параллельно, природа языка является тем фактором, который ограничивает его свободу и гибкость и направляет его развитие по строго определенному пути»¹.

Итак, был сделан основной вывод, до сих пор не потерявший актуальность: поскольку языковые нормы определенным образом отражают действительность, они тем самым «моделируют» ее. Б. Уорф и Э. Сепир выдвинули также и ряд уточнений: культурные нормы и языковые модели взаимосвязаны, хотя и не имеют прямых соответствий; язык отражает действительность недостаточно объективно; в отличие от сознания, языковая система (в силу своей сложности) не способна моментально реагировать на «новшества» и поэтому природа языка определяет его развитие по определенному пути и, наконец, влияние языка на деятельность людей имеет место и осуществляется в рамках постоянно действующих общеязыковых законов.

Дальнейшие исследования в этой области выявили и ряд неточностей в предложенной теории. Так, в противовес Сепиру – Уорфу утверждалось, что нормы языкового поведения способны оказывать обратное влияние на действительность, а не является причинами ее моделирования.

Исследователи также указывают на недостаточное разграничение между функционированием языка как системы и процессом формирования языка и некоторые другие неточности.

Дальнейшие исследования вылились в формирование культурной антропологии. Представителями этого направления язык относится к культуре как часть к целому, язык как и культура определяется этническим взглядом на мир, «национальным характером» народа.

Б. Малиновский рассматривает язык как одну из важнейших форм человеческого поведения и предлагает превратить лингвистику в часть общей теории культуры, в «эмпирическую науку о человеческом поведении».

У К.Фосслера, В.Шмидта, Н.Марра, напротив, сам язык определяется типом культуры².

Марксистская философия признает за языком и культурой вторичную функцию, оба явления объясняются материальной действительностью.

Российская научная традиция исследования соотношения языка и культуры начинается с трудов М.В. Ломоносова, В.К. Тредиаковского, продолжается в работах А.Н. Афанасьева, А.И. Потебни, А.А. Шахматова, Г.О. Винокура, В.В. Виноградова и др. вплоть до современных исследований.

Для большинства указанных ученых проблема «язык – культура» не является ведущим направлением исследований, она раскрывается в рамках вопросов поэтического языка, в ходе изучения русского литературного языка, в рамках общетеоретических концепций языкознания.

Уже в самих приводимых определениях языка заметна его культурная обусловленность. «… Язык есть одно из культурно‑исторических условий, определяемых предшествующей традицией и современными отношениями»³. В этих исследованиях начала XX века предлагается как минимум два понимания языка: «действительно» языка, с его национальными, социальными и т.п. признаками и только некоторые необходимые и достаточные условия языка «как знака». Рассматривая язык как условие и продукт человеческой культуры делается вывод о том, что любое изучение языка неизбежно имеет своим предметом соответствующую культуру и в то же время, как явление «вписанное» в соответствующую национальную культуру. Г. Винокур, в частности, выделяет язык среди других явлений культуры, т.к. он (язык) составляет условие таких культурных образований как письменность, наука, искусство, мораль и т.д., но будучи формальной структурой он имеет и свою специфику.

Таким образом, произведенное Гумбольдтом теоретическое обоснование идеи связи языка и явлений культуры стало отправной точкой для развития новых направлений в целом ряде научных дисциплин. На основании теории Гумбольдта получили новое развитие этнолингвистика, социолингвистика, психолингвистика, языкознание.

Идея котлового (регионального) развития языков А.Шлейхера

Существенное влияние на развитие лингвокультурологии оказала идея котлового развития языков. Автором данной идеи принято считать немецкого исследователя – А. Шлейхера.

К своим идеям Шлейхер шел непростым путем. С его именем связано прежде всего формирование особого направления в лингвистике – лингвистического натурализма, в основе которого лежит метод изоморфизма, т.е. структурно‑функционального подобия. Несмотря на то, что Шлейхер особенно ничего нового не открыл, его заслуга перед лингвокультурологией заключалась в том, что он применил метод изоморфизма к изучению языка, тем самым методологически расширил границы языкознания¹.

Основным понятием сочинений А. Шлейхера стали понятия «организма» и «органической природы языка». Термин «организм» в XIX в. употреблялся широко и обозначал целостный объект исследования. В языкознании того времени термин «органическая природа языка» истолковывалась различно, чаще всего как единство значения и отношения, выраженного в форме языка, его категориях и единицах.

Историки языкознания обычно рассматривают А. Шлейхера как создателя натуралистической концепции языка, ибо он относил язык к категории живых организмов. Об этом можно судить по таким его высказываниям: «Жизнь языка не отличается существенно от жизни всех других живых организмов – растений и животных. Как и эти последние, он имеет период роста от простейших структур к более сложным формам и период старения, в который языки все более и более отдаляются от достигнутой наивысшей степени развития и их формы терпят ущерб»². Естественнонаучный принцип, на котором должна основываться лингвистика, предполагает, по мнению Шлейхера, признание следующих постулатов:

1) язык как природный организм существует вне воли человека, его нельзя изменить («Языки – это природные организмы, которые возникли без участия человеческой воли, выросли и развились по определенным законам и в свою очередь стареют и отмирают»³);

2) «жизнь языка», как и жизнь природы, есть развитие, а не история; поэтому рост был лишь в доисторический период, а подлинная жизнь языка проявляется в диалектах, тогда как исторический период характеризуется распадом форм, старением и отмиранием форм языка и самих языков (подобно тому, как выветриваются породы и разлагаются организмы в природе), а литературно‑письменные формы являются искусственными образованиями;

3) лингвистика должна быть основана на точном наблюдении организмов и законов их бытия, на полном подчинении исследователя объекту исследования.

«У естествоиспытателей, – подчеркивал Шлейхер, – можно научиться осознанию того, что для науки имеет значение только факт, установленный при помощи надежного, строго объективного наблюдения, и основанный на таком факте правильный вывод»⁴.

Вместе с тем Шлейхер признавал и существенные отличия между языком и природным организмом, когда писал: «Понятно, что только основные черты воззрений Дарвина имеют применение к языкам. Область языков слишком различна от царств растительного и животного, чтобы совокупность рассуждений Дарвина до малейших подробностей могла иметь для нее значение»¹.

Казалось бы, сравнение языков с биологическими организмами бессмысленно, однако дальнейший вывод Шлейхера сближает его позиции с современной наукой, в частности с выводами Л.Гумилева, который рассматривал жизненные циклы этносов и культур²: «Языки – это естественные организмы, которые возникли без участия человеческой воли, выросли и развились по определенным законам и в свою очередь стареют и умирают»³.

Чрезвычайно интересна позиция Шлйхера, для которого «язык есть мышление, выраженное звуками»⁴, «язык есть звуковое выражение мысли, проявляющийся в звуках процесс мышления»⁵, «язык имеет своей задачей создать звуковой образ представлений, понятий и существующих между ними отношений, он воплощает в звуках процесс мышления. Язык посредством имеющихся в его распоряжении точных и подвижных звуков может с фотографической точностью отобразить тончайшие нюансы мыслительного процесса»⁶. В этих определениях Шлейхер стремится подчеркнуть материальную основу речевой деятельности и, что самое главное, – идет путем исследователей Пражской лингвистической школы.

Данные изыскания привели Шлейхера к чрезвычайно важной для современной лингвокультурологии идее – к фактическому определению котлового развития языков, т.е. к главной идее Пражской лингвистической школы, к идее, на которой основывается современная культурология, фольклористика и отчасти лингвистика: «Чем восточнее живет народ, тем на более древнем уровне остался его язык, и чем западнее, тем менее древних черт и долее новообразований он содержит»⁷. По мнению Шлейхера, главным в развитии языков выступает не столько их генетическое родство, а культурно‑языковое окружение. Не исключено, что к подобным выводам немецкий ученый пришел интуитивно, а не путем научного анализа. Вместе с тем, его идея о котловом развитии языков произвела настоящую революцию в языкознании. По своей значимости и влиянию творчество Шлейхера можно оценить, как не меньше, чем творчество Гумбольдта.

Таким образом, идея А.Шлейхера о котловом (региональном) развитии языков является одной из главных не только в современной лингвокультурологии, но и в ряде других гуманитарных наук. Идея Шлейхера о котловом развитии языков переменила взгляды европейцев на осмысление самого понятия культуры. Языковая и религиозная принадлежность народов стала для европейцев не такой уж и важной по сравнению с принадлежностью народов к определенному региону. Стоит сказать, что Шлейхер впервые сформулировал идею, на которой зиждется современный Евросоюз.

Конечно, Шлейхер получил меньшую известность, чем Гумбольдт, хотя его научная значимость не менее важна. К тому были и объективные причины, связанные с разноплановостью и путанностью исследований этого великого ученого. В целом тексты Шлейхера отличаются слабой научностью, нередко голословными утверждениями.

Идеи об отношениях языка и культуры

В XX веке Вопрос о соотношении языка и культуры стал одним из основных в языкознании.

Существенный интерес в данном случае представляет работа И.Сталина, отражающая марксистскую позицию в вопросе о соотношении языка и культуры¹. Сталин утверждает относительную независимость языка от явлений культуры: «На протяжении последних 30 лет в России был ликвидирован старый, капиталистический базис и построен новый, социалистический базис. Соответственно с этим была ликвидирована надстройка над капиталистическим базисом и создана новая надстройка, соответствующая социалистическому базису. Были, следовательно, заменены старые политические, правовые и иные учреждения новыми, социалистическими. Но, несмотря на это, русский язык остался в основном таким же, каким он был…»². Язык, по Сталину, не является надстроечной структурой, а имеет самостоятельную природу: «язык, принципиально отличаясь от надстройки, не отличается, однако, от орудий производства, скажем, от машин»³, «Язык… является продуктом целого ряда эпох, на протяжении которых он оформляется, обогащается, развивается, шлифуется. Поэтому язык живет несравненно дольше, чем любой базис и любая надстройка»⁴, «Сфера действия языка, охватывающего все области деятельности человека, гораздо шире и разностороннее, чем сфера действия надстройки. Более того, она почти безгранична»⁵.

Несмотря на непопулярность учения марксизма, следует отметить, что именно позиции марксизма лежат в основе современных взглядов на отношения языка и культуры.

Так, Р.Робинс, Е. М. Верещагин, В. Г. Костомаров пишут, вторя марксизму: «Язык – зеркало культуры, в нем отражается не только реальный мир, окружающий человека, не только реальные условия его жизни, но и общественное самосознание народа, его менталитет, национальный характер, образ жизни, традиции, обычаи, мораль, система ценностей, мироощущение, видение мира»⁶, «Язык – сокровищница, кладовая, копилка культуры. Он хранит культурные ценности – в лексике, в грамматике, в идиоматике, в пословицах, поговорках, в фольклоре, в художественной и научной литературе, в формах письменной и устной речи»⁷.

Итак, исходя из позиций современной лингвокультурологии, язык не существует вне культуры как социально унаследованной совокупности практических навыков и идей, характеризующих наш образ жизни. Как один из видов человеческой деятельности, язык оказывается составной частью культуры, определяемой как совокупность результатов человеческой деятельности в разных сферах жизни человека: производственной, общественной, духовной. Однако в качестве формы существования мышления и, главное, как средство общения язык стоит в одном ряду с культурой.

«Если же рассматривать язык с точки зрения его структуры, функционирования и способов овладения им (как родным, так и иностранным), то социокультурный слой, или компонент культуры, оказывается частью языка или фоном его реального бытия»¹. «В то же время компонент культуры – не просто некая культурная информация, сообщаемая языком. Это неотъемлемое свойство языка, присущее всем его уровням»². «Язык – мощное общественное орудие, формирующее людской поток в этнос, образующий нацию через хранение и передачу культуры, традиций, общественного самосознания данного речевого коллектива»³.«Первое место среди национально‑специфических компонентов культуры занимает язык. Язык в первую очередь способствует тому, что культура может быть как средством общения, так и средством разобщения людей. Язык – это знак принадлежности его носителей к определенному социуму»⁴.

Тем не менее проблема соотношения языка и культуры – вопрос сложный и многоаспектный.

Язык любого этноса в современной лингвокультурологии считается составной частью национальной культуры; это признается многими исследователями, но вместе с тем, именно эта проблема изучена пока совершенно недостаточно. Это объясняется тем, что лингвисты изучают язык для его возможно лучшего описания как объекта исследования, а также для различных приложений, например, для целей наиболее простого, но вместе с тем и традиционного начертания слов, для верного построения предложений, словосочетаний, отдельных слов и их частей, для обучения языку иностранцев и т.д.

До некоторой степени язык как явление национальной культуры анализируется социолингвистикой, которая исследует, например, проблему двуязычия, выясняя предпочтение населения в использовании того или иного языка, или проблему особых вариантов языка, доходящих до жаргонов, при рассмотрении языка различных слоев общества⁵.

Еще ближе к выполнению задач культурологии подходит этнолингвистика, изучающая национальную специфику того или иного языка в его тесном взаимодействии с культурой. Тем не менее, и эта дисциплина не вполне выполняет задачи, которые ставит перед собой культурология⁶.

Культурологию язык, как и любая другая часть культуры, интересует прежде всего в плане собственных задач и через призму собственных категорий и концепций. Так, если культурология различает культуру элитарную, народную и массовую, то и язык должен быть исследован именно с этой точки зрения; в нем могут быть обнаружены элитарные, народные и массовые компоненты⁷. Культурология различает в каждой культуре субкультуры, некоторые из которых доходят до контркультуры; следовательно, и в языке должны быть выявлены соответствующие образования¹. Весьма любопытна проблема различения культуры и цивилизации, где одним из критериев цивилизации является наличие у того или иного этноса собственной незаимствованной письменности; здесь мы напрямую выходим на собственно лингвистическую проблематику. Как правило, ступени цивилизации в культуре соответствует и наличие в национальном языке так называемого общенационального наддиалекта, койне, или литературного языка, как письменного, так и устного². Крайне интересна и проблема личности как носителя, потребителя и творца языка: в традиционной лингвистике проблеме языкового творчества внимания уделяется явно мало³.

Перечисленные проблемы кажутся, вместе с тем, не слишком сложными по сравнению с гораздо более трудной проблемой понимания эволюции языка в контексте эволюции всей культуры данного этноса. Здесь более или менее обширный материал собран в области лексикологии, где можно видеть резкую смену словарного состава языка в эпоху культурных революций; что же касается таких проблем, как эволюция грамматических категорий, например, утраты или приобретения соответствующих глагольных форм, падежей, моделей и форм словообразования, то здесь связь с эволюцией культуры на сегодня едва ощутима. Наконец, многочисленные фонетические изменения в процессе эволюции языка обычно рассматриваются только в рамках собственных, чисто языковых законов фонетической эволюции. В результате культуролог оказывается бессильным понять развитие языка в общем контексте развития культуры данной цивилизации.

Таким образом, основной и исходной идеей лингвокультурологии стала идея о неразрывной связи языка и культуры. Как видим, для обращения к исследованию перечисленных и многих других, не названных здесь проблем, необходимо предварительное убеждение исследователя в том, что язык никоим образом не выпадает из общих закономерностей развития культуры, и тем самым к нему в полной степени применим весь арсенал культурологических методов исследования. В качестве дополнительного и весьма важного стимула изучения языка в культурологическом аспекте может явиться мысль о том, что язык является не только частью культуры, но во многом и системообразующей ее частью, то есть, эволюционируя под воздействием определенных требований эпохи и в чем‑то от них отставая, язык сам формирует определенное культурологическое поле, заставляющее определенным образом разворачиваться и другие элементы культуры, как то: искусство, науку, религию и т.д.

Идея привлечения достижений культурологии к лингвистическим исследованиям (формирование лингвострановедения)

Одними из первых в отечественном языкознании термин, в основе которого лежит синтез культурологи и лингвистики, использовали в 1971 году Е. М. Верещагин и В. Г. Костомаров в брошюре «Лингвистическая проблема страноведения в преподавании русского языка иностранцам». Этим термином стало новое направление в лингвистике, предшествовавшее лингвокультурологии, – лингвострановедение.

Лингвострановедение – раздел науки о языке, с одной стороны, включающий в себя обучение языку, а с другой, дающий определенные сведения о стране изучаемого языка. В процессе обучения иностранному языку в этом аспекте элементы страноведения сочетаются с языковыми явлениями, которые выступают не только как средство коммуникации, но и как способ ознакомления обучающихся с новой для них действительностью. Наряду с овладением иностранным языком происходит усвоение культурологических знаний и формирование способности понимать ментальность носителей другого языка. Образовательная же ценность этого раздела лингвистики заключается в том, что знакомство с культурой изучаемого языка происходит путем постоянного сравнения имевшихся ранее знаний и понятий с вновь полученными, со знаниями и понятиями о своей стране.

Итак, лингвострановедение – «аспект преподавания русского языка иностранцам, в котором с целью обеспечения общеобразовательных и гуманистических задач лингводидактически реализуется кумулятивная функция языка и проводится акультурация адресата, причем методика имеет филологическую природу – ознакомление проводится через посредство русского языка и в процессе его изучения»¹.

Главная цель лингвострановедения – обеспечение коммуникативной компетенции в актах межкультурной коммуникации, прежде всего через адекватное восприятие речи собеседника и понимание оригинальных текстов. В этом отношении решающее значение приобретает тот факт, что изучающий иностранный язык должен овладеть им как средством межкультурной коммуникации, что предполагает необходимость формирования у него лингвострановедческой компетенции, являющейся неотъемлемой частью коммуникативной компетенции.

Основу лингвострановедческой компетенции изучающего русский язык, на наш взгляд, составляют фоновые знания типичного представителя российской лингвокультурной общности. Словарь лингвистических терминов дает следующее определение фоновых знаний: «Фоновое знание – background knowledge. Обоюдное знание реалий говорящим и слушающим, являющееся основой языкового общения»².

Наличие общих знаний является основной предпосылкой для адекватного общения, когда участники общения (коммуниканты) принадлежат к различным лингвокультурным общностям. В ходе обучения студенты должны усвоить определенный объем фоновых знаний, который в современной методике определяется как «фреймовая пресуппозиция»³.

Фреймовую, или когнитивную, пресуппозицию рассматривают как единицу, лежащую в основе фоновых знаний инокультурной общности, «как невербальный компонент коммуникации, как сумму условий, предпосылаемых собственно речевому высказыванию и являющихся национально‑специфическим индикатором интракультурного общения»⁴.

С позиций лингвострановедения, номинативные единицы языка часто обладают экстралингвистическим содержанием, которое прямо и непосредственно отражает обслуживаемую языком национальную культуру. Эта часть значения слова, восходящая к истории, географии, религии, традициям, фольклору – иначе говоря, к культуре страны, называется национально‑культурным компонентом, а номинативные единицы языка, содержащие такой компонент, принято называть лингвострановедчески ценной лексикой⁵.

Как известно, в структуре слова содержится понятийное ядро, фиксируемое в словарных толкованиях, и непонятийные семы, отражающие экспрессивность, эмоциональность, оценку, разнообразные ассоциации, свойственные носителям того или иного языка. Совокупность этих непонятийных семантических долей называется лингвострановедческим фоном, который составляет национально‑культурный компонент значения.

При выявлении национально‑культурных компонентов семантики слова необходимо сопоставительное исследование, потому что «как безэквивалентные слова, так и фоновые – не абсолютная категория, а относительная. Судить о том, можно ли определенное слово назвать безэквивалентным, допустимо лишь по отношению к какому‑либо языку»¹. Таким образом, предметом лингвострановедения являются безэквивалентная и фоновая лексика, у которых наблюдается отсутствие или расхождение понятийных или фоновых семантических долей при их сопоставлении с другим языком. Для выявления подобных слов в работе применяется прием компарации, который, «будучи на практике механизмом сличения первой и второй культуры… позволяет выделить специфические черты культуры, наиболее характерные для жизни страны изучаемого языка»².

Т.Н. Астафурова отмечает три вида асимметрии в лингвострановедении: в семиотическом, парадигматическом и синтагматическом планах. Асимметрия в семиотическом плане заключается в отсутствии одного из компонентов знакового отношения: обозначаемого или обозначающего. Парадигматическая асимметрия наблюдается в тех случаях, когда в двух языках присутствует и обозначаемое и обозначающее, но имеется расхождение на одном из уровней знаковых отношений: на уровне реалий, значений или самих знаков. Асимметрия в синтагматическом плане заключается в том, что предметный ряд в своей континуальности длится различно в двух социумах³.

Особое значение для проводимого исследования имеет также теория закономерных соответствий при переводе лексики, созданная Я.И. Рецкером⁴, и описание видов межъязыковых переводческих соответствий, предложенное В.С. Виноградовым⁵.

Анализ основных положений лингвострановедческой теории слова позволяет сделать вывод, что добиться адекватного взаимопонимания между коммуникантами в ситуациях межкультурной коммуникации невозможно без знания лексики с национально‑культурным компонентом семантики. Таким образом, в учебных целях необходимо выделить лингвистический компонент лингвострановедческой компетенции, куда войдут лексические единицы, наиболее ярко отражающие национальные особенности культуры народа – носителя изучаемого языка: реалии (обозначения предметов и явлений, характерных для одной культуры и отсутствующих в другой), коннотативная лексика (слова, совпадающие по основному значению, но отличные по культурно‑историческим ассоциациям), фоновая лексика (обозначения предметов и явлений, имеющих аналоги в сопоставляемых культурах, но различающиеся национальными особенностями функционирования, формы, предназначения предметов). При этом культурологическая и страноведческая ценность, типичность, общеизвестность и ориентация на современную действительность, тематичность и функциональность явлений являются важнейшими критериями отбора национально‑культурного компонента содержания обучения иностранному языку.

Итак, мы видим, что проблема отбора и классификации лексики с национально‑культурным компонентом значения для обучения иностранному языку тесно связана с проблемой реалий. Термин «реалия» используется в лингвистике, литературоведении, переводоведении и лингвострановедении. Несмотря на столь широкое применение, в исследовательской литературе нет четких критериев определения реалии. Существует двоякое понимание данного явления: реалия‑предмет как понятие, явление, характерное для истории, культуры, уклада жизни того или иного народа и не встречающееся у другого народа; и реалия‑слово, то есть языковые единицы, обозначающие такие явления, предметы и понятия, а также пословицы, афоризмы и фразеологизмы.

Интересной представляется точка зрения В.П.Конецкой, которая рассматривает реалии не просто как особые предметы объективной действительности, но как особые референты – элементы объективной реальности, отраженные в сознании, то есть предметы мысли, с которыми соотнесено данное языковое соответствие¹.

С этой позиции выделяются три основные группы реалии русской культурной общности в сопоставлении с какой‑либо иноязычной: 1) универсалии‑референты, тождественные по своим существенным и второстепенным признакам в сопоставляемых культурах; 2) квазиреалии‑референты, тождественные по своим существенным признакам, но различающиеся по второстепенным; 3) собственно реалии‑референты, которые по своим существенным и второстепенным признакам являются уникальными, присущими лишь одной из сопоставляемых культур.

Представляется также логичным разграничить понятие реалии и безэквивалентной и фоновой лексики. Вслед за В.П.Конецкой, многие исследователи склонны рассматривать реалии в качестве референтов, а не просто предметов объективной реальности или слов, обозначающих такие предметы. Если рассмотреть классификацию реалий, предложенную В.П.Конецкой, в свете лингвострановедческой теории, то языковым выражением универсалий будет являться эквивалентная лексика, квазиреалий – фоновая лексика, собственно реалии будут выражены безэквивалентной лексикой.

Большинство исследователей группируют реалии, основываясь на экстралингвистическом факторе – тематических ассоциациях. Г.Д.Томахин считает целесообразным выделение географических, культурно‑исторических, общественно‑политических и этнографических реалий².

Итак, наиболее удачными для обозначения культурно маркированных лексических единиц представляются термины «безэквивалентная» и «фоновая» лексика, т.к. они широко известны в методической литературе и в наибольшей степени раскрывают сущность понятия. Хотя вопрос о признаках и критериях, по которым определяется эквивалентность слова, хорошо разработан Е.М. Верещагиным и В.Г. Костомаровым³, в практике нередко встречаются случаи затруднения в отношении включения слова в ту или иную категорию лексики.

В лингвострановедении под безэквивалентной лексикой понимаются лексические единицы, план выражения которых невозможно сопоставить с какими‑либо иноязычными лексическими понятиями. К фоновой лексике относят слова с неполноэквивалентностью фонов⁴.

В лингвострановедении особым образом комментируется текст. Это так называемый лингвострановедческий комментарий, который может быть рассмотрен с двух позиций: лингвострановедческий комментарий как семантизация лингвострановедческой единицы как таковой (о лексикографическом аспекте комментирования писали, например, В.В.Морковкин, В.А.Денисова, Е.М.Верещагин, М.А.Шахматова) и лингвострановедческий комментарий как толкование фрагмента художественного или публицистического текста или подобного текста в целом (Н.В. Кулибина, Э.И. Тамм, Е.М. Верещагин, В.Г. Костомаров).

Весьма интересным представляется в этом отношении предложение Е.М. Верещагина и В. Г. Костомарова о составлении комплексного комментария к литературному произведению. Такой комментарий, по мнению авторов, должен представлять собой связный рассказ на тему, на которую написано произведение, с обязательным учетом содержащихся в произведении страноведческих сведений¹. По законам рецепции мини‑фон должен быть сформирован до процесса чтения, а не в ходе или после него.

Целью учебного комментирования художественного текста в иностранной аудитории является формирование у учащихся круга фоновых знаний (мини‑фон), необходимых для полноценной рецепции произведения и его обсуждения. Для достижения этой цели необходимо составление комментария с учетом страноведчески ценного материала, заключенного в произведении. При этом необходимо учитывать, что примерно с конца 70‑х гг. наметилась тенденция развития от «нейтрального» лингвострановедения, не ориентированного на носителя конкретного языка, к сопоставительному, принимающему во внимание национальную культуру учащегося. Эта тенденция нашла свое отражение прежде всего в лингвострановедческом комментарии.

Комментарий, не ориентированный на какую‑либо языковую аудиторию, составленный без учета национальной культуры учащегося, не всегда дает возможность выявить и проанализировать отличия в семантике, лексическом фоне слов, образующих рассматриваемый текст. Таким образом, очевидно, что национальная культура должна приниматься во внимание так же, как и родной язык учащихся.

М.А.Шахматова и Сим Ен Бо разработали и представили 11 типов лингвострановедческих комментариев только для фоновой лексики, которой в существующих работах уделяется меньше внимания, чем безэквивалентной²:

Описательные комментарии:

1. Комментарий – расширение лексического значения за счет использования сведений из словаря;

2. Комментарий – расширение лексического фона за счет собственного языкового и бытового опыта;

3. Комментарий – историческая справка;

4. Комментарий – словообразовательная модель.

Описательно – определительные комментарии:

1. собственно – изъяснительный комментарий;

2. этимологический комментарий;

3. словообразовательный комментарий;

4. контекстуальный комментарий;

5. отсылочный комментарий;

6. исторический комментарий;

7. расширенный страноведческий комментарий.

Непосредственно лингвострановедческое чтение в понимании В.Г. Костомарова и Е.М. Верещагина представляет собой извлечение страноведческих сведений из литературы (публицистической, научно‑популярной или художественной) и внимательное отношение к экстралингвистической информации.

В качестве основного материала по лингвострановедению могут быть использованы художественные, публицистические и художественные тексты, т. к. именно в текстах этих жанров (в отличие от научно‑технической, учебной и справочной литературы) ярко проявляются культуроведческий и страноведческий материал.

Таким образом, главная цель лингвострановедения – обеспечение коммуникативной компетенции в рамках межкультурной коммуникации, что предполагает: основные фоновые знания типичного образованного представителя изучаемой лингвокультурной общности, а также умения использовать фоновые знания для достижения взаимопонимания в ситуациях опосредованного и непосредственного межкультурного общения; знание лексических единиц с национально‑культурным компонентом значения и умение адекватно их применять в ситуациях межкультурной коммуникации. Сформировав таким образом у студентов названные выше знания и умения лингвострановедческой компетенции, обеспечивается их коммуникативная компетенция в ситуациях межкультурной коммуникации. Полное или частичное расхождение понятийных или фоновых долей, то есть лингвострановедческая специфика лексики, может быть выявлена только при сопоставлении с другим языком, при этом материала существующих двуязычных и толковых словарей недостаточно.

Идея лингвокультурологии как автономной области лингвистики

К концу XX века накопилось множество аргументов в пользу системного изучения проблемы «язык – культура». В концепции «язык – культура» сходятся интересы многих наук о человеке. Это та сквозная идея, которая интегрирует дисциплины, изучающие человека и его язык.

Некоторые ученые считают, что в истории наук о человеке чередуются две парадигмы: «природогенезисная» и «культурогенезисная». Порожден ли человек природой или культурой, определяет методологические установки наук о человеке¹. Несомненно, что современная лингвокультурология руководствуется второй парадигмой.

Е.С. Кубрякова логически обосновывает обращение к культуре при объяснении языковых явлений: «если “в любом объяснении есть две части, различающиеся по своим функциям” – экспланандум и экспланас, то есть объясняемый объект и то, что его объясняет, тогда для адекватной характеристики языка как экспланандума необходимо обращение к феноменам сознания, мышления, общества, культуры (как экспланансам) и, наоборот, для объяснения этих последних феноменов необходимо обращение к языку»².

В зависимости от профессиональных интересов исследователя, отмечает В.З. Демьянков, «язык рассматривается не только изнутри, но и извне, с точки зрения того, что он дает системам, в которые входит в качестве подсистемы, – культурам, социальным системам, системам мнений и т.п.»³. Демьянков говорит о культурологическом измерении языка⁴.

Междисциплинарный характер лингвокультурологических исследований делает проблематичным установление однозначного статуса самой лингвокультурологии. Однако насущность возникновения такой дисциплины очевидна, как это видно из многочисленных исследований.

Наиболее детально определяет статус лингвокультурологии как научной дисциплины В.В. Воробьев – «научная дисциплина синтезирующего типа, пограничная между науками – культура и лингвистика», основным объектом являются взаимосвязь и взаимодействие культуры и языка в процессе его функционирования и изучение интерпретации в системе языковой коммуникации и основанные на его культурных ценностях все, что составляет “языковую картину мира”»¹.

Лингвокультурологию нередко противопоставляют страноведению и этнолингвистике как целостное теоретико‑описательное исследование объектов, как функционирующей системы культурных ценностей, отраженных в языке, контрастивный анализ лингвокультурологических сфер разных языков на основании теории лингвистической относительности. При этом культура понимается в широком этнографическом смысле как система идей, традиций, образ жизни, национальный характер, менталитет.

Современные исследователи (Г.П. Нещименко, А.И. Домашиев, Ф. Данеш, В. Гак и др.) рассматривают цепочку взаимодействий «язык – культура – этнос». Культура рассматривается Г. Нещименко как «духовное освоение действительности»². Язык, по мнению ученого, является «важнейшим средством объективации культуры, язык активно участвует на всех этапах духовного освоения действительности: при производстве и хранении духовных ценностей, при их распространении, при их восприятии»³. Исследователь выделяет два направления исследований: язык→культура и культура→язык.

В первом случае язык выступает в качестве так называемого «транслятора культурных ценностей», осуществлению этой его функции способствует субстативные свойства языка. Среди таких свойств автор выделяет следующие: язык – универсальная знаковая система открытого типа, постоянно развивающаяся, но имеющая конвенциональный характер, так как зарождается внутри этносоциального коллектива; способность языка к эволюционному развитию, которая обеспечивает историко‑культурную преемственность общества; высокая степень эксплицитности вербальной информации, способствующая снижению коммуникативных потерь; асимметричный дуализм языкового знака, способствующий богатству средств выражения; само строение языковой системы и т.п.

Таким образом, язык влияет на культуру, способствует распространению духовных ценностей. Однако использование языка для передачи культуры влияет и на его онтологические функциональные свойства. Так, выбор «трансляционного канала»⁴оказывает воздействие на селекцию средств, обуславливает варьирование используемого выразительного ряда (активизация использования того или иного функционального жанра и т.п.).

Е.Ф. Тарасов рассматривает культурный аспект языка в том же ракурсе, склонен также к аналогии человеческой языковой системы и генетической программы животных. Таким образом, по мнению исследователя, фило– и онтогенез человека позволяет «прижизненно формировать способности, которыми обладали люди предыдущих поколений, создавшие культуру»⁵. Узкодисциплинарный подход языковедов, по мнению ученого, дает лишь формализацию, без опоры на адекватные общеметодологические схемы. В связи с этим Е.Ф. Тарасов предлагает включить в ближайшие задачи лингвистики использование методик, которые уже сформированы в других науках, создание интеграционных междисциплинарных подходов.

В рамках проблемы «язык – культура» возможна разработка встречного описания культуры через факты ее отражения в языке и интерпретации языковых фактов через «внеязыковой компонент». Такова сумма концепций и аргументаций, выдвинутых в рамках проблематики «язык – культура». Указанная область исследования еще не обрела постоянного статуса. Число работ в этой области значительно уступает количеству работ в сфере междисциплинарных наук – психолингвистики и социолингвистики.

Развиваясь в рамках таких направлений, как структурная антропология, этнография коммуникаций, социолингвистика, сегодня лингвокультурология признается многими способной к независимому существованию (хотя наравне с этим существуют мнения, согласно которым это всего лишь часть одной из вышеперечисленных дисциплин).

Итак, возможно четыре подхода к определению места лингвокульурологии в рамках современной науки о языке: 1) область исследований лингвокультурологии входит в область исследований общей теории культуры (Б. Малиновский); 2) область исследований лингвокультурологии входит в область социолингвистики (А.Д. Швейцер); 3) исследования в рамках «язык – культура» должны проводиться на стыке психологии, культурологии, философии, лингвистики (Е.Ф. Тарасов); 4) лингвокультурология – научная дисциплина синтезирующего типа, пограничная между науками – культура и лингвистика (В.В. Воробьев).

Что касается основной единицы подъязыка – термина, то М.Н. Володина указывает на кумулятивный характер термина (накопление когнитивно‑культурологической информации), который, «становится источником социального знания, которое проявляется на двух основных уровнях: горизонтальном (интернациональная общность, в основе которой лежит общечеловеческая сущность мышления) и вертикальном (национальная специфика языкового выражения социального знания)¹.

Рассматривая языковые контакты и их последствия – проникновение тех или иных контактных элементов (контактем) на разные уровни языка‑реципиента – мы обязаны учитывать и культурологический компонент, поскольку подъязыки являются частью национальных языков, которые вербализуют весь культурный багаж того или иного народа.

Таким образом, в результате почти полуторавекового многоаспектного теоретического осмысления проблем взаимодействия языка и культуры в конце XX века стала формироваться автономная область лингвистики – лингвокультурология. Далее будут рассмотрены основные тематические сферы лингвокультурологии. Однако уже на данном этапе можно сказать, что формирование лингвокультурологии как отдельной дисциплины в рамках лингвистики оправдано и неслучайно.

Прежде всего следует отметить, что с текстологической точки зрения научные лингвокультурологические исследования разительно отличаются как от исследований в области лингвистики, так и в области культурологи. На первом этапе, еще в конце XX (и отчасти в самом начале XXI века) лингвокультурологические исследования нередко представляли собой механическое объединение лингвистических и культурологических тем. Это была, так сказать, современная «предлингвокультурология». Однако данный недостаток примерно за десять лет был преодолен. Проблема состояла главным образом в отсутствии собственной, лингвокультурологической терминологии. А значит – в слабой осмысленности многих свойственных лингвокультурологии проблем. Одновременно старая терминология времен Гумбольдта и Потебни не отвечала требованиям и уровню современной науки. Создание лингвокультурологической терминологии было связано с анализом целого ряда научных проблем. В результате к концу 10‑х годов XXI века лингвокультурология в целом сформировала понятный для большинства исследователей автономный терминологический аппарат. Этот терминологический аппарат, конечно, не идеален. Типична, например, ситуация, когда тот или иной автор без серьезного научного обоснования вводит собственные термины, и лишь он один ими пользуется. Поэтому несовершенство, размытость, перегруженность, индивидуализация, слабая научная обоснованность – все это черты терминологического аппарата современной лингвокультурологи, а соответственно – слабой развитости лингвокультурологии как науки в целом.

Кроме того следует сказать, что формирование лингвокультурологии как науки было связано не только с необходимостью осмысления отношений языка и культуры. Ситуация зачастую отличалась большей прозаичностью. Так, к 80‑м годам XX века стало ясно, что многие сферы традиционной лингвистики, особенно русистики, как это принято говорить, исчерпали свою диссертабельность. Проблема заключалась в том, что как таковой русский язык к этому времени с точки зрения классических подходов был изучен. Уже мало, что можно было сказать о подлежащем или сказуемом, о спряжении или падежной системе русского языка. В результате с начала 80‑х годов XX века традиционная русистика вошла в глубокий кризис. Нужна была новая сфера приложения усилий специалистов в области русского языка. Одной из таких областей стала лингвокультурология.

Вместе с тем лингвокультурология не стала некоей панацеей от кризисных явлений в русистике, поскольку сама по себе она оказалась не такой простой дисциплиной, как это многим представлялось. Сформировавшись как особая наука, лингвокультурология на сегодняшний день не предложила неких супер‑идей, сравнимых по своему уровню с идеями Гумбольдта, Шлейхера или Сепира и Уорфа. К сожалению, в современной лингвокультурологии мы видим не только стремление к самовыражению отдельных авторов, к усложнению тем исследования, к формированию новых тем, но и элементарное топтание на месте. Более того, наблюдается формирование лингвокультурологической элиты, т.е. группы авторов из 15‑20 человек, сочинения которых признаны чуть ли не классикой. Но о какой классике может идти речь, когда в науке нет ни новых масштабных идей, ни аппарата их генерации? Подобное обюрокрачивание только что сформировавшегося направления в науке может привести к новому кризису, причем к более глубокому, чем кризис классической русистики. Последняя могла пребывать в кризисе сколь угодно долго, поскольку ее достижения не могли быть подвергнуты сомнению. Так или иначе классическая русистика всегда будет основой главных учебных дисциплин любого филологического факультета. С лингвокультурологией дело обстоит иначе. Она может либо развиться в наиболее перспективное направление, либо уже совсем скоро кануть в Лету как научный фантом. Уверенно прогнозировать дальнейшую судьбу лингвокультурологии нельзя. События с одинаковой вероятностью могут разворачиваться и в ту, и в другую сторону.

Именно поэтому формирование лингвокультурологии как автономной области знаний мы не склонны воспринимать как безусловное и бесспорное достижение отечественной науки последних двадцати лет. К сожалению, современная лингвокультурология представляет собой перспективное направление в лингвистике, у которого, однако, проблем больше, чем реальных научных результатов.

Освоение идеи межкультурной коммуникации

Проблемы коммуникации практически всегда интересовали лингвистов. Пиком интереса к проблемам коммуникации можно считать 60‑е – 70‑е годы XX века, когда коммуникация исследовалась главным образом с философской, психологической, социологической, культурологической, кибернетической, семиотической и иных позиций. В это время труды в области коммуникации считались наиболее перспективными и читаемыми не только в нашей стране, но и за рубежом. В 80‑е годы острота интереса к проблемам коммуникации стала убавляться, хотя исследователи продолжали работать в этой области¹. Характерно, что сформировавшаяся к тому времени теория коммуникации использовала терминологический аппарат других, нелингвистических, сфер деятельности. Отправитель, источник, информация, кодирование, канал, декодирование, расшифровка, адресат, получатель, обратная связь, коммуникативное намерение, статусная роль, ситуативная роль, контактность, локус контроля– типичные термины теории коммуникации².

Принято считать, что идея межкультурной коммуникации связана со стремлением понять чужие культуры. Понятие межкультурной коммуникации впервые было сформулировано в 1954 году в работе Г. Трейгера и Э. Холла «Культура и коммуникация. Модель анализа». В этой работе под межкультурной коммуникацией понималась идеальная цель, к которой должен стремиться человек в своем желании как можно эффективнее адаптироваться к окружающему миру³.

В последующие годы исследователи существенно продвинулись в теоретической разработке проблемы межкультурной коммуникации. В результате многочисленных исследований были определены наиболее характерные черты межкультурной коммуникации. Отмечалось, что для межкультурной коммуникации необходима принадлежность отправителя и получателя сообщения к разным культурам⁴. Для создания ситуации межкультурной коммуникации также необходимо осознание участниками коммуникации культурных отличий друг друга⁵. По своей сущности межкультурная коммуникация всегда представляет собой межперсональную коммуникацию в специальном контексте, когда один участник обнаруживает культурное отличие другого⁶. В итоге было дано определение межкультурной коммуникации. Это совокупность разнообразных форм отношений и общения между индивидами и группами, принадлежащими к разным культурам⁷.

Очень важными для теории межкультурной коммуникации стали понятия макрокультуры и микрокультуры. В современной ситуации на нашей планете существуют огромные территории, структурно и органически объединенные в одну культурную систему со своими культурными традициями. Например, можно говорить об американской культуре, латиноамериканской культуре, африканской культуре, европейской культуре, азиатской культуре и т.д.⁸Чаще всего эти типы культуры выделяются по континентальному признаку и из‑за своей масштабности получили название макрокультур. Вполне естественно, что внутри этих макрокультур обнаруживается значительное число субкультурных различий, но обнаруживаются также и черты сходства, которые и позволяют говорить о наличии такого рода макрокультур, а население соответствующих регионов считать представителями одной культуры. На основе теории макрокультур возникла теория цивилизаций, объединенных не только культурой, но и доминирующим языком (так, в западной цивилизации доминирующим языком выступает английский, в евразийской – русский). Между цивилизациями существуют глобальные различия, которые отражаются на их коммуникации друг с другом¹.

Каждая микрокультура имеет одновременно сходство и различие со своей материнской цивилизацией, что обеспечивает их представителям одинаковость восприятия мира. Материнская цивилизация отличается от микрокультуры разной этнической, религиозной принадлежностью, географическим расположением, экономическим состоянием, половозрастными характеристиками и социальным статусом их членов. Иными словами, субкультурами называются культуры разных социальных и этнических групп внутри одной цивилизации.

Внутри каждой сферы межкультурная коммуникация происходит на разных уровнях. Принято выделять несколько типов межкультурной коммуникации на микроуровне²:

● Межэтническая коммуникация – это общение между лицами, представляющими разные народы (этнические группы). Чаще всего цивилизация состоит из различных по численности этнических групп, которые создают и разделяют свои субкультуры. Свое культурное наследство этнические группы передают от поколения к поколению и благодаря этому они сохраняют свою идентичность среди доминирующей цивилизации. Совместное существование в рамках одной цивилизации естественно приводит к взаимному общению этих этнических групп и обмену культурными достижениями (пример – отношения Мальты и Евросоюза).

● Контркультурная коммуникация – происходит между представителями материнской цивилизации и дочерней субкультуры и выражается в несогласии дочерней субкультуры с ценностями и идеалами материнской цивилизации. Характерной особенностью этого уровня коммуникации является отказ субкультурных групп от ценностей доминирующей цивилизации и выдвижение своих собственных норм и правил, противопоставляющих их ценностям большинства (пример – отношения Ирландии и Евросоюза).

● Коммуникация среди социальных классов и групп – основывается на различиях между социальными группами и классами того или иного общества. В мире нет ни одного социально однородно го общества. Все различия между людьми возникают в результате их происхождения, образования, профессии, социального статуса и т.д. Во всех странах мира расстояние между элитой и большинством населения, между богатыми и бедными довольно велико. Оно выражается в противоположных взглядах, обычаях, традициях и др. Несмотря на то что все эти люди принадлежат к одной лингвокультуре, подобные различия делят их на субкультуры и отражаются на коммуникации между ними.

● Региональная коммуникация – возникает между жителями различных областей (местностей), поведение которых в одинаковой ситуации может значительно отличаться. Так, например, жители одного американского штата испытывают значительные затрудруднения при общении с представителями другого штата. Жителей Новой Англии отталкивает «приторно‑сладкий» стиль общения жителей южных штатов, который они считают неискренним. А житель южных штатов воспринимает сухой стиль общения своего северного соседа как грубость.

● Коммуникация в деловой лингвокультуре – возникает из‑за того, что каждая организация (фирма) располагает рядом специфических обычаев и правил, связанных с корпоративной лингвокультурой, и при контакте представителей разных предприятий может возникнуть непонимание.

Общей характерной чертой всех уровней и видов межкультурной коммуникации является неосознанность культурных различий ее участниками¹. Большинство людей в своем восприятии мира придерживаются «наивного реализма»². Им кажется, что их стиль и образ жизни является единственно возможным и правильным, что ценности, на которые они ориентируются, одинаково понятны и доступны всем людям. И только сталкиваясь с представителями других культур, обнаруживая, что привычные модели поведения перестают работать, обычный человек начинает задумываться о причинах своей неудачи.

Когда в коммуникацию вступают представители разных культур, тогда сталкиваются различные культурно‑специфические взгляды на мир. При этом каждый из партнеров не осознает эти различия, считает свой образ мира нормальным и в итоге нечто само собой разумеющееся одной стороны встречает нечто само собой разумеющееся другой стороны. Сначала обе стороны замечают, что здесь что‑то не так. Пытаясь объяснить эту ситуацию, каждая сторона не ставит под сомнение свое «нечто само собой разумеющееся», охотнее думает о глупости, невежественности или злом умысле своего партнера. Здесь возникает представление о «чужом», которое и становится ключевым понятием к пониманию межкультурной коммуникации. «Чужое» понимается как иностранное, еще незнакомое и необычное. И действительно, сталкиваясь с чужой культурой, мы видим в ней много необычного и странного. Только поняв это, мы постепенно сможем прийти к пониманию причин нашей неадекватности в ситуации коммуникации»³.

Современная лингвокультурология исходит из того, что межкультурная коммуникация представляет собой процесс обмена культурно значимой информацией между людьми, каждый из которых обладает своим жизненным опытом и картиной мира (этнической, языковой, социальной). Передаче и получению информации предшествуют моменты кодирования и декодирования, при которых неизбежны потери и помехи. Ведь невозможно полностью унифицировать процессы восприятия информации, во многом носящие индивидуальный характер. Поэтому нередки ситуации, когда получатель послания приписывает символам и знакам, используемым в сообщении, иное значение, чем отправитель, и по этой причине интерпретирует и понимает это послание иначе, чем адресант. И ответное сообщение или действие получателя информации могут быть не полностью адекватными тому, что ожидает отправитель информации. Нарушенные ожидания приводят к непониманию между участниками коммуникации, вызывая чувство неуверенности, беспокойства и недовольства⁴.

В ситуации обычного межличностного общения риск непонимания существует всегда, но его вероятность и степень проявления снижаются из‑за принадлежности участников коммуникации к одной культуре. У них общие нормы и ценности, единые правила поведения, они хорошо представляют себе контекст коммуникации.

При межкультурном общении вероятность непонимания намного возрастает, т. к. принадлежность коммуникантов к разным лингвокультурам часто нарушает их ожидания. Это вызывает негативные эмоции по отношению к партнеру‑коммуниканту и всей лингвокультуре, которую тот представляет, приводит к неудаче весь процесс общения. Ведь мы основываем наше толкование полученных сигналов на нашем жизненном опыте и лингвокультуре¹. Именно поэтому чужое поведение, основанное на ином опыте и лингвокультуре, может быть истолковано нами неверно. В этом случае у нас возникает тревога, неуверенность из‑за неспособности предугадать дальнейший ход процесса коммуникации и его результаты. В данном случае состояние человека характеризуется как культурно‑коммуникативный стресс².

Следует отметить, что теория межкультурной коммуникации целиком и полностью разработана вне лингвокультурологии как науки. Лингвокультурологические исследования лишь предали данному междисциплинарному направлению свою специфику. Идея «приспособить» к лингвистике теорию межкультурной коммуникации изначально возникла в среде преподавателей РКИ, занимавшихся одновременно и лингвострановедением. Однако существенно большее распространение теория межкультурной коммуникации получила в лингвокультурологии в связи с обострившимися в России межнациональными конфликтами, последовавшими за волнами мигрантов, переселяющихся главным образом с юга постсоветского пространства в традиционно русские области России. Разумеется, авторы, работающие в данном направлении служат своеобразным рупором идеи умиротворения представителей русской и нерусских культур, т.е. рупором идеи, весьма далекой от реальной жизни и умонастроений русского народа. Идея умиротворения затрагивает разные ситуации жизни общества: от детсада и школы до молодежных тусовок и улицы. В данном случае лингвокультурология проявила себя не самым лучшим образом, показав стремление следовать одной единственной политической установке, стремление уйти от острых проблем жизни российского общества.

Освоение идеи концепта

С начала 90‑х годов XX века в лингвокультурологии шло своеобразное соревнование авторов за изобретение основного термина данного направления в лингвистике. Тон в этом смысле задала Н.Д. Арутюнова, впервые в отечественной лингвокультурологии давшая научное обоснование термина «концепт»³. Инициативу Арутюновой активно поддержали Д.С. Лихачев⁴, Ю.С. Степанов⁵, В.П. Нерознак⁶и другие исследователи. С термином «крнцепт» конкурировали термины «лингвокультурема» (введенная В.В. Воробьевым⁷), «мифологема» (давно используемый многими авторами⁸), «логоэпистема» (введенная Е.М. Верещагиным и В.Г. Костомаровым¹), «лингвокультурная универсалия», «лингвокультурная доминанта» (введенные В.М. Шаклеиным²).

Однако на сегодняшний день в лингвокультурологии наиболее жизнеспособным оказался термин «концепт», по частоте употребления значительно опередивший все прочие терминологические новообразования.

Термин «концепт» широко применяется в различных научных дисциплинах, что приводит к его множественному пониманию. Часто «концепт» употребляется в качестве синонима «понятия», хотя термин «понятие» употребляется в логике и философии, а «концепт», являясь термином математической логики, закрепился также в науке о культуре, в культурологии.

Понятие концепта является достаточно разработанным в российской культурологии и лингвистике, однако в разных направлениях этот термин приобретает различное наполнение и содержание. Кроме того термин «концепт» широко используется в когнитивной психологии и когнитивной лингвистике, занимающихся проблемами мышления и познания, хранения и переработки информации³. В целом в лингвистике под концептом принято понимать «базовую аксиоматическую категорию, неопределяемую и принимаемаемую интуитивно, гипероним понятия, представления, схемы, фрейма, сценария, гештальта»⁴.

В культурологии концепт – основная ячейка культуры в ментальном мире человека⁵. Концепты возникают в сознании человека не только на основе словарных значений слов, но и на основе личного и народного культурно‑исторического опыта, и чем богаче этот опыт, тем шире границы концепта, тем шире возможности для возникновения эмоциональной ауры слова, в которой находят свое отражение все стороны концепта⁶.

Как правило, в лингвокультурологии концепт определяют как «глобальную мыслительную единицу, представляющую собой квант структурированного знания, идеальную сущность, которая формируется в сознании человека из его непосредственных операций с предметами, из его предметной деятельности, из мыслительных операций человека с другими, уже существующими в его сознании концептами – такие операции могут привести к возникновению новых концептов»⁷. Язык для лингвокультурологов, таким образом, является одним из способов формирования концептов в сознании человека.

Из лингвокультурологического обоснования термина «концепт» вытекает, что для эффективного формирования собственно концепта, для полноты его формирования одного языка мало – необходимо привлечение этнокультурного опыта, необходима наглядность, необходима предметная деятельность и т.п. Только в таком сочетании в этническом сознании формируется полноценный концепт.

Концепт более широкая, чем понятие, категория. По словарному значению «концепт» и «понятие» – слова близкие. В английских словарях «концепт» – «идея, лежащая в основе целого класса вещей», «общепринятое мнение, точка зрения» (general notion) . В «Longman Dictionary of Contemporary English» «концепт» определяется как «чья‑то идея о том, как что‑то сделано из чего‑то или как оно должно быть сделано» (someone’s idea of how something is, or should be done) .

Таким образом, концепт семантически глубже, богаче понятия. Концепт приближен к ментальному миру человека, следовательно, к культуре и истории, поэтому имеет специфический характер. Концепты представляют собой коллективное наследие в сознании народа, его духовную культуру, культуру духовной жизни народа. Именно коллективное сознание является хранителем констант, то есть концептов, существующих постоянно или очень долгое время¹.

С точки зрения лингвокультурологии, концепт расширяет значение слова, оставляя возможности для домысливания, дофантазирования, создания эмоциональной ауры слова. Слово и концепт материализуются в одном и том же звуковом/буквенном комплексе, и это обстоятельство порождает дополнительную научную интригу, обусловливая целый ряд вопросов.

Одно из самых существенных различий слова и концепта связано с их внутренним содержанием. Внутреннее содержание слова – это его семантика плюс коннотации, то есть совокупность сем и лексико‑семантических вариантов плюс экспрессивная/эмоциональная/стилистическая окрашенность, оценочность и т. п. Внутреннее же содержание концепта – это своего рода совокупность смыслов, организация которых существенно отличается от структуризации сем и лексико‑семантических вариантов слова.

Другое заметное отличие концепта от слова заключено в его, концепта, антиномичности. Под антиномией традиционно понимается сочетание двух взаимопротиворечащих суждений об одном и том же объекте, каждое из которых истинно относительно этого объекта и каждое из которых допускает одинаково убедительное логическое обоснование.

В формировании концептов весьма велика роль субъектного начала, что для слова нехарактерно. Субъектный фактор выполняет в концепте нестандартную функцию – он является одним из импульсов изменения (движения) концепта и сообщает концепту еще одну отличительную черту: концепт – явление более динамичное, более стремительно меняющееся сравнительно со словом.

Когнитивный статус концепта в настоящее время сводится к его функции быть носителем и одновременно способом передачи смысла, к возможности хранить знания о мире, помогая обработке субъективного опыта путем подведения информации под определенные, выработанные обществом, категории и классы². Это свойство сближает концепт с такими формами отражения смысла, как знак, образ, архетип, гештальт, при всем очевидном различии этих категорий, которые концепт может в себя вмещать и в которых одновременно способен реализовываться. Главное в концепте – это многомерность и дискретная целостность смысла, существующая, тем не менее, в непрерывном культурно‑историческом пространстве и поэтому предрасполагающая к культурной трансляции из одной предметной области в другую, что позволяет называть концепт основным способом культурной трансляции. Концепт, таким образом, является средством преодоления дискретного характера представлений о действительности и онтологизированным комплексом этих представлений. Именно он и является средством, делающим возможным концентрацию поля культуры.

На сегодняшний день можно сделать вывод о том, что концепт обладает следующими базовыми характеристиками:

– Концепт недискурсивен в том смысле, что он нелинеарен.

– Отношения концептов не есть отношения текстуальные (последовательностные), они гипертекстуальны, основанны не на временном развертывании, а на принципах отсылки.

– Концепты иерархичны, их системные отношения образуют «образ мира», «картину мира». Быть может, самыми удачными терминами, выражающими системные связи концептов и как когнитивных структур, и как языковых воплощений, являются термины «лингвориторическая картина мира» и «языковой образ мира» поскольку, систему и структуру лингвориторической картины мира образуют культурные концепты.

– Бесконечность концепта определена его бытием как явлением культуры: он постоянно существует, совершая движение от центра к периферии и от периферии к центру, его содержательное наполнение также безгранично.

– Событийность концепта определена его функцией в человеческом сознании, его участием в мыслительном процессе.

По наблюдению Е.В. Шелестюк, «важнейшая функция языка заключается в том, что он хранит культуру и передает ее из поколения в поколение. Именно поэтому язык играет столь значительную роль в формировании личности, национального характера, этнической общности, народа, нации»¹.

Концепт тем богаче, чем богаче национальный, сословный, классовый, профессиональный, семейный и личный опыт человека, пользующегося концептом. В совокупности потенции, открываемые в словарном запасе отдельного человека, как и всего языка в целом, можно называть концептосферами. Концептосфера национального языка тем богаче, чем богаче вся культура нации – ее литература, фольклор, наука, изобразительное искусство (оно также имеет непосредственное отношение к языку и, следовательно, к национальной концептосфере), она соотносима со всем историческим опытом нации и религией особенно².

В настоящее время в лингвокультурологии общепринятым является мнение о том, что как в культуре, так и в языке каждого народа присутствует универсальное (общечеловеческое) и национально‑специфическое. В то же время в любой культуре имеются присущие только ей культурные значения, закрепленные в языке, моральных нормах, убеждениях, особенностях поведения и т.п.

Среди источников, дающих объективные сведения о национальном характере того или иного народа принято выделять набор стереотипов, ассоциирующихся с данным народом. В.А. Маслова определяет стереотип как «тип, существующий в мире, он измеряет деятельность, поведение и т.д.»³. Наиболее популярным источником стереотипных представлений являются международные анекдоты и шутки разных видов; национальная классическая и художественная литература; фольклор, устное народное творчество; национальный язык.

Концепт – это универсальный феномен, поэтому его использование помогает установить особенности национальной картины мира. Подход к концепту как к «алгебраическому выражению значения»⁴свидетельствует об объемности данного термина, о его скрытых, потенциальных ресурсах. В недрах человеческого сознания зарождается и формируется концептуальный взгляд на мир, но необходимо обратить внимание и на зарождение этого взгляда в коллективном сознании, определить в связи с этим в пространстве термина «концепт» роль и место мировоззренческим национальным позициям, менталитету. О значимости этого компонента говорит и высокий интерес к языковой личности как носителю ментальности языковой, а, следовательно, и социокультурной.

По версии современной лингвокультурологии национальная концептосфера складывается из совокупности индивидуальных, групповых, классовых, национальных и универсальных концептов, то есть концептов, имеющих общечеловеческую ценность. К числу универсальных относятся такие базовые концепты как родина, мать, семья, свобода, любовь, вера, дружба, на основе которых формируются национальные культурные ценности, а также такие фундаментальные универсальные как время, пространство, причинность и т.д. Именно наличие общих, универсальных концептов обеспечивает возможность взаимопонимания между народами. В тоже время каждая нация имеет собственную шкалу мировоззрения, собственную шкалу ценностей. Каждая культура формирует свои стереотипы сознания и поведения, опирающиеся на собственное видение мира.

Таким образом, освоение лингвокультурологией давно известного термина «концепт» дало для этого направления в лингвистике свои положительные результаты. Вместе с тем необходимо сказать, что ничего особенно нового в термин «концепт» лингвокультурология не принесла.

Термин «концепт» укоренился в лингвокультурологии. Однако тот поток диссертаций и исследований других жанров с употреблением этого термина в названии создает впечатление, что исследованием концептосферы исчерпывается вся лингвокультурология. Говоря иным языком, термин «концепт» приелся исследователям и сейчас употребляется все реже и реже. Лингвокультурология постепенно отходит от интерпретаций темы концепта.

При этом для того, чтобы данный термин укоренился как эвристическая категория, необходимо разделять системный, языковой концепт и его речевые, контекстуальные воплощения. Концепт и речевые, контекстуальные воплощения находятся в отношениях, аналогичных отношениям фонемы и звука, морфемы и морфа. Языковой концепт абстрактен, нематериален, в то время как речевые, контекстуальные воплощения материальны и конкретны. Через речевые, контекстуальные воплощения осуществляется бытие концепта.

Концепт может рассматриваться как совокупность его «внешней», категориальной отнесенности и внутренней, смысловой структуры, имеющей строгую логическую организацию. В основе концепта лежит исходная, прототипическая модель основного значения слова (т.е. инвариант всех значений слова). В связи с этим можно говорить о центральной и периферийной зонах концепта. Причем последняя способна к дивергенции, т.е. вызывает удаление новых производных значений от центрального.

Освоение идеи языковой картины мира

Сам по себе термин «картина мира» «картина мира» был выдвинут физиками в конце XIX – начале XX в. Одним из первых этот термин стал употреблять В. Герц применительно к физическому миру. В. Герц трактовал это понятие как совокупность внутренних образов внешних объектов, которые отражают существенные свойства объектов, включая минимум пустых, лишних отношений, хотя полностью избежать их не удается, т.к. образы создаются умом¹. Внутренние образы, или символы, внешних предметов, создаваемые исследователями, по Герцу, должны быть такими, чтобы «логически необходимые следствия этих представлений в свою очередь были образами естественно необходимых следствий отображенных предметов»².

Как полагал В. Герц, создаваемые образы не должны противоречить законам нашего мышления, а их существенные соотношения – отношениям внешних вещей; они должны отображать существенные свойства вещей, включая минимум излишних, или пустых отношений, т.е. быть более простыми. Современные исследователи теории систем картину мира определяют как глобальный образ мира, лежащий в основе мировоззрения человека, то есть выражающий существенные свойства мира в понимании человека в результате его духовной и познавательной деятельности. Но «мир» эти исследователи пониматют не только как наглядную реальность, или окружающую человека действительность, а как сознание‑реальность в гармоничном симбиозе их единства для человека. Это понимание не согласуется с укоренившимся материалистическим представлением о вторичности сознания.

Собственно в лингвистике идея картины мира развивалась в деятельности американской школы этнолингвистики, а именно работами Ф. Боаса, который отмечал, что «особенности языка очевидным образом отражаются во взглядах и обычаях народов»¹. Эти мысли далее были развиты в гипотезе лингвистической относительности Сепира – Уорфа. Суть позиции Сепира – Уорфа сводится к следующему: люди, говорящие на разных языках и принадлежащие к разным культурам, по‑разному воспринимают мир.

Наиболее видным продолжателем идей Сепира – Уорфа был немецкий ученый Лео Вайсгербер. Идея Л. Вайсгербера выражала неогумбольдтианскую позицию и построена на идее языкового познания мира. По его мнению, все действительное бытие определяется языковым бытием и становится духовным миром человека. Язык имеет огромное влияние на формирование духа народа, образуя «промежуточный мир» между сознанием и действительностью².

Вариациями на тему «внутренней формы» языка являются также понятие значимости у Ф. де Соссюра, теория семантических полей И. Трира, учение Л.В. Щербы об «обывательских» понятиях, выдвинутая А. Вежбицкой концепция «этносинтаксиса» и многие другие работы лингвистов XX‑го века.

Дальнейшая разработка проблемы изучения языковой картины мира осуществлялась уже на современном этапе развития лингвистики.

Как видим, попытки осмысления картины мира осуществлялись в русле мифологических и философских исследований, но предметом изучения термин «картина мира» стал только лишь в лингвистике XX‑го века. Исследователи, занимающиеся данной проблемой (М. Планк, Г. Герц, В. Гумбольдт, А. Эйнштейн, Ф. Боас, Б. Уорф, Э. Сепир и др.) внесли огромный вклад в разработку и изучение понятия картины мира, как в физических науках, так и в культурологических и лингвосемиологических работах.

Картина мира представляет собой центральное понятие теории человека, выражает специфику его существования³. Понятие картины мира относится к числу фундаментальных понятий, выражающих специфику человеческого бытия, взаимоотношения его с миром, важнейшие условия его существования в мире. Картина мира есть целостный образ мира, который является результатом всей активности человека. Она возникает у человека в ходе всех его контактов и взаимодействий с внешним миром. Это могут быть и бытовые контакты с миром, и предметно – практическая активность человека.

Так как в формировании картины мира принимают участие все стороны психической деятельности человека, начиная с ощущений, восприятий, представлений и заканчивая мышлением человека, то очень сложно говорить о каком‑либо одном процессе, связанным с формированием картины мира у человека. Человек созерцает мир, осмысливает его, ощущает, познает, отражает. В результате этих процессов у человека возникает образ мира или мировидение.

Как отмечает Ю.Д. Апресян, «отпечатки» картины мира можно обнаружить в языке, в жестах, в изобразительном искусстве, музыке, ритуалах, этикете, вещах, мимике, в поведении людей. Картина мира формирует тип отношения человека к миру – природе, другим людям, задает нормы поведения человека в мире, определяет его отношение к жизни¹.

Что касается отражения картины мира в языке, то введения понятия «картины мира» в лингвистику позволяет различать два вида влияния человека на язык – влияние психофизиологических и другого рода особенностей человека на конститутивные свойства языка и влияние на язык различных картин мира – религиозно‑мифологической, философской, научной, художественной.

Язык непосредственно участвует в двух процессах, связанных с картиной мира. Во‑первых, в его недрах формируется языковая картина мира, один из наиболее глубинных слоев картины мира у человека. Во‑вторых, сам язык выражает и эксплицирует другие картины мира человека, которые через посредство специальной лексики входят в язык, привнося в него черты человека, его культуры. При помощи языка опытное знание, полученное отдельными индивидами, превращается в коллективное достояние, коллективный опыт.

Каждая из картин мира, которая в качестве отображаемого фрагмента мира представляет язык как особый феномен, задает свое видение языка и по‑своему определяет принцип действия языка. Изучение и сопоставление различных видений языка через призмы разных картин мира может предложить лингвистике новые пути для проникновения в природу языка и его познание.

Языковая картина мира – это отраженный средствами языка образ сознания – реальности, модель интегрального знания о концептуальной системе представлений, репрезентируемых языком. Языковую картину мира принято отграничивать от концептуальной, или когнитивной модели мира, которая является основой языкового воплощения, словесной концептуализации совокупности знаний человека о мире².

Языковую, или наивную картину мира так же принято интерпретировать как отражение обиходных, обывательских представлений о мире. Идея наивной модели мира состоит в следующем: в каждом естественном языке отражается определённый способ восприятия мира, навязываемый в качестве обязательного всем носителям языка. Ю.Д. Апресян языковую картину мира называет наивной в том смысле, что научные определения и языковые толкования не всегда совпадают по объёму и даже содержанию³. Концептуальная картина мира или «модель» мира, в отличие от языковой, постоянно меняется, отражая результаты познавательной и социальной деятельности, но отдельные фрагменты языковой картины мира еще долго сохраняют пережиточные, реликтовые представления людей о мироздании.

Вопрос концептуализации мира языком при помощи слов, очень важен. В свое время Р. Ладо, один из основоположников контрастивной лингвистики, заметил: «Существует иллюзия, свойственная порой даже образованным людям, будто значения одинаковы во всех языках и языки различаются только формой выражения этих значений. По сути же, значения, в которых классифицируется наш опыт, культурно детерминированы, так что они существенно варьируются от культуры к культуре»⁴. Варьируются не только значения, но и состав лексики. Специфика этого варьирования составляет существенную часть специфики языковых картин мира.

В современной лингвокультурологии принята концепция, согласно которой восприятие окружающего мира зависит от культурно‑национальных особенностей носителей конкретного языка. Поэтому с точки зрения лингвокультурологии наиболее интересным является установление причин расхождений в языковых картинах мира, а эти расхождения действительно существуют. Решение такого вопроса – это выход за пределы лингвистики и углубление в тайны познания мира другими народами. Существует огромное множество причин таких расхождений, но только несколько из них представляются видимыми, а поэтому – основными. В лингвокультурологии выделяется три главнейших фактора или причины языковых различий: природа, культура, познание.

Первый фактор – природа. Природа – это, прежде всего внешние условия жизни людей, которые по‑разному отражены в языках. Человек дает названия тем животным, местностям, растениям, которые ему известны, тому состоянию природы, которое он ощущает. Природные условия диктуют языковому сознанию человека особенности восприятия, даже таких явлений, каким является восприятие цвета. Обозначение разновидностей цвета часто мотивируется семантическими признаками зрительного восприятия предметов окружающей природы. С тем или иным цветом ассоциируется конкретный природный объект. В разных языковых культурах закреплены собственные ассоциации, связанные с цветовыми обозначениями, которые и совпадают в чем‑то, но и в чем‑то отличаются друг от друга¹.

Именно природа, в которой человек существует, изначально формирует в языке его мир ассоциативных представлений, которые в языке отражаются метафорическими переносами значений, сравнениями, коннотациями.

Второй фактор – культура. «Культура – это то, что человек не получил от мира природы, а привнёс, сделал, создал сам»². Результаты материальной и духовной деятельности, социально‑исторические, эстетические, моральные и другие нормы и ценности, которые отличают разные поколения и социальные общности, воплощаются в различных концептуальных и языковых представлениях о мире. Любая особенность культурной сферы фиксируется в языке. Также языковые различия могут обуславливаться национальными обрядами, обычаями, ритуалами, фольклорно‑мифологическими представлениями, символикой. Культурные модели, концептуализированные в определенных наименованиях, распространяются по миру и становятся известны даже тем, кто не знаком с культурой того или иного народа. Этой проблеме в последнее время посвящается очень много специальных работ и исследований.

Что касается третьего фактора – познания, то следует сказать, что рациональные, чувственные и духовные способы мировосприятия отличают каждого человека. Способы осознания мира не идентичны для разных людей и разных народов. Об этом говорят различия результатов познавательной деятельности, которые находят своё выражение в специфике языковых представлений и особенностях языкового сознания разных народов. Важным показателем влияния познания на языковые различия является то, что В. Гумбольдт назвал «различными способами видения предметов». Философ М. Вебер писал: «Конечно, существуют те или иные способы видения, существуют и случаи, когда тот, кто видит образец так, как правило, и применяет его таким образом, а тот, кто видит его иначе, и обращается с ним по‑иному»³. Наиболее ярко способ видения предметов проявляется в специфике мотивации и во внутренней форме наименований.

Для современной лингвокультурологии гносеологические, культурологические и другие особенности языковой концептуализации тесно связаны между собой, а их размежевание всегда является условным и приблизительным. Это относится как к отличиям способов номинации, так и к специфике языкового членения мира.

Следует учесть, что восприятие той или иной ситуации, того или иного объекта находится в прямой зависимости также и от субъекта восприятия, от его фоновых знаний, опыта, ожиданий, от того, где располагается он сам что непосредственно находится в поле его зрения. Это, в свою, очередь, дает возможность описывать одну и ту же ситуацию с разных точек зрения, перспектив, что, несомненно, расширяет представления о ней. Каким бы субъективным не был процесс «конструирования мира», он, тем не менее, самым непосредственным образом предполагает учет самых различных объективных аспектов ситуации, реального положения дел в мире; следствием же этого процесса является создание «субъективного образа объективного мира»¹.

Исследуя когнитивные основания языковой номинации, Е.С. Кубрякова справедливо говорит о языковой картине мира как о структуре знаний о мире, тем самым дополнительно подчеркивая когнитивный характер этой ментальной сущности. «Когнитивно ориентированное исследование деривационных процессов позволяет уточнить не только специфику «картирования» мира в отдельно взятом языке, но и – при должном обобщении таких данных в типологическом плане – способствовать выведению некоторых общих положений о понимании человеком главных бытийных категорий, особенностей мироздания, закономерностей устройства мира, как в физическом аспекте человеческого бытия, так и в его социальной организации и во всей свойственной человеку системе его ценностей и нравственных, морально‑этических оценок»².

При оценке картины мира следует понимать, что она – не отображение мира и не окно в мир, а она является интерпретацией человеком окружающего мира, способом его миропонимания. «Язык – отнюдь не простое зеркало мира, а потому фиксирует не только воспринятое, но и осмысленное, осознанное, интерпретированное человеком»³. Это означает, что мир для человека – это не только то, что он воспринял посредством своих органов чувств. Напротив, более или менее значительную часть этого мира составляют субъективные результаты осуществленной человеком интерпретации воспринятого. Поэтому говорить, что язык есть «зеркало мира», правомерно, однако это зеркало не идеально: оно представляет мир не непосредственно, а в субъективном познавательном преломлении сообщества людей.

Как видим, в лингвокультурологических исследованиях существует много интерпретаций понятия «языковая картина мира». Это обусловлено существующими расхождениями в картинах мира разных языков, так как восприятие окружающего мира зависит от культурно‑национальных особенностей носителей конкретного языка. Каждая из картин мира задает свое видение языка, поэтому очень важно различать понятия «научной (концептуальной) картины мира» и «языковой (наивной) картины мира».

На современном этапе развития лингвокультурологии особенности концептуализации мира лингвокультурой были продемонстрированы на огромном фактическом материале. В ходе описания экзотических языков (австронезийских, австралийских и др.) было выявлено различие в способах концептуализации, присущих этим языкам, с одной стороны, и индоевропейским языкам, с другой (работы Э. Сепира, Б. Уорфа, Х. Хойера, А. Вежбицкой и многих других). Результатом развития семантики явились описания целых семантических полей, или фрагментов языковой картины мира, представленных в литературных европейских языках, а также сравнение этих полей в разных языках (труды Ю.Д. Апресяна, В. Г. Гака, В.З. Санникова, Е. С. Яковлевой).

Однако изучение лингвокультурных моделей мира не ограничивается их описанием и типологическим сравнением, они также становятся объектом интерпретации в рамках целого комплекса наук о человеке. Картина мира какого‑либо языка рассматривается в контексте мифологии, фольклора, культуры данного народа. Иногда картина мира понимается как непосредственное отражение психологии народа (труды Ф. Боаса, Э. Сепира, Б. Уорфа, Х. Хойера, Н.И. Толстого, С.М. Толстой, С.Е. Никитиной, Т.В. Цивьян, Н. Д. Арутюновой¹).

Особым направлением в изучении лингвокультурных моделей мира является восстановление их фрагментов в мертвых языках или праязыке. Это фрагменты, относящиеся к материальной культуре народа, к отношениям внутри рода, семьи (труды Э. Бенвениста, О.Н. Трубачева, Т.Н. Гамкрелидзе, Вяч.Вс. Иванова²). Также предпринимаются попытки восстановить архаичные представления людей о мире.

Начиная с 60‑х годов, проблема картины мира рассматривается в пределах семиотики при изучении первичных моделирующих систем (языка) и вторичных моделирующих систем (мифа, религии, фольклора, поэзии, прозы и др.). Сторонники этого подхода (Б. А. Успенский, Ю. М. Лотман) трактовали культуру как «ненаследственную память коллектива»³, и ее главную задачу видели в структурной организации окружающего человека мира, что находит свое выражение в понятии модели мира.

Современное состояние изучения лингвокультурной картины мира представлено исследованиями, разворачивающимися в двух основных направлениях. Во‑первых, анализируются отдельные характерные для данного языка концепты. Это, прежде всего «стереотипы» языкового и культурного сознания. С другой стороны, это специфичные коннотации неспецифичных концептов, например символика цветообозначений в разных культурах. Например, Ю.Д. Апресян приводит любопытные данные о различиях в культурных ассоциациях и реакциях на тот или иной цвет, экспериментально установленные при эксплуатации компьютеров с цветными экранами⁴. К примеру, значение красного цвета в США означает опасность, во Франции – аристократию, в Египте – смерть, в Индии – жизнь и творчество, в Японии – гнев и опасность, в Китае – счастье; белый в США – чистота, во Франции – нейтральность, в Египте – радость, в Индии – смерть и чистота, в Японии – смерть, в Китае – смерть и чистота.

Во‑вторых, ведется поиск и реконструкция присущего языку цельного, донаучного взгляда на мир. Основные положения этого подхода:

1. Каждый язык отражает определенный способ восприятия и организации, или концептуализации мира. Выражаемые в нем значения складываются в единую систему взглядов, коллективную философию, которая навязывается как обязательная всем носителям языка. Иногда эта коллективная философия называется наивным реализмом. Когда‑то грамматические значения противопоставлялись лексическим как подлежащие обязательному выражению, независимо от того, важны ли они для конкретного сообщения или нет. В последние десятилетия было обнаружено, что многие элементы лексических значений тоже выражаются в обязательном порядке.

2. Присущий языку взгляд на мир как универсален, так и национально специфичен, так что носители разных языков могут видеть окружающий мир немного по‑разному, через призму своих языков.

3. С другой стороны лингвокультурная картина мира «наивна» в том смысле, что она во многих деталях отличается от научной картины мира. Но при этом наивные представления отнюдь не примитивны. Во многих случаях они не менее сложны и интересны, чем научные. Таковы, например, наивные представления о внутреннем мире человека. Они отражают опыт десятков поколений на протяжении многих тысячелетий и способны служить человеку проводником в этот мир.

4. В наивной картине мира мы можем выделить наивную геометрию, наивную физику, наивную этику, наивную психологию. Наивные представления каждой из этих областей не хаотичны, а образуют определенные системы и должны единообразно описываться в словаре. Отражение воплощенной в данном языке наивной картины мира – наивной геометрии, физики, этики, психологии является задачей системной лексикографии. Для этого современные исследователи реконструируют по данным лексических и грамматических значений соответствующий фрагмент наивной картины мира. Так, например, из анализа пар слов типа хвалить ильстить, жаловаться иябедничать, добиваться идомогаться, обещать исулить, свидетель исоглядатай и др. можно извлечь представление об основополагающих заповедях русской наивно‑языковой этики. Некоторые из них: «нехорошо преследовать узкокорыстные цели» (домогаться, льстить, сулить), «нехорошо рассказывать третьим лицам о том, что нам не нравиться в поведении и поступках наших ближних» (ябедничать, фискалить) и др. Все эти заповеди – всего лишь прописные истины, но они закреплены в значениях слов, т. е. отражаются в языке¹.

Таким образом, в результате развития лингвокультурологии идея систематической и национально своеобразной организации разнородного культурного и языкового материала получила новые импульсы. Реконструкция наивной модели мира на основе описания общекультурных, лексических и грамматических значений начинает рассматриваться как важнейшая задача лингвокультурологии. С другой стороны, реконструкция наивной модели мира позволяет изменить стратегию описания языковых значений, сделать ее более общей. Раньше лингвисты рассматривали языковые значения как более или менее непосредственное отражение фактов действительности. Этому соответствовала редукционистская стратегия описания языковых значений через все более простые смыслы вплоть до элементарных – слов универсального семантического метаязыка. Однако понятие наивной модели мира дает лингвокультурологии новую возможность. Языковые значения можно связывать с фактами действительности не прямо, а через отсылки к определенным деталям наивной модели мира, как она представлена в данном языке. В результате появляется основа для выявления универсальных и национально своеобразных черт в семантике естественных языков, открываются некоторые принципы формирования языковых значений.

В ходе исследований понятие картины мира органически влилось в современную лингвокультурологию, в число задач которой входит осмысление ситуации множества культур в мире и процессов генезиса человечества.

На сегодняшний день можно сказать, что лингвокультурные картины мира становятся объектом описания и интерпретации в рамках комплекса наук о человеке. Картина мира любого языка рассматривается не только в контексте фольклора, мифологии, культуры, истории, обычаев и психологии данного народа, но и в контексте языка. Важнейшей задачей лингвокультурологии на современном этапе развития становится реконструкция наивной модели мира на основе описания лексических и грамматических значений.

Идея языковой личности

Одной из основных в современной лингвокультурологии является идея языковой личности. При этом данная идея имеет давнюю предысторию, восходящую к определению отношений человека и общественной культуры. В данном случае в науках, связанных с личностью человека, принято выделять типы культур, определяющих внутренний мир, образ мысли и поведение человека¹.

Так, в западной социальной антропологии при типологизации личности человека принято противопоставлять личность протестанта (христианина) и представителя восточных религий (к каковым относится и православие). Утверждается, что сущность личности протестанта заключается в вере человека в особенную значимость при отношениях с богом. В этих отношениях человек может помочь себе лишь сам. Если протестант хочет спасти свою душу, ему необходимо общаться с богом «с глазу на глаз». Каждая его мысль, каждое слово и действие в его повседневной жизни находятся под прямым наблюдением высшей силы. Спасение души возможно только через непрерывный труд. Такой труд способствует появлению аскетизма, а аскетизм приводит к самодисциплине².

В восточных культурах человек выступает как часть коллектива, реализуется через него, несет за него ответственность. В религиозной жизни это проявляется в коллективных молитвах, в обыденной жизни – в коллективном труде и отдыхе³.

Согласно теориям западной социальной антропологии, в политической сфере западный человек отдает предпочтение формированию богатого и стабильного общества. Восточный человек также ценит стабильность, проявление которой он видит в отсутствии богатых членов общества. На Востоке бедность практически равна духовной чистоте. На Западе наоборот, бедность – следствие личных пороков членов общества⁴.

Теоретики марксизма не обсуждали подобных тем. Однако подчеркивали, что личность человека формируется путем прямого взаимодействия с природой и обществом. По Марксу, человек (особенного человек прошлого) не мог реализовать свой потенциал вне своей национальной культуры, своего рода и этноса. Так, попавший в иноэтничную среду воин древнего или средневекового мира в лучшем случае становился рабом. Равным образом животное, оказавшееся в стае иной породы, как правило, не может претендовать на равные позиции среди других особей и редко дает потомство⁵. Согласно К.Марксу и Ф.Энгельсу, универсальность личности человека основана на его способности следовать не только своей собственной логике, но и логике окружающих его объектов. Таким образом, человек как личность способен стать и становится равноценной всей природе и национальной культуре сущностью. Это происходит в силу его способности выполнять в принципе все без исключения функции, присущие природе и обществу. Он включил в себя в результате развития все возможные черты природы и общества, а потому способен изменять их. Способность человека действовать по логике любого природного и социального объекта обеспечивает ему возможность постоянного вторжения в органическую развивающуюся целостность внешнего мира¹.

На данном научном фоне идея личности человека активно осваивалась отечественной гуманитарной мыслью. Стоит, например, вспомнить Печерина М.Ю. Лермонтова из «Героя нашего времени», пушкинского Ленского, образы «Войны и мира» Л.Н.Толстого и т.п. Каждый из персонажей известных произведений русской литературы обладал собственным типизированным характером и специфическим языком. Эти характеры и язык подвергались активному анализу в отечественных литературоведении и лингвистике. Поэтому вполне обоснованыны механизмы, с помощью которых тема языковой личности перешла в современную лингвокультурологию.

В отечественной лингвистике идея о формировании языковой личности связана с именем В.В. Виноградова, разработавшего на материале художественной литературы пути описания языковой личности героя и языковой личности автора. Термин «языковая личность» был впервые употреблен в публикации В.В. Виноградова «О художественной прозе»².

В настоящее время понятие языковой личности комплексно разработано в российской лингвистической науке (Ю.Д. Апресян, Г.И. Богин, В.Г. Гак, А.Н. Баранов, Ю.Н. Караулов, М.В. Китайгородская, Н.Н. Розанова, В.И. Шаховский, М.В. Пименова, С.Е. Никитина и др.)³. В многочисленных трактовках языковой личности, появившихся в 80‑90 годах XX в., различимы два магистральных направления: лингводидактика и лингвокультурология.

Для лингвокультурологии характерен особый подход при описании языковой личности: предметом исследования становятся «национально‑культурный прототип носителя определенного языка…»⁴, собирательный культурно‑исторический образ – «Языковая личность существует в пространстве культуры, отраженной в языке, в формах общественного сознания на разных уровнях (научном, бытовом и др.), в поведенческих стереотипах и нормах, в предметах материальной культуры и т.д. Определяющая роль в культуре принадлежит ценностям нации, которые являются концептами смыслов»⁵.