Хорошо знакомый нам семантический диапазон «свободы»

Понятие «свобода» в русской национально‑культурной традиции, естественно, соотносится с таким невероятно широким семантическим диапазоном категорий, как «воля», «вольность», «вольнодумие», «вольномыслие», «независимость», «беспрепятственность», «непринужденность», «непосредственность», «досуг», «простор», «приволье», «раздолье», «возможность и осуществление выбора», «отсутствие стеснений и ограничений в чем‑либо», «произвол», «распущенность», «безответственность» и др.

«“Свобода”, – отмечает В.И. Даль в “Толковом словаре живого великорусского словаря”, – понятие сравнительное; она может относиться до простора частного, ограниченного, к известному делу относящегося, или к разным степеням этого простора, и, наконец, к полному, необузданному произволу или самовольству». Знаменательно, что в «Указателе по содержанию и смыслу пословиц» к уникальному собранию русского фольклора – сборнику В.И. Даля «Пословицы, поговорки и прибаутки русского народа» нет понятия «свобода». Нет его, разумеется, и в обозначении основных тематических пословично‑поговорочных гнезд. Есть «воля» (в паре «воля – неволя»). Смысл сразу же отсылает нас к началу Божественному: «Воля Божья», «Божьей воли не переволишь», «Как ни толкуй, а Бог всех больше».

В зафиксированных В.И. Далем пословицах и поговорках «воля» навек обручена с разного рода жесткими ограничениями: «Глаз видит, да зуб неймет»; «На солнышко не гляди – ослепнешь»; «Не по зубам мне эти орешки» и т. п. Неволя жестока и безысходна: «Наступя на горло, да по доброй воле»; «Чья сила, того и воля»; «Кто кого сможет, тот того и гложет»; «Неволя бьет Ермола: Ермол и не виноват, да нельзя миновать».

Воля, в свою очередь, сближается с представлением о власти: Тихон Кабанов из «Грозы» А.Н. Островского смиренно ответствует Марфе Игнатьевне: «Я, кажется, маменька, из вашей воли ни на шаг». То же слово‑понятие «воля» в значении «власть» – в реплике Катерины: «кабы моя воля, каталась бы я теперь по Волге, на лодке, с песнями, либо на тройке на хорошей, обнявшись…».

Если и возмечтаешь о жизни достойной, так нет ее и быть не может без воли: «И была бы доля, да нет воли»; «Воля велика, да тюрьма крепка»; «Трудно противу рожна прати»; «Неволя холопу, воля господину».

Воля почти постоянно обусловливается иными факторами: «Хороша воля с умом да с деньгами». Над собственной волей мужик подтрунивает: «Взяли волю: едем по всему полю (насмешка мужика над самим собой)». Воля недолговечна: «неволя волю одолевает». Неволя даже по‑своему привлекательна и прибыльна: «неволя песням учит (птицу)», «неволя учит и ума дает», «не привязан медведь – не пляшет».

Но и то правда, что без воли нет настоящей жизни русскому человеку: «Белый свет на волю дан»; «Вольность всего дороже»; «Хорошо птичке в золотой клетке, а того лучше на зеленой ветке»; «Куда хочешь, туда и скачешь»; «никто мне не указ». И воля эта очень часто не знает предела, не знает меры: «Как хочу, так и ворочу (так и кручу, молочу и пр.)». Отсутствием необходимой культуры объяснял историк и публицист К.Д. Кавелин такие качества нашего национального характера, как «молодечество, безграничную удаль, разгул, стремление к безграничной свободе, которая манит человека из гражданской обстановки в поля и леса, на приволье»¹.

Воля горда собой и самодостаточна: «Своя воля: хочу смеюсь, хочу плачу. Не любо – не смейся»; «Свое добро – хоть в печь, хоть в коробейку». Но с другой стороны: «Круто погнешь – переломишь (лопнет)»; «Своя волюшка доводит до горькой долюшки»; «Дай себе волю, заведет тебя в лихую долю».

Свобода как высшая ценность человеческого бытия впервые с неповторимой драматической силой воспета в русской культуре Пушкиным («Свободы буря подымалась», «Иная, лучшая потребна мне свобода», «Темницы рухнут – и свобода //Вас примет радостно у входа…», «Свободы сеятель пустынный // Я вышел рано, до звезды», «в мой жестокий век восславил я Свободу»…), провозгласившим зависимость свободы от просвещения.

«Строгое определение свободы, – напишет в 1931 г. русский религиозный мыслитель Г.П. Федотов, – встречает большие философские трудности /…/. Существенно не содержание свободы, а вера в свободу или пафос свободы». Истинно духовной свободе, а также свободе политической и экономической противостоит «порядок» деспотической власти, противостоит «государство‑вампир, эксплуатирующее нищих рабов» (Г.П. Федотов)¹: вспомним пушкинское «К чему стадам дары свободы?».

О безграничной силе и масштабах духовной свободы – знаменитый эпизод из «Войны и мира» Л.Н. Толстого. Пьеру Безухову в плену французский часовой не позволил пройти за определенную черту‑границу: «Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звезд. “И все это мое, и все это во мне, и все это я! – думал Пьер, – И все это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!” Он улыбнулся и пошел укладываться спать к своим товарищам».

По проницательному определению И.А. Ильина, «свобода есть воздух, которым дышит вера и молитва. Свобода есть способ жизни, присущий любви. Отвергать это может лишь тот, кто никогда не веровал, не молился, не любил и не творил; но именно поэтому вся жизнь его была мраком, и проповедуемое им искоренение свободы служит не Богу, а бесу. Не потому ли таких людей называют “мракобесами”?»

Законные гарантии свободы всегда связаны с добровольным отказом от некоторой ее части‑доли: «Освободить себя не значит стать независимым от других людей, но значит стать господином своих страстей». Ясно и то, что всегда остается возможность для злоупотребления свободой (тому примеров много и в истории, и в нашей современности), но абсолютно прав И.А. Ильин (запомним его слова: они имеют отношение и к общим, размашистым, лихим оценкам, которые мы часто даем журналистике, рекламе, связям с общественностью и т. д.): «Злоупотреблять можно всем, и в злоупотреблении виноват злоупотребляющий, а не злоупотребляемая ценность»². Вредна не реклама как род деятельности, но прибегающие к недостойным, ложным приемам ее «хитроумные» создатели. Плох не пиар сам по себе, а подличающие пиар‑ремесленники…

Понятие свободы прежде всего связано с философскими, политическими, культурно‑историческими размышлениями. Понятие воли (в известной степени как антитезы цивилизации) – с народным (фольклорным) мировидением. Воля ближе к притягательной и непосредственной природной первооснове человека.

Свободе и воле противостоят рабство, неволя (у Пушкина в «Цыганах»: «неволя душных городов»), кабала, притеснение. Свободный человек противополагается рабу, невольнику, крепостному, холопу, смерду, т. е. человеку, как отмечает В.И. Даль, обращенному в собственность ближнего своего, состоящего в полной власти его.

Власть и свобода могут восприниматься и как синонимы, и как антонимы. При самом различном сближении этих понятий происходит непрестанное перекрестное семантическое их опыление, рождающее новые дополнительные смыслы. Чрезмерная, бесконтрольная власть (как социально‑политический институт) губительна для желанной свободы личности. Свобода хрупка и беззащитна под натиском разгулявшейся, удержу не знающей власти, исповедующей испытанный принцип «Всяк сверчок знай свой шесток».

Носители идеологии свободы – либералы – в русской транскрипции и в сменяющих друг друга разных исторических обстоятельствах нашей жизни почти всегда выступают нарушителями вожделенного покоя, это личности подозрительные, неприкаянные, непоследовательные (вспомните щедринскую сказку «Либерал»), «проклятые» (в терминологии городничего Сквозника‑Дмухановского из «Ревизора» Н.В. Гоголя), обдаваемые презрением, те, кому «больше всего и больше всех надо» и т. п.

Свобода добродетельно (и вполне резонно) шествует лишь в паре с Ответственностью¹. Свобода – способность брать на себя ответственные ограничения, оставаясь вместе с тем самим собой. Иначе – личностная деградация (мол, «уши выше лба не растут»!). Власть человека над собой открывает ему новые горизонты свободы…

Свобода без границ – устрашающее нас опустошительное безвластие, анархическая вакханалия. Избыточная, ничем не контролируемая свобода, в свою очередь, ведет к распущенности, одолеть которую дано только власти (власти как институту и власти над собой). Однако мы чаще всего свободе предпочитаем властный порядок, от которого всякий раз ждем не дождемся гарантий нашей безопасности… Ау, свобода!?