Внутренняя направленность текста и объем понятия «журналистский текст»

Итак, есть первичная, природно‑социальная реальность, есть реальность вторичная, старательно ей вторящая, ее пытливо исследующая, и есть реальность другая, иная, искусственная, созданная фантазией мастеров и чаще всего бескорыстно нами воспринимаемая. Какое же место в этом сложном бытийном спектре занимают современные средства массовой информации и коммуникации?

СМИ вторят жизни действительной?

СМИ сообщают о том, что произошло или готово произойти в этом мире?

СМИ исследуют «окружающую действительность»? Разгребают ее грязь? Проводят специальные журналистские расследования и т. п.?

Все так. Но во имя чего СМИ производят свою продукцию? Сизифов труд, неутомимая белка в колесе? и во имя чего мы, потребители, так преданы своим СМИ? Что собой представляет власть СМИ над нашими душами и умами? Что находится в основании нашей отчетливо явленной зависимости от медиапродуктов, регулярно нами потребляемых?

По горестному признанию Александра Меня, «постоянный гнет обыденности давит на сознание человека; большинство из нас значительную часть своей жизни не может вырваться из‑под ее ига»¹. И это чувство обыденности, эта «серая отрава» массой народонаселения планеты преодолевается не столько религиозным чувством, не столько обращением к высокому искусству и рациональному образованию, сколько разного рода привычными и привлекательными эрзацами, производство которых в масштабе планеты умело поставлено на конвейер.

Западные психологи давно уже обратили внимание на то, сколь мала в жизни большинства людей роль знаний, полученных в школе: «В “оснащении” ума рядового человека гораздо большую роль играет сегодня то, что он прочтет на афише в метро, услышит по радио, увидит в кино или по телевизору, прочтет в газете по дороге на работу или узнает из разговоров с сослуживцами и соседями»¹. Добавим: и прежде всего почерпнет в необозримом и непрерывно расширяющемся пространстве Интернета.

Современные СМИ, по видимости вторя разноголосой, пестрой и суетной первичной реальности, вполне осознанно и последовательно выключают нас из мира обыденности. «на самом деле» они создают очевидный и «ухослышный» эффект другой, искусственной, «новостной» реальности, создают и навязывают внемлющей им массовой аудитории свой образ, свою картину этого мира {6}⁶.

СМИ – пограничная разновидность нового искусства, намеренно воздействующего на максимально широкий круг «пользователей». Это утверждение нам предстоит осмыслить в первую очередь.

ДОГОВОРЕННОСТЬ ВТОРАЯ. Говоря о мире искусства, мы постоянно имеем в виду две непременные его ипостаси. С одной стороны, это произведение искусства (т. е. сотворение мастером, создание текста), а с другой стороны, воспроизведение искусства (т. е. восприятие читателями, зрителями, слушателями уже созданного автором текста).

В основании воспроизведения искусства – наше общение с другой, бесконечной реальностью. Не случайно М.Е. Салтыков‑Щедрин называл художественное творение «сокращенной вселенной». Результат творческого процесса – слаженный текст. Трудом читателя, слушателя, зрителя этот текст воспроизводится в разнообразных вариантах (интерпретациях). Текст из вещи в себе превращается в вещь для другого, ему предстоящего, потенциально в вещь для любого из нас.

Подобное терминологическое размежевание: произведение текста на свет – текст как готовый к употреблению продукт – воспроизведение текста аудиторией – представляется нам вполне законным с точки зрения корректного различения общеэстетических понятий «произведение» и «текст». В дальнейшем нас будет интересовать прежде всего сам готовый продукт – текст с точки зрения его внутренних готовностей к контакту, диалогу с аудиторией.

Здесь уместно будет сделать еще одно важное уточнение, касающееся объема понятия «журналистский текст», или «медиатекст».

Что в него входит? Новости? Разумеется.

Разноформатные аналитические комментарии к новостям? Вне всяких сомнений.

Журналистские расследования? Безусловно.

Ток‑шоу? Развлекательные и познавательные игры? Наверняка.

А как быть с рекламой? Тут уже не сразу ответишь.

Как быть с кинофильмами, игровыми и документальными? С мультфильмами, интересными и взрослым, и детям? С трансляциями концертов и спортивных состязаний? Корректно ли все это относить к журналистскому тексту?

Ответ мой: продукцию современных СМИ следует различать и с точки зрения ее создателей‑сотрудников массмедийного производства, и с точки зрения специалистов – критиков, медиапедагогов и огромной потребительской аудитории.

С точки зрения критиков и массовых потребителей, воспроизводящих готовый текст, все, что есть Газета (все ее соответствующим образом оформленное содержание), все, что есть Радио (весь звуковой радиоряд) и телевидение (все без исключения программное наполнение ТВ), воспринимается как единый, более или менее связный, цельный, хотя и непрерывный (завершенный в своих фрагментах‑передачах, номерах газет, отдельных выпусках и т. д.) журналистский текст.

С точки зрения производителей массмедийной продукции, журналистский текст вбирает в себя:

во‑первых, разножанровый, собственно массмедийный продукт, производимый непосредственно самими журналистами, и

во‑вторых, «чужие» тексты, созданные вне профессионально‑журналистского цеха и с неодинаковой мерой инициативы включенные в общий массмедийный контекст (например, метеосводки, реклама в газете, на радио, на телевидении, или фильм на ТВ, или серии кроссвордов, сканвордов, гороскопов в газете, или самостоятельные музыкальные фрагменты на радио и т. д.).

«Чужие» тексты, однако, чаще всего с разной степенью активности («рамочно» или «попутно») обрабатываются специалистами СМИ. К примеру, кинопоказ может «рамочно» предваряться или завершаться беседой журналиста с создателями фильма, с режиссерами, продюсерами и актерами. Спортивная трансляция «попутно» сопровождается специальным журналистским репортажем‑комментарием. Прослушивание самостоятельных музыкальных произведений на радио включается в «концерты по заявкам радиослушателей». Рекламный продукт в разных СМИ может подаваться по‑разному, и не всегда только прихоть самого рекламодателя тому причиной: во многих случаях это и проявление выбора и вкуса СМИ.

Журналистский текст вернее осмыслять в рамках не одной только публикации или сюжета (как бы ни были они важны для данного СМИ), но в объеме целого, с определенной регулярностью возобновляемого конкретного газетно‑журнального издания, отдельного теле– или радиоканала.

Одна газета (не определенный даже ее номер, а газета как продолжающееся издание), один теле– или радиоканал создают единое и длящееся художественно‑образное пространство общения с предполагаемым читателем, зрителем, слушателем. СМИ – это не прерывающийся ни на один день роман, бесконечная «тысяча и одна ночь» или бескрайний сериал с постоянно сбывающимся продолжением.

В таком расширительном толковании журналистского текста отдельные публикации, теле– или радиосюжеты являются лишь небольшими «мазками» на обширном и во времени развивающемся журналистском поле‑«полотне». «Каждый репортаж – камешек в мозаичной картине мира»¹. В поле журналистского творчества справедливее всего работает известная концепция Ролана Барта, связанная с так называемой смертью автора².

Текст СМИ, с точки зрения потребителя, подобен реке, в которую можно входить бесчисленное количество раз, окунаться вновь и вновь, а когда отвлекают другие интересы и занятия, можно быть уверенным, что она течения своего не прервет. Река постоянно ждет нашего возвращения. Она всегда к нашим услугам (если, конечно, течение ее искусственно не прерывается власть предержащими силами).

Текст‑река – это бесконечная серия текстов, одновременно властно и вольно связанных между собой общностью рубрик, жанров, приемов, авторов, ведущих и т. д. Журналистский текст (вне указанной очень существенной оговорки) был вчера и будет завтра. Он как бы существует всегда. Его ждешь, и он оправдывает наши ожидания, появляясь в отведенный ему срок. В нем постоянно обнаруживается совокупность устойчивых характеристик, связанных с функциональной определенностью современных СМИ.

По сути дела, журналистский текст – это мультитекст. Он не имеет границы в привычном смысле, он «без начала, без конца», в принципе нескончаем и калейдоскопичен, представлен веерным множеством разножанровых фрагментов, каждый из которых относительно самостоятелен. Мультитекст словно обволакивает своего получателя, достигая необходимого эффекта непрерывных, больших и микроскопических, захватывающе прочных и едва удерживаемых сознанием откровений и открытий.

Мультитекст обладает перманентной проникающей силой. Сама структура его демонстративно неоднородна и пестра. Мультитекст позволяет почти бездумно, хотя и с внутренней установкой на поиск, скользить по нему в надежде встретить «свое», сознательно или невольно искомое.

Мультитекст предрасположен к циклическим повторам. Потребитель сразу (издали) узнает свое издание, мгновенно (с первых секунд) различает свою радиопрограмму, угадывает свой телеканал по разным брендовым признакам‑символам, которые заботливо сохраняются и без устали воспроизводятся печатными и электронными СМИ, обновляясь лишь в исключительных случаях.

Мультитекст организуется так, чтобы у адресата постоянно сохранялось ощущение и убеждение: продолжение обязательно последует. За этим номером газеты завтра утром – другой, как это было раньше, как это бывает «всегда». За этим фрагментом радио‑или телепередачи непременно появятся другие, не менее для тебя желанные. Только оставайся с нами. Будь с нами постоянно. Не переключайся!

Мультитекст вкрадчиво властен. Он предоставляет себя в наше полное распоряжение, вроде бы ничего не требуя взамен. Вернее, взамен чуть‑чуть времени, сосредоточенности, внимания, а там уж и доверия, и знания того, что все увиденное, услышанное, прочитанное – правда, одна только правда, и ничего кроме. Малость фантазии во всем этом, конечно, есть, но как без этого? Что‑то мы знаем наверняка, о чем‑то судим по наитию.

Адресат, подключись к нам и тебе тоже все будет известно, интересно и понятно. Только подключись! Этот демонстративно‑призывный императив содержится в самой структуре всякого мультитекста – немого, звучащего, зримого.

Текст высокого искусства, по видимости, горделиво беспечен, хотя и трепетно, возвышенно помнит о вероятном читателе, слушателе, зрителе. Мультитекст СМИ – весь в нетерпеливом и властном ожидании своего потребителя, в желании найти его и немедленно вступить с ним в более или менее непосредственный контакт.

Одна из самых актуальных гуманитарных проблем нашего времени – внутренний потенциал самого текста, способствующий адекватным воспроизведениям его смыслового объема. Потенциал текста обусловлен той ориентацией на воображаемого, «провиденциального» (О.Э. Мандельштам) собеседника, которая характеризует автора в процессе его творчества. «Это уже давно было сказано на свете, – признается Н.В. Гоголь, – что слог у писателя образуется тогда, когда он знает хорошо того, кому пишет».

Открывая в 1920‑е годы дискуссию о читателе и зрителе на страницах журнала «Жизнь искусства», А.Н. Толстой размышлял: «из своего писательского опыта я знаю, что напряжение и качество той вещи, какую пишу, зависит от моего первоначально заданного представления о читателе. Читатель, как некое общее существо, постигаемое моим воображением, опытом и знанием, возникает одновременно с темой моего произведения»¹.

Для каждого автора воображаемый читатель всегда свой, неповторимый, многими видимыми и невидимыми нитями связанный с читателем реальным. Мера требовательности этого «идеального» читателя‑адресата в каждый данный момент творчества выступает как величина абсолютная, критически вбирающая в себя относительную – реальный спрос реального читателя.

Одно из немногих искусств, где адресат и получатель, казалось бы, должны слиться воедино в самом процессе творчества, – театральное искусство. Но для настоящего актера и режиссера абсолютного тождества и здесь быть не может. Знаменателен в этом отношении диалог К.С. Станиславского с В.О. Топорковым, воспроизведенный последним в книге «К.С. Станиславский на репетиции»: «любезно и ласково встретив меня в номере гостиницы, Константин Сергеевич несколько смущенно произнес:

– Что же, голубчик, все позабыли, чему я вас учил. То, что вы делаете, ужасно – это возврат к старому.

– Я, Константин Сергеевич, немного сбился на репетициях, и потому вчера на спектакле как‑то не получилось, а вот до этого, в МХАТ, у меня было довольно удачно, и публика принимала.

– Очень грустно, что вы так понимаете искусство. Публика и не то может принимать. А вот один человек звонил мне по телефону, инкогнито… Он пришел в ужас от вашей игры.

– Я еще не знал тогда, – пишет В.О. Топорков, – что “инкогнито” – это просто жупел, и Константин Сергеевич пользовался этим как мерой воздействия на актера. Он выдвигал этого “инкогнито” как человека беспристрастного, в противовес себе, человеку, может быть, чересчур придирчивому»¹.

Несмотря на трогательно‑наивный комизм сцены, в ней есть очень серьезный момент истины. Актеру, равняющемуся на ординарный, усредненный уровень восприятия публики, К.С. Станиславский напоминает о необходимости, работая, брать в расчет вероятные оценки строгого, авторитетного, идеального зрителя. Таинственный «инкогнито» – условная персонификация воображаемого зрителя. Чем требовательнее представления автора о читателе или зрителе‑собеседнике, ничего общего не имеющие со снобистски‑снисходительным высокомерием, тем плодотворнее и результативнее творческий труд.

Теория высказывания, основы которой заложены М.М. Бахтиным еще в 1920‑е годы, дала представление об особой направленности словесного текста на воображаемого адресата. Сегодня диалогическая природа художественного текста общепризнана в гуманитарных науках. Специального интереса заслуживает вопрос о сложных взаимоотношениях участников диалога – автора и читателя, слушателя, зрителя – в самой текстовой структуре и фактуре.

Реальность текста – это реальность ожидания текстом своего «потребителя». Художественно‑словесный текст обладает особым проникающим свойством. Разные уровни или характеристики этого властного свойства мы обозначим как внимание, соучастие и открытие.

Внимание – это первая характеристика, первая ступень постижения текста, впрямую связанная с органичным (и властным) стремлением автора скорее, эффективнее, прочнее (внезапнее и вольнее) вписать принадлежащий ему текст в естественное течение другой жизни читателя, слушателя, зрителя. Сфера внимания в тексте возбуждает, как говорят психологи, временный, ситуационный интерес, исподволь или весьма отчетливо возникающий в процессе восприятия и постепенно угасающий с его окончанием.

Факторы внимания в самой структуре текста разнообразны: это заглавия, подзаголовки, текстовые зачины, весь заголовочный комплекс; предисловия, прологи, вступления, предуведомления; это первые абзацы повествовательного текста, первые строфы и первые строки; система слов и словосочетаний – сигналов и призывов к повышенной читательской зоркости («вдруг», «однажды», «внезапно», «но тут как раз», «в этот момент», «однако», «и вот» и т. п.). Предложенный ряд можно было бы заметно расширить и дополнить, но дело сейчас не в детальном перечислении всех без исключения примет авторской установки на внимание адресата. Важно помнить о том, что в самом тексте существуют свои принципы организации читательского внимания.

Овладевая вниманием предполагаемого адресата, текст «стремится» возбудить активное читательское соучастие, вызвать разного рода сближения, сопоставления, ассоциации с собственным жизненным и житейским опытом воспринимающего. Сфера соучастия способствует созданию у адресата длительного заинтересованного отношения к текстовому сюжету, к основным и побочным его мотивам, деталям, к распознаванию в тексте «своего», «близкого», «знакомого», «трогающего за душу» и т. д.

В письменном тексте в этой связи обычно выделяются ключевые, опорные слова‑лейтмотивы, лексические доминанты, культурно‑исторические, бытовые, этнографические, социально‑политические и другие реалии. Имеются в виду также предельно сжатые и распространенные сравнения и аналогии; прямые авторские лирические, лиро‑публицистические, философские признания; прямые и косвенные апелляции автора к жизненным впечатлениям, к литературной и общекультурной памяти адресата, к его вероятным одобрениям и возражениям и т. п.

В широком смысле зона соучастия располагается на всем поле предлагаемого сюжета со всем богатством его переплетающихся и образующих сюжетное целое мотивов.

Уровень открытия, как он себя обнаруживает в структуре текста, связан с самыми сокровенными, заветными смысловыми глубинами авторского миропонимания. Сфера открытия призвана приобщить адресата к тайнам и загадкам бытия, выстраданным автором и запечатленным (запечатанным) в тексте и как бы самостоятельно обнаруживаемым и переживаемым при его восприятии.

Движение от сферы внимания к соучастию, а затем к открытию – движение читателя от внешнего к внутреннему в тексте, движение в глубь текста. Каждая их трех составляющих читательского восприятия, прописанная в самом тексте, связана с протяженностью произведения. Внимание особенно активно проявляется на начальных стадиях восприятия текста. Соучастие обнаруживает себя на всем пространстве повествования. Пафос открытия не может исчерпать себя до самого конца, к финалу по воле автора значительно усиливаясь, намеренно заостряясь: в финалах заключается авторское «последнее слово», которое способно предрешить читательское открытие произведения.

И еще: в совершенном тексте все три уровня предстают в неделимой целостности и существуют не по принципам взаимодополнения, а по законам формосодержательного единства‑сплава, предполагающего многозначное и многоступенчатое восприятие. Истинно художественный текст содержит в себе готовность к совершенствованию восприятия, приоткрываясь одним на стадии неустойчивого, быстро улетучивающегося внимания, взывая к соучастию других, подвигая третьих к разного рода эмоционально‑интеллектуальным открытиям и откровениям. Текст может – на вырост – содержать внутренние стимулы к развитию читателя, словно бы приглашая его к углубленному, одновременно и властному, и вольному соразмышлению‑сопереживанию.

В информационном тексте (мультитексте) в еще большей мере, чем в традиционно художественном, проявляется его направленность на читателя (слушателя, зрителя), которую можно оценить системной триадой «внимание – соучастие – открытие».

Существенно важно понять, что равноправны два зеркально явленных суждения:

1) «Я воспринимаю текст» («Я читаю книгу, газету, журнал», «Я смотрю телепрограмму, кинофильм, спектакль» и т. п.) и

2) «Текст воспринимает меня» (соответственно: «Книга, газета, журнал читают меня» и т. д.).

Если первая конструкция признается всеми естественной и очевидной, то по поводу второй могут возникнуть известные сомнения и недоумения. Признать справедливость второго строя высказывания – значит согласиться, что всякий «текст» – явление одушевленное («душа в заветной лире») или во всяком случае явление, наделенное особыми свойствами активного, направленного воздействия на вероятного читателя, слушателя, зрителя.

В той же мере, в какой я, читатель, слушатель, зритель, выбираю этот текст, пробую его прилежно (или небрежно) осваивать и воспринимать, сам текст не остается безразличным ко мне. Он охотно приоткрывается мне, «поняв» мое искреннее желание встречи с ним. Он, напротив, «свертывается» и «уходит в себя», «обнаружив» мою неприготовленность (или нерасположенность) к его пониманию.

Если данный текст мне по душе, значит, и я «ему» тоже показался вполне «своим». Если текст кажется мне неинтересным, скучным, вялым, стало быть, и я «ему» не пришелся по вкусу. Тут всякий раз – эффект взаимности. Очарован я «желтой» прессой, это и она меня с превеликим удовольствием в свои объятия заключает; хочется мне вступать в диалог с качественными медиаизделиями, значит, они сами признают меня благодарным собеседником. Так всегда. Кому новости на «Эхе Москвы», кому – на нынешнем НТВ, а кому – «новостя́» с Макаром Морковкиным и Степаном Сундуковым???

В новейшей исследовательской литературе между тем справедливо отмечается, что «самое трудное в современной журналистике – осознать “отдельность” каждого человека, воспринимающего слово журналиста. Естественно, СМИ информируют прежде всего массы и лишь во вторую очередь – отдельного человека. Законы существования СМИ вступают в противоречие с творческими установками журналиста, который, как и писатель, стремится найти своего читателя, читателя (зрителя, слушателя) – единомышленника»¹. Адресованное всем часто оказывается отправленным в никуда, в полную глухую неизведанность, когда «ничего в волнах не видно». Сложно, но благодарно вырабатываемое умение органично обращаться (в пределах журналистского текста) не только ко всем без разбора и исключения, но и (одновременно!) к совершенно конкретным «своим», близким, заветным собеседникам – одно из верных отличий профессионала высокой пробы, выступающего в печати, на радио, телевидении, в Интернете.

В самой текстовой адресации исподволь и отчетливо начинают различаться лица и личности определенного толка, свойства, мироотношения, миропонимания и т. д. Сказывается это в журналистском слоге и стиле, в неуловимо властной и вольной журналистской интонации. Ничего не должно быть нарочитого, императивного, декларативно‑дидактического. Текст – разговор по душам. Свободный и честный, сдержанный и доказательный, сосредоточенный и доверительный.