Читатель и авторский подтекст – проблема универсальная

Это наблюдение подтверждается и в сравнительном плане на примере германских СМИ при изучении речевого жанра как объекта функционального и функционирующего². Причем среди прочих – и речевой жанр теперь уже редкой в российских газетах передовой статьи, по стилистическому облику очень напоминающий нашу публицистическую статью. Исследование базируется на материалах ведущих газет Германии – Frankfurter Allgemeine Zeitung, Suddeutsche Zeitung, Die Welt и других. Выводы автора о композиционно‑речевых формах создания эффектов убеждения в жанре статьи сопоставимы с результатами анализа функциональной специфики жанров российских газет.

Поиск общих функционально‑речевых возможностей в рамках лингвистической теории композиции в изучении межкультурной коммуникации есть «суть функции убеждения», которая состоит «не только в обеспечении рационально‑информационного, но и ценностного и эмоционального общения публициста с аудиторией»³.

В испанской филологии исследование языка и стиля газет идет очень активно, в русле современных филологических теорий, с очевидной ориентацией на функциональную специфику жанров. Однако анализ испанской теории газетной речи показывает, что влияние традиционной стилистики все‑таки сдерживает жанровые исследования на уровне высказывания, не выходящие за пределы анализа лексических и фразеологических средств. Язык и стиль испанской прессы – впрочем, по‑другому и быть не может – отражает общее состояние испанской филологической науки о языке и тексте.

Сами испанские ученые считают, что до начала XX века все работы в области стиля ограничивались лишь внешней стороной произведения. Понять это состояние трудно – что такое «внешняя сторона»? Красоты стиля или грамматическое строение фразы? Если это так, то отрешиться от взаимосвязи и взаимопроникновения всех элементов художественного текста можно было лишь до той поры, пока в филологии не накопился опыт системного отношения к тексту.

Они же считают, что эта пора – тридцатые годы XX века. Опыт этот показывает, что все элементы любого текста связаны между собой (работы «формалистов» пока составляем в стороне), и начался переход стилистики на новую ступень его познания. Современная испанская стилистика обращает свое внимание на речевые проявления текстов, старается проникнуть в их психологическую глубину, осмыслить процесс художественного творчества, открывая пути, по которым оно (творчество – Л.К.) развивалось⁴.

Анализу подвергается экспрессивная речь – все, что выходит за пределы нормы и свидетельствует о проявлении авторской индивидуальности. Это непривычное нам научное направление, которое можно условно назвать изучающим «стиль языка» как «стиль народа» и его отражение в «языке и стиле» прессы. Понятие «стиль», однако, в их работах не связывается с лингвистической формой как первоосновой, что, на наш взгляд, ведет испанскую филологию к субъективизму и вкусовщине.

Многие испанские ученые соглашаются, что положение в стилистике кризисное, застойное, в конфликте со временем и достижениями других европейских школ. Это объясняет и состояние филологических исследований в журналистике.

Характерно, что сам термин «публицистика» испанцы относят главным образом к рекламным текстам, он всегда содержит оттенок чего‑то второсортного в литературном отношении и малоинтересного по содержанию. Говорить с испанскими учеными о жанрах публицистики в нашем понимании – занятие абсолютно бесперспективное: на тебя смотрят, как на существо с другой планеты, из другой цивилизации.

И поэтому так отличаются подходы к языку СМИ российских и испанских ученых. Основных направлений работы в области языка и стиля прессы у них несколько: поиск экстралингвистических условий существования «языка прессы», выявление его системных признаков и места в испанском литературном языке, определение признаков жанровой взаимообусловленности темы и лингвистического строя (влияние политической тематики на лингвистический строй газетных материалов, степень открытости влиянию разговорной речи и т.д.).

Они пытаются найти ответ на вопрос, в чем истинное отличие «языка прессы» от «литературного языка», да и имеет ли «язык прессы» статус самостоятельного? При этом считают, что оба понятия – «язык прессы» и «литературный язык» – «широкие и туманные, потому что относятся к таким сложным сферам, как журналистика и литература»¹. Но даже пытаясь выявить лингвистические особенности языка газеты, ведут анализ, как мы уже отмечали, в основном только на лексическом уровне.

Особый интерес проявляют испанские филологи к стилистическим изменениям в информационных жанрах, которые, по их наблюдениям, под влиянием конкуренции со стороны телевидения и радио превращаются в газете в жанр «новость‑комментарий». Следовательно, считает один из крупнейших испанских филологов академик Карретер, «гибридизируется» и газетный язык – чисто информационный с комментарийным². В этом контексте, по его мнению, утверждения «независимых» газет о том, они дают читателю «всеобщую информацию», вызывают «вполне обоснованные сомнения».

Газетной «новости‑комментарию» исполнить предназначенную ей социальную функцию информирования общества мешает, по Ф.Л. Карретеру, все, что способно изменить информативную тональность текста. И прежде всего «слишком яркое личное мнение самого автора», которое ведет к несоблюдению жанровых границ в использовании «языка литературного, языка административного и языка, основанного на устной речи, который часто становится вульгарным»³. Эти границы лимитируют свободное движение языка прессы, выдавая авторское вмешательство в подачу информации. Страдает читатель: он рассчитывает получить непредвзятую информацию, факт, который хотел бы самостоятельно осмыслить, а получает факт, препарированный комментарием, который «в какой‑то степени всегда пристрастный».

И все‑таки положение в испанской филологии постепенно меняется. Функциональное направление речевых исследований становится все более влиятельным, подсказывая выходы из тупиков, в которые завел западные филологические школы традиционный формальный подход к тексту. Приведу в доказательство размышления того же академика Ф.Л. Карретера о целесообразности включения понятия «публицистика» в его новом смысле (идущем, заметим, от функциональной стилистики) в национальный филологический обиход: «"Публицистика" в особенности является для нас шокирующим словом, так как в нашем понимании оно не имеет ничего общего с журналистикой. Однако оно уже вошло в немецкий язык как Publizistik и в английский – как Publicistic. Было бы целесообразно включить его и в нашу терминологию, ибо оно означает новое и важное понятие»¹. И здесь же, в предисловии к моей книге о публицистике на испанском языке, высказывается гораздо определеннее, сближая русскую и испанскую лингвистические школы:«... "публицистичным" является любой устный или письменный текст, в котором автор пытается повлиять на общественное мнение»².

Вот на этой почве – целенаправленного влияния на читателя – и возникают, на наш взгляд, точки общего лингвистического интереса, так как социальная оценочность всегда имеет языковое выражение.

Разные подходы к газетной речи, разные принципы ее классификации порождают в науке разные школы и теории. Пражская, к примеру, оспаривает необходимость изучения стиля публицистики и прессы как особой системы. Французская школа традиционно считает изучение языка газеты чуть ли не посягательством на чистоту национального языка.

По мнению западных филологов, до сих пор не решены и многие спорные вопросы в функциональной стилистике. Например, не выделен основной принцип строго научной классификации разных жанров речи. Очевидно, под этим подразумеваются различные функциональные стили. Действительно, до сих пор эта классификация ограничивается простыми перечислениями разных принципов.

Но есть сфера научных интересов, где позиции русской и испанской лингвистических школ, наконец‑то, почти сходятся. Это риторика. Зная о том, что ораторское искусство в Испании – наука почти что древняя, не приходится удивляться, что разработка приемов риторики активно культивируется в науке о тексте.

Особый интерес при этом приобретает осмысление и изучение приемов «псевдориторики» в филологическом плане, что актуально и для современной российской науки о СМИ. «Псевдориторика», как и «псевдопублицистика», по нашему мнению, вызваны к жизни идеологическими установками правящей партии или правительства. На практике это психологическая обработка читателя, «промывание мозгов» в угодную заказчику сторону.

На основе всех этих «псевдо» – проблема соотношения объективной информации и субъективного авторского «я». Испанский филолог Н. Ладевезе сформулировал ее очень точно: «Объективизирующая риторика в языке информативных материалов»³. (В нашей науке утвердился более прямолинейный термин «манипулятивная риторика».) Анализируя как явление стиля так называемую «информативную непредвзятость», автор доказывает ложность этого утверждения продуманной нарочитостью объективности стиля материала, которая преподносится как личная позиция информирующего.

Сам автор стремится этим приемом создать у читателя психологическую убежденность в том, что информация не препарирована автором. «Особенность этого стиля, риторическая выразительность которого заключается в номинализации (субстантивации), состоит в вуалировании фигуры рассказчика, – пишет Н. Ладевезе. – Использование бюрократизмов, политических жаргонизмов, метафорического сочетания слов, придающего впечатление точности, – вот стилистические приемы, которые создают риторический эффект объективности»⁴.

Иными словами, он указывает речевые приемы, под прикрытием которых информаторы скрывают истинный смысл и направленность информации. И делается это тогда, когда «...нечего сказать и потому необходимо дополнить недостающую информацию, стимулируя то, чего нет, создавая видимость чего‑то, что не делается, сообщая что‑то, не сообщая ничего»¹.

Автор такой информации, выдержанной в стиле «риторики искажения», не претендует на экспрессивность или эстетический эффект, а точнее – он против того, чтобы сообщение было воспринято как экспрессивная или эстетическая коммуникация. Его цель – казаться объективным. И все стилистические приемы и средства направлены на создание «эффекта объективизации».

«Объективизирующая риторика» – это та же псевдопублицистика, но на другой социальной почве. Автор объясняет происхождение сочетания «объективизирующая риторика» так: «Риторика, потому что речь идет о языковых приемах создания сообщения с целью вызвать определенный эффект в собеседнике. "Объективизирующая" – потому что таков результат, к которому она стремится: вызвать впечатление непредвзятости, безличности, хотя и притворной, безразличия, хотя и напускного, повествовательной дистанции, хотя рассказчик скрывается под искусственной маской своего языка» (Там же).

И вывод: перечисленные приемы приводят к стандартизации языка, употреблению стереотипных формул, повторяющих жесткие штампы на страницах различных газет. «Это, как правило, номинативные конструкции, характерные для специальной речи и профессиональных жаргонов, усвоенных в сфере массовой коммуникации, где они теряют свое собственное значение» (Там же). «Выразительная невыразительность», обезличенное использование языка для того, чтобы создалось впечатление, что сообщение написалось само собой, без помощи какого‑либо субъекта.

Все это и приводит автора к убеждению, что информативная непредвзятость газет – фикция, а журналист, пытающийся с помощью приемов объективизирующей риторики создать такое мнение, прекрасно сознает «важность печати как социальной силы» и сам «берет на себя роль ее представителя» (С. 257).

В своих выводах Н. Ладевезе перекликается с уже цитировавшимся Л. Карретером: «...Журналист, вместо того, чтобы выполнять роль творческого посредника, ведет себя как посредник пассивный»², «который стоит не на стороне читателя, а как раз на стороне тех, кто не хочет дать информацию этому читателю»³. И – обратим на это особое внимание – все доказательства перенесены в лингвистический план текста, с опорой на материальную базу языка.

Таков, по мнению обоих исследователей, стилистический механизм авторского влияния на читателя. Продираясь сквозь дебри слов, придавленный риторикой, он с трудом уже понимает, о чем идет речь. А журналист ловко «скрывается под искусственной маской своего языка»⁴.

Приемы «объективизирующей риторики» чрезвычайно интересны для изучения с позиций функциональной стилистики. Равно как и проблемы эволюции газетных жанров как защитной реакции печатных СМИ на оперативность телевидения и радио, не говоря уже об электронных изданиях⁵.

Это проблемы универсальные для журналистики, и в разных филологических школах накопился большой опыт их осмысления. Тем самым еще раз подтверждена практическая целесообразность научной разработки проблем композиционной поэтики публицистики в типологическом плане.

Лингвистическая теория композиции, пожалуй, самая поздняя из научных теорий о тексте. И это не удивительно, так как текст стал самостоятельным объектом лингвистического исследования сравнительно недавно. В основании теории – толкование компонентов композиции как сочетания лингвистических единиц, их составляющих. Лингвистический взгляд на композицию апробирован на материале художественной литературы, где связь жанровой принадлежности текста и авторского «я» признается необходимым условием анализа синтаксической композиции художественного текста¹. Не вижу никаких «но» в том, чтобы соблюдать это условие и в функционально‑стилистическом анализе публицистики.

Влияние теории композиции на формирование стилистики текста безусловно. Потому успешны и попытки рассматривать композицию художественного текста как объект лингвистического исследования², что конкретизирует в лингвистическом плане концепцию В.В. Виноградова³.

Прав Ю.А. Бельчиков, утверждающий, что «непосредственная живая связь научного наследия Виноградова с современной русистикой определяется прежде всего тем, что идеи и труды ученого служат методологической базой развития некоторых основных научных направлений, импульсом в исследовании сферы лингвистического, вообще – филологического знания, в углублении традиционных тем, проблем или в поиске новых "поворотов" в них»⁴.

Еще глубже и интереснее его вывод о том, что развитие стилистики текста «предполагалось» в контексте общей стилистической теории Виноградова: «... концепция "трех стилистик" вовсе не исключает дальнейшее развитие теоретических и исследовательских аспектов стилистики как отрасли языкознания, в частности развитие, формирование "стилистики текста", вырастающей преимущественно на базе теории высказывания. Подтверждением гибкости виноградовской концепции "трех стилистик", приемлемости для нее "четвертой стилистики" – стилистики текста – служит прямое указание Виноградова на принципиальную возможность исследования разных форм и типов высказываний в рамках стилистики речи⁵».

Все, что было сказано и, по мере возможности, достаточно кратко проанализировано на предыдущих страницах, – дань уважения и благодарности моим коллегам‑филологам за их научный вклад в разработку и развитие лингвистической теории текста. Именно они подвели меня к мысли о возможности сделать следующий шаг – заняться исследованием лингвистической теории подтекста, которая легла в основу предлагаемой научному сообществу для дальнейшей дискуссии теории композиционной поэтики публицистики. Этот шаг оказался одним из самых сложных моментов всего исследования, так как связан с разрушением привычных представлений о подтексте как «скрытом смысле», «эзоповом языке» и т.д.