Об общем свойстве всего того, что внутренно воспринимается

§7

Обращаясь к своей внутренней жизни, мы видим, что там все оказывается приходящим и уходящим, шатающимся и колеблющимся, словом, чем‑то таким, что становится то напряженнее, то слабее.

В употребленных сейчас выражениях заключается понятие величины. Следовательно, в фактах сознания или совсем нет никакой строгой правильности, или же она сплошь математического вида, и можно попытаться математически ее расчленить.

Почему же этого так долго не предпринимали? На это древние века могли бы, в свое оправдание, ответить: до открытия вычисления бесконечного математика была еще слишком несовершенна.

§8

Против математической психологии выставляются два главных возражения:

1) психологические величины даны не таким образом, чтобы их можно было измерять; они допускают только несовершенную оценку. Но можно вычислять изменяемость известных величин и их самих, поскольку они изменяемы, не определяя их вполне; на этом основывается весь анализ бесконечного. Далее, можно гипотетически принять законы изменения величин и, вычислив следствия, вытекающие из этих гипотез, сравнить их с опытом.

§9

2) Именно та шаткость и текучесть психологических фактов, которая в общем позволяет догадываться об их математической правильности, весьма затрудняет начало исследования, потому что в этом случае первым условием являются прочные, строго определенные и ограниченные принципы.

Это мы должны рассмотреть прежде, чем говорить о принципах психологии и их научной обработке.

III

Почему мы бываем склонны прибегать в психологии к абстракции?

§10

В других науках абстракция есть намеренный метод. В психологии, напротив, наши показания о внутренно воспринимаемом невольно являются уже абстракциями прежде, нежели мы узнаем это, и они становятся ими все более, чем определеннее желаем мы выяснить их.

Они являются абстракциями прежде, нежели мы узнаем это. Потому что точного определения текущего содержания наших состояний не хватает уже в то время, когда мы делаем их объектом своего представливания. Это точное определение теряется все более, чем долее желаем мы сохранить воспоминание о внутренно воспринятом. Оно извращается все больше, чем больше стараемся мы удержать его во всей его прочности: именно вследствие этого‑то оно и смешивается с остальным запасом наших сродных представлений.

Они становятся ими все более, чем определеннее желаем мы выяснить их. Это происходит по двум основаниям.

Во‑первых, чем более мы стараемся вполне верно передать только то, что мы испытали, тем охотнее мы откидываем все то, что нами подмечено не точно, за что мы не могли бы вполне поручиться; поэтому мы берем отсюда только самое известное. Оттого, припоминая внутреннее восприятие, мы намеренно упускаем то, что нами чувствуется как шаткое и на что мы не надеемся определенно указать. То, что удерживается нами, есть абстракт. (Примеры из психологии: определенность учения о памяти вообще и недостаток в частных определениях.)

Во‑вторых – если существуют душевные способности, то они должны применяться и к объяснению того, что в нас происходит. Но чем менее в понятиях этих способностей содержится ближайших определений фактов, тем неудачнее объяснение. Для связи не хватает средних членов. Возникают остающиеся без ответа вопросы о причинном отношении душевных способностей друг к другу, вследствие которого они задевают друг друга при совместном действовании и взаимно вызываются, побуждаются или вынуждаются к действованию. Каждый такой вопрос, оканчиваясь признанием незнания, вызывает видимость, будто лежит темная, непроходимая пропасть между душевными способностями, которые, подобно островам, выдаются из бездонного, непроходимого моря. Что же удивительного, если под конец устают заботиться о совместном действовании душевных способностей, и если больше находят удовольствия в том, чтобы отчетливо описывать далекое разделение их при помощи величайшего различия одной способности от другой? Душевные способности, по‑видимому, находятся в настоящем bellum omnium contra omnes.

Однако наши философы почитают неизвестное единство этих способностей.

Уже даны признаки, что старые боги недолго будут существовать, и что их оракулы скоро замолкнут. Ведь действительно, если посмотреть хорошенько, то мы увидим, что на пути лучшей психологии стоят не столько дурная воля и непреклонные предрассудки, сколько неловкость и недостаток в знании возможности лучшего понимания фактов. Наши философы – не математики. Поэтому они не знают той гибкости, с которою математические понятия приспособляются к текучему.

IV