П.В. Евстафиев Древняя русская литература. Вып. 1 // Устная народная словесность. СПб., 1877

Язык былин всегда простой, тот самый, который ежедневно употребляется народом. В складе речи не видно того, что в литературных произведениях называется слогом, т. е. тою, или другою оригинальною манерою выражения, настолько отличною манерою, что по ней часто можно узнать автора. Былинный язык всегда одинаков, даже если сравнить старинные былины с другими сравнительно новейшего происхождения. Одинаковость слога как в старых, так и в новых былинах объясняется тем, что былины сохраняются в памяти народа, а не в письме, передаются в живой речи, а не в книге, следовательно – при переходе рассказов от поколения к поколению, из местности в местность, слова, выражения и приёмы устаревшие не удерживаются, а заменяются теми, которые принадлежат живой речи последнего поколения. При сравнении с языком литературным язык народных былин естественно отличается многими словами и выражениями не литературными, а чисто простонародными (современными или старинными) [31].

Язык и тон русских народных сказок. И язык, и тон народных сказок имеют все те же качества, какими отличаются другие поэтические произведения народного эпоса. Хотя сказки в прозе, но язык живописен, т. е. всякий предмет и всякое явление рисуется в сказке сообразно с впечатлениями, производимыми ими на душу человека. С внешней стороны язык русских народных сказок представляет те или другие отличия по наречиям: сказки великорусские, малорусские, белорусские. Но эти отличия незначительны, они не мешают всякому русскому человеку понимать их. Тон народных сказок, вообще говоря, отличается таким же светлым спокойствием, как и тон народных былин. В частности же, и язык, и тон народных сказок бывают различны, смотря по тому, принадлежат ли сказки к более древним или к более новым. Наиболее чистым, поэтическим языком и наиболее ровным тоном отличаются сказки древнейшего происхождения, мифического содержания [59].

Кроме тона, лирические песни отличаются от прочих народных песен тем, что представляют наибольшее развитие характеристических особенностей языка народной поэзии. В лирических песнях более, нежели в остальных, язык замечателен нежностью, задушевностью и образным выражением мыслей и чувств. Различные душевные состояния рисуются при помощи красивых и притом совершенно невычурных уподоблений, взятых прямо из природы. Солнце красное, сокол ясный, белая лебедь, кукушечка, травушка‑муравушка, ласточка‑касаточка и т. п. служат очень удачными способами сразу провести в душу то или другое впечатление человека и его душевных настроений. Постоянные эпитеты и изобилие ласкательных и уменьшительных слов, чем вообще отличается язык народной поэзии, в лирических песнях встречаются в особенном изобилии [78].

С. Шафранов о складе народно‑русской песенной речи, рассматриваемой в связи с напевами. СПб., 1879

В народно‑русских песнях оба творчества, музыкальное и поэтическое, действуют с совершенною свободою, не стесняя себя взаимными ограничениями; любой слог текста, при распевании, может быть протянут, сколько то требуется напевом, а в произношении, отдельном от напева, каждый слог произносится снова как в обыкновенной речи [39].

…Главною заботою творца нашей народной песни <…> было не дать напеву заслонить собою текст, а напротив, усилить средствами напева впечатление речи, содействуя тому и различными своеобразными риторическими способами [40].

…В параллелизме, свойственном народно‑русской песенной речи почти в такой же мере, как и в библейской, г, Олесницкий не хочет видеть своеобразной поэтической формы, которою, по нашему мнению, существенно отличается от версификаций просодических, движущихся в ритмических оковах (количественной и тонической), версификация стилистическая, основывающаяся на особенностях слога и на своеобразном поступальном движении речи [108–109].

Народно‑русский песнеслагатель идёт почти обратным путём: напев творится в душе его под исключительным наитием чувства, следовательно, по одному содержанию речи, в полной независимости от звуковой стороны, и уже самая речь прилаживается напеву, вполне подчиняясь ему, но подчиняясь только при пении. Здесь гласная, в обиходной речи неударяемая, и следовательно, произносимая коротко, может быть выполняема протяжно, и наоборот, гласная ударяемая, и следовательно, произносимая протяжно, может быть пропета короткою нотою [130].

Склад народно‑русской песенной речи объясняется самою сущностию двусоставной природы песни, как произведения музыкального и вместе с тем поэтического, в котором и музыка, и речь, сливаясь в дружном действии на слушателя, не стесняют себя взаимно, а сохраняют каждая свою свободу и свои средства [131].

Народно‑русский песенный склад речи мы неоднократно уже называли стилистическим, желая тем указать на его отличие от версификаций просодических, и название это само собою оправдается при подробном разборе особенностей песенной речи; собственно же песенный склад речи, как русский, так и всякий другой, всего бы приличнее прямо назвать поэтическим, потому что именно поэтичностью, и только ею одною, ему и следует отличаться от прозы, от склада обиходной речи [137],

…Форма народно‑песенной речи есть форма стилистическая, заключающаяся в соразмерении предложения с напевом, в соглашении состава речи с составом мелодии [160].

Приступая к изложению стилистических особенностей народно‑русской поэтической речи, мы должны начать с главнейшей из них – с песенных повторений… [164].

…Между тем песенные повторения в устной народной поэзии составляют одну из существенных её форм, и если их выпустить из текста тех песен, в которых они в пении выполняются, то песенные стихи утратят отличительное свойство своей песенности – не могут быть пропеты по данной мелодии [165].

…Возникнув ради удовлетворения стилистической потребности речи, именно для поддержания её вразумительности, форма повторения получила потом более обширное применение, в качестве фигуры усиления речи. Далее увидим, что форма эта стала наконец употребляться уже для одного украшения речи, когда песнеслагатель‑певец, как бы любуясь удавшимся выражением своего чувства, повторяет его, как говорится, на все лады, то есть выполняя разными мотивами той же мелодии. Но и помимо того, разного рода повторения речи, задерживающие её течение, доставляют чувству возможность высказаться исподволь, а вместе с тем, как уже выше замечено, задерживают внимание слушателя, не допускают его скользить мыслию по содержанию песни, а заставляют принять в нём участие, вглядеться в каждый песенный образ, продумать каждую мысль певца, прочувствовать каждое его чувство [202–203].

…Форма повторения есть столь излюбленная форма песенного изложения, что в некоторых песнях не ограничивается удвоенным музыкальным выполнением отдельных слов, фраз, колен и стихов, но доходит до повторения самой песни всей целиком, от начала до конца, с изменением только нескольких слов, и даже до двукратного, троекратного и т. д. повторения [204].

Переходим к рассмотрению параллелизма, другой поэтической формы, которою наша народная песенная речь, почти не менее, чем древнееврейская, отличается от склада всех поэзии просодических. Говоря о параллелизме, не следует упускать из виду, что это есть стилистическая форма речи и к ритму, к которому её многие относят, не имеет никакого отношения [207].

Итак, параллелизм, как и повторения, не суть излишние и праздные украшения речи, а возникли из потребности, как это вообще можно сказать об украшениях и во всех других искусствах: начало красоты – потребность, и если не всё, необходимое для разумного существа, прекрасно, то всё прекрасное – необходимо [208].