Сочинения

Сологуб Ф. Стихотворения. М., 1975.

Сологуб Ф. Из неизданного. Л., 1996.

Литература

Блок А. Творчество Федора Сологуба // Блок А. Собрание сочинений: В 8 т. Т. 5. М.; Л., 1962. С. 160–163.

Ерофеев В. На грани разрыва – «Мелкий бес» Ф. Сологуба и русский реализм // Ерофеев В. В лабиринте проклятых вопросов. М., 1996. С. 119–140.

Иванов‑Разумник Р. О смысле жизни (Федор Сологуб, Леонид Андреев, Лев Шестов). М, 1908.

О Федоре Сологубе / Сост. А. Чеботаревская. СПб., 1911.

Эренбург И. Портреты русских писателей. Берлин, 1922.

Валерий Брюсов

Признанный современниками как мэтр и руководитель московской школы русского символизма, лидером модернистов стал Валерий Яковлевич Брюсов (1873, Москва – 1924, Москва), поэт, прозаик, литературный критик, Начал поэтическую деятельность с издания сборников «Русские символисты» (1894–1895), носивших программный характер с проявлением декадентских мотивов. Эти сборники были предназначены для демонстрации того, что в России есть свои, русские символисты. Брюсов, вдохновленный поэзией французских символистов, включал в сборники как образцы «новой поэзии» переводы из Э. По, П. Верлена, А. Рембо, С. Малларме и М. Метерлинка. Свои переводы П. Верлена – «Романсы без слов» (1894) Брюсов послал старому Верлену, не знающему русского языка, со стихотворным посланием, в котором прочитывалась эстетическая программа:

Еще покорный ваш вассал,

Я шлю подарок сюзеренну,

И горд и счастлив тем, что Сену

Гранитом русским оковал…

Сборники «Chefs d'Qeuvre», («Шедевры», 1895), «Ме ешп ессе» («Это Я», 1897), «Tertia vigilia» («Третья стража», 1900) и «Urbi et orbi» («Городу и миру», 1903) свидетельствовали об обращенности Брюсова к духу западноевропейского гуманизма, творческом интересе к опыту чужих культур, универсальным и интернациональным источникам творчества. Его кредо выражено в ставших знаменитыми строках:

Мой дух не изнемог во мгле противоречий,

Не обессилел ум в сцепленьях роковых,

Я все мечты люблю, мне дороги все речи,

И всем богам я посвящаю стих.

Брюсов демонстрирует не только широчайшую эрудицию, но и готовность к познанию‑служению, на стезе которого не существует этических запретов и моральных пределов:

Я возносил мольбы Астарте и Гекате,

Как жрец, стотельчих жертв сам проливал я кровь,

И после подходил к подножию распятий

И славил сильную, как смерть, любовь.

Я посещал сады Ликеев, Академий,

На воске отмечал реченья мудрецов,

Как верный ученик, я был ласкаем всеми,

Но сам любил лишь сочетанье слов.

Став ведущей фигурой среди московских символистов, Брюсов в статье «Ключи тайн» декларировал суть «нового искусства» как способ «выражения души поэта», акцентировав внимание на формальной стороне поэтики символизма. Эллис в книге «Русские символисты» так характеризовал различия между поэзией К. Бальмонта и В. Брюсова: «Основной метод Бальмонта – импровизация, импрессионистическая кристаллизация творческих мгновений; основной характер его созерцаний – романтический; общий уклон его творчества – к дифференциации, основная смена настроения – переход от дуалистического пессимизма к пантеистическому оптимизму; главное очарование – музыкальность и интимная проникновенность, всегда чуждая холодного пламени мысли.

Совершенно напротив Брюсов – исповедь души, почти с самого начала нашедшая и определившая себя, ее история, органическое, закономерное раскрытие основной неизменной сущности, постепенное, упорное, сосредоточенное нащупывание и усвоение все новых и новых элементов для выполнения все того же единого плана; если прелесть лирики Бальмонта – ее стихийная текучесть и бесформенность, главное достоинство лирики Брюсова – ее незыблемая устойчивость и строгая оформленность, общая тенденция ее – интеграция, все более и более совершенная законченность» ¹.

Как реформатор стихосложения, сторонник формального совершенства и творческой свободы, Брюсов вводит в русскую поэзию верлибр. Из 96 стихотворений в сборнике «Urbi et orbi» употреблено 40 разных стихотворных размеров. Репертуар тем, мотивов и лейтмотивов творчества Брюсова чрезвычайно широк. Он прибегает к неисчерпаемому запасу мировой культуры, совмещает средневековье и современность, вечные образы и утонченные переживания современного городского жителя, оторванного от почвы и затерявшегося в жизни, фантазии и темы «парнасцев» и «проклятых» поэтов с жизнеутверждающим началом сверхчеловека Ф. Ницше. В совершенстве поэтической формы, полной власти над поэтическим языком поэт видел момент самоутверждения, проявления «воли к жизни». Для поэзии Брюсова характерно именно волевое, энергичное и самоутверждающее начало:

Я создал и отдал, и поднял я молот, чтоб снова сначала ковать.

Я счастлив и силен, свободен и молод, творю, чтобы кинуть опять!

В предисловии к сборнику «Tertia vigilia» Брюсов сформулировал принцип полной свободы художественного творчества, который стал своеобразным манифестом «нового искусства». Поэт подчеркивал: «Было бы неверно видеть во мне защитника каких‑либо обособленных взглядов на поэзию. Я равно люблю и верные отражения зримой природы у Пушкина и Майкова, и порывание выразить сверхчувственное, сверхземное у Тютчева или Фета, и мыслительные раздумья Баратынского, и страстные речи гражданского поэта, скажем, Некрасова. Я называю все эти создания одним именем поэзии, ибо конечная цель искусства – выразить полноту души художника. Я полагаю, что задачи «нового искусства», для объяснения которого построено столько теорий, – даровать творчеству полную свободу. Художник самовластен и в форме своих произведений, и во всем объеме их содержания, кончая своим взглядом на мир, на добро и зло. Попытки установить в новой поэзии незыблемые идеалы и найти общие мерки для оценки – должны погубить ее смысл. То было лишь сменой одних уз на новые. Кумир Красоты столь же бездушен, как кумир Пользы» ².

В 1904–1909 гг. Брюсов руководил самым крупным символистским журналом «Весы», в первом же номере которого появилась его статья «Ключи тайн». В ней были сформулированы теоретические воззрения поэта: «дуализм мира и сознания, истинное познание – просветы «экстатического» восторга, сверхчувственной интуиции, художественные прозрения, которые дают «иные постижения» мировых явлений, глубже проникающие за их внешнюю кору, в их сердцевину» ¹. Брюсов уверен, что «искусство только там, где дерзновение за грань, где порывание за пределы познаваемого. <…> Романтизм, реализм и символизм – это три стадии в борьбе художника за свободу. Ныне искусство наконец свободно» ². Классическим примером формального совершенства стал сонет из сборника «Tertia vigilia», посвященный женщине и ее безусловному и необъяснимому воздействию на мир:

Ты – женщина, ты – книга между книг,

Ты свернутый, запечатленный свиток;

В его строках и дум и слов избыток,

В его листах безумен каждый стих.

<…>

Ты – женщина, и этим ты права.

От века убрана короной звездной,

Ты в наших безднах образ божества.

Мы для тебя влечем ярем железный.

Тебе мы служим, тверди гор дробя,

И молимся – от века на тебя.

Славе Брюсова способствовал пятый, изданный в 1906 г. стихотворный сборник «Stefanos» (в переводе с греч. – венок). В «Сонете к форме» Брюсов еще раз подчеркивает приоритет поэтической формы над часто неуловимым лирическим содержанием:

Есть тонкие властительные связи

Меж контуром и запахом цветка.

Так бриллиант невидим нам, пока

Под гранями не оживет в алмазе.

Так образы изменчивых фантазий,

Бегущие как в небе облака,

Окаменев, живут потом века

В отточенной и завершенной фразе.

Историко‑культурная проблематика творчества Брюсова обогащена урбанистической тематикой. Современники видели в урбанизме поэта явное новаторство. Поэзии Брюсова свойственны декламационный строй стиха, бесстрастие, рационализм. Брюсова трудно отнести к разряду декадентов, его натура несомненно жизнеутверждающая и волевая. Это очевидно и в его программном стихотворении «Поэту»:

Ты должен быть гордым, как знамя;

Ты должен быть острым, как меч;

Как Дату, подземное пламя

Должно тебе щеки обжечь.

<…>

Быть может, всё в жизни лишь средство

Для ярко певучих стихов,

И ты с беспечального детства

Ищи сочетания слов.

Современников Брюсов поражал необыкновенно яркими и дерзновенными устремлениями на пути творческого познания, силой внутреннего духа, своей цельностью и при этом ощущением какой‑то внутренней пустоты, душевной ограниченности. Эллис объяснял этот парадокс так: «В душе художника его творящий гений за известным пределом развития начинает жить за счет его общечеловеческого содержания, черпать свои силы и соки из его жизненных непосредственно данных переживаний. Поэт делается одновременно палачом и жертвой, рабом и господином. С другой стороны, с вытравливанием до конца всего «человеческого», с прекращением непосредственного восприятия жизни, это самоопустошение равновелико духовной смерти личности, умирает и творящее начало в художнике, превращаясь или в бесчувственный механизм, или в бесплодное безумие» ¹. Темы страсти и смерти, ужаса и ликования, беспредельности и обреченности соединяются в поэзии Брюсова с пафосом имморализма и возможности нарушения всех законов, что роднит его с идеями сборника Ш. Бодлера «Цветы зла». В стихотворении «Отвержение» рисуется картина земного ада:

Люблю я кактусы, пасть орхидей, да сосны,

А из людей лишь тех, кто презрел: «не убий».

Вот почему мне так мучительно знакома

С мишурной кисеей продажная кровать.

Я в зале меж блудниц, с ватагой пьяниц дома.

Образцами яркого раскрытия уже известных в культуре тем в соответствующих им формах – «строфических сосудах» – являются стихотворения «Орфей и Эвридика», «Тезей и Ариадна», «Демон самоубийства». Из литературно‑критического наследия значителен сборник «Далекие и близкие» (1912). Грандиозный замысел Брюсова запечатлеть в циклах «Сны человечества» все формы культурного сознания и все типы мышления, а также при помощи русского языка воссоздать особенности чужих, древних и новых языков и наречий остался незавершенным.

Поэтика Брюсова строится на эстетическом символизме, в строгом смысле этого слова. Основной способ символизации состоит в сосредоточенно‑созерцательном постижении мира, ему не чужды прозрения, экстатические прорывы в вечность, он ближе к «реалистическому отражению «correspondances» (соответствий), что и передает его символика и поэтика противоположностей, полярностей. Преобладающей стороной духа поэт считал разум, но при этом воспевал эротические стороны жизни и сильную страсть. К существенным поэтическим средствам, кроме символа, относил эпитет. Его поэтика вмещала несоединимое – метафизику, индивидуализм и научный метод.

В кризисный для русского символизма момент в 1910 г., полемизируя с младшими символистами А. Блоком и Вяч. Ивановым о смысле и назначении искусства, Брюсов протестовал против расширительного понимания символизма, превращения его в философию и теургию. В «Обществе ревнителей художественного слова» он резко выступил против докладов Вяч. Иванова и А. Блока, подчеркнув, что для поэзии быть служанкой религии не более почетно, чем быть служанкой общественной борьбы, символизм «хотел быть и всегда был только искусством».

Революция 1905 г. была воспринята Брюсовым как крушение культуры, но он приветствовал «грядущих гуннов». После Октябрьского переворота стал сотрудничать с большевиками.

В прозе Брюсова особенно значительны романы «Огненный ангел» (1908), «Алтарь Победы» (1911) и «Юпитер поверженный», в которых отображена эпоха средневековья в Германии и первохристианства в Риме при совмещении нескольких временных пластов – истории и современности. Анализ прототипов романа «Огненный ангел» позволил проникнуть в тайны творческой лаборатории Брюсова. В романе за внешним историзмом и обстановкой духовной жизни Германии XVI в. скрываются брюсовские «эксперименты» над живой жизнью, ставшие основой для будущего романа. Прототипом Рупрехта – героя «Огненного ангела» стал А. Белый ¹, прототипом Ренаты, главной героини – Н. Петровская. Ее воспоминания отразили сложные «изломы судьбы», свойственные богеме Серебряного века ².

При всех достоинствах и формальных достижениях поэзии Брюсова уже у современников сложилось противоречивое отношение к ней. Поэт виделся как «эстет, для которого все в жизни только «средство» для упражнения собственной поэтической техники и для упоения собственным литературным всевластием» ³. Вл. Ходасевич писал, что «главная острота» его стихов заключается «в сочетании декадентской экзотики с простодушнейшим московским мещанством» ⁴. Из‑за присущей Брюсову холодной рассудочности и «сделанности» М. Цветаева назвала его «героем труда». М. Гаспаров, анализируя роль Брюсова в русской литературе, отмечает: «Он стоит у начала литературной эпохи, он проходит через долгий период уединенных экспериментов, переживает пору громкой славы, а потом наступает некончающаяся полоса полууважительного пренебрежения: ученики оттесняют и затемняют учителя. <…> Его можно не перечитывать, его можно осуждать за холодность и сухость, ему можно предпочитать Блока, Маяковского, Есенина, Пастернака, кому кто нравится. Но нельзя не признавать, что без Брюсова русская поэзия не имела бы ни Блока, ни Пастернака, ни даже Есенина и Маяковского – или же имела бы их неузнаваемо иными. Миновать школу Брюсова было невозможно ни для кого. «Вы сами, было время, поутру линейкой нас не умирать учили», – писал от имени целого поколения Пастернак в своей юбилейной инвективе» ⁵. В русской литературе Брюсов останется и благодаря своим многочисленным переводам французских поэтов‑символистов, и антологии «Поэзия Армении».