Перемены в представлениях египтян Позднего времени о царской власти

Изменения в представлениях египтян о царской власти были связаны не только с ее ослаблением в I тысячелетии до н. э. и с сомнениями в способности ее носителей отправлять ритуал и пользоваться в обмен на него покровительством богов. Среди чужеземцев на египетском престоле на протяжении этого времени наименьшее отторжение у египтян должны были вызывать ливийцы , ставшие частью их общества еще при Рамессидах. Между тем, поселившись тогда в Египте, ливийские воины и их предводители сохранили свой уклад, отличный от жизни уроженцев страны, с которыми они, похоже, смешивались достаточно слабо.

Мы помним, что община и связанные с ней родовые и клановые структуры отмерли у египтян под нажимом централизованного государства еще в первой половине III тысячелетия до н. э.; напротив, ливийцы принесли с собой в Египет вполне жизнеспособный родовой строй. В его рамках по наследству, внутри определенных родов и кланов, передавались, в частности, полномочия «великих вождей Ма» и «великих вождей Либу», а затем та же практика была, похоже, распространена и на доставшуюся роду Шешонка царскую власть в Египте.

Когда в VIII в. до н. э., накануне вторжения правителя Напаты Пианхи, в Египте оказываются одновременно четверо правящих и признающих легитимность друг друга царей, то, казалось бы, не было никаких препятствий к тому, чтобы и другие, ничуть не менее сильные местные правители (прежде всего владеющий Саисом Тефнахт) заявили свои претензии на такой же статус. Тем не менее, как уже сказано, Тефнахт провозглашает себя царем лишь после того, как прочие цари, а вместе с ними и другие правители Египта, не исключая и его, были приведены к покорности Пианхи. Единственное объяснение этому состоит в том, что до завоевания Пианхи царская власть считалась монопольной принадлежностью ливийского дома, основанного Шешонком и к тому моменту давшего четыре местных «ответвления».

Принадлежность к царской династии, таким образом, впервые, по крайней мере с начала III тысячелетия до н. э., стала восприниматься как более весомое обоснование царского статуса правителя, чем его реальная мощь, свидетельствующая о его рождении от божества и покровительстве с его стороны. Поэтому не случайно, что в тексте своей стелы, посвященной походу на Египет, Пианхи особенно подробно «прописывает», что он единственный из правителей этой страны рожден богом и, благодаря этому, одолевает своих врагов внушаемым им ужасом, что неоднократно проявляется на деле. Поход нубийского фараона Пианхи сломил существовавшую в Египте уже примерно два века «монополию» ливийской династии на царскую власть – и почти что немедленно после его ухода этим прецедентом не преминул воспользоваться Тефнахт.

Тем не менее представление об этой «монополии» дало характерный «рецидив» в 670–660‑е годы до н. э. в эпоху «додекархии », описанную в упоминавшихся нами эпических сказаниях, действие которых разворачивается вокруг царя Петубаста II. Впервые в истории египетской литературы носитель царского статуса играет в этих сказаниях второстепенную роль, не будучи самым сильным и величественным из действующих лиц; когда же в одном из сказаний – о борьбе за наследственный удел верховного жреца Фив – он выходит на первый план, то проявляет не лучшие человеческие качества, притязая без всяких оснований на чужое наследство.

В своего рода судебном поединке за это наследство за царя Петубаста бьется герой Пему, сын другого доблестного воина Инара; именно эти персонажи нецарского статуса – наследственные правители города Пер‑Сопд к востоку от Дельты – являются главными героями эпоса. При этом Пему поступает так исключительно из вассальных обязательств перед царем, а его сын открыто поносит Петубаста, именуя его «рыбоедом из Таниса». Понятно, что по законам подобных сказаний бой за неправое дело, даже при участии в нем доблестного воина, оканчивается неудачей. Такой, по сути дела, негативный образ обладателя царского статуса мог появиться в египетском тексте только в рамках представления о том, что у Петубаста нет иных прав на царский титул, кроме чисто династических: он один из отдаленных потомков Шешонка, к тому же сидящий в самой престижной из резиденций его дома – в Танисе.

В то же время мотивы и приемы, характерные для персонажей эпоса о Петубасте (героические амбиции, уже совершенно независимые от практической выгоды и часто реализуемые в единоборствах; судебные поединки; мотивы вассальной преданности, в том числе и недостойному правителю, и заботы о собственных вассалах; полное совпадение статуса местного правителя и воина – предводителя дружины) отражают очень своеобразную «феодально‑рыцарскую» атмосферу, по‑видимому, и в самом деле сложившуюся в среде ливийской военной знати Египта I тысячелетия до н. э.

Объединившая Египет в середине VII в. до н. э. XXVI династия, связанная своим происхождением с XXIV, уходила своими корнями также в среду ливийской военной знати. В то же время уже родоначальник этого дома Тефнахт, а затем и его потомки еще под властью напатских царей и ассирийцев принимают царские титулы, основываясь не на династическом родстве с домом Шешонка, а на своем реальном могуществе.

Вряд ли мог обосновать иначе свои притязания объединитель Египта Псамметих I, навязавший свое верховенство прочим местным правителям (в том числе и танисским царям – пресловутому Петубасту II и его преемнику). Однако, когда не принадлежавший к XXVI династии (хотя и приписанный к ней в итоге Манефоном) Амасис поднимает мятеж против Априя и захватывает престол, мы вновь, как в эпоху Пианхи, видим конфликт в обосновании прав на высшую власть между аргументом собственного рождения от божества и связанного с этим могущества и аргументом принадлежности к царскому дому. В иероглифической надписи, описывающей борьбу фараона с Априем (так называемой Элефантинской стеле), Амасис подробно объясняет, что Априй хотя и был исходно полноправным сакральным царем, но из‑за своих преступлений («мерзости перед богом») утратил расположение породившего его верховного божества, которое и облекло властью другого своего сына, рожденного вне царского дома.

Геродот передает характерную легенду, согласно которой Амасис, уже придя к власти, изготовил из золотого умывальника статую бога и, когда она стала предметом поклонения, раскрыл «тайну ее происхождения» своим вельможам, не забывавшем о низком происхождении самого царя и мало уважавшим его. Обычно эту легенду трактуют в духе, близком к современной военной поговорке «Уважай не меня, а мои погоны»; однако для египтян (чего, кстати, не знал Геродот) золото было совершенно особым материалом, из которого состояла плоть богов. Соответственно, наставление Амасиса своим приближенным заключалось, вероятнее всего, в том, что божество долгое время может пребывать на земле в самом неожиданном и неопознаваемом обличье; однако с того момента, как оно проявило себя явно, к нему следует относиться с надлежащим почтением.

Понятно, что сакральное начало в личности самого Амасиса проявилось после успеха его мятежа и вступления на престол и зависело от его собственного рождения от божества. Напротив, враги Амасиса, создавшие легенду о браке дочери Априя Нитетис с кем‑то из персидских царей, явно считали предпочтительным обоснование права на престол принадлежностью к царскому дому, согласно представлению, укоренившемуся в ливийское время, и пытались оправдать подобным образом устранение персами от власти семьи Амасиса.