22. 25 Декабря 1943 г., Ленинград

<…> Твое письмо, которое я хотел отправить через Томского³⁶¹, еще лежит, — он исчез и не показывается, мы вообще стали беспокоиться, что с ним, всякие неприятности часто случаются с вновь прибывшими, сразу же не отдающими себе отчета, как себя надо вести. Ведь и я осознал положение вещей не сразу, а (точно могу сказать) 28 апреля, в день твоего рождения. И вообще многое доходит не сразу — сейчас скорее, ибо положение острое. И вы, находящиеся в Кирове, конечно, во многом не отдаете себе отчета, да и немыслимо многое понять, не находясь здесь, когда идешь по улице, усыпанной осколками стекол, а рядом пожарными шлангами смывают то, что от кого-то осталось.

Вот ты пишешь: «… самое обидное то, что едет Марья Григорьевна, жена В. Т.»³⁶² Дорогая моя, я очень люблю и уважаю этих стариков, они отличные люди, но согласись, что существо их отношений — не существо наших. Для них привычка друг к другу, общее хозяйство (обмыть, обшить, починить) — главное в жизни. Если с кем-нибудь из них случится что-либо, для другого это будет несомненно большое горе, но и только. Наши с тобой отношения, по крайней мере я их так понимаю, имеют еще одно: моральную силу. Ее я чувствую и находясь здесь, в то время, как ты в Кирове, и она-то меня держит и организует, несмотря на большую (сейчас) физическую слабость. Она во многом (если не во всем) определяет мои поступки и линию моего поведения, заставляет думать и о будущем — и желать его. Утрата такой силы для меня была бы не только горем. Она равносильна была бы моей гибели.

{149} Вот почему, если моя работа сейчас определяется служением России (а я опять воспринял свою родину, в этом великий очистительный смысл этой войны), мое нахождение здесь закономерно, как закономерно то, что прадед мой висит в Эрмитаже как герой Отечественной войны 1812 года³⁶³, и как закономерно то, что мой покойный отец, будучи человеком совершенно иной культуры, пользовался уважением таких людей, как С. М. Киров³⁶⁴. И нахождение мое здесь является, если хочешь, моей гордостью, так, подводя какие-то итоги (а после 50 лет их можно и должно делать), может быть, придется прийти (для себя) к выводу, что самым существенным делом моей жизни была не моя работа художника, а то, что с 1918 по 22 год, будучи молодым офицером старой армии, я по собственному желанию закладывал первые кирпичи (плохо, но как умел) в основу той величественной организации, которая носит название — Красная Армия. Может быть, это и не так, но этим я тоже горжусь. И именно поэтому появление твое здесь сейчас было бы преждевременным. Пойми меня, будучи в Кирове — ты для меня сила, на которую я опираюсь, здесь ты была бы моей слабостью, ибо я все время за тебя боялся бы.

В моей жизни здесь я вообще различаю три периода: первый — несознательного отношения к вещам, второй (с 28 апреля) — сознательного отношения, но я не боялся. С недавнего времени наступил третий — в первый раз мне стало страшно. Страшно за себя, что было бы, если бы ты была здесь?

Вот, дорогая моя, что хотелось написать тебе сегодня. Я очень надеюсь и верю, что третий период окажется самым коротким и уже близок час нашего свидания. Он ведь может наступить внезапно, пока же у нас немцам везет: зимы нет, хоть Нева и встала. <…>

Сижу на репетициях «Лира»³⁶⁵ и наслаждаюсь музыкой Шостаковича. Только что раскопал: в основе последней песни шута лежит все-таки Мусоргский — Юродивый у «Василия Блаженного». Но как это сделано! Что же касается оркестровки, то так Мусоргский не мог. Из пяти инструментов (скрипки, альт, виолончель, фагот) Д. Д. добивается симфонического звучания. Музыканты подобрались хорошие и играют сами, независимо от бездарного Любарского.

Из хозяйственных новостей могу сообщить о приобретении сегодня за 22 р. с вырезом [нрзб.] промтоварной карточки по ордеру новых калош. Завтра пойду расшаркиваться и благодарить Грибоедову³⁶⁶. Она сейчас председатель МК и работает отлично, ко мне очень внимательна. <…>