16. 20 Ноября 1943 г., Ленинград

<…> Встал сегодня поздно. Работал ночью до 5 утра, но выспался. Очень трудно делать «На дне» — в сущности, никаких возражений по старым эскизам пока не имею. А режиссера по мизансценам они не вполне устраивают. Вот и приходится их перекраивать. Боюсь, что получится хуже, чем первый вариант, а именно это-то и недопустимо.

С отъездом Рудника с моими личными делами полный застой, ни о пайке, ни о квартире даже разговаривать не с кем. Решил так; с этим делом не расстраиваться… Буду я этому городу нужен — помогут, а не буду — так и оставаться здесь ни к чему. Тем более, что перспективы его в будущем крайне неопределенны. Москва, пользуясь ситуацией, старается перетянуть к себе всех мало-мальски ценных людей. Так, по-видимому, не вернутся Шостакович, Лебедев, Мравинский, Соллертинский³⁵². Ходят слухи о переводе всего Эрмитажа, тем более что в теперешнем состоянии здания ни одной картины повесить туда нельзя.

Решил поэтому еще больше свертываться; отбираю еще партию книг для продажи (не покупаю пока ничего), во вторник придут смотреть отцовский шкаф, надеюсь сбыть и его библиотеку. <…> Мера возможности определяется гл. образом соседями³⁵³, которые, например сегодня, ведут себя так, что выходить на улицу не хочется. Обнаглели после оставления Житомира³⁵⁴, хоть это пустяки, но все же неприятно.

{145} В БДТ, разумеется, я ни при каких обстоятельствах не останусь. Трудно (и противно) описывать всю эту мерзость, которая здесь творится, в Кирове было лучше, там они были пришибленные, а здесь подняли голову. <…>

17. 25 Ноября 1943 г., Ленинград

<…> Если бы ты знала, родная, как мне хочется, чтобы скорее приехала. Но: квартиру я сегодня потерял, на старой ни полена дров, выбиты все стекла (одного стекольного боя я вынес три ведра), правда, навел в ней относительный порядок. Воды нет и не будет всю зиму — проржавели трубы, проходящие под плитой, и воду пришлось закрыть, плиту надо ломать — будут делать это не раньше весны. Света нет и когда будет — неизвестно: перебит кабель…

Потерял я квартиру потому, что театр не предоставил ни гвоздя, ни материалов, отпущенных для ремонта. Счастье, что я не договорился с печником (кирпичи и глину давало РЖУ) — потратил бы последние деньги.

Завтра иду серьезно говорить с Л. С.³⁵⁵ Пора бросить эти шутки: нужен я им — пусть помогают конкретно, не нужен — пусть отпустят. Тогда уеду, непременно уеду… Больше не могу <…>

18. 26 Ноября 1943 г., Ленинград

<…> Сегодня был у Рудника; показывал ему готовые эскизы к «Дну». Как будто понравились, вопрос только в том, чтобы кто-нибудь не сказал что-либо со стороны. А покойный Кугель (критик)³⁵⁶ говорил, что в театре часто делают многое не потому, что нужно, а потому, что кто-то в левой кулисе на шестом плане сказал, что в этом месте надо почесать переносицу. Вот этих голосов из левых кулис я боюсь больше всего. Сказал Руднику об отборе квартиры. Ответил — ничего, найдем новую и такую, чтобы сразу переехать…

{146} 19. 27 Ноября 1943 г., Ленинград

<…> Письмо сегодня не было отправлено, а вечером распечатал конверт и пишу еще. Вчера и сегодня утром выжидал, зная психологию соседей, которые очень должны были расстроиться из-за Гомеля³⁵⁷ и по поводу воздушной прогулки союзников по Берлину. По этому случаю носу из театра не высовывал и оказался вполне прав, ждали до обеда, а после не выдержали. А сидеть где-нибудь под воротами, да еще после вчерашней бани, меня мало устраивало. Тем более что погода последнее время омерзительная, изморозь, слякоть. Но, между прочим, весь день полетел кувырком, ничего не сделал, нигде не был, а окончательную точку поставил Рудник, назначивший вечером разговор и от него уклонившийся. Ой, боюсь, что граждане из шестой левой кулисы уже начали работать. Они мне порядочно напакостили в «Волках». Жду того же и по поводу «Дна». Но если это будет продолжаться так дальше, то с Рудником придется прекратить «творческую» работу. На эту тему буду с Л. С. разговаривать крепко. Только полагаю это сделать после 29, впрочем, все будет зависеть от хода событий. 29 у нас вечер по поводу Октябрьской годовщины, вручение переходящего Знамени, банкет (увы, с вырезом карточек), но с водкой, кино, танцы и кое-какие аттракционы. Имеем право пригласить в качестве гостей каждый одного или двух человек. За неприездом твоим в Ленинград мое право остается неиспользованным.

Сейчас в Ленинграде основная «злоба дня» — это запрещение пьесы Вишневского «У стен Ленинграда». Пьесу предлагали и нам, но Рудник, прочтя, уклонился — все-таки этому мужику отказать в хорошей голове и нюхе никак нельзя. Пьеса запрещена, как говорят, по настоянию представителей Ленфлота, как пасквиль на Ленинград и ленинградцев. Она должна была идти в театре Балтфлота, и вот такой случился конфуз… который непонятно чем кончится, ибо пьеса работается в Камерном театре и разослана управлением по делам искусств чуть ли не по всем театрам Союза³⁵⁸.

Разумеется, Вишневский не успокоится, будет настаивать на ее реабилитации, но ведь мнение командования флотом тоже кое-что значит. <…>

И еще событие, о котором ты можешь прочесть в «Лен[инградской] правде», если ты эти газеты получаешь (ты упорно молчишь на мой вопрос). Восстановлено освещение номерных фонарей — у домов по вечерам. Впрочем, по-настоящему эту реформу может почувствовать только ленинградец. Выключаться фонари должны лишь по сигналу ВТ³⁵⁹. Таковые же сигналы мы давно не слышали… и хорошо бы больше не слышать. <…>