ПРОЛОГ

Жизнь поставила передо мной неожиданную задачу — передать в письменном виде то, чему я научился у других людей. Я часто попадаю в одну и ту же ситуа­цию: в Аргентине, Мексике, Испании ко мне как к хо­рошему знакомому обращаются разные люди. Они приветствуют меня, называют по имени, задают во­просы, просят совета... Удивляет не то, что после ко­роткого разговора становится ясно: они действитель­но знают Хорхе Букая. Гораздо важнее факт, что все эти люди постоянно вносят свой вклад и в мое лич­ностное развитие, и в дело моей жизни. Ведь общение с людьми — фантастический и удивительный опыт.

Возможно, вам уже знакома моя почти навязчивая привычка объяснять все, о чем думаю и хочу сказать, рассказами и притчами. Ситуации, в которые я по­падаю, у меня часто ассоциируются со всякими исто­риями. Этой форме передачи знаний через сказку и иносказание научили нас мусульманские дервиши и дзенские монахи. Существует одна суфийская прит­ча, которую я неизменно вспоминаю, когда знаю, что меня будут внимательно слушать или вдумчиво читать мои книги.

В ней, как и в большинстве суфийских притч, расска­зывается о великолепном Ходже Насреддине. Этот уни­кальный герой обладает безграничной способностью к перевоплощению. В одних историях он дряхлый старик, в других — ловкий и неискушенный паренек. Чаще всего Насреддин — просветленный мудрец, но иногда — ничего не знающий глупец. Он предстает то попрошайкой, то девушкой на выданье, то богатым султаном. Но зовут этого героя всегда Насреддином. Возможна тот факт, что такие разные персонажи носят одно и тоже имя, — лучший способ показать, что Насреддином мо­жет быть любой из нас. Ведь в каждом из нас уживают­ся самые разные личности. Все мы и мудрые, и дураки. Иногда мы ведем себя, как юноши, полные сил, а време­нами — как старые немощные инвалиды.

В истории, которую я хочу рассказать в качестве приветствия, Насреддин — мужчина, по непонятной причине вдруг прослывший мудрецом — человеком обладающим знаниями по важным вопросам. Но сла­ва Насреддина совсем не соответствует действитель­ности, и он прекрасно знает, что вера окружающих в него необоснованна и преувеличена. По мнению самого Насреддина, он всего лишь бродит по свету и слушает людей, чего совершенно недостаточно для того, чтобы находить ответы на серьезные вопросы и передавать это знание миру. Тем не менее слава На­среддина опережает его: когда он оказывается в оче­редном городе или селе, народ собирается послушать его, уверенный, что он скажет нечто важное, прояс­нит какие-то сложные вопросы.

Итак, вот эта притча.

Однажды Насреддин приехал в небольшой городок на Среднем Востоке. Насреддин впервые оказался здесь, однако, как только он слез со своего мула, его окружил народ и стал громко приветствовать. Насреддин же искренне не знал, что говорить этим людям. После короткой паузы он развел руками и обратился к собравшимся.

Полагаю, — начал он высокопарно, — вы уже знаете, что я собираюсь сказать...

Наступило молчание через несколько минут, тянувшихся бесконечно долго, послышался шепот, и наконец кто-то ответил:

- Нет, мы не знаем. Говори!

Тогда Насреддин произнес:

- Если вы собрались здесь, не зная. что я хочу сказать, значит... вы не готовы это услышать.

Затем он развернулся и ушел.

Все были поражены, кто-то нервно засмеялся. Присут­ствующие надеялись, что Насреддин сразу же возвратит­ся, но этого не случилось.

Легко догадаться, что произошло потом. Всегда най­дутся люди, считающие, что если они чего-то не поняли, значит, сказанное было слишком умным. Они испытыва­ют неловкость перед мудрецами и стараются показать, как ценят чужой ум. Один из подобных людей выкрикнул вслед уходящему Насреддину:

- Как это мудро!

И разумеется, когда один человек ничего не понимает. а другой говорит: «Как это мудро», то первый, боясь про­слыть дураком, соглашается со вторым.

Поэтому все остальные тоже начали твердить:

- Как мудро!

- Как это умно!

И так до тех пор, пока кто-то не заметил:

- Да, умно, но... очень коротко, не правда ли?

Тогда в разговор вступил человек из тех, кто придает большое значение событиям, которых на самом деле нет:

- Краткость — символ мудрости. Учитель прав. Как же мы могли прийти сюда, даже не зная, что тут услы­шим? Мы глупцы! Мы потеряли такой уникальный шанс обрести знание.

После этих слов отовсюду стали раздаваться возгласы:

- Насреддин — настоящий мудрец!

Мы должны просить его о новом откровении...

Люди вновь направились к Насреддину и обратились к нему с просьбой о еще одной встрече. Ведь знания его глубоки, и единственного разговора недостаточно, чтобы постичь всю его мудрость.

Насреддин ответил:

- Вы ошибаетесь, все совсем наоборот. Моих знаний едва хватает даже на одну беседу. Я не представляю, о чем говорить с вами.

Но люди не слушали его.

- Какой он скромный! — раздавалось вокруг.

И чем больше Насреддин уверял всех в том, что ему нечего больше сказать, тем больше народ умолял его о новой встрече. Наконец после долгих упрашиваний На­среддин согласился побеседовать с горожанами еще раз.

На следующий день у дома Насреддина собралось еще больше народу.

- О чем он будет говорить? — интересовались люди, которых не было в первый день.

Знатоки отвечали:

Сложно объяснить, это нужно услышать от него са­мого... Но будьте осторожны: на его вопрос, знаете ли вы, что он собирается сказать, всегда отвечайте, будто знаете.

Выйдя и увидев огромную толпу. Насреддин вновь ре­шил прибегнуть к своей тактике:

- Я полагаю, вы уже знаете, о чем я собираюсь вам сказать?

Внимательные слушатели, не желая обидеть учителя не стали повторять глупый ответ, который они дали в предыдущий день.

- Да, разумеется, знаем, — ответили собравшиеся. — Поэтому мы сюда и пришли.

Тогда Насреддин опустил голову и произнес.

- Если все и так знают, о чем я хочу сказать, то я не вижу смысла повторять это.

Слушатели замерли. После напряженного молчания кто-то воскликнул:

- Гениально!

Крикнувший человек слышал вчерашний разговор и сейчас хотел показать, что до него первого дошел смысл слов мудреца. Собравшиеся не стали отставать и наперебой закричали:

- Замечательно!

- Восхитительно!

- Просто поразительно!

Один из присутствовавших на предыдущей встрече, пытаясь подчеркнуть свой опыт и значимость, заметил:

- Не только поразительно, но отлично дополняет вче­рашнюю мудрость!

Собравшиеся вновь одобрительно зашумели, пока кто-то не произнес:

- Да, это поразительно... но как-то коротко.

- Он говорит коротко, но о многом, — оправдал Насреддина один из знающих людей.

И тут же раздались крики:

- Мы хотим еще, мы хотим услышать еще! Пусть он про­льет на нас еще немного своей мудрости!

В этот раз самые уважаемые люди города направи­лись к Насреддину, чтобы просить его о третьей беседе.

Насреддин отказывался, говорил, что он не заслужи­вает подобной чести и что ему уже пора возвращаться в свой родной город.

Но посетители были настойчивы. Они умоляли и за­клинали его, взывали к предкам и ко всем святым. Наконец Насреддин сдался и согласился на третью и заключи­тельную встречу.

На следующее утро перед домом Насреддина собрал­ся почти весь город. Люди решили, что в этот раз лишь го­родской судья станет отвечать на все вопросы, а осталь­ные будут молча внимать речам мудреца.

Представ перед публикой. Насреддин спросил:

- Я полагаю, всем вам известно, что я собираюсь ска­зать?

Судья выступил вперед, окинул взглядом собравшихся и почти с вызовом заявил:

- Кому-то известно, а кому-то нет.

Люди одобрительно зашумели, захлопали в ладоши, потом затихли и устремили взгляды на учителя.

Насреддин не заставил их долго ждать.

- В таком случае пусть те, кто знает, объяснят тем, кто не знает.

После этих слов он театрально развернулся и... ушел.

Я вспомнил эту историю по нескольким причинам. Во-первых, некоторые предполагают, будто я обладаю неким таинственным знанием, чем я, естественно, на самом деле не обладаю. Во-вторых, книги Хорхе Букая — это синтез тех знаний, которые я почерпнул от других людей, настоящих мудрецов, с какими мне по­везло повстречаться на своем пути, и написаны они исключительно в лучшие моменты моей жизни. По сути, только в такие моменты я и могу писать. Как я говорил уже много раз, я не писатель, я врач, психотерапевт, может быть, пишущий психотерапевт, но не писатель. И поэтому мне приходится дожидаться подходящих моментов, чтобы работать над книгами. И третья при­чина, по которой я рассказал эту историю, заключается в том, что все мои книги затрагивают такие темы, с которыми читатели, как правило, уже знакомы, иногда даже больше, чем я, и они имеют по этому поводу собственное мнение. Я не хочу никого удивить своими идеями, я лишь надеюсь, что человек, открывший мою книгу, по новому взглянет на себя и на свои мысли. Ведь именно так мы учимся — внимательно прислу­шиваясь к тому, как опытные люди, окружающие нас, делятся знаниями с менее искушенными.

Итак, мой будущий читатель, в этот раз мне вновь, как и прежде, потребуются твое внимание и сотруд­ничество. Поскольку тебя пока нет рядом со мной, то я позволю себе тебя выдумать. Твои вопросы будут поддерживать мое внимание, стимулировать меня и пробуждать, хотя бы иногда, мои лучшие качества. Спасибо за то, что, сам того не зная, ты будешь беседо­вать со мной в Нерхе.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ОТ САМООЦЕНКИ ДО ЭГОИЗМА

Нерха — один из красивейших городов в мире, а Балкон Европы — мое самое любимое место из всех, где мне удалось побывать. Когда стоишь на этой смот­ровой площадке, кажется, будто плывешь по морю и одновременно находишься на твердой земле. С Бал­кона Европы всегда открывается вид на безоблачное небо, яркое солнце и синее море, а люди там непре­менно приветливы, почтительны и улыбчивы.

Каждое утро я совершаю утреннюю прогулку. Снача­ла захожу на несколько минут в церковь Сан-Сальвадор, потом огибаю здание и попадаю на Балкон Европы, где обязательно заглядываю в кафе, гнездящееся на утесе. Завтракая на террасе, я заказываю всегда одно и то же (тост с маслом и помидорами, двойной кофе с сахарином и газированную воду). Потом не спеша иду вдоль пляжа Бурриана. по улице Калье де ла Карабео, возвра­щаюсь на площадь Эрмита и направляюсь к пляжу Торесильяс (разумеется, проходя мимо корабля Чанкете, где снимались сцены из сериала «Синее лето»).

Вот именно здесь рядом со мной и появляешься ты, мой воображаемый читатель. Мы сидим и болтаем, делимся впечатлениями и обмениваемся идеями. Эта фантазия появилась у меня неспроста.

Несколько лет назад, когда я окончательно решил, что в Испании буду жить именно в Нерхе. я часами задерживался на Балконе, глядя на море. Однажды ве­чером я заметил молодую женщину. Увидев меня, она удивилась, а потом подошла и спросила: «Букай?. Вы Хорхе Букай? Тот самый писатель?..» Впервые за преде­лами Аргентины меня узнали на улице.

После того как эта женщина наговорила мне лест­ных слов, а я поблагодарил ее, она попросила раз­решения задать мне вопрос. Она кое-что не поняла в одной из моих уже опубликованных книг. Разумеет­ся, я согласился, и следующие два часа мы разговари­вали обо всем, что волновало меня, а также о ее жиз­ни, семье, беременности (она была на шестом месяце), о ее работе. Всегда сложно объяснить человеку что-то важное для тебя, когда ты предполагаешь, будто он ни­чего подобного не переживал. Но оказалось, нас инте­ресуют одни и те же вещи.

Эта женщина, с которой я до сих пор время от вре­мени встречаюсь, стала олицетворением всех моих читателей. Благодаря ей, я научился представлять их, вести с ними диалог.

Вопросы, которые появятся на последующих стра­ницах, я воспринимаю именно как вопросы моего чи­тателя, а значит, и твои вопросы.

- Я была на нескольких твоих конференциях, прочла почти все твои книги. То, что ты говоришь, понятно, и я по большей части с тобой согласна, но, мне кажется, иногда это сложно и применимо не для всех.

- Мне приятно слышать, что это сложно.

- Почему?

- Называя что-то опасным, ты тем самым при­знаешь, чпо это возможно, а это шаг вперед. Сколь­ко я слышал гневных комментариев по поводу своих идей! Меня часто укоряют, будто они невыполнимы... А ты говоришь «сложно»… Меня это радует! После все­го негативизма услышать, что это всего лишь сложно... Возможно, легче было бы идти уже проторенной тро­пой, никогда ничего не оспаривая, но я тебя уверяю, эго мешало бы твоему росту.

Если задуматься о том, как развивалось человече­ство, можно заметить, что всегда происходило одно и то же. Я продемонстрирую это на примере.

Посмотри на этот рисунок.

Сколько тут квадратов?

- Шестнадцать.

- Я запишу твой ответ радом с решеткой. Взгляни на нее еще разок и опять скажи мне: сколько тут квад­ратов?

- Шестнадцать… ой… Нет, погоди, не шестнад­цать, если вместе с большим…

- Под 16 я запишу 17. Это все?

- Ну теперь мне кажется, что тут больше, чем семнадцать; думаю, двадцать один.

- Отлично, напишу 21 под...

- Нет, нет, их двадцать два, я центральный не заметила.

- Окончательный вариант какой? Сначала тебе ка­залось, что квадратов шестнадцать. Потом оказалось, что их больше шестнадцати... Сколько квадратов ты видишь сейчас?

- Ну-ка... Двадцать два… и четыре по бокам… двадцать шесть. Я думаю, что их двадцать шесть.

- Я запишу 26 и спрошу еще раз: сколько тут нари­совано квадратов?

- М-м-м... Похоже, я ошиблась, их тридцать, есть же еще квадраты побольше…

- Тридцать. Записываю. Сколько тут квадратов?

- Ну я уже и не знаю… Как ни посмотрю, появляют­ся новые… Я запуталась… Дай посчитаю… Тридцать два?

- Когда-то давно я понял, что многого не знаю, а ни медицина, ни психология не позволят мне вос­полнить эти пробелы в образовании. Я решил изучить философию и антропологию, но самостоятельно мне справиться с этой задачей было трудно. Тогда коллеги и друзья помогли мне стать слушателем курса фило­софии в университете Сальвадора. На первом заня­тии преподаватель нарисовал такой вот квадрат и за­дал тот же вопрос, который я только что задал тебе. И почти до конца занятия все происходило так же, как и сейчас, с разницей лишь в результате — наша группа насчитала 240 квадратов.

Когда преподаватель записал все числа, которые мы назвали, он положил мел и сказал: «На этом примере легко показать процесс эволюции человеческого созна­ния».

Когда кто-то изобретает или придумывает что- либо новое — не важно, что именно, — он показывает результат и спрашивает, что видят остальные. Люди пытаются найти ответ. Часто бывает, что человек получает ответ, который кажется ему точным, но все равно не прекращает задавать вопрос. Я продолжал спрашивать, сколько тут квадратов, хотя ответ «шест­надцать» совершенно верный. Это первое правило развития человечества. Оно движется вперед, но это происходит не только за счет вопросов и ответов, а главным образом потому, что процесс повторяется до изнеможения.

Через некоторое время один или несколько чело­век замечают нечто такое, чего раньше никто не видел, и кто-нибудь отваживается сказать это. Он рискует ошибиться, выставить себя дураком, стать объектом насмешек, но все равно говорит, что квадратов семнад­цать. И это дает толчок новым открытиям. Остальные тоже вдруг осознают, как много они раньше не видели. В нашем примере люди замечают, что есть спрятанные квадраты разных размеров, и начинают открывать их.

Один большой квадрат4x4, четыре квадрата 2x2 (по одному в каждом углу), еще один квадрат 2x2 в центре большого квадрата, четыре квадрата 2x2 в середине каждой стороны большого квадрата и че­тыре квадрата 3х3 в каждом углу. Если к вновь най­денным квадратам мы прибавим первые шестнадцать, то получим правильный ответ, тридцать. Пока это все, что я вижу. Увидеть то, чего не видят другие, и риск­нуть высказать свою точку зрения — это второе прави­ло развития человечества.

- Но ты продолжал спрашивать и после того, как я сказала: «Тридцать». Ты сжульничал…

- Да нет. Это подтверждение первого правила (продолжать задавать вопрос после каждого ответа), а также попытка помочь тебе увидеть третье. Человечество движется вперед не только из-за того, что люди находят все существующие ответы, но еще и пото­му, что кто-то говорит, будто видит то, чего на самом деле нет. Третье правило заключается в умении заново взглянуть на то, что мы уже хорошо знаем, усомниться в этом и перестать считать собственные ответы окон­чательными и неоспоримыми.

То есть каждый раз, когда кто-то подвергает сомне­нию устоявшиеся результаты, остальные решаются про­должить поиск, и в ходе его они могут заметить нечто большее. Именно так развивается человечество, и, дабы оно продолжало двигаться вперед, нужно, чтобы кто-то продолжал задавать вопросы, кто-то раскрывал потаен­ное, а кто-то видел то, чего не существует на самом деле.

- Но мне хотелось бы, чтобы и в других вопро­сах ты показал мне первые «шестнадцать квадра­тов» и помог найти остальные.

- Я могу попробовать, если пообещаешь не забы­вать, что ты можешь заметить то, чего не увижу я, и помнить: иногда я всецело уверен в том, чего на самом деле не существует. Если ты будешь подвергать сомнению все мои слова, я согласен искать с тобой «квадраты».

- Договорились. Начнем прямо сейчас?

- Давай начнем прямо сейчас.

- Кругом все твердят о самооценке. Для некото­рых это очень важная вещь, для других — глупость, выдуманная психологами, дабы оправдать свое существование. Что ты об этом скажешь?

- Самооценка — ценная и неотъемлемая часть ду­шевного здоровья… Для меня это «шестнадцать квадра­тов». Остальные отыщи сама. Что такое самооценка для тебя? Что означает это слово? Этот термин исполь­зуется часто, но его значение абстрактно.

- Я бы сказала, что это любовь к самому себе.

- А еще?

- Бережное отношение к себе.

- Что-нибудь еще?

- То, как человек видит себя.

- Прошу, продолжай.

- Принимает себя. Самооценка заставляет че­ловека уважать себя.

- Это все?

- Она определяет выбор.

- И…

- Помогает превозмочь самого себя.

- Отлично! «Превозмочь себя» — хорошо сказано.

- Наверное, умение прощать себя тоже сюда входит… И забота о собственном росте.

- Похоже, в определении чего-то еще не хватает.

- Быть смелым, осуществлять свои желания.

- Еще что-то?

- По-моему, пока не упоминалось признание собственных способностей.

- Отлично, если, по-твоему, это все, то теперь моя очередь. Хотя мы, разумеется, уже недалеки от истины. Этимологически это слово означает оценивать само­го себя, поэтому встает еще один вопрос — что значит оценивать?

- Ценить себя… хорошо относиться…

- Может быть. По сути, в повседневной жизни мы говорим, будто относимся к чему-то хорошо, когда не отваживаемся сказать, как мы это что-то любим. Давай отбросим это повседневное выражение и перейдем к другому слову, которое ты назвала: «ценить». Це­нить — то есть знать ценность, давать чему-то оценку, оценивать. Действительное значение слова в нашем случае не так важно; нам сейчас важно отметить, что данный термин применяется по отношению к чему- то, имеющему ценность. Объект, получивший высокую оценку, — это ценный и желанный объект. Следова­тельно, по крайней мере в данном контексте, оцени­вать — значит ценить, а самооценка...

- …Оценка самого себя.

- Молодец. Таким образом, самооценка — это уме­ние хорошо оценивать самого себя и находить в себе ценные качества. То есть способность оценивать себя адекватно. Я уточняю — адекватно... Так как не хочу, чтобы кто-нибудь подумал, будто выдумывать о себе то, чего нет на самом деле, — это признак хорошей са­мооценки. Например, если я начну думать, будто я вы­сокий голубоглазый блондин, так как предпочел бы быть именно таким, хотя на самом деле я выгляжу по- другому, это станет отрицанием реальности или по­просту бредом, в крайнем случае попыткой выдать же­лаемое за действительное, но вовсе не самооценкой.

Каждый день я встречаю людей, уверяющих дураков в том, что те гении, считая, будто так они повышают их самооценку. Хота на самом деле это просто грубое лицемерие, если, конечно, вовсе не злобное издеватель­ство.

Дурак с высокой самооценкой ничего не отрица­ет: «Да, в каких-то отношениях я немного глуповат, и что?», «Разве все должны быть умными?», «Кто-то и глупым проживет», «Может быть, дураки вообще не имеют права на существование?», «Я многое делаю не хуже других, а кое-что и получше многих».

Предположим, я дурак. (Ты, наверное, думаешь, что туг и представлять ничего не нужно?) Я спрашиваю себя: ну и что, если я дурак? Даже более того, я не совру и не преувеличу, если скажу, что в некоторых аспектах своей жизни я действительно полный дебил, как гово­рят в моих краях. Дурак дураком. Даже если так, в чем тут проблема? Почему мне все время надо нести ответственность, проявлять способности и быть продуктив­ным? Почему мои ответы непременно должны оказы­ваться самыми правильными и адекватными, почему я всегда должен делать то, что должен? Нет, в некото­рых аспектах я первостепенный дебил! Признаться, я давно перестал мучиться от осознания этого факта. Это значит, самооценка у меня на месте, то есть я имею представление о том, что у меня есть определенные способности, и знаю, что каких-то способностей мне недостает, и не стыжусь этого. У меня есть некие про­белы, в чем-то я беспомощен, к чему-то неспособен. Как я, так и другие. Так как, нравится нам это или нет, в каком-то отношении мы все неспособны к чему-то и все беспомощны.

- На самом деле я хорошо понимаю слова по поводу беспомощности и признаю это, но насчет «неспособностей» не согласна. Я же могу научиться делать то, чего не могла раньше…

- Да, можешь, но не всегда. Развитие возможно, ког­да стремление учиться вызвано твоим собственным желанием; движение вперед вряд ли будет успешным, если ты учишься по чужой указке. Зачем мне учиться тому, чему я не хочу? Или за что не получу похвалы или награды? Разве я должен заставлять себя учиться резьбе по дереву, если кто-нибудь из моего окружения злится из-за того, что я не умею этого делать? Я не желаю и не считаю целесообразным выполнять какие-то вещи только ради ублажения других. Но есть одна опасность. Нужно быть осторожным — ведь «неспособностями» можно оправдывать свою лень или использовать их как предлог, заставляя других делать то, что не хочешь сам. Например, я не имею права заявлять, будто не способен гладить одежду, приводить в порядок свою комнату.

- Но человек должен учиться Я, допустим, чув­ствую себя лучше, когда узнаю что-нибудь новое.

- Это замечательно. Но есть опасность: человеку может показаться, что он сделается лучше, если будет стремиться походить на того, кого в нем хотели бы ви­деть окружающие.

Проблема низкой самооценки становится оче­видной, если рассмотреть ее с этого угла… Низкая са­мооценка — это когда человек оценивает себя только с точки зрения других людей.

Повторю, если вдруг непонятно. Являясь взрослым человеком (сказанное не касается детей и подрост­ков), я должен восполнить свои способности, но толь­ко когда это вызвано моим желанием чего-то добить­ся, а не стремлением удовлетворить других.

Да, действительно, всем хочется продолжать расти, узнавать новое, но не стоит забывать, что здесь часто кроется ловушка. По сути, мы попадаем в замкнутый круг, начинающийся словами: «Я должен быть...»

Позволь мне нарисовать схему. Всякий человек до­стигает зрелости, имея перед собой образ Себя Иде­ального.

Я Идеальный

Я вижу Идеального Хорхе скрупулезным, аккурат­ным, умным, худым. Твой образ Тебя Идеальной скорее всего складывался из того, чего от тебя требовали ро­дители, учителя или религия. В итоге Я Идеальный — это возвеличенный образ Я. Я, которое уже нельзя улучшить.

Но я также знаю, что существует еще и Я Реаль­ный, настоящий Хорхе, видимый и ощутимый, ко­торый вовсе не таков, каким я должен быть по моему мнению, но такой, какой я есть на самом деле. Разница между этими двумя сущностями порождает конфликт. Мне неприятно осознавать разницу, которую я обна­ружу, если отниму Я Реального от Я Идеального. Осоз­нание разницы, большой или маленькой, всегда по­рождает во мне одно и то же:

Решение измениться.

Мы можем составить следующий график.

В этом решении меня поддерживают мои требова­ния к себе, которые постоянно напоминают мне. «То, на что затрачены усилия, имеет ценность». И, следова­тельно, я делаю все для того, чтобы измениться и по­степенно превратиться в того, кем я должен быть.

Рано или поздно я понимаю: сколько ни старайся, я не смогу стать Идеальным Хорхе. Я осознаю, что не су­мею сделаться таким, каким меня учили быть или каким я должен быть по чьему-либо мнению. И тогда мои на­дежды рушатся. Я чувствую себя неудачником.

Дальнейшие результаты предсказуемы; завышенные требования к себе, плюс тщетные усилия, плюс посто­янные переживания по поводу разбившихся надежд приводят к тому, что мое желание, силы и готовность изменяться истощаются. Вся гамма неприятных ощу­щений, которая часто ассоциируется с депрессивным состоянием, проявляется в результате резного сниже­ния самооценки.

Как и следует ожидать, снижение самооценки при­водит к ухудшению моего мнения о самом себе. Та­ким образом, разница между тем, какой я есть и каким я должен быть, увеличивается…

Как видно из схемы, чем больше расстояние меж­ду тем местом, где я нахожусь (или по крайней мере предполагаю, что нахожусь), и тем местом, где я дол­жен находиться (или считаю, что должен находиться), тем большую разницу я осознаю. Следовательно, тем хуже моя самооценка, сильнее самокритика, напряже­ние и разочарование.

Это порочный круг, тупик. Я бы назвал его невроти­ческим механизмом.

- Выхода из этого тупика нет?

- Успокойся. Когда ученые не знают, что делать, непременно появляется какой-нибудь поэт или артист и указывает им путь. В Аргентине есть юморист, ко­торого я считаю истинным поэтом. Свои карикатуры он подписывает псевдонимом Ландру. Раньше, до пе­риода военной диктатуры, в Буэнос-Айресе выпуска­лась газета под названием «Тиа Висента». На первой странице в качестве эпиграфа постоянно печаталась какая-нибудь остроумная ремарка. Все они били ге­ниальны. Одна из этих фраз, принадлежавшая Ландру, может послужить ответом на твой вопрос:

«Если ты попал в тупик — не будь идиотом, выйди там, где вошел».

- Здорово.

- Вот, мне удалось тебя рассмешить... Итак, если мы считаем, что ситуация тупиковая, надо понять, как мы сюда попали.

- Первым пунктом было Я Идеальный.

- Я Идеальный. Точно. А что такое Я Идеальный?

- Мое представление о том, какой я должна быть, либо результат моего воспитания, либо то, какой меня желает видеть общество… Мы затра­гивали разные аспекты…

- Хорошо! Все верно. Таким образом, если я хочу выйти из тупика, — а когда я осознаю, что оказался в порочном круге, скорее всего, мне захочется из него выбраться, — первым делом мне нужно избавиться от Я Идеального.

- Если я откажусь от мыслей, что должна представлять собой нечто определенное, останусь только Я Реальная.

- Точно. И если тебе не с чем будет себя сравнивать, не будет ощущения мнимой разницы, не будет поводов чего-то от себя требовать или критиковать. Тебе не придется напрягаться, чтобы стать тем, кем ты не являешься, и не возникнет депрессии из-за того, что это не выходит. Когда мы прекращаем му­чить себя, наша самооценка растет. Самокритика снижается, человек становится доволен собой, вместо напряжения проявляется естественное желание делать свое дело все лучше и лучше. Разумеется, все это повышает мнение о самом себе, следовательно, я оказываюсь в более благоприятной атмосфере, и на поверхность выходит самое светлое из моих внут­ренних Я. Самый умный, самый трудолюбивый, са­мый правильный Хорхе, неотрывно следующий со Мной Реальным по пути личностного роста, благо­даря кому я сделаюсь самым лучшим Хорхе, которым только могу стать, пусть и не таким, каким меня хотят видеть остальные.

- А что же делать с людьми, которые постоян­но твердят нам о том, какими мы должны быть?

- Вопрос не в том, что делать с этими людьми, а в том, что делать с собой с учетом собственных желаний.

- Это понятно, но мнение окружающих меня тоже волнует…

- Ну а чем оно тебе мешает? В конце концов, у дру­гих людей тоже есть полное право быть теми, кто они есть: важными, авторитетными, назойливыми перфек­ционистами или даже параноиками. И у тебя, разуме­ется, есть право слушать их, терпеть, игнорировать или расставаться с ними.

- Но как поступать, если я устанавливаю опре­деленные ограничения, а человек этого не понима­ет?

- Я думаю, надо установить их заново.

- А если и это не помогает?

- Попробуй объяснить как-то по-другому или по­проси кого-нибудь помочь тебе донести до назойли­вого человека твои пожелания.

- Но ты должен признать: бывают ситуации, когда твои ограничения всё равно не воспринима­ют.

- Если человек продолжает нарушать твои границы даже после того, как ты все четко проговоришь, объяс­нишь, подождешь и исчерпаешь все варианты помощи извне, тебе остается лишь сделать ему символический подарок пачку «Стиморола». Тогда он точно поймет.

- Что поймет?

- Что он слишком назойлив.

- Но я сама не понимаю, при чем тут «Стимо­рол».

- Интересно, удастся ли мне тебя рассмешить, какая-то ты слишком серьезная. Это старая шутка, я всегда прибегаю к ней, когда мне задают подобные вопросы. Если после того, как я установил ограниче­ния, повторил их тысячу раз и даже попросил кого-то объяснить тебе все за меня, ты так ничего и не поняла, тогда я даю тебе предупреждение в виде пачки «Стимо­рола»: тебе лучше жевать, чем говорить!

- Как здорово! Да, я знаю людей, которым жвачка не повредит.

- Вернемся к самооценке. Мы выяснили, что оценка не столько определение того, кем человек должен или не должен являться по собственному мнению, сколько признание его ценности. И эта ценность имеет слабое отношение к моим знаниям, умениям и способностям, она не зависит от того, чего ждет от меня супруга, чего от меня требуют друзья или общество, в котором я живу.

Итак. Для кого мы должны представлять ценность? Только для себя самих? А помимо этого имеем ли мы, среднестатистические жители планеты, существую­щие среди миллионов таких же людей, какую-нибудь ценность?

Хочу напомнить слова матери Терезы из Калькутты, крайне уместные в данной ситуации. На упрек: «Мать Тереза, в мире царит ужасающая нищета. С учетом числа людей, нуждающихся в помощи, то, чем ты занима­ешься, бессмысленно. Твои действия ничего не изме­нят», — она ответила: «Верно: то, что я делаю, — это лишь капля в океане, но если бы я не занималась этим, в океане одной капли не хватало бы».

Действительно, ценность каждого человека для мира, в котором мы живем, сравнима лишь с капель­кой в океане. Но эта капля необходима для того, что­бы океан был полон. Любой человек рано или поздно должен осознать свою ценность. А для этого ему при­дется кое-что сделать.

Начинать оценивать себя следует с качества, кото­рым мы обладаем исключительно потому, что являем­ся самими собой. Ценить себя только за свое существо­вание можно лишь в одном случае — если оставаться настоящим в любое время и в любой ситуации.

Способность быть настоящим тесно связана с уме­нием принимать себя, то есть с умением личности от­казаться от борьбы с собой в стремлении измениться в угоду другим людям. Как известно всем психологам, умение принимать себя необходимо для психического здоровья человека. Являться тем, кем себя хочешь видеть ты, а не окружающие, — это оптимальный способ бытия.

Еще раз напоминаю: обо всем изложенном выше надо забыть, когда речь идет о воспитании детей. Про­цесс воспитания другого человека занимает продол­жительное время; мы, по сути, показываем ему путь. Мы объясняем ребенку, как следует поступать, а как не следует, расставляя на его пути многочисленные ука­затели. Понятно, что воспитывать ребенка, не ставя перед ним целей, не бросая вызов, не требуя от него усилий, очень сложно. Но, наверное, это возможно, если делать это не спеша.

Надо признать, что воспитание недемократично, но ничего страшного в этом нет. Опасность в другом: в ходе воспитания человек получает определенную установку, ему внушают, будто стать значимым можно, лишь представляя из себя что-то. Вот эту идею и надо искоренять. Чтобы являться действительно ценным человеком, надо быть только тем, кто ты есть, и боль­ше никем.

- Это ценность изменения. Или, как ты гово­ришь, роста. Не надо становиться лучше. Нужно просто проявлять лучшее в себе, как ты только что сказал.

- Если изменения неизбежны, они пройдут успеш­но, лишь когда мы принимаем себя настоящего. На­пример, я не похудею, пока не признаю, что я тол­стый, пока не прекращу бороться со своим телом, так как процесс похудения требует бережного и нежного к нему отношения. Хотя это не означает, что только одного такого признания будет достаточно.

Как я уже говорил ранее, если человек собирает­ся работать над собой, ему надо начинать с решения стать лучше, но ни в коем случае не следует заставлять себя меняться, думая, будто сейчас он ничего не стоит.

- То есть ты хочешь сказать, даже не нужно заставлять себя становиться лучше?

- Да.

- Ты сошел с ума…

- Да. Но я не уверен, что именно это подтверждает мое «безумие». У меня что-то щелкает в голове, когда я слышу фразы, начинающиеся с «я должен»: «должен научиться», «должен навестить мать», «должен сходить поужинать с кем-то»... Эти слова фальшивы... Я еще раз повторяю: я ничего не «должен». Когда речь идет о моем желании, моей выгоде или прихоти, тогда да, я это сделаю, но именно потому, что это я так решил. Я, несомненно, хочу сделаться лучше, но не из-за того, что сейчас ощущаю себя никуда не годным. Нет, просто при этом я чувствую себя лучше, а это не отменяет того, что как личность я могу вырасти еще. Постоян­но становиться лучше — значит ощущать себя хо­рошо не только в будущем, но и сейчас, а не придер­живаться тактики «Сегодня я плохой, а завтра стану хорошим». Правильный личностный рост никогда не начинается с самокритики и недооценки самого себя. Ведь только приняв себя, я стану настоящим, а значит, полностью свободным.

- Мне интересно, существует ли такая абсо­лютная свобода?

- Хорошо, что ты задала этот вопрос, поскольку тема свободы приводит нас ко второму компоненту, составляющему самооценку, независимости. О ее значении можно рассуждать целый день. Независи­мость, о которой мы говорим, имеет отношение не столько к свободе действий, сколько к выбору правил и норм, определяющих наши решения. Независимые, свободные люди сами для себя решают, что хорошо, а что плохо, но не бессистемно, а оценивая действия и их последствия по собственной шкале ценностей.

- Это напомнило мне одну подругу. Рассказы­вая мне о своих делах, она непременно задает во­прос: «Я поступила так-то — хорошо это или пло­хо?» Или еще хуже: «Я хочу поступить так-то. Что скажешь?» Думаю, она ждет советов не только от меня. Наверняка она, даже бывая на рынке, рассказывает всем о семейных неурядицах и спрашивает, стоит ли ей расстаться с мужем или нет.

- Да уж, представляю себе, возвращается она домой и подсчитывает результаты опроса: «Двадцать восемь человек сказали “да", двенадцать — “нет", значит, разве­дусь». Потешно! Действительно, независимость — это всё с точностью наоборот. Независимый человек сам принимает решения в соответствии с собствен­ными моралью и принципами. И, подчеркну еще раз, речь идет только о взрослых людях.

- Что тому нас дальше?

- Ограничение. В этом слове соединяются два значения: граница, определяющая твое личное про­странство, и вытекающее из первого значения по­нятие соседства. Таким образом, в этом компоненте самооценки совмещаются желание определить соб­ственное место и готовность установить отношения с другими. Возможно, границы необходимы для того, чтобы почувствовать себя ценным человеком. Я дол­жен установить границы своего личного пространства и защищать их — реально существующие (свою ком­нату, ящик стола, свой кошелек) и виртуальные (эмо­ции, идеологию, историю) места, принадлежащие мне. Это мое пространство, и я готов его разделить только с кем хочу и когда хочу. Другой человек может пред­принимать что угодно по поводу моих решений: вы­сказывать свое мнение, задавать вопросы, оспаривать и даже действовать вопреки моей воле. Мое же дело — дать человеку понять, что в мое личное пространство можно проникать, только когда я разрешу, до того предела, какой я установил и который допускаю, потому что это — мое пространство.

- Мне кажется, это применимо для чужих лю­дей, но не для тех, кого мы любим.

- Я могу понять, почему ты так говоришь, но не со­гласен. Умение устанавливать границы особенно важно в общении именно с теми людьми, которых люди даже и не думают вторгаться в мое личное пространство. А близкие часто посягают на мою личную свободу, зачастую даже не отдавая себе в этом отчета. Как я уже писал в «Письмах Клаудии», границы разделя­ют, но в то же время именно они нас связывают.

- Не понимаю. Значит, если мой друг, который чистосердечно хочет помочь, дает мне ненужный совет, то я должна рявкнуть на него: «Не лезь не в свое дело, твоего мнения никто не спрашивал»?

- Чтобы обозначить свои личные границы, нет аб­солютно никакой необходимости проявлять агрессию. Не надо ни кричать, ни выходить из себя. Более того, можно сказать все очень деликатно, даже вежливо: «Спасибо, я очень ценю твои намерения и благодар­на тебе за все, но, честно говоря, сейчас мне этот во­прос обсуждать не хочется». С другой стороны, в твоих словах легко уловить следующую мысль: если кем-то движут добрые побуждения, то для него жизнь другого человека может быть проходным двором. Я так не счи­таю. В любом случае, мнение, высказанное с уважени­ем к твоей позиции, не считается особым вторжением.

Некоторые люди просто не умеют устанавливать границы деликатно. Они терпят чужое вторжение, терпят, терпят... Когда терпение кончается, они злятся, взрываются и пробуют разорвать отношения. Они просто не верят, что имеют право самостоятельно очертить личное пространство, и пытаются, повышая голос, скрыть от себя и других свою неуверенность.

Как видишь, все это в первую очередь связано с са­моуважением и лишь потом — со способностью вну­шать уважение окружающим, особенно тем, кто нас сильно любит. Обоюдное уважение личного про­странства друг друга — это уже почти любовь.

- Ясно. Двигаемся дальше.

- Как правило, из-за следующего компонента воз­никает довольно много конфликтов — многие часто замечают в нем отрицательный оттенок. Тем не менее, в хорошем смысле это очень сильное свойство. Я го­ворю о гордости. Чтобы поддерживать самооценку, необходимо гордиться и быть по-настоящему доволь­ным собой... Правильная самооценка подразумевает способность не только принять все свои достоинства и недостатки, но и гордиться их сочетанием в себе.

Я повторяю, недостаточно думать, что в тебе про­сто не все хорошо, необходимо гордиться собой в це­лом, без исключений. Это сочетание достоинств и не­достатков и образует мою личность, я горжусь этим и продолжаю работать над собой.

- И последнее...

- Это способность Принимать. Неотъемлемая часть самооценки — это умение существовать, при­нимая все полезное, что дарует нам жизнь. Человек с нормальной самооценкой считает себя достойным всего хорошего, происходящего с ним. Он охотно по­лучает подарки, похвалу, ласку, внимание и, что самое главное, признание окружающих его людей.

Есть одна старинная английская легенда.

Когда-то давно некий король захотел оставить свой след в истории. Он собрал во дворце множество великих мудрецов со всего света и попросил их написать книгу о том, что они считают наиболее важным в жизни. Эту кни­гу король намеревался оставить потомкам в память о себе.

Мудрецы неустанно работали над книгой много меся­цев. Наконец они вручили королю плод своих трудов — 140 томов по 500 страниц в каждом, в которых было опи­сано все, что, по мнению мудрецов, человек должен знать об этом мире.

Король сказал:

Нет-нет. Разумеется, вы проделали серьезную ра­боту, но книга слишком велика. Никто не прочтет ее целиком. Ее надо сократить. Оставьте только самое основное.

Мудрецы еще год работали над книгой, после чего преподнесли королю единственный том, все страницы ко­торого были исписаны мелкими непонятными буквами.

Нет, — снова сказал король, — знание должно быть доступно всем людям, а не только посвященным.

Следующего варианта книги королю пришлось ждать еще два года. Наконец мудрецы вновь пришли к нему.

Вот, — произнес самый старый ученый, — кратчай­шее изложение всего, что человек должен знать о мире.

И он подал королю единственный листок бумаги, на котором была написана всего одна фраза:

«Бесплатной пищи не бывает».

Я о том, что ничего даром не достается. Более того, платить почти всегда приходится вперед. Если у тебя хорошая самооценка, ты можешь воспринимать в ка­честве пищи все, что предлагает тебе мир, так как зна­ешь: все принадлежит тебе, ведь ты заработал это, ино­гда даже не подозревая как.

Итак, иметь нормальную самооценку — значит быть настоящим, оставаться независимым, уметь определять свои границы, гордиться собой и, наконец, открыто принимать от мира то, что ты заслужил.

Способность быть настоящим

Независимость

Умение ограничивать

Гордость

Способность принимать

У меня ощущение, что еще не все, так?

- Да. Я думаю, самооценка формируется, пока человек маленький, а как ты сказал, ребенок зави­сит от других и очень восприимчив к внушению…

- Все обстоит именно так. Наша самооценка фор­мируется на основе отношений с другими людьми, на­чиная с родителей. И поэтому самый надежный способ приобрести здравую самооценку — родиться в «пра­вильной» семье. К сожалению, это вопрос удачи. Пред­ставь себе, некоторые считают, что человек выбирает себе будущих родителей еще в предыдущей жизни. Но я в это не верю. Родители, которые нам достаются, — образованные, невежественные, поглупее, поумнее, по­лучше, похуже — это жребий, и нам предстоит с этим жить. Разумеется, в любой семье можно что-нибудь узнать, хотя бы то, что не надо делать. Как я всегда го­ворю своему сыну: «Тебе многому предстоит научиться, в том числе и у меня. Например, если что-то во мне тебе не нравится, ты можешь проследить, как бы этот же не­достаток не появился у тебя». Это тоже часть обучения.

Как я уже отмечал, если родители относились ко мне с должным вниманием, предоставляли определенную независимость и уважали мое личное пространство, если они гордились мной и сумели уверить, что я за­служиваю их любви, если я не ощущаю вину, получая что-либо в дар, тогда я достаточно легко почувствую себя ценным человеком. Главным образом мы учимся ценить себя в отчем доме. Но не только. В любом слу­чае повышение самооценки зависит только от нас.

- Но ведь наступает возраст, когда, наверное, уже нельзя измениться…

- В возрасте нельзя переменить лишь некоторые вещи. По моему мнению, к началу взрослой жизни личность человека в основном сформирована, но небольшие изменения возможны. Хотя, вероятно, ты раз­говариваешь с психотерапевтом, который не прав...

- Нет, не в этом дело. Мне порой кажется, что счастливой я себя чувствую, лишь меняясь…

- Это отдельный вопрос. Повторяю, я считаю, что наступает момент, когда личность кристаллизуется...

- Когда же это случается? Хотя бы приблизи­тельно?

- В нашей западной культуре, в условиях мирной городской жизни, это происходит примерно в двад­цать пять — двадцать шесть лет. Что потом? Получается, если я лентяй, то так и останусь им до конца жизни? Да нет, ведь леность не является частью моей натуры, она всего лишь один из способов проявить себя, а такие способы — любой из них — могут преобразовываться бесконечно. Ведь они в конечном итоге всего лишь привычки, продукт воспитания, и их возможно изме­нить, приобретя другие, более здравые навыки. С воз­растом, несомненно, это сделать все труднее и труднее. В качестве доказательства выполним простое упражне­ние, которое займет всего секунд тридцать.

- Давай. Что надо делать?

- Сцепи, пожалуйста, пальцы рук. Обрати внима­ние, что большой палец одной руки находится по­верх большого пальца другой. У некоторых — пра­вый, у других — левый. Смотри — у тебя вверху левый, а у меня правый. Видишь?

- Да.

- Отлично. Теперь отпусти руки. Как только я до­считаю до трех, снова быстро сцепи пальцы, только наоборот, чтобы наверху оказался другой палец

Раз, два, три!

Видишь, что получилось? Сцепить пальцы не так как привык, сложно! Почему? Точных объяснений не существует, это не зависит от анатомии, это всего лишь привычка. И тем не менее ее очень трудно изме­нить.

Предлагаю еще одно упражнение. Скрести руки на груди. Снова одна рука расположена поверх другой. Так. А теперь попробуй скрестить их наоборот...

Как я вижу, тебе смешно. Что происходит?

- Я понимаю: это нелепо… Но так почти невоз­можно сделать. Нужно концентрироваться, а это занимает много времени.

- К тому же держать руки в таком положении жут­ко неудобно.

- Действительно, весьма неудобно.

- Это всего лишь дело привычки. Начать скрещи­вать руки по-другому сложно, а представь себе, на­сколько трудно перестать принимать душ в опреде­ленное время, поменять кулинарные пристрастия, стиль одежды, манеру говорить, походку, способы вы­ражения гнева и любви!..

- Да уж…

- В то же время напоминаю тебе: то, что сделать сложно, более достижимо, чем то, что сделать невоз­можно. От неприятной привычки можно избавиться в любое время, по крайней мере пока у тебя остается хоть минута жизни. Но свою натуру, как мы уже гово­рили, поменять нельзя.

Для человека важно не то, сумеет ли он, например, перестать быть меланхоликом, использующим в каче­стве психологической защиты истерические выпады, а то, готов ли он изменить свое поведение, отношение к окружающим и миру. Разумеется, все зависит от его желания это сделать.

- Мне кажется, ты всего лишь упражняешься в словесной эквилибристике.

- Ты думаешь?. Ну да... Тем не менее я предпочитаю рассуждать именно так, а не верить в запутанную тео­рию, будто моя личность сформировалась в результа­те произошедшего со мной в глубоком детстве. Лучше моя «словесная эквилибристика», чем заявления, что на меня влияет бессознательное, всецело определяю­щее мои поступки и не оставляющее за мной свободы принимать решения, и фальшивая уверенность, будто я нахожусь в руках людей, знающих обо мне больше меня самого. Мне сильнее нравится теория, гласящая, что любой может измениться, нужно только порабо­тать над собой.

Следует остерегаться доводов, которые мы часто используем в качестве оправдания своей инертности: «Ну что же, я таким родился...» Или попыток прикрыть­ся трудным детством и плохими родителями.

- Но я вернусь к волнующему меня вопросу… Если родители не научили меня ценить себя, я потерян­ный человек?

- Поскольку самооценка зависит в первую очередь от отношения родителей к нам, то иногда может по­казаться, будто мы действительно упустили время. На самом деле это не так. Большая часть обитателей на­шего несколько потерянного мира не получала от ро­дителей нужного внимания, их недостаточно ценили, не гордились ими, ограничивали свободу. Чаще всего это связано с тем, что родители делали вещи, которые на тот момент казались им важнее. Я говорю это без иронии. Как правило, родители занимаются поиском денег, чтобы прокормить детей, заплатить за их обу­чение, обеспечить жильем. Именно по этой причине детям не хватает внимания. Но — и это очень важный момент — если до человека хотя бы доходит важность повышения самооценки, он способен научиться ценить себя в любой период своей жизни, а не только в раннем детстве. Более того, не стоит видеть в этом проблему — ничего страшного тут нет, жаль лишь по­терянного времени. Чтобы почувствовать себя цен­ным, нужным и независимым, взрослому человеку достаточно найти среду, в которой он сможет приоб­рести и развить ощущение собственной значимости.

- Знаешь, о чем я думаю? Жить в семье, где ты этого не получаешь, довольно тяжело.

- Да, так и есть. Но недостаток внимания можно компенсировать в различных группах: в кружке лю­бителей литературы, в обществе наблюдателей за пти­цами, в альпинистских партиях... Не важно, по какой причине люди собираются, но если сложился действи­тельно настоящий коллектив, он заметно поддержива­ет. Его члены получают одобрение и независимость, учатся определять границы, отличающие их от осталь­ного мира и одновременно объединяющие с ним. Сплоченная группа дает своим участникам повод для совместной гордости, уважения и взаимного призна­ния. Именно по этой причине для человека так важна семья. Ведь семья — это группа, к которой он принад­лежит.

- Меня это тревожит. Я думаю о своих сыно­вьях, о наших проблемах. Мне кажется, сегодня се­мья утрачивает свою значимость как группа.

- Многие из нас принадлежат к поколению, чьи родители часто говорили: «Быстро замолчи!» Сегодня ситуация изменилась. Разумеется, если я сейчас скажу такое моему сыну, он ответит: «С чего бы это?» Более того, если я буду настаивать на своем, он станет дер­зить: «Да замолчи сам!» Хорошо это или плохо, но все мы, кому сейчас от тридцати пяти до шестидесяти лет, в одном поступаем одинаково. Мы пытаемся дать своим детям то, чего не получили от наших родителей: возможность бунтовать. Мы воспитываем это в них. Я никак не пойму, почему нас удивляет, что наследни­ки больше с нами не считаются. Мы сами научили их сопротивлению — и это правильно. Разумеется, наши дети могут пойти против нас. Но все же именно уме­ние бунтовать спасет их от последствий наших оши­бок, поможет выжить в сложном мире, который мы оставляем им, а в конечном итоге защитит их от нас. Наши дети смогут избежать того родительского воз­действия, которому подверглись мы. Им не переда­дутся наши переживания, как они передавались еще одно-два поколения назад. Моему отцу приходилось страдать от того, как обходилась с ним моя бабка. Он не мог выступать против нее, но сам начал учить меня бунтовать. И теперь я продолжаю учить этому своих детей. Вот так все и передается. И, к счастью, это спа­сет моих детей от меня.

- Чтобы дети стали ценить себя, достаточно научить их бунтовать?

- Разумеется, нет. Семья — это трамплин, с кото­рого ребенок прыгает во взрослую жизнь. Если трам­плин не упруг, хорошего прыжка не получится. Если трамплин сломан, прыгая с него, можно свернуть шею. Одной из опор такого трамплина служит уровень са­мооценки, впитанный ребенком в семье. Понятно, что человеку, которого в детстве не очень ценили, в жизни будет сложнее.

- Твои слова заставляют меня почувствовать свою ответственность и осознать значение, ко­торое для данного вопроса имеет семья. Поэтому прошу тебя поконкретнее объяснить, как научить ребенка ценить себя. Из чего складывается эта опора трамплина?

- Существуют два механизма воспитания самооцен­ки в детях. Первый, классический, заключается в том, что родители, понимающие важность самооценки, дают ребенку внимание и заботу, которые, как мы гово­рили, создают ощущение собственной значимости.

Второй механизм более тонкий, но он оказывает не меньшее воздействие, чем первый. Его можно на­звать имитацией, и зависит он от уровня самооценки самих родителей. Высокая самооценка, скорее все­го, возникнет у меня, если меня будет ценить человек, трезво относящийся к себе. Так что лучший способ научить ребенка ценить себя — поднять собственную самооценку. Но обрати внимание: обмануть ребенка не просто. Известно, что 75 процентов информации человек усваивает на невербальном уровне, поэтому дети в большей степени замечают наши действия, а не то, что мы им говорим.

- Я полагаю, это условие должно выполняться, даже если я стану искать среду для повышения са­мооценки на стороне?

- Определенно. Зачем надо, чтобы меня ценил кто- то, кого я не уважаю, или тот, кто сам плохо относится к себе?

Всегда, когда речь заходит на эту тему, я вспоминаю одну сказку. Я редко рассказываю ее на публике, пото­му что она довольно жестокая. Вот и сегодня, разго­варивая с тобой, я се вспомнил, но на этот раз решил все же поделиться. История эта доказывает, что всегда нужно быть готовым платить за свои поступки, а так­же превосходно иллюстрирует, как сильно влияют на нашу жизнь отношения с родителями.

В далеком селе жил когда-то один человек, ему только недавно исполнилось шестьдесят лет, но он уже совсем одряхлел и не мог ничего делать, даже следить за собой. Его жена умерла, когда рожала последнего ребенка, три старших сына завели свое хозяйство, за отцом долгое время ухаживал младший сын, но в один прекрасный день и он женился.

Сразу после этого четыре брата встретились и стали думать, что же делать с их немощным отцом. Никто из братьев не мог взять его в свой дом, а денег для найма человека, который стал бы ходить за стариком, они не имели. Они долго спорили и наконец решили заботиться об отце по очереди.

Приняв решение, сыновья, сменяя друг друга, стали ухаживать за отцом, но вскоре поняли, какое это хлопот­ное и дорогое дело. Сначала одному, потом другому бра­ту начали закрадываться в голову мысли, что старик за­жился на этом свете.

Сыновья жалели отца, но сил ходить за ним у них не осталось. Тогда братья вновь собрались и решили, что зи­мой, когда ударят первые морозы, они заведут отца в лес и оставят его там, а холод и волки сделают остальное...

Когда землю засыпало первым снегом, братья пришли в дом старика.

- Собирайся, отец, пойдем с нами.

- Сейчас? На улице же снег! — удивился отец, но под­чинился.

Оказавшись в лесу, братья стали выбирать место, где можно было бы бросить отца, чтобы он не смог найти до­роги домой. Они заходили все дальше и дальше и нако­нец вышли на большую лесную поляну.

Вдруг старик замер и сказал:

- Здесь.

- Что здесь? — удивились сыновья.

Но старик словно не слышал их, а только повторял:

- Да, именно здесь. На этом самом месте.

- Что это за место, отец? О чем ты говоришь? — спросил отца старший сын.

И старик ответил:

- Почти двадцать пять лет назад я бросил здесь свое­го отца.

- Я сейчас расплачусь… Очень жестоко. Пони­маю, почему ты ее не рассказываешь.

- К счастью или к несчастью, в этом определяющая сила воспитания. Как правило, мы относимся к роди­телям так, как они нас научили, как они относились к своим родителям и каким образом наши дети будут относиться к нам.

Когда дети видят, что мы любим своих родителей, заботимся о них и поддерживаем их, они и сами в бу­дущем станут так делать. Но если я постоянно повто­ряю: «Когда же наконец умрет мой старый отец?» — в один прекрасный день и мой сын задумает бросить меня в лесу. Подобным образом проходят и остальные уроки воспитания. Если я твержу, не переставая, что не­навижу работу, жизнь ужасна, а я ничего не стою, если моя самооценка низка, как же я смогу научить своего сына (сына человека, ни во что себя не ставящего) це­нить себя? Только тот, кто ценит себя, способен пере­дать это умение своим детям.

То же самое происходит, когда самооценку при­ходится повышать взрослому человеку. Лучше всего это получается среди людей, которые гордятся собой и умеют управлять своей жизнью.

- Твои слова важны, и я согласна почти со всем. Но ты ничего не сказал о любви к себе. Как же так?

- Да, верно, если мы вновь вспомним компонен­ты самооценки, то заметим, что любви к себе среди них нет. Я считаю самооценку чрезвычайно значимой, она один из столпов психического здоровья. А любовь к самому себе — это близкое качество, но другое.

- У меня есть сомнения относительно твоих составляющих хорошей самооценки. По поводу сло­ва «гордость». Тебе не кажется, что гордость ско­рее недостаток?

- Все зависит от твоей позиции. Потому я и огово­рился, что это сложное понятие. Но лично я достаточ­но горд тем, что я такой, какой есть.

- Разве это не тщеславно?

- А разве это можно назвать тщеславием? Тщесла­вие — это уверенность в том, что я лучше тебя и всех остальных.

В Мексике мне рассказали один анекдот об арген­тинцах в Испании.

Некий профессор, читая лекцию, заметил:

- Тщеславие... это маленький аргентинец, который живет внутри каждого из нас...

Тут со второго ряда поднялся мужчина:

- Можно вопрос?

Профессор кивнул, и мужчина сказал:

- Я аргентинец. Почему это я маленький?

- Ну да, об этом и речь. Разве тщеславие не явля­ется результатом чрезмерно раздутого эго? Разве гордость не антоним скромности?

- Наверное, это зависит от того, кого ты назовешь гордым. В моем понимании гордиться собой — не зна­чит заливать другим о собственной важности, а гово­рить это самому себе, шепотом.

- Я всегда считала, что быть скромным лучше, чем гордиться собой.

- Ты продолжаешь упорствовать... Скромность — это противоположность тщеславию. Но тщеславие не эквивалент гордости. Радость, которую испытывает отец, когда его сын с отличием заканчивает универси­тет, — это настоящая гордость. Но если он начинает кичиться этим перед друзьями — тщеславие.

- Я понимаю. Не надо думать, будто до меня ни­чего не доходит, но все равно это слово не дает мне покоя.

- Ну тогда назови это ощущение, как тебе нравит­ся. Понимаешь, для меня, грубо говоря, мочиться под себя — значит мочиться под себя. Если кто-то предпо­читает называть это энурезом, потому что так звучит деликатнее, — да пожалуйста. Так и здесь. Если тебе не нравится слово «гордость», используй какое-нибудь другое!

Главное — помнить: важно именно гордиться сво­ей жизнью, а не просто быть ею довольным. Я никогда не забуду того ощущения гордости, которое возникло у меня, когда мои дети, Демиан и Клаудия, наперебой рассказывали нам с женой, как понравилось их дру­зьям гостить у нас. Они то и дело повторяли возгла­сы приятелей: «Ого, какой красивый дом! Какая у тебя красивая мама! Все было так вкусно!» Мы с женой были тогда чрезвычайно горды, ведь ту атмосферу в доме, которую мы создали и старались поддержи­вать, заметили не только наши близкие, но и люди со стороны.

- Самооценка сильно связана с личными дости­жениями и гордостью?

- Да. Но она не должна зависеть исключительно от достижений.

- М-м-м… Не знаю.

- Это мое мнение, можешь не соглашаться.

Послушай. Если мы и дальше будем встречаться и беседовать, я хотел бы кое-что прояснить. То, о чем я говорю, всегда лежит в основе моего мировоззрения. Да, я часто настаиваю на своем, иногда бываю даже ре­зок, но не позволяй себя обманывать. Это лишь одна из многих точек зрения, только мое мнение. Если че­ловеку приходится много беседовать с другими, со временем он начинает говорить по-настоящему убе­дительно. Но это не значит, что он прав. Заметь: темы, которые я поднимаю в беседе, важны для меня, и имен­но поэтому я к ним обращаюсь.

Однажды из уст одного аргентинского юмориста, Луиса Ландризины, я услышал историю, которая от­лично иллюстрирует эту идею.

В пампасах Аргентины один гаучо пил мате, сидя у дверей своего скромного жилища. Вдруг рядом с ним остановился роскошный автомобиль, огромный и, разу­меется, ужасно дорогой. Из него вышел изящно одетый сеньор и обратился к гаучо:

- Скажите мне, добрый человек, где находится ранчо «Петух»?

Тот отпил мате и принялся размышлять вслух:

- «Петух»? «Петух»... «Петух»... Слушайте, я так редко выхожу, что... «Петух»... Не могу сказать.

- Это должно быть рядом. Мне сказали, что на двести пятнадцатом километре нужно свернуть с шоссе направо и по грунтовой дороге ехать в течение двадцати минут до тропы. Именно там я его и найду. После поворота я ехал минут пятнадцать, и ранчо должно быть где-то неподалеку.

- «Петух»? Не-е-ет... «Петуха» тут нет... Я так редко выхожу, что даже не могу подсказать...

- Послушайте, вы должны знать. Это ранчо Родриге­са Альгасы, самого крупного депутата конгресса.

- Родригес Альгаса? «Петух»? Не-е-ет, такого тут нет. Депутат? Не знаю такого.

- А по соседству у кого тут можно спросить?

- Нет, тут никого нет, я живу на отшибе... Соседи? Нет, я никого здесь никогда не видел. Я, по правде гово­ря, так редко выхожу, а близких соседей у меня нет. Вы сказали: «Петух»?

- Да, Родригес Альгаса, депутат.

- Нет, тут такого нет... Не могу ничего подсказать.

- Ладно, не волнуйтесь. А не знаете, где поблизости находится заправка?

- Заправка? Вы про... такое место, где бензин в трак­торы заливают?

- Да, заправка.

- Ну, не знаю... Заправка, поблизости... Понимаете, у меня трактора-то нет. Заправки поблизости нет... Вы говорили, что ищете моего соседа? Нет, тут никого нет... Родригес Альгаса? «Петух»? Не знаю, что сказать, пони­маете, я никуда не хожу.

- Ладно, не волнуйтесь. Расскажите тогда, как до­браться до какого-нибудь поселка, я спрошу там.

- До поселка?

- Ну да, до поселка.

- Вы про... такое место, где дома...

- Поселок!

- М-м-м... Не могу сказать, я так редко выхожу... Я однажды ездил в поселок, когда был совсем малень­ким, с отцом. Мне было лет пять-шесть, он отвез меня куда-то, где стояло много домов, и площадь, и... Но я не могу сказать, где он находился, я ведь почти не выхожу, понимаете? Вы сказали: «Петух»? Родригес Альгаса? За­правка? Сосед? Вообще-то тут их нет...

- Ладно, хорошо, вы мне помочь не сможете. Я сам по­пробую разобраться. Скажите мне, как вернуться к шоссе.

- Шоссе?

- Ну да! Господи... Не может такого быть! Я спраши­ваю про Родригеса Альгасу, вы его не знаете! «Петуха» не знаете! Не знаете, где ближайший сосед! Не знаете, где заправка! Не знаете даже, как добраться до поселка! А теперь я спросил про шоссе, вы и этого не знаете! Вы невежда, вы дебил, вы ни черта не помните, вы идиот!

Гаучо выслушал крики сеньора и спокойно ответил:

- Возможно, я действительно такой, как вы сказали, но вообще-то тут только один человек заблудился, и это вы...

Это справедливо во всех отношениях. Ориентиры, нужные человеку, чтобы он не чувствовал себя поте­рянным, имеют смысл только для него, а для осталь­ных — не всегда. Таким образом, я хочу еще раз под­черкнуть: то, что важным считаю я, не обязательно будет иметь значение для кого-то другого.

Мне кажется — по моему скромному опыту, — что люди, которые могут гордиться собой только за какие- то достижения, находятся на середине пути. Нынче очень популярна идея, что на высокую самооценку имеет право лишь тот, кто заработал больше миллиона евро, занимает высокий пост или обладает популярно­стью. Но это не так.

Не следует забывать, что успех человека измеряется в конце его пути. Сам же путь состоит из возможностей.

Добиться успеха, как сказано у одного английско­го философа, означает умереть там, где выберешь сам, в окружении людей, которых хочешь видеть. И не более того.

Считать, будто ценить себя можно, только достиг­нув какого-то рубежа, накопив определенную сумму денег, связав себя узами брака с нужным человеком, нарожав предусмотренное обществом количество де­тей и живя там, где хочется, — неверно.

- Да еще и опасно.

- Точно. Если бы умение человека гордиться собой зависело только от его успеха, тогда самооценка была бы фикцией. Ведь очевидно, что подобные достиже­ния по большей части лишь тешат самолюбие, и в та­ком случае все приобретенное человеком — это при­знак тщеславия. В связи с этим я хочу сказать две вещи. Во-первых, вспомнить слова суфиев. С твоего позволе­ния, я процитирую:

«Ты владеешь только тем, чего не можешь потерять при крушении».

А во-вторых, хочу рассказать еврейскую сказку, одну из тех, что у них по традиции передаются из по­коления в поколение.

Один человек приехал из дальнего села за советом к известному раввину. Он зашел в дом раввина и с удив­лением заметил, что у того нет мебели, кроме тюфяка, лежащего на земляном полу, двух кресел, одного жалко­го стула и свечи. В остальном комната была совершенно пуста.

Человек задал вопрос, с которым приехал, получил на него по-настоящему мудрый ответ и направился к выходу. Но, удивленный скудностью обстановки, прежде чем уйти, он спросил:

- Где вся ваша мебель?

- А ваша? — поинтересовался в свою очередь рав­вин.

- Что значит, где моя? Я тут временно, — удивился человек.

На что раввин ответил:

- Я тут тоже временно.

Так вот, следует понимать: наше существование вре­менно. Идея о том, что самооценка базируется исклю­чительно на достижениях и привязана к материаль­ной собственности, возникла благодаря современной культуре потребления. Но это неверно. Нет необходи­мости представлять из себя что-то определенное, не стоит гнаться за ценностями, которые кто-то извне определяет как «жизненно необходимые». Нужно про­сто быть, а это совершенно другое дело.

- Иногда случаются такие моменты, какие-то каждодневные мелочи, которые могут расцени­ваться как крошечные достижения.

- Согласен. Я называю это умением ценить мелочи, которые тебя окружают. Умение ценить то, что у тебя есть, что находится вокруг тебя, — очень хорошо, но в первую очередь нужно ценить то, кем являешься ты сам.

- Но в меру, да? Если перестараться, это мо­жет стать опасно…

- Ты намекаешь на эгоизм?

- Да.

- Ты подняла тему эгоизма, поэтому я задам тебе вопрос. Когда один человек называет другого эгои­стом, что он хочет этим сказать?

- Что тот думает только о самом себе. Он ни­кого не любит.

- А еще?

- Что никому не сопереживает.

- Прошу, продолжай.

- Он равнодушный.

- Хорошо...

- Считает, будто мир вращается вокруг него, и не способен поставить себя на место другого че­ловека.

- Что-нибудь еще?

- Это понятие — антоним альтруизма.

- Это все?

- Эгоист бесчувственный. Ему недостает скром­ности!

- И последнее?

- Он любит только себя.

- Отлично. Когда человек хочет определить какое- то понятие, он в первую очередь выявляет все входя­щее в это понятие и исключает то, что к нему не относится. В противном случае точного определения не получится. Определять, как следует из самого слова, означает устанавливать пределы.

Например, у меня есть стол со спинкой, он немно­го низковат, и его, как правило, ставят рядом с другим столом... Я могу называть это столом, но на самом деле это стул. Согласна? Стол в форме стула — это стул, а не стол.

Таким образом можно рассмотреть все другие слова.

На мой взгляд, важно отметить, что бесчувствен­ный человек не обязательно эгоист, он просто бесчув­ственный. Эгоист может быть бесчувственным, но это не единственная составляющая эгоизма.

- Ну ведь эгоисты часто бывают бесчувствен­ными.

- Разумеется. Но у эгоистов иногда бывает и плос­костопие. Я хочу сказать, что эти слова не синонимич­ны и одной бесчувственности недостаточно, чтобы назвать человека эгоистом.

- А кто такой эгоист? Я где-то слышала, что эгоист — это человек, считающий, будто весь мир вращается вокруг него.

- Это эгоцентрист. Эгоист — это эгоцентрист, эго­центрист — эгоист? Пока не знаю. Попозже посмотрим, так ли это. Человек, думающий, что все в мире за­висит от него самого, по крайней мере с формальной точки зрения, не эгоист, а солипсист. А те, кто не раз­деляет его идею, — жалкие люди. Я не совсем уверен, что они эгоисты.

Всё, что ты назвала, — это определения жалких, жадных, бесчувственных людей, психопатов и, как мы увидим позднее, самовлюбленных типов... По­жалуй, больше всего я согласен с твоим вариантом «антоним альтруизма». В конце беседы мы рассмо­трим, что же под этим подразумевается. Возвращаясь к нашему вопросу, говоря об эгоизме, исследуем зна­чение этого слова, так же как мы поступали с «само­оценкой».

Посмотри-ка... Слово «эгоизм» состоит из частей «эго-» и «-изм». Что такое «эго»?

- Я.

Ясно, «эго» значит «я». А «изм»?

- Доктрина.

- Может быть, но тут подразумевается кое-что еще. Ты не замечаешь?

- Это увеличительный аффикс.

- Разумеется, но что он увеличивает?

- Оценку.

- Хорошо. Завышенная оценка, ценность... И при этом степень моего интереса к определяемому объ­екту. На самом деле суффикс «-изм» означает сильную склонность или предпочтение.

- И это всегда плохо.

- Плохо? Буддизм — это плохо?

- Не знаю.

- Кубизм, патриотизм, позитивизм. Все эти -измы плохие?

- Теперь мне уже так не кажется.

- Не все это плохо. Почему? Плохой может быть склонность человека к определяемому понятию, но не само слово по себе. Значит, это не обязательно от­рицательное понятие, а только горячая преданность чему-либо или кому-либо. Буддист — человек, кото­рый предпочитает все, что связано с жизнью Будды и его религией.

Суффикс «-изм» обозначает привязанность, часто даже любовь к предмету, выраженному словом, к ко­торому добавляется этот суффикс. Буддизм — это при­вязанность и любовь ко всему, связанному с Буддой; иудаизм — ко всему, что связано с еврейской культу­рой; марксизм — предпочтение марксистской идео­логии всем остальным путям развития общества; тер­роризм — склонность добиваться своих целей путем террора; пацифизм — привязанность к мирной жизни и так далее.

Следовательно, этимологически эгоизм — это при­вязанность к Я, любовь к себе, возможно, чрезмерно сильная. И что в этом плохого? Разве плохо очень лю­бить себя?

Некоторые считают, у того, кто сильно любит себя, в душе не остается места другим. Я обожаю подобные заявления, ведь после них очень просто доказать, что все на самом деле не так...

На самом деле мысль, что человек, сильно любящий себя, не может любить остальных, — неверна. В нашем обществе эта идея считается очень толковой, будто у людей есть какое-то ограниченное количество люб­ви. Если согласиться с данной теорией, то получит­ся, будто у одного человека, например, имеется 11,28 международных единиц любви, и всю ее он тратит на себя, поэтому уже не способен любить других. Сколь­ко у человека любви? Какой объем? Кто его высчитал?

Разве, когда у нас рождается второй ребенок, мы перестаем любить первого, чтобы маленькому тоже досталось любви? Откуда берется любовь ко второму ребенку, к новым друзьям? Разве если я сильно люблю свою жену, то вообще больше никого на свете не смогу полюбить? Это ведь не так.

К счастью, наша способность любить не имеет по­добных ограничений. Не доказано, что человек пере­стает любить других, если сильно любит самого себя. Он может не любить других, так как не способен на эмоции или испытывает боль, но не потому, что он эгоист. Мы можем лишь поразмышлять, почему другие люди не вызывают никаких эмоций у такого человека.

Ты сказала, что гордость может быть опасна. А мне настоящая опасность видится в том, что людей — и особенно детей — заставляют верить, будто человек, слишком любящий себя, не в силах хорошо относить­ся к другим. Это ложный посыл, на самом деле все точ­но наоборот. Любить других можно, только полюбив самого себя. Человек, который не любит себя, не в со­стоянии полюбить никого другого.

Если человек говорит, что он любит людей, но при том плохо относится к себе, — это ложь. Либо первая, либо вторая часть фразы — неправда.

Принимая во внимание все сказанное раньше, я предлагаю тебе следующее определение эгоиста: эгоист — это человек, который предпочитает себя всем остальным.

- Всегда?

- Да, почти всегда.

- За исключением его детей.

- Совершенно верно. За исключением его детей. Существует множество книг по психологии, где опи­сывается, как вести себя с другими людьми, и такое же огромное количество книг, в которых говорится об отношениях между родителями и детьми. Что лю­бопытно — в книгах второго типа делается множе­ство заявлений, противоречащих тому, что написано в книгах первого, но авторы как тех, так и других книг в какой-то мере правы. Сегодня мы не станем концен­трироваться на отношениях родителей с детьми, хотя, возможно, поговорим об этом в следующий раз.

Хочу сказать, что родители обычно не рассматри­вают детей как нечто отдельное от них самих. Пред­вкушая твой вопрос, объясню сразу. Наши дети — осо­бенные, они для нас единственные и чудесные, но к нам они подобным образом не относятся.

- Почему?

- Если быть кратким — потому, что они ЯВЛЯЮТСЯ продолжением нас, а мы их продолжением не являем­ся. Кроме того, мы начинаем их любить еще до их по­явления, а для них полюбить нас — целая задача. Ясно только то, что наши дети также способны на безуслов­ную любовь, которую мы к ним испытываем, но не по отношению к нам, а по отношению к собственным де­тям. Это передается сверху вниз, а не снизу вверх; это необратимо.

Но сейчас мы ограничимся отношениями со всеми окружающими нас, а не только с этой исключительной группой. Я еще раз хочу подчеркнуть: эгоист являет­ся таковым не потому, что сильно себя любит. Иногда мне хочется напечатать множество постеров и раскле­ить их повсюду:

ЭГОИСТ —

это человек, который любит себя

и ставит себя на первое место

перед остальными людьми

А под ним — еще один постер с провокационным вопросом:

И что с того?

Я и тебе задам этот вопрос: и что? Разве плохо предпочитать себя остальным, отдавать первостепен­ное значение своим желаниям, ставить свои потреб­ности выше чужих? Хотя бы иногда?

Я удивляюсь, когда замечаю, что людей злит эта тема. Все знают, мои слова верны, но все равно начи­нают со мной яростно спорить, так как полученное воспитание твердит им, что это неприемлемо. Ну и как же поступать тогда? Разве я должен отдавать предпоч­тение их точке зрения? Неужели кто-то верит, будто в первую очередь я должен позаботиться о нуждах дру­гих и лишь потом — о своих? Это совершенно нелепо. Надо признать, существуют по крайней мере две раз­новидности эгоизма. Здравый эгоизм, такой, который встречается у здравомыслящих людей, и патологиче­ский эгоизм, случающийся у крохоборов, манипулято­ров, авторитаристов и обиженных.

Возьмем мои взаимоотношения с женой, важней­шим человеком в моей жизни. Должен ли я любить ее больше, чем себя? Подумай. Во-первых, спросим: а по­чему я с ней? Почему мы живем вместе? Я знаю, как наши отношения важны для меня, насколько поддержи­вает меня ее любовь. Но я не готов сказать, будто то же самое происходит и с ней. Я с женой не для того, чтобы сделать ей одолжение. Я с ней ради себя — и в любом случае я надеюсь, что ее мотивы аналогичны.

Быть с другим человеком ради него самого — зна­чит жертвовать в хорошем смысле слова, отказываться от себя. Меня раздражает и возмущает, когда люди ме­лют что-то типа: «Я делаю это только ради тебя».

Знаешь, что на самом деле совершает человек, ко­торый так говорит? Он как бы записывает в блокнотик подробности этого события, дабы потом выставить тебе счет: «10 октября 1998 года мне пришлось сделать для тебя вот это, а значит... за тобой должок». А «дол­жок» означает: «В следующий раз, когда я пойду куда- то, ты должна будешь сопровождать меня, даже если не захочешь, так как я ходил с тобой 10 октября».

И это не шутка. Играя в такие игры, надо быть наче­ку. Я считаю, человек должен научиться жить, исполь­зуя самооценку и эгоизм, под которым подразумевает­ся предпочтение собственных интересов.

- А какое место тут отводится взаимовыруч­ке? Ты же не будешь отрицать, что взаимовыручка тоже валена.

- Да, я этого не отрицаю. В первую очередь пото­му, что понятие взаимовыручки не так далеко от эго­изма, как кажется. В жизни человека есть два этапа, которые мы условно назовем взаимовыручка-туда и взаимовыручка-обратно. Чтобы дойти до обратно­го этапа, нужно много пережить, приобрести опреде­ленный опыт, раскрыть какие-то секреты. На самом деле человек точно не знает, находится ли он уже на обратном пути, но он получает подсказки, позволяю­щие ему следовать дальше.

Как говорит священник Мамерто Менапасе, жи­вущий в аргентинском городе Кордоба, если восем­надцатилетний утверждает, что он уже «на обратном пути», это значит, он «недалеко еще ушел...». Я всегда улыбаюсь, когда вспоминаю эти слова, и я рад, что ты тоже улыбаешься. На самом деле лишь спустя некото­рое время после разворота ты осознаешь, что это произошло. Но надо также, чтобы это открытие сделали и твои близкие.

Если я нахожусь на первой половине пути, при этом я хорошо воспитанный и более-менее умственно здо­ровый человек, то я должен помогать людям. Почему я так считаю? Вот несколько доводов моей правоты.

Потому что я сам могу оказаться в беде.

Потому что, когда мне будет плохо, другой человек подумает обо мне и поможет мне.

Потому что я чувствую вину, если не помогаю дру­гому человеку.

Потому что этому меня научили родители.

Потому что опасаюсь, что Бог или жизнь меня на­кажут, если я этого не сделаю.

Потому что мне все вернется вдвойне...

Это некоторые из причин, которыми руководствует­ся идущий туда. И из нашего определения ясно, что это эгоистические причины. Ведь очевидно, этот человек в первую очередь заботится о себе. Здесь не заметно при­знаков альтруизма. Ты ведь говорила, что эгоизм и аль­труизм — антонимы, да? На самом деле альтруизм, как мы теперь знаем, — это предпочтение интересов друго­го человека собственным. В целом это чудесно, но, если бы человек проявлял альтруизм постоянно, я бы счел его нездоровым. Ведь, чтобы сопереживать окружающим, альтруистом быть не обязательно, по крайней мере, это верно для взрослых людей со здоровой психикой.

В какой-то момент человек начинает осознавать свое место в мире и разворачивается. Он вступает на обратный путь, как и все мифические герои. После этого с ним происходит одна из самых удивительных трансформаций, какая только может произойти с че­ловеком. Он открывает для себя радость, которую получаешь, когда делаешь что-то для кого-то, кого любишь или кого даже не знаешь.

Это случилось со мной не так уж и давно, и лишь после я начал понимать истинную ценность помощи и важность эгоизма. И с тех пор я говорю: «Я эгоист, я большой эгоист, и, поскольку мне доставляет удоволь­ствие помогать другим, я буду это делать, так как я хочу это делать, потому что меня это радует. Я это делаю для себя, а не для тебя, поэтому ты мне ничего не должен».

Однажды мне сказали, что в языке гавайцев куда меньше слов, чем в нашем. Слово, которым выражают благодарность, «махал» («majal» или «mahalo»), означа­ет «я тебе очень признателен». Больше всего меня уди­вило, что в ответ на такую благодарность они вместо «не за что» тоже говорят «махал».

Если мы согласимся, будто язык, на котором мы говорим, многое рассказывает о своих носителях, мы оценим мудрость гавайцев, которые благодарят чело­века за то, что он разрешил себе помочь. Они наслаж­даются самой возможностью помочь другим. Таким образом, обмен фразами «Махал!» — «Махал!» означа­ет: «Спасибо за помощь!» — «Спасибо за возможность тебе помочь!»

Когда один человек помогает другому, в конечном итоге выигрывают оба.

Идея, что человек, помогая кому-то, должен заранее подсчитать свои потери, и порождает модную ныне концепцию, по которой добиться чего-то или оказать помощь можно, лишь принеся себя в жертву.

Любовь, альтруистическая или эгоистическая, — это другое дело. Любовь в моем понимании заключа­ется не в постоянных жертвах, как раз наоборот. Сле­дует научиться отмечать, что мы в течение дня делаем с любовью, что мы делаем для другого из эгоистических побуждений.

Зрелая любовь, по-моему, основывается на том, что человек, заботящийся о своих интересах, наслаждает­ся, поддерживая во всем любимого человека, при этом не обязывая его ничем.

Итак, в твоей жизни нет никого важнее тебя. Кто- то может возразить: «Но, доктор... а как же доброде­тель? Как же все социальные доктрины, христианская церковь, иудаизм, ислам, которые кричат нам со всех сторон: “Возлюби ближнего своего”? Как же этот по­сыл, объединяющий большинство мировых религий?» Все это замечательно — такая гипотетическая идеаль­ная любовь. Но обрати внимание. Говорят: «Возлюби ближнего своего, как самого себя», но не «больше, чем самого себя». Правильно? И знаешь, почему говорят именно так? Потому что в повседневной жизни, в ре­альности, полюбить ближнего так же, как себя, — это максимум, чего можно ждать от человека. Таким обра­зом, коэффициент меры идеальной любви — это спо­собность любить себя. И лишь потом — умение лю­бить окружающих, как самого себя.

И снова мы возвращаемся к твоим словам — о том, что эгоист думает, будто весь мир вращается вокруг него. Эгоист, как ты недавно уверяла, — это эгоцен­трик... И, хоть это мне и не нравится, я вынужден со­гласиться с тобой! Едва ли не больше всего на свете я не люблю, когда в каком-то глобальном споре я вдруг с чем-то согласен... Я предпочитаю дискутировать, в лучшем смысле этого слова, ты меня понимаешь...

- Какой ты нехороший человек.

- Важно отличать эгоцентризм и нарциссизм. Эго­центрик чувствует себя центром вселенной. И, честно говоря, я не считаю это недостатком. Ведь человек дей­ствительно ЯВЛЯЕТСЯ центром вселенной. Какой все­ленной? Той, какую он населяет, ЕГО вселенной. Давай так центром вселенной всех вещей, которые я люблю и знаю, являюсь я, центром вселенной ТВОИХ вещей являешься ТЫ.

Каждый из нас является центром своей вселенной, и все, что делается вокруг, происходит обязательно благодаря ему.

Нарциссизм — это другое. Это уверенность, будто ты являешься центром вселенной всех остальных людей. В этом-то и сложность. Ненормально быть нарциссом, а не эгоцентриком. Одно дело — считать себя центром вселенной и осознавать, что моя консьержка — центр собственной вселенной, что мой друг Пепе — центр вселенной, где живет Пепе, и совсем другое дело — считать себя центром миров, где живут все эти люди.

Я не приемлю нарциссизм и тщеславие, впрочем, как и стремление уничижать себя, позволяя окружаю­щим думать, будто они являются центром моей жизни.

Если бы я, например, сделал центром своей вселен­ной моего друга Хосе, то независимо от того, как дале­ко я от него находился, я все равно вращался бы вокруг него. Если бы основой моего существования являлись деньги, вся моя жизнь крутилась бы вокруг денег. То же самое с властью, сексом и славой. Единственный спо­соб избежать подобной зависимости — это стать цен­тром своей собственной жизни, собственной вселен­ной.

Позволь рассказать тебе одну из самых восхити­тельных и волнующих историй о любви, которую я слышал. Ее написал североамериканский писатель О. Генри, это его переложение старинной швейцар­ской новогодней сказки.

В этой истории рассказывается о прекрасной молодой паре. Они жили в небольшом городке, расположенном у подножия крутой горы. Он был высоким, статным и мус­кулистым, что не удивительно, ведь с ранней юности он занимался рубкой леса. Она могла похвастаться длинны­ми белокурыми волосами, а ее восхитительные голубые глаза лучились добротой и искренностью.

Они полюбили друг друга и вскоре поженились. Родные и соседи помогли им с небольшой хижиной, в которой мо­лодые зажили вместе, наслаждаясь любовью и счастьем.

Подходил день первой годовщины их свадьбы, и моло­дая жена решила сделать мужу подарок, который показал бы ему всю глубину ее любви. Она задумалась... Новый топор напомнил бы ему о работе; искусно связанный сви­тер понравился бы мужу, но она часто вязала ему и без всякого повода; вкусная еда тоже не казалась значимым подарком...

Женщина решила купить что-нибудь, но тех скромных средств, которые она сэкономила за последние несколько недель, не хватало ни на что достойное.

Проходя мимо ювелирной лавки, она заметила в вит­рине красивую золотую цепь.

Ее муж обладал единственной по-настоящему ценной вещью — золотыми часами, которые подарила ему пе­ред смертью бабушка. Он очень дорожил этими часами: хранил их в замшевом чехле, каждый вечер доставал их, нежно протирал, заводил немножко, слушал их тиканье, пока завод не кончался, снова протирал и убирал обратно в чехол.

Женщина подумала: «Эта цепочка так хорошо подо­шла бы к его часам». Она зашла в лавку и спросила цену, но, услышав ответ, опечалилась. Цепь стоила куда боль­ше, чем она могла предложить, ей не удалось бы скопить таких денег и за три года. Но она не могла столько ждать.

Грустная, задумавшись, где бы взять денег на подарок, брела молодая женщина по улице и вдруг на стене единственной в городке парикмахерской увидела объявление: «Покупаем волосы». Она немедленно направилась туда.

Денег, которые она могла получить, хватило бы не только на цепочку для часов, но и на футляр для них. Она пообещала парикмахеру вернуться через три дня, чтобы отрезать волосы.

В утро годовщины супруги обнялись чуть крепче обыч­ного. Потом он пошел на работу, а она — в город.

Коротко отрезав волосы и получив за них деньги, мо­лодая женщина отправилась в ювелирную лавку, где ку­пила цепочку и деревянный футляр. Вернувшись домой, она приготовила ужин и стала ждать мужа. Голову она прикрыла косынкой, так как не хотела, чтобы он сразу за­метил перемены в ее облике, ведь он так любил ее косы.

Когда муж пришел домой, они крепко обнялись и сказа­ли, как сильно любят друг друга. Потом она достала из-под стопа деревянную шкатулку с золотой цепочкой для его ча­сов. А он вытащил коробку, в которой принес свой подарок.

В этой коробке лежали два великолепных гребня для во­лос, которые он купил... продав бабушкины золотые часы.

Любовь измеряется не только готовностью пожерт­вовать собой ради другого, но и просто умением на­слаждаться его существованием.

Лучшее, что я могу сделать для любимого челове­ка, — это помочь испытать одну из самых больших ра­достей жизни: радость встречи.

- Мы встретимся еще?

- Встретимся.

- Может, завтра?

- Давай завтра.

- Тогда целую, до завтра. Я возьму с собой твои схемы?

- О’кей.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

СТРАХИ

- Я принесла блокнот и карандаш. И для тебя тоже взяла. Начнем?

- Давай.

- Я хочу поговорить о страхе.

- Только о страхе?

-Да.

- Это очень интересная тема. Сложность заключает­ся в том, что тема обширная. Мне придется постараться быть не слишком поверхностным, чтобы в итоге не по­лучилось, будто я ничего не сказал, но и не углубляться настолько, что ты не сможешь ничего понять. Со мной так часто бывает — я пытаюсь что-то объяснить, ис­пользуя специальные термины, а потом и сам зачастую не могу понять, что хотел сказать. Да-да, не смейся.

Я попробую быть кратким. Во-первых, потому, что, повторяю, тема довольно обширная. Во-вторых, бе­седа заинтересует тебя, если я стану отвечать на твои вопросы. И третья и последняя причина заключает­ся в одной фразе, которая произвела на меня силь­ное впечатление и заставила заново обдумать мою писательскую работу. Вот эта фраза: «Когда говоришь мало, некоторые могут подумать, что ты идиот. Но это лучше, чем говорить много — и ни у кого не оставить в этом никаких сомнений». Да, звучит интересно, но я не знаю, стоит ли тебе ее записывать.

В моей первой книге «Письма Клаудии» я отважился объяснить, кто такой невротик, повседневными слова­ми. Следуя положениям гештальттерапии, я писал, что невротик — это незрелый человек, который не может полностью наслаждаться жизнью, не живет настоя­щим, а только мешает сам себе жить.

- Я хочу задать вопрос, он немного отвлечет нас от темы, но мне будет полезно это узнать. Как ведет себя невротик в повседневной жизни? Каков он?

- Как его распознать?

- Ну ладно… Как распознать невротика?

- Я бы выделил три стандартных признака: плохое настроение, жалобы и обиды, а также страх.

Все мы знаем, что человек не может быть счастлив, если не является самим собой. Мы понимаем: на под­держание заданного образа уходит много сил. Но мы все равно продолжаем играть эти роли. Мы страдаем от недостатка эмоциональных контактов, но ограни­чиваемся тем, что смотрим на своих любимых издале­ка. Мы раскаиваемся и досадуем, когда понимаем: что- то внутри нас не дает нам наслаждаться жизнью...

- Ты хочешь сказать, будто человек, часто бываю­щий в плохом настроении, жалующийся на неудачи и испытывающий страх, — невротик?

- У меня сразу возникают два ответа: и да, и нет. Нет — так как все дело в степени: если плохое настрое­ние, жалобы и страх — это норма, если они заполня­ют всю твою жизнь, то тогда это болезнь, патология. А да — потому что все это в конечном итоге является выражением степени невроза конкретного человека, а невроз в какой-то мере есть у всех.

- Это значит, у совершенно здорового человека никогда не бывает плохого настроения?

- У совершенно здорового? Никогда.

- И он никогда не жалуется?

- Никогда.

- И не боится…

- Мы сейчас дадим определение страху, и в таком смысле здоровый человек его действительно не испы­тывает. Не злись, выслушай лучше мои доводы до кон­ца, и тогда, возможно, ты со мной согласишься.

Один очевидный вопрос преследует людей с само­го начала зарождения цивилизации; и философов, и психологов, и социологов — с самого момента по­явления наук, изучающих человеческое существо. По­чему мы не перестаем быть невротиками? Или, други­ми словами, что мешает нам быть теми, кто мы есть на самом деле?

Ответ: в основном — страх. Вторая причина — определенные привычки, вызванные скованностью перед страхами, собственными или чужими.

- Не понимаю. Какая скованность? Это причи­на или следствие?

- И то и другое. Страх — это и причина, и след­ствие невротического поведения и до какой-то степе­ни — его определение, поскольку страх ограничивает и сдерживает, уменьшает и искажает.

- Я не собиралась говорить о каких-то кон­кретных страхах. Я просто хочу понять: что зна­чит бояться чего-то и как я могу, то есть как мы можем справиться со страхом?

- Хорошо. Для начала скажем, что все мы когда- либо испытывали, испытываем и будем испытывать страх. Любой страх. И тот, который называем просто страхом, и тот, который мы без разбору величаем боязнью, испугом, кошмаром, фобией или паникой, все эти слова, в сущности, означают разные вещи.

Также стоит добавить сюда страхи, которые мы испытываем, но не можем называть их ни одним из пе­речисленных слов. Обычно мы скрываем эти страхи за эвфемическими выражениями, пытаясь хоть как-то обуздать их.

Вот список эмоций, за которыми в реальности за­частую таится страх.

Антипатия

Благоговение

Брезгливость

Мнительность

Недоверчивость

Ненависть

Неприязнь

Неприятные воспоминания

Неудобство

Неудовольствие

Омерзение

Осмотрительность

Осторожность

Отвращение

Отторжение

Покорность

Противодействие

Раздражение

Робость

Поразмысли над следующими фразами:

«Я боюсь моря? Нет. Я просто осторожна».

«Тараканы? Нет, я их не боюсь. Я испытываю к ним омерзение».

«..Я немного робею».

«Я не летаю на самолетах. Это так неудобно, к тому же с ними у меня связаны неприятные воспоминания».

«Я не хочу встречаться с этим типом. Он неприя­тен».

Все эти фразы и слова выражают страх той или иной степени. Прочитав их, я думаю, ты согласишься, что в целом мы куда более боязливы, чем готовы при­знать.

- По твоим словам, все это — выражение на­ших неврозов…

- Здоровый человек, абсолютно здоровый (то есть несуществующая теоретическая модель), пугается пе­ред лицом опасности, запоминает ее, но его последую­щее поведение не обуславливается страхом.

- Мне кажется, это всего лишь игра слов. Разве испугаться и бояться — не одно и то же?

- Ты уже второй раз обвиняешь меня в мани­пулировании словами. Я и сам иногда спрашиваю себя, не являются ли все мои рассуждения, в неко­торой мере провокационные, об эгоизме, чувстве вины и любви в конечном счете всего лишь игрой слов? Кто знает. Мне нравится слово «играть». Когда играют дети, они интенсивно переживают проис­ходящее. Вообрази ситуацию: ребенок, играющий в компьютерную игру, почти не замечает ничего во­круг. К нему подходит другой ребенок и спрашивает: «Ты кто?» Первый отвечает, продолжая играть: «Я блондин со шпагой, я должен дойти до замка...» Он играет, он полностью погружен в ситуацию, разво­рачивающуюся на экране. Мне нравится! Давай по­грузимся в эту игру слов и посмотрим, чему мы мо­жем научиться в процессе.

Во-первых, то, что мы называем страхом, включает в себя многочисленные понятия, в том числе и непо­средственно страх. Вот список.

	Боязнь
	Испуг
	Опасение
	Кошмар
Страхи	Паника
	Страх (непосредственно)
	Ужас
	Фобия

Я начну отвечать на твой вопрос с попытки отде­лить испуг от всего остального.

В отличие от страха, испуг относится к конкретно­му событию, он появляется одновременно с этим со­бытием; то есть по определению это реакция на ситуа­цию в настоящем.

Если человек просто сидит и спокойно читает газе­ту, и вдруг вместо того, чтобы позвонить в звонок, кто- то вышибает дверь и врывается к нему в дом, то любой подскочит от испуга — и ты, и я.

Испуг — естественная и абсолютно здоровая реак­ция, возникающая в момент конкретной и объектив­ной опасности. Опасность эта вполне может оказаться безвреднее, чем показалось сначала, но мы реагируем так, как будто она серьезна.

Испуг можно определить как физическую, так и психическую реакцию, возникающую в ситуации опасности.

Но вот тебе другой пример. Если бы в ситуации, аналогичной предыдущей, в комнату ворвался лев, я бы испугался. Ведь сама фигура льва ассоциируется с опасностью, даже если это дрессированный лев, ко­торый не собирается меня съесть.

Это испуг, а не страх.

Если я расскажу об испугавшем меня случае друго­му человеку, он меня поймет, хотя сам не испугается, так как причина угрозы в целом ясна.

А страх? Продолжу развивать предыдущий пример. Приходит дрессировщик и забирает льва. Я вижу, как льва ведут в зоологический центр, и понимаю, что он покинул здание, но через пять минут или на следую­щий день, без всякого стимула, за исключением соб­ственных воспоминаний, я вдруг начинаю думать, что лев может появиться снова. Я начинаю испытывать страх от собственных мыслей, у меня появляется тре­вожная реакция, но льва-то нет, поэтому речь здесь идет не об испуге, а о страхе.

- Моя мать постоянно повторяла одну фразу, и я тоже часто ее произношу: «Страх не глуп». Ра­зумеется, послушав тебя, я начинаю думать, что не глуп испуг. Страх бывает все же глуповат, осо­бенно когда появляется ни с того ни с сего. Я имею в виду твой пример со львом.

- Иногда ты очень хорошо говоришь. Человек может предугадывать надвигающуюся опасность бла­годаря своему предыдущему опыту. В таких случаях страх защищает и является проявлением мудрости. Хочу выделить общее правило, как отличить испуг от страха: первое является реакцией на воспринимаемое событие, а второе — на воображаемое. Смотри, я пишу:

Воспринимаемая ситуация -----► испуг

Воображаемая ситуация -----► страх

Воображение вызывает страх, как восприятие вы­зывает испуг. Хотя, разумеется, существуют страхи, обоснованные реальностью, как и испуг иногда бы­вает порожден воображением. Например, я что-то вижу, воображаю себе развитие ситуации и пугаюсь выдуманного. Позже мы узнаем, как называется этот тип страха, это особенный страх, и у него особое на­звание.

- А если я воображу, что испугалась, у меня поя­вится страх?

- Страх и испуг не воображают, их чувствуют, человек пугается или боится. Обе эти эмоции — на­стоящие, они вызваны реальным или воображаемым событием.

Во время испуга органы восприятия могут подавать адекватные или неадекватные сигналы. То есть ситуа­ция может быть реальной и по-настоящему опасной (адекватная информация), но одновременно то, в чем человек увидел угрозу, может быть абсолютно безо­пасным либо не существовать вообще (неадекватная информация). Такое происходит, когда сознание че­ловека изменилось, например, под воздействием нар­котиков или при высокой температуре.

- А что случается с человеком, находящимся в бреду или страдающим тяжелой душевной болез­нью, например паранойей (если я правильно употребляю названия) или шизофренией?

- Человек довольно долго может жить, пугаясь событий, не существующих ни для кого другого, но абсолютно реальных для него. Такие явления называются галлюцинациями. Например, параноидаль­ный шизофреник, считающий, будто его пресле­дуют, на самом деле видит преследователей. Когда наблюдаешь за мучениями человека в такой ситуа­ции, не думаешь, страх это или испуг. Хотя для пси­хиатрии это фундаментальный вопрос. Казалось бы, это страх, так как чувства пациента вызваны его воображением. Но в то же время это испуг, потому что восприятие у него нарушено, и он боится происходящего по-настоящему, хотя кроме него никто этого не видит. Бедняга пугается того, что считает реальным. Если я вдруг стану слышать голос, твердящий не переставая: «Рис с молоком», я, разуме­ется, тоже испугаюсь. Голос больше никто не будет слышать, но я-то стану считать его реальным и нач­ну соответственно реагировать. То же самое проис­ходит с теми, кто слышит голоса, угрожающие им и оскорбляющие их.

- Я начинаю думать, что испытывать испуг — это хорошо.

- Я сказал бы, что тревожная реакция — это здо­ровое явление. Почему? Такая реакция позволяет нам предотвратить опасность, будь она реальной или вы­мышленной.

Если бы я не испытывал испуга, то в некоторых опасных ситуациях не смог бы защититься. Потреб­ность убежать из дома, когда начнется пожар, — это нормальная защитная реакция, хоть и основана она на испуге.

- Но пугаться все время плохо. Где находится грань?

- Я поставлю вопрос по-другому. Когда умение пу­гаться превращается в проблему? Когда она становит­ся симптомом болезни? Я отвечу: ситуация может стать фатальной, когда наше восприятие информирует нас об опасности, которой нет. Могу повторить прекрас­ную и ужасную фразу своего учителя Карлоса Маркеса о том, что пациент начинает воспринимать все безо­пасное как опасное, все обычное как нечто странное, все безвредное как вредоносное...

- Мне кажется, мы залезли слишком глубоко… Насколько опасны искажения восприятия?

- Одна из проблем, связанных с патологическим страхом, заключается в том, что организм непроиз­вольно вырабатывает адреналин, химические соединения начинают циркулировать в крови, и в результа­те это приводит к интоксикации. Я говорю не только о психологическом вреде, но и о физическом воздей­ствии этих веществ на организм. Подобная интокси­кация не возникает, когда человек, например, подска­кивает от внезапного шума или пугается пробегающей мимо собаки. Это бывает только у людей, постоянно ощущающих угрозу со всех сторон, у которых реаль­ный испуг приправлен постоянным страхом.

- Это фобия?

- Не совсем, фобия — это нечто другое. Одно дело, если я увижу трещину в стене и отойду, подумав: «А вдруг упадет?» — хотя нет никаких признаков, что она собирается падать. И другое дело, когда, увидев стену, я начинаю думать, будто она может треснуть, или вообще стараюсь не заходить в помещения из-за страха, что стены могут рухнуть.

- А если опасность, реальная внешняя опас­ность, продолжается в течение какого-то време­ни?

- Возможны два варианта. Первый — тревожная реакция человека будет длиться довольно долго, тог­да его организм ждет интоксикация, о которой я уже говорил. Второй вариант — эта реакция прекратится, поскольку органы, вырабатывающие адреналин и тому подобные вещества, устанут. Почти все мы способны научиться жить в условиях постоянной опасности, хотя со временем все равно непременно ощущаем по­следствия этого.

Рассмотрим один неприятный пример, но он очень хорошо подходит к нашей теме. Теракт 11 сен­тября. Это событие сильно запугало весь западный мир. Сложилась реальная и конкретная ситуация: тер­рористическая атака, произошедшая в Нью-Йорке, стала причиной страданий и гибели людей. Послед­ствия катастрофы люди переживали в течение меся­цев... Произносились траурные речи, публиковались статьи в газетах, кадры горящих зданий постоянно показывали по телевизору... Что случилось потом? Опасность исчезла? Террористы прекратили суще­ствовать? Разумеется, нет, но тем не менее напряжен­ность ситуации пошла на спад. Огромная опасность заключается в том, что террористы, которым о стра­хах людей известно так же хорошо, как и нам, или даже лучше, опять могут попытаться возродить пережитый ужас с помощью новых угроз и атак, когда по­чувствуют, что общество расслабилось. Или еще один пример, не менее драматичный. Когда мы впервые видим изображения голодающих детей в Африке или Латинской Америке, когда нам показывают ужасы, творившиеся в ходе войны в Ираке, страдания людей, переживших цунами или ураган, все мы испытываем шок. Что происходит дальше? Мы каким-то образом свыкаемся с тем, что такое происходило или происходит сейчас. Я бы сказал, как это ни печально, но мы учимся с этим жить.

Но оставим мировые проблемы. Возьмем, напри­мер, женщину, муж которой — алкоголик, избиваю­щий ее. Когда этот тип в первый раз приходит пьяным и бьет ее, она пугается, у нее начинается паника и т. д. На второй и третий раз происходит то же самое. Но потом, если женщина не уйдет из дома, она начнет привыкать к такой жизни.

Как ни печально, эта женщина перестает считать ситуацию опасной, хотя опасность никуда не исчеза­ет. И, как правило, если появляется какой-то человек со стороны, он свежим взглядом замечает ту опасность, к которой все другие давно уже привыкли.

- Я знаю один пример. Моя тетя Лоли однажды вечерам зашла к соседке и застала ее мужа пьяным в стельку. Он был весьма агрессивен и явно не контролировал себя. Соседка затолкнула его в ком­нату и закрыла за ним дверь. Моя тетя жеста­ми показала, что собирается уходить, но соседка сказала: «Не волнуйся… Ничего не случится! Много шума из ничего! Я уже этого подонка не боюсь!»

- Именно так. Вот еще один пример. Представь себе очень нервного человека. Когда он не может до­биться того, чего хочет, он грозится убить себя. Тех, кто его любит или воспринимает его угрозы всерьез, охватывает настоящий ужас. Они испугаются в пер­вый раз, во второй, третий, четвертый. А что будет на пятый раз?

- В пятый раз они перестанут опасаться за его жизнь. Ведь человек, который постоянно угрожает покончить с собой, никогда этого не сделает.

- Не стоит быть настолько уверенной в этом. По­добная ситуация имеет тенденцию к ухудшению. Когда манипулятор замечает, что его угрозы ни на кого не действуют, он удваивает ставки и начинает совер­шать попытки самоубийства, с каждым разом все бо­лее и более серьезные, стараясь держать окружающих в постоянном страхе. Кто-то может думать, будто это всего лишь способ привлечь внимание, и возможно, так оно и есть, но иногда человек переходит границу и по- настоящему умирает. Без шуток.

Возвращаясь к теме. Страх с течением времени иссякает, как и любые другие эмоции. Когда уходит страх, появляются вызванные им защитные механиз­мы. Наше счастье, что существуют эти механизмы, которые позволяют нам продолжать жить в таких си­туациях и переживать их. Ни один человек не может жить в ситуации опасности вечно, сохраняя острую эмоциональную реакцию на нее. Так же как никто не может долго испытывать безумную любовь (хотя такая агония, разумеется, куда приятнее).

- А если и опасность не исчезает, и человек не привыкает к ней?

- Если напряжение не спадает, возможны два ва­рианта развития событий. Человек надрывается, что ставит его в опасное для него самого положение, воз­никает, например, безумие или тяжелая депрессия. Либо, что случается чаще, развиваются специальные механизмы, позволяющие поддерживать напряжение в течение длительного времени. То есть, если возраст человека не располагает к умопомешательству, посто­янная жизнь в условиях опасности неизбежно приводит к состоянию, называемому стрессом. В книгах по психиатрии понятие стресса возникло после описа­ния «военного невроза», так как он впервые наблюдал­ся у солдат, пребывающих в постоянном напряжении, испытываемом в ходе сражений.

- А что такое стресс, который популярен сей­час?

- Этот популярный стресс, как ты его называешь (хотя на самом деле это дистресс, который следует отличать от здоровой реакции организма, называе­мой эвстрессом), — это состояние полной истощен­ности механизмов адаптации и контроля над опас­ностью, в котором организм уже не может подавать сигналы тревоги, и человек «ломается». Он испыты­вает крах, чувствует, что ничего не способен сделать, у него ни на что не осталось сил, и погружается в пси­хическую и физическую прострацию, выход из кото­рой довольно труден и занимает много времени. Если угрожающая или вызывающая напряжение ситуация длится долго, у человека могут появляться определен­ные психические отклонения, а также измениться его поведение.

Расскажу анекдот, чтобы тебя повеселить немного...

Около семи утра женщина заходит в спальню к своему сыну и начинает будить его.

Он сонно протестует:

- Мама, не хочу иди в школу, не хочу...

- Сынок, но ты не можешь остаться дома, — уговари­вает она.

- Но я не хочу, — повторяет он, — не хочу. Пожалуй­ста, разреши мне остаться. Мама, я боюсь. Я очень боюсь туда идти.

- В чем дело, сынок? Почему ты так упрямишься?

- В школе дети кидаются в меня мелом, таскают у ме­ня вещи со стола, — хнычет он. — И учителя ко мне плохо относятся... Они насмехаются надо мной... Мамочка, я не хочу туда идти... Позволь мне остаться дома... Пожалуй­ста...

- Сынок, послушай, — говорит она твердо. — Ты должен пойти, этому есть целых четыре причины. Во- первых, ты должен побороть свой страх. Во-вторых, надо проявлять ответственность. В-третьих, тебе уже 42 года. А в-четвертых, ты — директор школы...

- А если человек боится летать на самолете, это страх или испуг?

Страх — это испуг, возникающий от какой-то мысли. Причина, вызывающая страх, находится внут­ри, а не снаружи. Меня пугают собственные мысли. Я себе представляю, как что-то происходит или может произойти, и боюсь этого. Вот, например, человек, еще дома думающий, что самолет, в котором он полетит, может упасть, определенно испытывает страх.

А когда самолет уже в воздухе, неожиданный рывок в зоне турбулентности может напугать далеко не одно­го пассажира. И уж подавно перепугаются люди, кото­рые патологически боятся летать.

Как я всегда говорю, для того чтобы избавиться от страха, надо встретиться с ним лицом к лицу.

Человек должен совершить то, чего он боится, дабы превратить страх в испуг, то есть сделать реакцию бо­лее здоровой. Как только страх преобразится в испуг, человек способен победить его. Это очень важно, и пер­вый шаг на пути избавления от страха — его серьезное изучение. Для начала нужно усвоить одно дело — бо­яться тигра, а другое — бояться тигра на фотографии.

- Вот об этом я как раз и собиралась тебя се­годня спросить: как перестать бояться? Как вы­браться из лап страха, если это вообще возможно?

- Разумеется, это возможно, хотя и не всегда про­сто. Чтобы избавиться от страха, в первую очередь желательно иметь возможность (а таковая не всегда представляется) попасть в пугающую нас ситуацию в удобный нам момент. Увидеть реальную угрозу, по­щупать, понюхать, послушать, чтобы потом предстать перед ней лицом к лицу.

Испуг — это реакция на текущую реальную ситуа­цию. Если один человек может показать другому пу­гающий его самого объект или ситуацию, испуг мо­жет распространиться и на второго. Дополнительная сложность заключается в том, что в определенных си­туациях объект присутствует в реальном времени, но угроза существует лишь в воображении. Соответствен­но, испуг преобразуется в страх.

Вернемся к предыдущему примеру. Если вместо ти­фа или льва в комнате окажется пудель, а человек ис­пытает тревожную реакцию, мы назовем ее страхом, а не испугом, так как стимул существует только в вооб­ражении, а объективной угрозы нет.

- Можешь объяснить, что такое ситуация, при которой возникает объективная угроза?

- Это такая ситуация, когда ощутить угрозу может любой.

- Давай проверим, поняла ли я. Например, я ку­паю ребенка, поворачиваюсь, чтобы взять по­лотенце, и слышу шум. Я пугаюсь, так как мне кажется, будто ребенок упал. Но когда я поворачи­ваю голову обратно и вижу, что ребенок в порядке, испуг проходит.

- Да... Хотя какое-то время сердце у тебя колотит­ся, словно что-то реально произошло... Но если, на­пример, кто-нибудь прицелится в меня из игрушечно­го пистолета, я не буду раздумывать, игрушечный это пистолет или нет, и испытаю сильный испуг, так как мне будет казаться, что в меня целятся из настоящего пистолета. Когда я пойму, что пистолет игрушечный мой испуг уменьшится, но тем не менее останется бес­покойное ощущение, мне угрожали, пусть даже ненастоящим оружием.

- Но не все люди пугаются одного и того же…

- И к тому же все в разной степени. Разумеется, реакция отчасти зависит от опыта человека. Я, как и некоторые мои коллеги, считаю, что человек вероятнее испугается, если у него имеется какой-либо неприятный опыт, связанный с текущей ситуацией (и это может совершенно не зависеть от объектив­ных отношений между двумя событиями, прошлым и настоящим). Страх, но не испуг влечет за собой размышления. Страх начинается с одной мысли, ко­торая вызывает другую, и так далее, пока человек не приходит в отчаяние. А испуг, наоборот, рефлекс, реакция на стимул, на происходящее. Мы в Аргенти­не говорим: «Меня охватил испуг», потому что испуг как будто бы охватывает тебя сам, без твоего уча­стия.

- Насчет настоящего времени… А человек не мо­жет испугаться того, что уже, в общем-то, прои­зошло?

- Конечно, может. Мне сказали, что поезд, с кото­рого я минуту назад сошел, потерпел крушение, не до­ехав до следующей станции. Я чуть было не погиб.

Чуть было... Этого не произошло, но я все равно ис­пугался, хотя, по сути, опасности для меня не было. Я испугался того, что могло бы произойти, но не про­изошло.

Разовью этот пример. Если каждый раз, перед тем как сесть в поезд, я буду думать, что может произойти катастрофа, а я пострадаю или умру, то это — транс­формация испуга в страх. Первая реакция при нали­чии опасности — это испуг. Вторая реакция, как правило, — это страх, который появляется в результате раздумий.

Страх, как говорил индийский мыслитель Кришнамурти, — это плод мысли, а это значит, что мы сами выдумываем собственные страхи, они — наше творе­ние. Как правило, страхи возникают на основе лично­го опыта каждого из нас. Страх появляется как реакция на выдуманную опасность.

- Но ведь человек в состоянии принимать меры против определенных опасностей? Я, например, боюсь, что мои дети могут подхватить ветрян­ку, поэтому делаю им прививки. Но я полагаю, это превентивная мера, а не страх.

- Верно, но до определенной степени, так как предупреждающие действия человек совершает из- за страха. Так же как испуг помогает человеку избе­жать некоторых опасностей, страх иногда позволяет предотвратить определенные беды. Например, страх попасть под автомобиль заставляет нас смотреть по сторонам, прежде чем перейти дорогу. Вопрос, как обычно, в том, где пролегает граница между патологи­ей и здоровым страхом.

Прежде всего следует понять: страх — как здо­ровый, то есть приводящий к размышлениям, так и патологический, то есть вводящий человека в сту­пор, — это результат наших мыслей. Оба вида страха, и помогающий, и мешающий нам, возникают, когда я воображаю, что в будущем может произойти что-то нежеланное для меня. Страх — это отражение непри­ятных раздумий о том, что может случиться против моего желания. Пусть даже я боюсь событий, какие вообще никогда не произойдут. Если я подумаю о том, что завтра случится конец света, и не найду этому ни­каких опровержений, я залипну на этой идее, и все размышления о катастрофе будут вызывать у меня страх.

- Есть один вопрос, который меня беспокоит и которого я не понимаю. Если мне так страшно, так тяжело и так больно думать о конце света, почему я не перестаю о нем думать?

- То есть почему человек продолжает думать о том, что ему неприятно?

- Именно.

- Это непросто как объяснить, так и понять. По мнению Геopra Гроддека, причина заключается в том, что глубоко под любым страхом прячется желание.

- А ты как считаешь?

- В некоторых случаях мне кажется, это не так, а в других — это единственное объяснение. Разумеет­ся, чтобы принять такое объяснение, нужно принять и массу теоретических предвзятостей, с которыми согласно большинство психотерапевтов, в том числе идею о существовании желаний, не осознаваемых са­мим человеком.

У любого из нас в свое время возникал страх, вдруг что-то произойдет или, наоборот, закончится. И если речь идет о единичном явлении, то такая фантазия может быть вызвана каким-то реальным событием. Попробуем разобраться в этом на основе следующих примеров. Допустим, я узнаю из газет, будто в моем районе все чаще и чаще происходят ограбления, и я могу начать бояться, что меня ограбят. Страх про­истекает из предположения: если это происходит с другими, то может случиться и со мной. Я начну дей­ствовать: поставлю решетку на окна, найму охрану или перееду в другой район. Заметь, в данном случае страх рождается из-за размышлений над конкретным внешним явлением. Я могу рассказать об этом любо­му другому человеку, показать ему газеты и поделить­ся своими опасениями, и меня легко поймут, другому мои предосторожности покажутся разумными, и он тоже поставит себе решетки на окна. Но если я, про­читав в газете, что у кого-то на голове выросло третье ухо, впадаю в результате в панику, вскакиваю по ночам и нервно ощупываю себя, проверяя, не появилось ли третье ухо и у меня, то этот мой страх уже не так обо­снован, и его мало кто поймет. Не смейся, ведь с кем-то такое действительно происходит...

- Моему старшему сыну 16 лет. Когда я по вы­ходным уезжаю в Малагу, он, разумеется, пользует­ся этим, уходит гулять и возвращается каждый раз все позже и позже. Перед выходом я всегда го­ворю ему: «Позвони, когда вернешься домой, чтобы я была спокойна». А он злится. Каждый раз! Я по­нимаю, идеально все быть не может, но на улицах случается всякое, и я прошу его звонить мне, что­бы не мучиться подозрениями.

- И чтобы научить его бояться. Иначе как же еще мы обучаем детей бояться? Но этот пример очень ин­тересен. Если ежедневно читать в газетах о всяких ужасах, как же не бояться, что такое произойдет с кем- то из наших близких? Этого страха невозможно избе­жать.

- Этот страх действительно передается де­тям?

- Разумеется. Знаешь почему? Это нужно знать. Испуг — это автоматическая реакция, животный ин­стинкт, разум тут не вовлечен. Зверь видит более круп­ного зверя, который к тому же угрожающе рычит, и пугается, не размышляя: «Убьет он меня или нет? Привязан он или нет?» Когда я гуляю со своей собакой, и из-за решетки на нас начинает рычать и лаять дру­гой пес, моя собака пугается, и происходит это не по­тому, что она думает: «А вдруг решетка не выдержит?»

Испуг — это естественная реакция. Так вот, испуг переходит в страх, который уже не инстинктивная ре­акция, а ментальная. Страх не является врожденной реакцией ни у нас, ни у наших детей, ни у детей наших детей, хотя возможность пугаться заложена генетиче­ски — как и у собак, и у кошек, и у птиц. Любому страху, который человек испытывает, он научился, а не родил­ся с ним. Мы научились бояться, потому что нас этому научили. А нашими первыми учителями были...

- Мама и папа.

- Ясно, да? Начиная со всяких глупостей, которые мы, отцы и матери, безнаказанно говорим детям, вро­де. «Будь осторожен».

- А почему это глупость?

Потому что «будь осторожен» означает «бойся», «мир опасен», «следи, чтобы с тобой ничего не случи­лось». Более того, тут есть и мрачный подтекст: «Будь осторожен, так как, если с тобой что-то случится, я не переживу».

- Но ведь это говорится, дабы предостеречь их.

- Да, возможно. Но это не предостерегает, а пугает. Предостережение — это не просто предупреждение. Предостеречь — значит показать, как обстоят дела, объяснить, что может произойти, и научить, как из­бежать этого. По сути дела, когда мама говорит мне: «Будь осторожен», она пытается нагрузить меня до­полнительно: «Ты должен быть осторожен, потому что в противном случае твоя мама станет страдать».

- Но если это сказать заботливым и спокой­ным голосом…

- Не знаю. Надо научиться говорить «Развлекайся», «Желаю хорошо провести время». Это куда лучше. Если ты говоришь семилетнему ребенку: «Будь осторо­жен», ему это, может, и полезно, хотя, скорее всего, нет. Если ему двенадцать, это будет бесполезно. А если во­семнадцать, от такого предупреждения не только ни­какого проку, а возможно, и вред. Я говорю это, буду­чи уверен: если родителям не удалось научить ребенка осторожности до двенадцати лет, то в восемнадцать у них точно ничего не получится, особенно с помо­щью их излюбленной фразы: «Будь осторожен».

Когда моя мать узнаёт, что я собираюсь на пляж, и говорит «Будь осторожен, не гони быстрее других машин», она не думает меня чему-то научить. Ею дви­жет ее собственный страх, она произносит эти слова, чтобы разогнать свои опасения, она воображает, будто ее предупреждение может каким-то магическим обра­зом сработать, и со мной ничего не случится.

Я надеюсь, что не зародил в тебе ни беспокойства, ни смятения. Мы обязаны научить детей быть осто­рожными, но делать это они должны по собственной воле. Говоря: «Будь осторожен», мы внушаем человеку, будто он должен что-то сделать для того, кто его пре­достерегает. На самом деле детей надо научить беречься ради них самих, а не для кого-то еще.

Я расскажу тебе одну историю, чтобы ты поняла, о чем я пытаюсь сказать. Когда мне было двенадцать лет, я поехал покататься на велосипеде по округе. За­вернул за угол, упал и напоролся на рукоятку тормоза ногой. Я взвалил велик на плечо и отправился домой, заливая путь кровью, текущей у меня из ноги. Пока я шел, у меня в голове крутилась единственная мысль: что будет с матерью, когда она это увидит? Я не волновался из-за того, что идет кровь, или из-за боли, я ду­мал лишь: «Бедная моя мамочка, как она расстроится, когда увидит». Это же нелепо. Дети должны беречь себя ради себя же. И именно поэтому я не считаю, что гово­рить: «Будь осторожен» — хорошая идея. В любом слу­чае, мне кажется, лучше учить детей беречь себя, свое тело и душу.

- Но ведь это случается не только с детьми. Например, когда мой друг едет в другую страну, я говорю ему добродушно: «Береги себя».

- Для чего это? Ты понимаешь? Человек уже при­вык к этому «Будь осторожен» или «Береги себя». Это не распространяется только на отношения между ро­дителями и детьми.

Однажды я разговаривал с достаточно взрослой женщиной, и она сказала, что в детстве никогда не слышала «Будь осторожна». Ее мать всегда произноси­ла: «Смотри внимательно!» Я ей ответил, что это одно и то же и суть не зависит от слов или жестов. Если мы знаем, как наши дети, супруги или подчиненные вос­питаны и как они себя обыкновенно ведут, какой смысл в этих напоминаниях? Да, жена говорит мужу, собирающемуся лететь на самолете «Береги себя», но чего этим добивается? Она думает, будто эти слова как- то повлияют на его поведение? Я так не считаю, чест­но говоря. Я почти начинаю злиться, когда думаю об этом, правда. Никто не считает, что предостережения повлияют на чье-либо поведение, их не произносят из-за любви, люди просто пытаются контролировать собственные страхи.

- Ну извини. Ты не веришь, что действия челове­ка могут быть продиктованы одновременно и соб­ственными страхами, и любовью к другому челове­ку? Почему либо одно, либо другое?

- Потому что страх аннулирует любовь, и, кроме того, человек, который меня любит, пожелает мне на­сладиться поездкой, а не беречь себя, более того, он не считает меня дураком. Напутствующий меня: «Будь осторожен» напоминает мне, что мир опасен. А тот, кто говорит: «Наслаждайся», сообщает мир полон удо­вольствий. Ну и у кого из них больше любви?

- Ладно, успокойся. Ты еще схему не нарисовал…

- Точно. Вот.

Возьмем какую-нибудь стимулирующую ситуацию. Назовем ее X. Эта ситуация, какова бы она ни была, обязательно порождает сильные или слабые эмоции. Они, в свою очередь, вызывают реакцию, сообразную сданными эмоциями.

Например, ко мне подходит человек и говорит «Привет» или «Дурак». У меня возникает то или иное чувства в зависимости от того, что я услышал. И это дает мне энергию, трансформирующуюся в опреде­ленную реакцию.

Если меня, например, оскорбят, то моя энергия бу­дет направлена на ответное оскорбление, пощечину или — когда противник окажется больше или силь­нее меня — на бегство. Тебе смешно, но это правда. Если встреча окажется дружественной, я почувствую радость, а ее результатом станет объятие. Запомни раз и навсегда - эмоции — это половина дела, дру­гая половина — то, как человек распорядится этими эмоциями.

- Эмоции возникают перед реакцией?

- Чаще всего. Существуют автоматические реак­ции, которые появляются одновременно с эмоциями. В других случаях порожденные каким-либо стимулом ощущения изменяют восприятие, изменяя, соответ­ственно, и начальную ситуацию. То есть реакция воз­никает как результат нескольких эмоциональных из­менений.

Я встречаю друга, которого давно не видел, испы­тываю эмоции и реагирую на встречу: меня охватыва­ет дрожь, на глазах выступают слезы, возникает наме­рение обнять его. Это состояние, когда определенное намерение уже возникло, называется возбуждением.

Человек испытывает возбуждение, когда идет, на­пример, на важную встречу или долгожданную вече­ринку. Внутри словно включается мотор, заставляю­щий надеяться и думать о том, что произойдет нечто определенное. Некоторые называют это позитивным, или хорошим, волнением.

- Такое эйфорическое возбуждение тоже связа­но с выбросом адреналина?

- В какой-то степени да, ведь адреналин выделяет­ся при мобилизации энергии, чтобы подготовить тело к действию. Но именно намерение сделать что-либо преобразует изначальное волнение в возбуждение. Понимаешь?

- А если человек испытывает эмоции и потреб­ность отреагировать на ситуацию, но по какой-то причине не осмеливается сделать это, что происходит в таком случае?

- Эту ситуацию мы называем прерыванием! Че­ловек получает определенный стимул, знает, как от­реагировать на него, эмоции придают ему энергии для этого, а он в последний момент так и не решается сде­лать то, что хочет.

- Это про таких людей, которые все время угрожают: «Я тебе сейчас покажу! Я тебе дам!» Когда им отвечают: «Ну давай, покажи!» — они лишь продолжают: *Не провоцируй меня! А ты у меня посмотришь!»

- Ну да, про таких. Иногда вся эта накопленная энергия действует во вред человеку, она его буквально разрушает, как и постоянный стресс.

Как правило, эмоции реализуются в действии, если этого не происходит, они приводят к беспокойству.

В нашей ситуации X (реальной или воображаемой) непонятно, как действовать наиболее адекватно. В по­добных случаях потребность в реагировании оканчи­вается сомнением и в результате — беспокойством.

Возникает состояние нерешительности. Мобилиза­ция же, которая должна была преобразиться в возбуж­дение, превращается в душевное волнение.

Душевное волнение, рожденное из сомнений и нерешительности, всегда сопровождается недовольством.

Это неудовольствие вызвано мыслью, что может произойти какое-то не ожидаемое нами событие. Вдруг что-то случится? Как мне реагировать? Мне при­дется как-то поступить, а я не знаю, что делать.

- И это может длиться бесконечно?

- Если нерешительность и душевное волнение овладевают нами на длительное время, в первом слу­чае мы впадаем в ступор, а во втором — начинаем страдать. Такая ситуация нагоняет ужас. Человек в по­добном состоянии не просто не знает, что делать, — даже если ему подсказать, он будет не в состоянии это выполнить. Оказавшемуся в такой ситуации кажется, будто что-то сдавливает ему грудь. Он чувствует себя беззащитным. Он даже не готов попросить помощи.

- Это может привести к приступу паники?

- Нет, приступ паники — это другое, по сути, он связан не со страхом, а с душевным волнением. Оста­вим эту тему, по крайней мере на сегодня, скажу толь­ко приятную новость для 30% жителей городов, под­верженных приступам паники: согласно последним данным, это одна из немногих полностью излечимых болезней.

- Что значит полностью?

- Это значит, что, несмотря на сложности, после­довательное лечение данного недуга заканчивается успехом в ста случаях из ста. Не забудь, эта проблема возникает из-за душевного волнения, а не в результате страха.

- Можно ли сказать, что человек испытывает душевное волнение, если он приходит куда-то за два часа до назначенного времени?

- Часто душевным волнением называют возбужде­ние и наоборот. Некоторые волнуются очень сильно и считают: если что-то должно произойти, пусть это случится как можно раньше. Они спешат и сами дела­ют все преждевременно.

- Но ведь это не повод страдать.

- Есть такая разновидность волнения, которое ока­зывается бесполезным, то есть никогда не превраща­ется в мотивацию.

- А как бы ты определил мотивацию?

- Мотивация, как подсказывает само слово, — это мотив действия. Это дополнительный стимул для вы­работки энергии, необходимой для какого-либо по­ступка. Мотивация помогает доводить до победного конца наши планы, в первую очередь зависящие от нас, так как в остальных случаях даже сильная мотива­ция не гарантирует достижения желаемого результата.

Часто случается, что молодой человек полчаса оде­вается, брызгается одеколоном, бреется, делает стриж­ку, покупает костюм и галстук ради встречи с любимой женщиной, а она не приходит на свидание. Мужчина ждет два часа напрасно. Бывает такое? Действия не всегда приносят результат, иногда они абсолютно бес­полезны. Понимаешь, о чем я?

Смотри.

- Может ли неспособность реализовывать ре­шения сделать эту схему еще страшнее?

- Разумеется, так и происходит. Тщетность поступ­ков усиливает наше страдание, загоняя нас в еще боль­ший ступор. В конце концов мы перестаем на все реа­гировать. Это вызывает страх.

Итак, то, что мы называем страхом, — всего лишь сочетание сомнений, волнения, страдания, нереши­тельности и ступора.

- Это край...

- К сожалению, нет, если ступор и страдание не прекращаются, а наоборот, становятся все глубже и глубже, наступает другое, куда более серьезное состояние депрессия.

- Ведь ничего нет хуже депрессии, верно?

- В нашей культуре депрессия видится только серь­езной угрозой здоровью человека. Но чтобы лучше по­нять это явление, подумаем о депрессии как о гранди­озном и нездоровом защитном механизме.

- Как же депрессия защищает и от чего?

- Представим: я подавлен предчувствием опасно­сти, меня переполняет ощущение грядущей гибели, меня охватывает страх. И я впадаю в депрессию, хотя ситуация не ухудшается.

Один из основных симптомов депрессии — сокра­щение связи с внешним миром и эмоциональная за­торможенность. Перед нашим взором словно задерги­ваются шторы, все вокруг застывает, а звуки слышатся будто через вату.

- Не могу с этим полностью согласиться. Когда я в подавленном состоянии, то наоборот, я станов­люсь гораздо восприимчивей. Все происходящее за­ставляет меня чувствовать себя неудачницей осо­бенно остро.

- Не пугай депрессию с унынием, это две разные вещи. Когда кто-то в депрессии, он не ощущает ниче­го. А вот человек, пребывающий в унынии, пережи­вает все, что ты описала, и не только это. Разница для неспециалиста не особо заметна, но она есть. Именно поэтому я говорил о защитной реакции: в состоянии депрессии (а не уныния) теряется восприятие стиму­ла, не возникают эмоции, пропадает и необходимость в реагировании, и это притупление восприятия защи­щает человека. Разумеется, это нездоровый механизм, ведь он способствует бегству от реальности, а не из­бавлению от недуга.

- Ты хочешь сказать, депрессия — это хорошо?

- Вовсе нет. Депрессия, условно говоря, — это со­стояние, в которое погружается человек, пытаясь вый­ти из невыносимой и неразрешимой ситуации. На са­мом деле он оказывается в точно таком положении, что и раньше, или даже хуже. От подобного обмена человек, по сути, только теряет. Это все равно, что вы­прыгнуть со сковороды в пламя — ничего не выигрываешь.

По телевизору иногда показывают страшные кадры: люди выбрасываются из окон горящего многоэтажного дома, пытаясь спастись от огня. Если бы они были в состоянии поразмыслить, то поняли бы: прыгать — это верная смерть; и тем не менее они кидаются вниз головой, лишь бы их не тронул огонь. В случае с де­прессией тактика та же: стараясь изменить ужасные обстоятельства, человек попадает в ситуацию еще бо­лее тяжелую, чем начальная.

- Но ведь человек, находящийся в депрессии, страдает?

- Страдает, но не так, как при унынии или пожаре. Такие страдания называют ощущением внутреннего разрушения. Человеку кажется, будто внутри него что- то сломалось. Это тяжело и порой болезненно. Неко­торые переживающие депрессию даже говорят, будто хотят умереть... Хотя, вернее сказать, эти люди не хотят жить, что вовсе не то же самое. В большинстве случа­ев у человека, находящегося в депрессии, нет никаких желаний, в том числе и желания покончить с собой.

Разумеется, депрессия бывает разной степени. Не­которые люди, даже находясь в депрессивном состоя­нии, выходят на улицу, работают в офисе, встречаются с друзьями... Но всё через силу!

- Да, это требует нечеловеческих усилий!

- Как с языка сняла. Именно так. Продолжать жить и пытаться что-то делать в состоянии депрессии — это настоящий героизм. Любой, кто попадает в подобную ситуацию, приобретает болезненный опыт. В своей первой книге, «Письма Клаудии», я описал собствен­ные чувства, какие испытывал, находясь в депрессии. Хочу признаться, что сейчас мне кажется, будто я тог­да не существовал. Я думаю, понять это может только человек, который действительно пережил подобное. Разумеется, все зависит от степени болезненного со­стояния: по некоторым людям не скажешь, что они испытывают депрессию, а другие позволяют себе отойти от жизни, хотя и не пытаются лишиться ее, — они про­сто причиняют себе боль и разрушают себя.

Окружающим кажется, будто от человека, пребы­вающего в серьезной депрессии, осталась лишь обо­лочка. На первый взгляд он выглядит нормально, под­держивает разговор, улыбается, но если всмотреться, то можно заметить, что блеска в глазах у него нет, из него будто ушла жизнь.

Иногда человек, вышедший из депрессии, говоря о пережитом, упоминает, что у него «словно белое по­лотно висело перед глазами». Я поправляю: не белое, а скорее черное полотно.

- Действительно бывает, что человек не заме­чает своей депрессии?

- Люди не всегда искренни с окружающими. Мы часто надеваем маску благополучия и делаем вид, буд­то у нас все замечательно. Обычно так бывает с теми, кто долгое время вынужден был жить несообразно со своими желаниями, подстраиваться под обстоятель­ства и поэтому привык скрывать свои настоящие эмо­ции. Как ты понимаешь, это требует сил и нередко за­канчивается измождением, которое может перейти в депрессию. Процесс может развиваться, скрываясь за обыденностью. Человек работает, ест, гуляет, сме­ется, занимается какими-то своими делами. Кажется, у него все нормально, но в личной беседе он может признаться, что его ничего не радует и ничего не интересует. В психиатрии такое явление называется ла­тентной депрессией, она поражает людей, чья жизнь пуста по содержанию, но при этом наполнена бездумной активностью. Человек, испытывающий такую депрессию, даже не отдает себе в этом отчета и узнает о своем диагнозе лишь во время бесед с психологом. Зачастую такой диагноз воспринимается с большим недоверием. Иногда пациент даже обращается к дру­гому специалисту, чтобы подтвердить его.

- А не бывает скрытого уныния?

Уныние бывает скрытым, бывает сознательно замаскированным. Оно может проявляться в парадок­сальной форме, но, в отличие от депрессии, по субъек­тивным оценкам и как показывает практика, уныние диагностируется намного легче.

Человек, находящийся в унынии, испытывает внут­реннюю боль, переживает ощущение потери, ему ча­сто хочется плакать. Такой человек вообще крайне эмоционален, у него повышена чувствительность, в отличие от пребывающего в депрессии, которому ка­жется, что с ним ничего не происходит.

Депрессия делает нас равнодушными. Как я уже го­ворил, человек, находящийся в глубокой депрессии, не против даже умереть.

- Но ведь выход есть?

- Да, конечно. Выход есть, и не один, хотя путь к ним очень нелегок и может занять довольно долгое время. Помнишь слова Ландру про безвыходный тупик, кото­рые я цитировал? Выходить надо туда, откуда вошел.

То есть надо вернуться к тому этапу жизни, на кото­ром находящийся в депрессии попал в тупик, просле­дить его и понять, как от нерешительности и душевно­го волнения — ситуации, в которой человек не увидел решения, — он перешел к ступору и страданию, и это породило в нем такую боязнь действия, что он скатил­ся в депрессию. Важно найти способ вывести челове­ка из данного состояния и заставить его вернуться на свой путь.

- Это касается любого вида депрессии? Для всех стратегия выхода одинакова?

- Нет. Происхождение депрессии может быть раз­ным. Иногда проблемы оказываются скорее органи­ческими, чем психологическими. Это эндогенная депрессия, которая больше зависит от биохимических процессов, чем от личной истории пациента (хотя известно, что два этих аспекта неразрывно связаны). Эндогенные и экзогенные депрессии требуют разных подходов к лечению. Для избавления от болезней пер­вого типа может понадобиться прием лекарств. Зачастую подобные средства, от которых стараются от­казываться некоторые пациенты и терапевты (в том числе и я сам), все же необходимы для излечения.

- У меня ощущение, что граница между всеми этими понятиями довольно тонка. Я права?

- Да, неподготовленный человек легко может ошибиться. Следует быть очень осторожным, ставя диагноз, учитывая, что от него будут зависеть лечение и конечный результат. Сильное уныние, которое длит­ся довольно долго или причина которого чрезвычай­но серьезна (например, потеря любимого человека), зачастую может привести к тяжелой депрессии.

Этому есть масса примеров, но я предпочитаю их здесь не рассказывать. Довольно будет сказать, что си­туация, описанная в схеме, может ухудшиться. Для это­го составим новую схему.

- У меня появился важный вопрос. Страх может привести к разнообразным заболеваниям и другим неприятным последствиям, но в то же время это нормальная реакция человека, а в некоторых слу­чаях она даже выполняет защитную функцию. Как же нам действовать, чтобы оградить себя от негативных сторон страха?

- Схема как раз отвечает на этот вопрос. По ней хорошо видно, что страх полярен действию. Страх с действием несовместим, доказательством чему слу­жит также наша полная неспособность действовать, когда появляется страх. Но в то же время страх можно победить только действием, и другого пути нет.

- Значит, речь идет о выборе между действием и страхом?

- Именно так. Когда человек наконец начинает действовать, он может испугаться того, что он собрал­ся сделать, но это уже не страх. Если человеку удастся, несмотря на нерешительность, ступор, душевное вол­нение и страдание, принять какое-то решение, это поднимет его на уровень действия, и страх уничто­жится возбуждением, которое человек испытает, заду­мывая выполнить намеренное.

- Но у тех, кто колеблется, остается испуг.

- Ну и пусть, это не имеет особого значения, пото­му что испуг проходит.

- Все равно нужна храбрость, да?

- Не знаю, нужно ли быть храбрым, но важно знать, что действие — это выход. Я расскажу пример из собственной жизни, хорошо иллюстрирующий мои слова. Однажды, когда я летел в Израиль с пересадкой в Дакаре, мой самолет чуть не разбился. После этого у меня стала развиваться аэрофобия. Одна лишь мысль о самолетах вызывала у меня безграничный страх. Но, учитывая мою работу и образ жизни, я не собирался отказываться от полетов. Сейчас эта проблема у меня уже прошла, за последние два года я садился в самолет 286 раз и получил удовольствие от каждого путеше­ствия.

- Как ты излечился?

- Меня вылечил друг, который вообще-то не врач, не психиатр и не психоаналитик, зато у него есть соб­ственный маленький самолет. Кристиан ни много ни мало катал меня на своем самолете и даже научил им управлять. Когда пересказываешь эту историю в двух словах, она кажется невероятной, но именно так все и было.

Никогда не забуду своего первого урока. Как только мы поднялись в воздух, Кристиан заставил меня сесть на место второго пилота и показал все рычаги управ­ления. Через некоторое время он вдруг сказал мне: «Да­вай ты». Я был очень взволнован и испуган, но решил взяться за непривычный руль... и сделал это! За три ме­сяца я изучил основы пилотирования, и, когда понял, как управляется самолет, что такое турбулентность и воздушный колодец, какие существуют возможности выхода из различных ситуаций, что опасно, а что нет, страх растворился. На смену ступору и беспомощно­сти, в которых я пребывал, оказываясь в самолете, при­шло возбуждение от того, что я решился избавиться от своей проблемы. Сейчас я получаю удовольствие от пребывания в воздухе, это кажется мне забавным раз­влечением, и я не упускаю возможности полетать. По­этому всем, кто испытывает аналогичный страх, я ре­комендую при случае взять хотя бы несколько уроков пилотирования.

- Со мной такое бывает… Но я ни за что не от­важусь на такие уроки! Я не смогу залезть в эту металлическую скорлупу с пропеллером…

- Страх тебя парализует, а ступор заставляет боять­ся. Я тебя уверяю, когда ты примешь решение научить­ся летать и запишешься на занятия в летной школе, твоя боязнь самолетов исчезнет, поверь мне!

- Если моя жизнь не прервется раньше… Я пола­гаю, что даже дрожь в коленках и усиленное серд­цебиение прикончат меня раньше, чем я поборю свой страх…

- Нет. Это лишь довод испуганной части тебя, что­бы не принимать решение.

- А если пройдет один страх, а на его месте по­явится новый?

- К сожалению, твой вопрос весьма оправдан. Осо­бенно часто так случается с невротиками, а все мы не­много невротики... По крайней мере, и ты, и я...

Страхи всегда появляются из-за конкретных собы­тий. Например, если в раннем детстве человек задыхал­ся, показывая, как его душит и угнетает чье-то отноше­ние или атмосфера, царящая в доме, то позднее, даже если его никто не будет обижать, у него могут случаться приступы астмы. Его организм научился выражать свое недовольство посредством бронхиальных спазмов.

Проще использовать какие-то старые привычки, чтобы выразить определенные ощущения, чем выду­мывать новые. Также проще ошибочно оценивать яв­ление, исходя из известных параметров, чем изменить свои предубеждения.

Многие путают безмятежность с депрессией. Ино­гда человек спокоен, но считает, будто он в ступоре. Люди, пребывающие в постоянной тревоге и тоске, отправившись в отпуск, расслабляются, и им начинает казаться, что они проводят всю свою остальную жизнь в депрессии. По возвращении они намереваются схо­дить к врачу, дабы тот прописал им что-нибудь «не­много бодрящее».

Другая крайность — те, кто страшится испытывать возбуждение, они путают его с душевным волнени­ем. Вместо того чтобы наслаждаться упоительными ощущениями, они направляются к шкафчику с лекар­ствами и пьют успокоительное... Я совсем не против успокоительных, но в подобных случаях я не считаю нужным использовать их, потому что одно дело — принять аспирин, когда у тебя болит голова, а дру­гое — глотать по три таблетки в день, на случай если она вдруг заболит...

Может, тебе кажется это забавным, но это очень пе­чально, человек, который так поступает, притормажи­вает процессы, важные для здоровья.

- Я понимаю людей, которые не выносят спо­койствия, возможно, потому, что считаю себя од­ним из них, но неспособность насладиться остро­той жизни беспокоит меня больше. Какой эффект оказывают успокоительные на людей, которые их принимают?

- Принимая по две-три таблетки в день на случай неожиданного волнения, я не даю эмоциональной потребности в реагировании перейти в возбуждение, а это нарушает мою способность к действиям, что негативно сказывается на здоровье. Когда меня спрашивают, мо­жет ли прием успокоительных привести к депрессии, я отвечаю, что нет, но это касается лишь прописанных врачом лекарств. Но если пить таблетки без разбору в течение длительного времени, можно получить де­прессию, в основе которой лежит пассивность.

- А как избавиться от страха смерти? Тут-то нельзя предстать перед лицом того, что тебя пугает…

- Во-первых, страх смерти — это самый наглядный пример того, как человек боится плода своего вообра­жения. Может показаться, будто страх смерти связан с неизвестностью, ведь никто оттуда не возвращался; но это не так. Мы боимся не самой смерти, а того, что мы о ней думаем. Поэтому вопрос: как превратить это в действие, предотвращающее страх?

- Такой страх есть у всех.

- Да, он архаичен. Но позволь ответить на твой во­прос. Если верно, что любой страх побеждается дей­ствием, то от такого страха, страха в чистом виде, тоже можно избавиться по тому же принципу.

Вот смотри. Единственное противоядие страху смерти — это действие, то есть жизнь. Все очевидно. Откуда берется страх смерти? Рождается из мыслей о том, что неожиданно все закончится, и мы не успеем выполнить задуманное. Исходя из этого, избавиться от страха смерти можно, прекратив размышлять о том, чего не произошло. Важно понять — надо действовать, и приниматься за дело!

Страх смерти близкого человека — что именно меня пугает? Наверное, то, что его не станет, не будет рядом со мной. Но почему? Наверное, потому, что я не все успел сделать для него, оставляя многое на потом.

Как хорошо было бы дать каждому близкому челове­ку то, чего он достоин, и таким образом отделаться от этого страха.

Разумеется, мы боимся думать, как невыносима станет жизнь без любимого. Несомненно, ощущение, которое испытывает человек, когда умирает тот, кого он любил, одно из самых ужасных, какие только мож­но себе представить. Ничего нет печальнее. И мы ду­маем о собственной смерти как о способе избежать такой боли. Мы так привыкли бояться огорчений, мы так привыкли пугаться боли, что иногда предпочита­ем думать о смерти, а не о страданиях. К сожалению, а может, и к счастью, жизнь каждого человека не бес­конечна, и поэтому рано или поздно все мы кого-то оставим или кто-то оставит нас. Нравится нам это или нет — я бы сказал, все же к счастью, — мы не вечны, от­веденное нам время ограниченно.

И это осознание собственной недолговечности отличает нас от всех других живых существ. Факт на­шей эфемерности — это факт, и нам надо научиться жить перед лицом этого факта, другой возможности нет.

- Звучит очень хорошо!

- Всякий раз когда ты испытываешь страх смерти, спрашивай себя, что еще из намеченного ты не совер­шил... Осознав это, лучше сразу же перестать терять время на болтовню с Букаем и сделать то, что все вре­мя откладывал... Это шутка, но в ней есть доля правды…

- Ты хочешь попрощаться?

- Да, на сегодня да.

- Один последний вопрос. Какие страхи самые распространенные?

- Мы боимся многого. Но страхи чаще всего ком­бинируются. Это хорошо объясняет известная писательница, автор книг по популярной психологии Сьюзен Джефферс.

В целом страхи можно разделить всего на три груп­пы. Это базовые врожденные страхи у каждого из нас.

- Например, боязнь, что на нас нападут…

- Реакция на нападение или внешнюю опасность первична, но это испуг, а не обязательно страх, пом­нишь? По сути, нападение вызывает инстинктивную реакцию, о которой мы говорили с самого начала. Мы реагируем подобным образом, поскольку про­изошли от одноклеточных организмов. Итак, страх нападения — это не реакция на внешнюю опасность, это более сложное ощущение: боязнь события, кото­рое еще не произошло. Но это не базовый страх. Дру­гие идеи?

- Смерть, как мы уже говорили.

- Страх смерти в некоторой степени присутствует у всех нас. Он универсален, а не только твой личный. Кроме того, потом мы увидим, что это сочетание не­скольких страхов.