Глава III

Как в естестве своем самое совершенное и самое сложное строение есть строение человека, так и в искусстве фигура человека есть в равной мере самое совершенное и самое сложное из всего остального.

Теперь, оставя в стороне предметы небесные, кои никак до нашего искусства не касаются, ежели только в самой малости, скажу, что из всех естественных строений самое сложное есть строение животных, а из последних — разумного существа. Сложность сия — в количестве и каче­стве тех частей, кои составляют его фигуру,— оное своевременно станет более явственным. А в искусственных построениях, где существуют свои законы, самое сложное есть искусство рисунка и прежде всего — правильное построение человеческой фигуры. А ежели бы я допустил (поелику не дблжно опровергать себя самого), что природа не имеет более сложного строения, чем разумное существо или, иначе, человек, и в равной мере допустил бы (как по логике и выходит), что искусство должно подражать природе,— из этого с необходимостью следовало бы, что искусство (в сем подражании) не имеет более сложного правильного построения, чем человеческая фигура, а все остальные построения гораздо менее причудливы и сложны. Посему фигура человека из естественных предметов требует самых строгих закономерностей в своем строении, и также в искусственных предметах фигура и образ человека из всех других построений более всего требует одаренности, знания, труда и усердия. Одним словом, все прочие фигуры гораздо менее искусны, менее совершенны и сложны, когда они менее напоминают собой сего человека и фигуру его, и, напротив, чем ближе их сходство с человеком, тем более несут они в себе сложностей и хитросплетений. <...>

О том, что способ работы в искусстве рисования невозможно определить, как некие того хотят, твердым количественным измерением.

И нельзя просто копировать фигуру человека, но надобен иной естественный или искусственный способ, дабы фигура выглядела совершенной.

Ранее доказывал я, что порядок есть истинное свойство всех совершен­ных пропорций, а также первопричина их пропорций; рассуждал, как порядок сей обнаруживается в небесных, естественных и искусственных строениях; изучал то, что есть просто, сложно и невозможно в сих строениях; говорил, что красота рождается из тех причин, коим назначе­ны служить человеческие органы, и что грация зависит от внутренней телесной красоты, и что для познания совершенных и несовершенных частей человеческого тела надобен анатомический подход. Наконец, убедившись, как порядок превращается в пропорцию, покажу я в целом, что тот же пропорциональный порядок имеет в равной мере влияние на все прочие строения, подвластные нашим искусствам, и сие не только подтвердит наши намерения, но и откроет перед другими способы, коих должно им держаться в копировании или изображении каждого из названных предметов.

Нет ни малейшего сомнения, что в искусстве рисования, как то в живописи, ваянии и зодчестве, все видимые предметы возможно изобра­зить, а то и вовсе скопировать; и не только тела небесные и естественные, но искусственные, где надобно изобразить сам способ создания; более того, возможно создать новые построения и предметы, кои иной раз покажутся извлеченными из того же искусства: как видения, в коих можно узреть вещи не целиком скопированные с натуры, но столь отменно составленные частью из тех, а частью из этих естественных предметов, что сами по себе представляют совершенно новый предмет. Таковые видения (химеры) являют собой общность, в коей различаются всяческие виды гротеска, листьев, узоров различной отделки, существу­ющих в архитектуре, и бесчисленное множество других вещей, коими располагает искусство и кои не являют собой вещи, взятой целиком из природы, но в частях своих очень правдиво ту или иную естественную вещь представляют. И все же надобно знать, что хотя сия метода подражания используется в иных искусствах, однако нигде не принесла она столь пользы, изящества и украшательства, как в созданиях архитек­туры. Полнейшее спокойствие внушают нам прекрасные города и замки, кои для общего блага зодчеством созданы и опоясаны крепостными стенами; а особо красивейшие дома, дворцы, храмы и прочие постройки, кои мы видим вокруг. Может ли кто отрицать, что все прочие вещи, искусством созданные, не суть низшие по сравнению с сими творениями? И даже уверен я, что от зодчества, как от первоисточника, взяли начала в большинстве своем все искусства. Искусство рисования ценится, следова-

тельно, не только потому, что над всеми прочими есть наиискуснейшее и наиблагороднейшее, но также потому, что влияние его более всех прочих искусств устойчиво и постоянно. А помимо того, сии творения предназна­чались знаменитыми мастерами для украшения и увековеченья выдающих­ся событий, но не для необходимости насущной, коя обыкновенно весьма умаляет благородство цели.

Сие творчество, то есть рисунок, по природе вбирает в себя три благороднейших искусства—зодчество, ваяние и живопись,— каждое из коих, как таковое, есть лишь вид рисования, ибо средствами рисунка служит своему собственному назначению. И возможно заниматься одним из них вне связи с другими, однако совершенства достичь нельзя, ибо значительно успешнее и с большим мастерством сумеет человек вопло­тить одно в целом, ежели имеет он частично способности к другому. Все они искусно дополняют друг друга: зодчество необходимо в живописи, живопись—в зодчестве, а ваяние — в живописи. И хоть живопись не надобна для ваяния, а ваяние для зодчества, однако же не значит сие, что не могут они быть друг другу полезны. А посему нелегко, по всей вероятности, определить, каковое из трех является самым благородным. После того как кто-либо пожелает заняться одним, поневоле дблжно будет ему пользоваться двумя другими. И хотя меж ними есть всяческие различия, сие ничего не значит, ибо цель у них общая: скажем, цель живописи и ваяния изображать все видимые предметы, и не дблжно ставить одно выше другого потому лишь, что способы изображения разные. Правда и то, что зодчество, поелику оно есть творение по своей воле, но не просто подражание, каковым являются упомянутые, оно должно, по видимости, считаться более искусным и совершенным; однако ж ныне и зодчество ограничено столькими правилами, руководствами и мерками, что это делает его воплощение весьма нехитрым. Древние основатели стольких достойных орденов своими украшениями и усовер­шенствованиями были, можно сказать, мужи величайшего разума и таланта, и благодаря сим творцам архитектура была тогда благородней­шим и искуснейшим деянием. Но в наши времена каждый, кто способен провести две линии, может стать архитектором, соблюдая вышеупомяну­тые правила. В ваянии же и живописи никогда не выводились правила, кои могли бы облегчить изображение; и прежде всего применительно к человеческой фигуре, в чьем строении видим столько сложностей.

Надо заметить, что и древнейшие и нынешние с большим тщанием писали о теле человеческом, однако ж на практике не может сие ни к чему послужить, ибо они хотели посредством применения определенных количественных мерок вывести свои правила, но мерки нельзя приспосо­бить к человеческому телу—ведь человек с головы до ног находится в движении и не имеет устойчивых пропорций. Я уже говорил в главе, посвященной красоте, что в детстве и отрочестве человек растет постепенно и пропорционально вплоть до юности, а к старости, когда в членах уже нет твердости, уменьшается быстрей, чем нам хотелось бы. Следовательно, детство имеет свои пропорции, не свойственные отроче­ству, а отрочество—свои, не подходящие для юности,— и так от одной ступени к другой. Из-за таковой переменчивости нельзя определить и установить точные и устойчивые количественные мерки. Однако если данная мерка может полностью подойти к одному из сих возрастов, то предположительно каждому возрасту человека можно придать свою особую мерку. Но очевидно, что ни с точностью, ни даже приближенно, использовать ее нельзя, ибо сие придало бы всем частям тела заданные размеры, как по отдельности, так и в целом. Заметим, что все части тела различаются по длине, а в движении и по толщине, и сие каждый способен увидеть самостоятельно (ведь при необходимости мы в том или ином отношении пользуемся человеческим телом), а из-за этих различий не может нам, стало быть, пригодиться сия обобщенная мерка, поелику она ставит количественные преграды. И еще более спорно то, что для отдельной части можно вывести соответствующую мерку, ибо каждый предмет, подвергающийся измерению, должен иметь в себе либо точку, либо линию, чего ни одна часть человеческого тела отчетливо не проявляет. Ежели, к примеру, необходимо измерить руку, а в руке — кисть, а в кисти—пальцы, так как же определить безошибочно окончание одной части и начало другой, как правильно найти точку отсчета? Весьма очевидно, что сего скорее можно достичь наложением, чем измерением. А следовательно, по этому способу нельзя строить совершенную фигуру, но ежели мы с вычисленными мерками рассмотрим почленно сии искусней­шие пропорции человеческой фигуры, то сможем их в совершенстве измерить, как указано выше. В зодчестве посредством измерений легко вывести правила и различные закономерности, ибо его творения состоят из точек и линий, к коим очень просто подступиться с мерками, а вот к живописи и ваянию, не получив таковых точных измерений, и по сей день нельзя приложить правило, от коего можно было бы отталкиваться.

Но закономерность, каковую я пытаюсь вывести, дабы в дальнейшем на ней основываться, с очевидностью откроет размеры, содержащиеся во всех пропорциональных частях тела, и закономерность сия будет исходить из качества. Познание сей закономерности можно будет прекрасно применять ко всем возрастам, равно как и ко всем позициям, расположе­ниям и жестам при совершенном изображении человеческой фигуры. А ежели кто, сему возражая, скажет: «Покуда два эти искусства воспроиз­водят естество, изображая или даже копируя его явления, к примеру человека, не довольно ли, глядя на него, держа перед собою, воспроизве­сти в том виде, в каковом природа создала его? А коли этого довольно, к чему же все прочие закономерности?» А я ответил бы тому, что природа по многим причинам почти никогда не отражает строения предмета—и менее всего человека (об этом упоминал я во второй главе моей книги) — во всем его совершенстве или по крайней мере так, чтобы в нем было более прекрасного, нежели уродливого. Вряд ли возможно увидеть всю красоту, свойственную человеческому телу, воплощенной в одном человеке; одну часть мы берем у одного, другую — у другого, и посему можно сказать, что полное совершенство воплощено сразу во многих людях. И вот, желая изобразить естественную человеческую фигуру, не имея возможности найти совершенство в одном человеке и намереваясь искусственно воссоздать человека, вместившего в себе всю красоту, пытаемся мы передать в строении человеческой фигуры красоту эту, присущую сразу многим. Искусству позволено то, к чему природа только стремится,— именно изобразить строение фигуры во всем совершенстве; цель сего искусства—сделать человека воплощением красоты. И над этим оно трудится, избегая несовершенства и стремясь к совершенству.

Сию истину познал более, всех Микеланьоло, но бесчисленное множе­ство других пытались достигнуть ее в искусстве, иными словами, пытались (простите за дерзость) помочь природе посредством многих людей, в каждом из которых обнаруживались прекрасные черты. Взяв от одного одно и другое от другого, слагали они фигуру по возможности совершенную. Сей путь и способ работы сопряжен с многими трудностя­ми и весьма изнурителен; здесь многие используют фигуры, созданные другими, древними либо нынешними, и постоянным переделыванием той либо иной детали вырабатывают собственную манеру. Но Микеланьоло, доведший до наивысшего совершенства свои творения, с полным правом считал сей путь неверным и незаконным. Он знал, что хоть и с легкостью можно составить вместе различные прекрасные части, но произвести одно прекрасное творение, изображая и копируя одновременно многих людей, невозможно, ибо пропорции сих людей меж собой не совпадают. Убедясь, что красота человека возрастает к юности, он понял следующее: необходимо, чтоб люди, с коих отдельные части скопированы, были одного возраста. А сие столь трудно, что кажется недостижимым. Вот таковыми доводами следует ответить на вышесказанные возражения. Но можно еще и развить наше опровержение, а именно: разные люди одного возраста не обладают красотой в равном количестве, и, даже если на первый взгляд нам видится обратное, составив их вместе, непременно выявим какое-либо несогласие. И вот из-за трудностей либо недостижимо­сти сей цели Микеланьоло, по-видимому, обратился к закономерности, кою я посредством тщательно изученной анатомии выдвигаю. Известно из книг, что сей Микеланьоло на протяжении двенадцати лет усердно занимался анатомией, и, думаю, отталкиваясь и опираясь на нее, обрел он ту методу, о которой я уже упоминал, и с ее помощью добился совершенных пропорций в своих фигурах. И ежели кто вознамерится меня опровергнуть, буду утверждать сию закономерность, ссылаясь на его методу, что позволила ему воплотить сии прекрасные пропорции и выявить свои гениальные способности вкупе со всей красотой, коя в его творениях заключена. И посему мало меня беспокоят возражения других, без доказательств эти возражения вряд ли достигнут своей цели.

О том, что пропорции могут присутствовать во всех неодушевленных телах

В немногих предметах, кои случилось мне здесь рассматривать, не должно быть, по моему разумению, ничего излишнего, ибо все это есть вещи важные, прямо касающиеся моего прожекта и намерений. Теперь же, возвращаясь к вопросу вообще о пропорциях предметов, кои можно изображать или даже копировать, скажу прежде всего, что копировать для меня значит создавать один предмет, неотличимый от другого. А изображать предмет, по моему понятию, означает не только создавать его таким, каким мы его видим, но представлять его во всем совершенстве, будь он даже далек от оного. Посему слово «изображение» для меня есть не что иное, как способ избежать в труде своем несовершенств и, напротив, стремиться к совершенству, а копировать — означает полностью подчиняться предметам в их видимом обличье.

Все предметы, способные быть изображенными или скопированными, должны быть телами видимыми, дабы человек, созерцая их глазами, мог изобразить или же скопировать их в рисунке. Итак, все видимые тела, по нашему разумению, возможно изобразить или скопировать. Сии тела мы подразделим на три вида: первыми будут небесные тела, включающие в себя два земных элемента; вторыми будут тела, созданные природой из четырех элементов; и третьими — тела, взятые в естестве своем и преображенные искусством. И в сих трех видах заключены как правиль­ные, так и стихийные пропорции. Небесные тела по видимости и по вероятности являются идеально пропорциональными. Тела, созданные природой, могут иметь правильные пропорции, но иной раз и стихийные. Тела, кои искусство преобразует из естества, могут также обладать правильными и неправильными пропорциями.

Видимые небесные тела вкупе с двумя элементами, кои есть земля и вода, можно копировать прямо так, как мы их видим. И здесь не надобен особый способ изображения, ибо, как было доказано, нельзя создать их более совершенными, чем они есть. Видимые тела, созданные природой, разделим в свою очередь на два сорта—неодушевленные и одушевленные тела. А одушевленные разделим равным образом на три группы: вегета­тивные, чувствующие и разумные. И добавим, что все сии тела могут иметь в строении своем правильную и стихийную пропорциональность.

Рассуждая о пропорциях мертвых или неодушевленных тел, разграни­чим их также на два вида: тела твердые и тела прозрачные, либо транспарентные. Поговорим сперва о твердых, куда подпадают все виды минералов и камней, кои непрозрачны, равно как и все трупы, вернее, кости скелетов, а также все предметы, находящиеся на земной поверхно­сти без роста и увеличения. По конфигурации и составу своему сии тела могут быть пропорциональны либо непропорциональны. Что до конфигу­рации, то здесь, кроме трупов и случайных соединений, ни одно неодушевленное тело не может само по себе обладать законченной

пропорцией. Тут надобно заметить, что я, хоть и пользуюсь понятием «пропорции» в том смысле, где другие, возможно, употребили б слово «соответствие», однако подразумеваю именно это значение. Пропорции всех камней иной раз бывают различны, однако не в этом состоит их несовершенство. Что касается состава камней, каковые находим в пещерах или рудниках, то в нем содержатся более или менее правильные пропорции, что учитывается при строительстве. Таковые строения могут быть правильными или неправильными, ибо имеют естественный состав, подобно трупам и костным скелетам. Необходимо, чтобы пропорции скелетов или по меньшей мере человеческих скелетов подробно изучались в целом и в частностях, как сие показано в специальной книге о костях. На том закончим о пропорциональной конфигурации.

Что же до пропорций по составу вещества, то тут бывают как совершенные, так и несовершенные. Несовершенные соединения возника­ют из воздуха; совершенные есть все остальные, состоящие из веще­ства—твердого или мягкого, белого либо черного, либо какого другого цвета. Каждый камень помимо прочего обладает двумя качествами — цветом и твердостью; к примеру, чтоб составить мрамор, необходимо сделать камень твердый и белый. В сих строениях наглядно видны правильные и порой неправильные пропорции. Посему, когда видим кусок мрамора совершенно твердый и светлый, мы называем его строение пропорциональным, ибо соответствует он своему назначению — быть белым и твердым. Напротив, увидя кусок мрамора не слишком белый и, к примеру, не очень твердый, говорим, что сие соединение не имеет совершенных пропорций. Пропорции в цвете и прочности твердых тел во всех породах камней имеют наивысший образец, а именно: для белых камней — белый мрамор, для красных — порфир, для черных — колчедан, для зеленых — змеевик. Подобная закономерность постепенно выявится и для камней других цветов и прочностей.

Главное назначение всех камней есть именно прочность и окраска; они должны быть прочны, дабы быть долговечными, и окрашены, дабы отличаться друг от друга. От сих качеств исходит и видимая красота камней. И несомненно, чем более блестящ и ярок камень, тем более прекрасен он в своем роде; а ежели прочность и окраска являются назначением камня, то тем лучше он служит своему назначению, чем он прочнее и ярче. Отсюда заключаем, что совершенная красота твердых неодушевленных тел, равно как и всех прочих, состоит в их полнейшем соответствии своему назначению.

Несовершенные соединения, кои порождены из воздуха и кои можно причислить к твердым телам, есть снег, иней, облака и туманы. Снег и иней, по всей вероятности, являются пропорциональными соединениями, ибо заключают в себе одно качество — белый цвет. Облака и туманы есть пар, что должен оборотиться водой, в особенности же облака, ибо для данной цели они и назначены. Посему их строение может быть пропорци­ональным или непропорциональным, а следовательно, они либо соответ­ствуют, либо не соответствуют своему назначению. Итак (поелику они совершенны либо несовершенны), их можно копировать с видимого обличья, что будет обосновано в наших дальнейших рассуждениях.

О пропорциях неодушевленных тел, кои названы были нетвердыми, но прозрачными или даже транспарентными, скажем, что они есть соедине­ния совершенные либо несовершенные. Из совершенных (начнем сперва с них) возьмем, к примеру, камни, как сие было сделано с твердыми телами. Существуют прозрачные камни, иначе говоря, обладающие тем каче­ством, коего в твердых камнях нет, ибо вместо прочности и окраски сии камни имеют чистоту и прозрачность. Названные качества по тем же самым причинам, что и у твердых камней, определяют их красоту, поелику соответствуют их назначению.

Остается упомянуть лишь о несовершенных соединениях в разряде прозрачных тел, коими являются град, молния, комета, радуга, дождь, роса и им подобные. Сии соединения порождены из пропорциональных паров, ибо всегда являют собой одинаковое количество своей субстанции. Посему их с легкостью можно копировать.

Позволительно утверждать, что все минералы, все виды окрашенной глины, а также прочие тела, как твердые, так и прозрачные, обладают подлинной красотой, когда совершенно соответствуют своему назначе­нию. И ежели иной раз тело не кажется глазам нашим истинно прекрасным, хоть и соответствует своему назначению, дблжно знать, что в своем разряде оно прекрасно и позднее мы в сем непременно убедимся. Поелику нашему взору не всякая красота представляется пропорциональ­ной.