Глава 11

О том, что поэты ищут уединения из любви к раздумьям

Наши враги кричат, как я уже говорил, будто поэты живут в деревнях, в лесах и на горах потому, что не удались городским обхождением и нравами... О, человеческая низость! Подстегиваемые злобой, они не замечают, что когда хотят объяснить истину ложным выводом, то становятся лжецами! Да, не только признаю поэтов обитателями сел, лесов и гор, но первый и сам сказал бы об этом (да кажется, уже и говорил!); только причина здесь, конечно, не та, которую приводят мои высокомерные противники, то есть что поэты не знают обхождения,— нет, они его знают, как об этом ясно свидетельствуют их творения. Если им не хотите верить, разверните писания древних, перечтите анналы философов; там-то уж сразу найдете, что поэты располагали, когда хотели, дружбой и общением государей и знати, а низким и никчемным людям такое совершенно недоступно. Для подтверждения этой истины нет недостатка в примерах. Я мог бы тут при желании вспомнить поэта Еврипида, друга македонского царя Архелая; Энния из Брундизия, домочадца Сципионов; Вергилия, близкого друга цезаря Октавиана. Если не нравятся древние свидетельства, можно много найти и новых. Наш Данте был связан большой дружбой с Фридрихом Арагонским, королем Сицилии, и с Каном делла Скала, великолепным государем Вероны. Дальше, мы знаем, да и почти всему свету известно, что Франческо Петрарка был, а с ныне живущими остается, близок и любезен императору Карлу, королю франков Иоанну, королю Иерусалима и Сицилии Роберту и многим высшим священным лицам.

Если неведомо клеветникам, поэты потому всегда живут и жили в уединении, что ни на жадном рынке, ни в судах, ни среди увеселений, ни в дворцах или на площадях, ни в собраниях и общественных местах, ни среди шума городской толпы, ни в окружении женщин нельзя предаваться раздумьям, а без почти непрестанных раздумий нельзя ни замыслить поэтического творения, ни исполнить замысла. Да что! Вряд ли вышли бы вы со своей ложью, если бы хорошенько прочли, чтб пишет Гораций к Флору. Со своим обыкновенным изяществом перечислив некоторые из неудобств города, он говорит в форме вопроса:

«Думаешь, в Риме стихи я мог бы еще писать среди стольких хлопот и волнений?» —

имея в виду, что никак бы не мог. Не успокоившись на этом и описав другие помехи, постоянно возникающие среди большой толпы, он говорит как бы в обиде:

«Вот и иди себе, сочиняй певучие строфы!» — подразумевая, что не сможешь, и только задавая новый вопрос:

«Хочешь, чтобы среди ночной и дневной суматохи пел я и шел по крутой тропинке вещих поэтов?»

А немного ниже гневно прибавляет:

«Так снизойду ли я средь потока вещей, среди крика и шума столицы с лирой слова сочетать, подбирая к значениям звуки?»⁵³

Без долгих разговоров отсюда совершенно ясно, зачем поэты ищут пустынных мест и живут в лесах. Павел-отшельник, Антоний, Макарий, Арсений и еще многие достойнейшие и святые мужи сделали то же, читаем мы, не от незнания приличий, а чтобы с более свободной душой служить богу.

Да и не так уж презренна жизнь в пустыне, как кажется моим противникам; ведь там нет ничего ложного, ничего поддельного, ничего губительного для ума, потому что все произведения природы просты.

Здесь тянутся к небу бук и другие деревья, густой листвой дающие прохладную тень; здесь земля покрыта зелеными травами и тысячью разных цветов; прозрачные источники и серебристые ручейки со звонким журчанием текут здесь из щедрой груди гор; здесь поют пестрые птицы и шелестит трава под легким ветром, резвятся малые звери; здесь табуны и стада, здесь пастушеское жилище, лачуга, не знающая господских забот; здесь все наполнено покоем и тишиной. Сладко насыщая зрение и слух, природа уединенных мест не только радует душу, но сосредоточивает в себе дух, возвращает силы утомленному уму и пробуждает в нем стремление к возвышенным раздумьям и жажду творить, к чему с чудной властью влечет и мирное общество книг и звонкие хороводы прекрасных муз. Если хорошенько взвесить все это, то какой преданный своим занятиям человек не предпочтет уединение городской суете?

Нет, конечно, не преступная любовь поэтов к уединению, даже если она действительно преступна, подсказала негодным людям их упреки, а их же собственный ум, зараженный злым честолюбием; они ненавидят поэтов за непохожесть. В обычае людей порочных нравов всего больше желать, чтобы другие были им подобны, тогда им легче скрыть или оправдать собственные грехи. Пусть они лучше краснеют и молчат, если поэты поступают не как они! Разумеется же, человеку возвышенного духа кажется отвратительным и гадким уродовать искусственной бледностью лицо и медленным шагом обходить улицы города; им гадко и чуждо грязным и противоестественным лицемерием покупать уважение и славу у бездельной толпы и делаться предметом восхищения невежд; им чуждо и ненавистно не только выпрашивать должности, но и желать их, обивать пороги властителей или ходить в льстецах у какого-нибудь вельможи, золотом покупать священнический сан, чтобы вольнее потом потакать брюху и предаваться праздной лени, прельщать вдовушек, чтобы выма­нить доставшееся им и потом добиваться деньгами, чего не могли добиться заслугами. Им от души ненавистно и отвратительно, когда ради денег до небес превозносят ростовщиков и раздают им места, смотря по количе­ству поднесенных подарков. Нет, осыпаемые оскорблениями, довольству­ясь скудной пищей и кратким сном, поэты пишут и творят в непрестанном раздумье и добродетельном упражнении сил души, стржая себе славу на века. Вот уж действительно достойная презрения порода людей, вот уж поистине подозрительная любовь к уединению!..

Впрочем, что доказывать на словах? Я и еще много бы сказал, если бы дивная чистота, высокая добродетель, если бы достохвальная жизнь знаменитых поэтов не были сами себе гораздо более крепкой защитой.