Глава X Каковы качества влюбленных, происходящие от отца Эрота

Таковы следствия бедности—матери Эрота; следствия же богатства— его отца—противоположны. А что им противоположно, поймет из вышесказанного всякий разумный человек. Выше мы описали [Эрота] как простого, беззаботного, низкого и безоружного. Теперь приведем проти­воположные качества. Ведь говорят о нем, что он горяч, ловок, что он охотник и выдумщик, ловец, хитер, мужествен и смел, страстен, красно­речив и к тому же философ и великий софист. Тот же Эрот, который в иных занятиях делает влюбленного небрежным и неискусным, в делах любви придает ему ловкость и пыл, заставляя удивительными способами добиваться милости любимого—то опутывая его хитростью, то завлекая лестью, то смягчая красноречием, то привлекая пением. То же безумие, которое делает его нежным в лести, то же, говорю я, безумие снабжает его оружием: жестокостью к врагам любимого, уверенностью и непобеди­мой силой в защите его.

Как мы уже сказали, любовь ведет начало от зрения. Зрение — среднее между осязанием и умом, отчего душа влюбленного постоянно влечется в противоположные стороны и мечется то вверх, то вниз. То возникает в ней страстное желание объятий, то целомудренное стремление к небесной красоте, и то одно, то другое одолевает и ведет. Последнее побеждает у тех, кто получил благородное воспитание и исполнен силы разума, первое же чаще у других. Те, что опускаются до телесной мерзости, справедливо считаются сухими, нагими, низкими, беззащитными и малодушными. Они сухи, потому что всегда распалены и никогда не насыщаются. Наги, потому что, будучи смелыми, они подвержены всем опасностям и, будучи бесстыднейшими и невоспитанными, живут в бесчестии. Низки, потому что не думают ни о чем высоком и великолепном. Беззащитны, потому что поддаются позорной страсти. Малодушны, потому что из-за своей глупости не ведают, куда влечет их любовь, и, не достигая цели, останавливаются на пути. Другие же подвержены противоположным страстям, ибо, питаясь более основательными благами души, они полнее насыщаются, спокойнее любят и соблюдают целомудрие. Они пренебрега­ют ненадежной красотой тела и поднимаются выше; и как бы вооружен­ные, они гонят от себя суетные плотские желания и подчиняют чувства рассудку. Они, будучи искуснее и благоразумнее всех, придерживаются правильной философии и, с мудрой постепенностью созерцая формы тел, видя в них лишь следы и запахи [иной, высшей красоты], проницательно раскрывают в них священную красоту души и богов и таким образом, благоразумно преследуя добычу, счастливо достигают того, к чему страстно стремятся.

Разумеется, эта способность любви происходит от богатства отца Эрота, ибо этот луч красоты, который есть сразу и богатство и отец любви, обладает силой отражаться там, откуда он исходит, и увлекать любящего с собой. Исходит же он изначально от бога, проникает, как сквозь прозрачную материю, через ангела и душу, и затем с легкостью нисходит от души в готовое принять его тело, и из этого юного [в итал. тексте: прекрасного] тела сияет, пользуясь глазами, этими прозрачнейши­ми окнами души. Далее он летит по воздуху и, проникая в глаза более зрелого мужа, он пронзает его душу, возжигает в нем страстное желание и ведет эту раненую душу и пылающую страсть туда, где ждет его исцеление и охлаждение—туда, откуда сам он вышел, то есть постепенно сперва в тело любимого, потом к душе, потом к ангелу, наконец—к богу, первоисточнику этого сияния. Такова полезная охота, такова счастливая ловля влюбленных. Именно ее приписывал Сократу один из его друзей в «Протагоре» Платона⁸⁷ Откуда идешь ты, Сократ,— спросил он,— я полагаю, что ты возвращаешься с той охоты, к которой влечет тебя благородная красота Алкивиада.

Кроме того, [Диотима] называет Эрота софистом и магом. Платон в диалоге «Софист»⁸⁸ называет этим именем хитрого и тщеславного спорщи­ка, который ловкими хитросплетениями выдает нам ложь за истину и заставляет своих собеседников противоречить самим себе. И любящие и любимые порой испытывают то же самое. Влюбленные, ослепленные туманом любви, часто ложь принимают за правду, считая возлюбленных своих красивее, умнее и лучше, чем они есть на самом деле. Сила любви заставляет их противоречить самим себе. Рассудок ведь советует одно, а страсть следует иному. Они меняют свое мнение по воле любимого и, чтобы доставить удовольствие другому, вредят самим себе. Часто красав­цы попадают в сети из-за хитрости любовников и из неприступных становятся покладистыми.

Но почему мы считаем Эрота магом? Потому что вся сила магии заключена в любви. Ведь дело магии—влечение одной вещи к другой в силе естественного сродства. Части этого мира, как члены животного, завися от одного творца, соединены друг с другом общностью единой природы. Поэтому, подобно тому как в нас мозг, легкие, сердце, печень и другие органы каждый что-то извлекают из себя и при болезни одного содействуют и взаимно помогают друг другу, так и члены этого огромного животного, то есть наподобие его сочлененные тела мира, поочередно заимствуют или уступают друг другу свою природу. Из общего сродства зарождается общая любовь, из любви—общее влечение. Оно и есть истинно магическое влечение. Так огонь увлекается ввысь вогнутой сферой Луны благодаря согласию их природы; воздух—вогнутостью сферы огня; земля увлекается вниз центром мира, и к своему [естествен­ному] месту влечется вода. Так и магнит притягивает к себе железо, янтарь—солому, сера—огонь; Солнце обращает к себе цветы и листья, Луна—воды, Марс приводит обычно в движение ветры, и разные травы влекут к себе различные виды животных. И в делах человеческих тоже «каждого влечет к себе свое наслаждение»⁸⁹.

Стало быть, магические действия суть деяния природы, а искусство— лишь орудие. Действительно, ведь искусство там, где недостаточно естественного сродства, в подобающее время дополняет [природу] с помощью паров, чисел, фигур и качеств. Так в земледелии урожай производит природа, а искусство его приготовляет [в итал. тексте: искусство помогает природе]. Древние приписывали это искусство демо­нам, так как они знают, каково сродство природных вещей, что к чему подходит и как устанавливается, если его не хватает, согласие вещей. Говорят, что некоторые [из древних] водили дружбу с демонами благодаря сходству их природы, как Зороастр и Сократ, или пользовались их любовью благодаря поклонению им, как Аполлоний Тианский и Порфи- рий. Рассказывают, что поэтому они получали наяву от демонов знаме­ния, чудеса и слышали их голоса, либо во сне—слышали от них прорицания или имели видения. По-видимому, они из-за дружбы с демонами становились магами, поскольку демоны—маги, познавшие дружбу вещей. Да и сама природа именуется ведуньей благодаря суще­ствующей в ней взаимной любви.

И разве не очаровывает нас красивый человек нежными очами? И влюбленные привлекают и располагают в свою пользу любимых силою красноречия и звучностью песен как каким-то колдовством. Кроме того, умилостивляют и пленяют поклонением и подарками как бы с помощью приворотного зелья. Вот почему несомненно, что и Эрот—маг, коли вся сила магии заключена в любви, а сама любовь добивается своего с помощью чар, колдовства и как бы приворотных зелий.

«Он не вполне смертен и не бессмертен» — «не смертен», потому что нам постоянно присущи два Эрота, два, как мы называем их, демона. «Не бессмертен», потому что три средних Эрота постоянно меняются, то вырастают, то убывают. Кроме того, человеческому стремлению с самого начала жизни прирожден некий жар, который не позволяет душе успокоиться и всегда побуждает его предаваться чему-то со страстью. Склонности людей различны, и не все преданы одной страсти. Вот почему эта постоянная любовная страсть, которая и есть естественная любовь, одних побуждает к ученым занятиям, других к музыке или живописи, третьих к чистоте нравов или к религиозной жизни, иных к погоне за почестями, некоторых к накоплению богатств, а большую часть к наслаждениям еды или плотской любви, других—к чему иному, да и одного и того же человека—к разным вещам в разном возрасте. Итак, один и тот же душевный жар называют и смертным и бессмертным. Он бессмертен, потому что никогда не гаснет, и скорее переменит предмет, чем исчезнет. Он смертен, ибо не всегда стремится к одному предмету, но то ли по изменчивости природы, то ли от возникающего от постоянного употребления пресыщения ищет все новых наслаждений и, иссякнув в одном предмете, вновь оживает в другом. И потому еще его называют бессмертным, что вызвавшее однажды любовь лицо постоянно любимо. Пока оно неизменно у одного и того же человека, оно вызывает любовь к нему. Если же покинет его, то не будет уже у него того лица, которое ты прежде любил. И ты не будешь пылать любовью к новому лицу, поскольку ты раньше его не любил, а напротив, сохранишь любовь к прежнему лицу. Только то, что ты раньше наблюдал в другом, ты созерцаешь теперь в себе самом, навсегда закрепленное в твоей памяти, и ты любишь это лицо, и всякий раз, как оно предстает твоему умственному взору, оно сжигает тебя любовью. Поэтому всякий раз, когда мы встречаем некогда дорогого нам человека, мы волнуемся, сердце наше бьется и трепещет, у нас размягчается печень, мы часто моргаем, и лицо наше при виде его несколько раз меняет свой цвет. Ибо его присутствие возвышает к очам души укрытый в памяти образ и как бы раздувает замерзший под пеплом огонь. Вот почему называют Эрота бессмертным. Но вместе с тем он считается смертным, ибо хотя и сохраняется всегда запечатленный в памяти образ, не всегда он ясно открывается умственно­му взору. Вот почему благожелательность попеременно пылает и разгора­ется вновь.

Кроме того, и человеческая и животная любовь не могут существовать без гнева. Кто не разгневается на того, кто похитил его душу. Как милее всего свобода, так тягостнее всего рабство. Вот почему прекрасный человек вызывает у тебя одновременно ненависть и любовь. Ты ненави­дишь его как вора и убийцу, и понуждаем любить его и любоваться им как зеркалом, отражающим сияние небес. Что делать тебе, несчастный! Ты не знаешь, погибшая душа, увы, ты не знаешь, куда деться. Ты не хочешь быть в обществе со своим убийцей и не можешь жить без этого блаженного созерцания. Ты не можешь быть с тем, кто губит и убивает тебя, и не можешь жить без того, кто удивительной привлекательностью своей похитил тебя у тебя самого, захватил тебя целиком. Ты стремишься бежать того, кто сжигает тебя своим пламенем, и хочешь остаться с ним, чтобы, оказавшись близ овладевшего тобою, быть ближе и к самому себе. Несчастный, ты самого себя ищешь вне себя и устремляешься к похитителю, чтобы когда-нибудь освободить из плена себя самого. Безумец, ты не хочешь любить, ибо страшишься смерти, и не хочешь не любить, полагая, что любовью ты служишь небесному образу. Вот отчего и случается, что попеременно в отдельные, я бы сказал, мгновения то угасает, то оживает любовь.

Подобным же образом Диотима располагает Эрота между мудростью и невежеством. Эрот ведь стремится к тому, что прекрасно. Прекраснее же всего мудрость. Стало быть, он страстно стремится к мудрости. А кто желает мудрости, тот, очевидно, не обладает ею вполне: кто станет требовать того, что у него есть? Но он и не вполне лишен [мудрости]. Он мудр хотя бы в одном: в том, что признает свое невежество. Тот же, кто не знает о своем невежестве, тот не имеет понятия ни о самих вещах, ни о своем незнании и не стремится к науке, поскольку не знает, что он в ней несведущ. Любовь же к мудрости, поскольку отчасти лишена мудрости, отчасти же мудра, располагается между мудростью и невежеством.

Такова, говорит Диотима, природа Эрота. Природа же самого прекрас­ного, то есть высшей красоты, состоит в том, что оно приятно, совершенно и блаженно. Оно приятно, поскольку некоей своей сладостно­стью привлекает к себе всеобщее желание. Совершенно, поскольку привлеченные им существа озаряет своими лучами и придает им совершенство. Блаженно, поскольку озаренные им вещи исполняет благами вечными.