6.6. О границах философии

Философия любой эпохи есть, по Гегелю, ее самосознание. Индивидуум философствует – и аккумулирует в этом процессе разнообразный духовный опыт своих современников, говорит и делает явным то, что «носится в воздухе» его времени, что заставляет двигаться общественную мысль в определенном направлении или же, напротив, определяет ее хаотичность, разбросанность и бессилие. Философ, иными словами, вслушивается в ход времени, но озвучивает в своем учении не все подряд, не произвольные и случайные модуляции, а ведущую и существенную компоненту и, следовательно, претендует на то, чтобы говорить от лица самой Вечности. Если отбросить случаи простой популяризации философских течений, когда неизбежно происходит их упрощение и вульгаризация, то оригинальные тексты действительно несут в себе степень истины – именно в той части, где они утверждают нечто, а не опровергают вообще иные учения. Истина выражает абсолютную форму мышления, его адекватность не в «отражении» внешне объективированного мира, а в самом себе. Отсюда следует представление, что полная истина выступает как последняя цель бесконечного познания, что и означает стремление мышления (собственно человечности) к достижению собственной, а не навязанной извне форме. Такая форма осуществляется в философском познании, но означает ли это, что возможен эффект накопления истины, когда отдельные ее постигнутые грани складываются со временем во все более целостную картину? В философском познании дело обстоит иначе, чем в развитии естественных наук. В нем реализуется не линейный прогресс постепенных накоплений, а категориальная взаимосвязь всего мыслимого содержания. Казалось бы, здесь также можно говорить о растущей конкретизации понимания сущего и, таким образом, распространить понятие прогресса и на философию. То, что это не так, является практически общим местом в гуманитарных дисциплинах. Всякий «прогресс» в философии локален, ограничен, чаще всего, узкими временными рамками. Происходит смена типов философствования, их накопление в истории не образует восходящую последовательность. Но если отсутствует прогресс в философской деятельности, не является ли она всего лишь элитарной «игрой в бисер», забавной, причудливой и необязательной? В этом случае и пресловутое самосознание общества оказывается пустым (вообще бессодержательным) понятием, которому ничего в действительности не соответствует. Подвергшееся мощному ортодоксально-идеологическому воздействию, сознание отечественного интеллектуала практически утратило навыки последовательного и глубокого мышления, но зато наловчилось правильно угадывать те ответы, которые от него ожидаются. Он, собственно,  не интеллектуал (и не интеллигент), а «работник умственного труда», одна из разновидностей пролетария. Заданный выше вопрос, в частности, обычно понимается как риторический, не содержащий проблемы и ответ на него не задержится: философия очень важна с точки зрения формирования правильного, научного мировоззрения и т.д. Здесь возникают большие подозрения, что субъект просто принимает навязываемые ему правила социальной игры и тогда игровой характер философии подтверждается. Игра действительно составляет антитезу понятия развития (прогресса), и, по-видимому, является адекватной формой философского творчества. Теперь отбросим в нашем вопросе ненужный оборот «всего лишь» и просто признаем: да, это игра, но – в ее стихии рождаются смысловые вселенные, это игра божественного со-творчества. Она необязательна для ленивого сознания, закрытого от смысла, но, так или иначе, осмысленность бытия поверх его эмпирической фактичности составляет необходимую компоненту нормального человеческого сознания. Игра разворачивается «в никуда» из «ниоткуда» на фоне и по правилам небытия, пустоты, в неданности человеку. Ему не дано обладать ее смыслом, но не потому, что он сверхсложен и недоступен, а в силу отсутствия возможности его воспроизводства. Иному, нечеловеческому сознанию соответствует не иная философия, а нечто, ее заменяющее, вообще иное. Нельзя сказать, что это иной смысл, поскольку любое многообразие смыслов уясняется в самопознании человека. То содержание, которое оценивается как смысл, есть человеческое. Здесь же, в безместье, смысл гаснет. Такое положение мы понимаем как небытие, хаос. Вот здесь возникает первая и фундаментальная граница в осмыслении бытия, разделяющая реальность на мир (миры) человеческой онтологии и, с другой стороны, все прочие бесчисленные совокупности немыслимых конфигураций сущего. Человек адекватен Вселенной своего, антропного космоса и для него как существа с определенной онтологической нишей существования эта граница в полной мере непреодолима. Трансформация человеческой субъективности может позволить ему проникнуть в иные семантические миры, но движение за исконные пределы человеческого бытия чревато потерей человечности. Эта фундаментальная граница очерчивает человеческие миры, и ее установление-открытие есть основной вопрос философского поиска. Его суть составляет уяснение последней, не обусловленной и подлинной действительности, которая обнаруживает себя на данной границе в виде фиксированных на ней неразложимых далее первопричин и метапринципов. По отношению к этой супергранице, которую стремится достичь каждый философ в поисках пра-форм, архетипов и первосущности, все остальные носят внутренний и подчиненный характер, они вполне проницаемы человеческим сознанием: вопросы о первичности субъективного или объективного, познаваемости мира. Первый вопрос вообще есть псевдовопрос, он сформулирован правдоподобно, но не философски корректным образом, поскольку подразумевает однозначный и окончательный ответ. Он содержит ключевое слово «первичность», трактуемое совершенно абстрактно, в безусловном значении, т.е. оно берется как само собой понятное, бытовое. Такая трактовка ограничивает круг возможных ответов столь же простыми вариантами. Понятия субъекта и объекта, мышления и бытия, также фиксированные в нем, обладают широким,  далеко не элементарным и легко просматриваемым смысловым диапазоном, так, что мы можем, в свою очередь, спросить: о чем идет речь? О каком бытии? О каком мышлении? Что есть бытие и мышление? Что мы сравниваем? Второй вопрос также нуждается для своего понимания в дополнении непростым контекстом. Гегель, например, говорил о мощи познания, которой не может противостоять ни один объект. Это, безусловно, так, объект раскрывается познанию, но что, если сущее явлено не в модусе объекта? Что, если мы исследуем феномен, представляющий собой нерасторжимую «смесь» субъект-объектных характеристик – далеко не надо ходить в его поисках, таковы история, общество, личность, духовность, внутренний опыт переживания реальности? Безудержный оптимизм всепроникающего познания должен смениться более разумной установкой на необходимость основательного пересмотра всей суммы средств, принципов и методов, чтобы выйти из замкнутого и ослепляющего круга самопорождающейся объективации. И, наконец, последний тип границы, присущий в большей или меньшей степени гуманитарному познанию вообще, а философскому особенно. Он выражен в принципиальной и неустранимой неопределенности философского (качественного гуманитарного) текста, проявляющейся в присутствии в нем замкнуто-эзотерической компоненты слова, таинства недоговоренности, которая не может быть исполнена въяве, притом, что все, тем не менее, сказано. Отсюда известная метафоричность текста, разброс значений и трактовок, необъясненность «до конца» - не потому, что философ сам «не знает», а по причине запредельности его знания, укорененности этого знания в не-знании, в немыслимом.

Полноты ради, можно указать еще одну, необязательную, но встречающуюся границу, имеющую психологические основания. Любой философ, каким бы искушенным он ни был, всегда имеет свой уровень «распредмечивания» мира, за которым его высказывания будут поражать своей наивностью и непродуманностью. Наивность некоторых философов проявляется в незнании этой границы и, как следствие, в святой вере в свое учение, свои мысли, суждения, оценки. Многие ли могут отнестись к своему внутреннему миру сдержанно и скептически?

  Случайное и существенное он не просто, разумеется, «озвучивает» как данное ему в готовом виде, объективно, но распоряжается имеющимся материалом от лица Соавтора, устанавливая поле первоначальных смыслов. Насколько он находит существенное и отбрасывает случайное, настолько и существенное находит его, происходит процесс раскрытия субъекта. В дальнейшем отброшенное случайное может поменять свой статус малозначащего события, и это свидетельствует об углублении самопознания. Вообще разумный общий ход событий таков, что доля случайного в нем уменьшается: осуществление индивида составляет его растущую существенность.