6.2. Текст и культура. Уровни раскодировки текста

Одно из существенных условий уместности (адекватности) рационального рассуждения заключается в знании границ экстраполяции понятийного содержания.  Чрезмерное, расширенное использование понятия, представления, абсолютизация его действительной универсализации ведет к нарушению сущности ratio. Поэтому не будем трактовать понятие текста как всеобще-универсальное и переписывать-проецировать на него всю культуру. Во многом культура может быть представлена как текст, но далеко не всегда. Существует и качественное отличие от текстуального оформления, хотя текст в этом ином качестве также будет присутствовать. Ни музыка, ни архитектура, например, на текст не переводятся. Говоря о текстах, будем подразумевать, таким образом, более традиционное толкование их как (преимущественно) литературных, философских, научных, религиозных etc. Этого более чем достаточно, чтобы правильно решить проблему интерпретации и дать развернутый ответ на нее. Надо полагать, если ответ в его собственной форме будет найден, он заработает и в других областях приложения понятия текста, возможно и там, где мы от него пока отстранились. Наиболее несложен вопрос о трактовке сугубо научных текстов, поскольку они входят в разряд формализованных, с выработанным, более или менее однозначным, терминологическим  языком. Этот вопрос по прочтении научной работы вообще не должен возникать, если читающий владеет соответствующим словарем. Вся сложность интерпретации возникает в религиозных, литературных,  философских текстах. Их содержание обладает, как правило, принципиальной открытостью и с трудом поддается полной рациональной обработке. И, тем не менее, это сделать можно. Несмотря на открытость сложных текстов, они рационально выразимы и адекватно интерпретируемы.

• Промежуточное уточнение. Будем представлять тексты как реальные (непосредственные, прямые) и превращенные (выражающие не-текстовые формы в тексте). Прямой реальный текст может быть сложным и простым. Простой реальный текст однозначен и адекватен для восприятия в силу владения читающим принятым терминологическим аппаратом. Нас интересуют реальные сложные тексты.

 

Слово «адекватность» третий раз возникает перед нами, оно настойчиво требует внимания. Буквальный его смысл всем ясен: правильность, уместность, соответствие. Вопрос в том, чему требуется быть адекватным? Означает ли это существование правильного единственного толкования, которое не найдено до сих пор по недосмотру? Или же целый ряд равноправных толкований? Если верно последнее, то находятся ли составляющие этого ряда в каком-либо отношении между собой? Существует ли среди равноправного лучшее? Иными словами: достижима ли принципиальная однозначность наиболее основательной и общей интерпретации, которая могла бы лежать в основе всех прочих или же мы имеем неустранимую множественность различных прочтений? Положительный ответ в первом случае позволяет ввести научную процедуру текстового анализа произвольной сложности, приводящего к общезначимому результату. Это наиболее явный путь формирования методологии гуманитарно-философского знания. Он, в целом, повторяет становление естественнонаучной методологии и стремится выстроить все смысловые, содержательные оттенки и особенности исследуемого текста на принципе предметно объективного рассмотрения. Вторая ситуация ведет к плюрализму истин. Это трудно понять и вообще описать, т.к. здесь требуется выход за пределы данной множественности, что возвращает нас к первому варианту. Однако трудность понимания сама по себе не может, конечно, служить аргументом против данного положения. Философия хорошо умеет находить выход из подобных альтернатив. Ответ заключается в умении представить их не взаимоисключающими, а дополняющими вариантами: как одно справедливо и необходимо, так, известным образом, и другое. Здесь возможно появление бесполезной рассудочной деятельности, приводящей лишь к имитации рассуждений. Такой бесполезной словесной шелухой переполнены социально-гуманитарные дисциплины. Нужно требовать от автора и вычитывать из его текстов конкретизацию предлагаемого единства. В нашем случае конкретизация такова: на уровне строго логического, рассудочно-формального суждения мы имеем в гуманитарных текстах несколько толкований, из которых выбирается одно исходя из идеологических, обыденных, религиозных и иных предпочтений. Выбор здесь обусловлен сиюминутной временностью и серьезно не обоснован. Реально же присутствует несколько подходов, находящихся в состоянии противоборства. Существует и превышающая их целостность. Однако выход к ней находится вне принятой формализации, он нарушает последовательную логическую отчетливость рассуждений и не может быть строго доказан. По другому: убедительная аргументация (дискурсивность) возможна в различных направлениях, между которыми нет предзаданной согласованности . Ослабление критерия доказательности ведет к целостному видению, однако ему (новому критерию) не обеспечена общепринятость. В точных науках между общепринятостью и общезначимостью (истинностью) суждений расхождения, практически, нет. Таким образом, учитывая открытость гуманитарных текстов, видим, что речь здесь определяется вблизи границы рационального дискурса. С рациональностью связана ясность мышления, которую мы обязаны сохранить, не взирая на невыразимость открытого предмета в однозначных представлениях языка наблюдений. Фактор противоречия при этом из запрещенного становится необходимым – это и является показателем того, что мы покидаем сферу рассудочного, не теряя, вместе с тем, понимания. Так или иначе, но выход за пределы объективирующей научной методологии в случае сложных текстов неизбежен. Причем такой, который соответствовал бы гегелевскому представлению о снятии, о том, что дух ничего не оставляет позади себя: духовное усилие имеет собирательно-кумулятивное действие, ведущее к принятию всякого содержания в его собственной мере, т.е. адекватности. Также должна быть принята во внимание двойная нагрузка сложных текстов. Во-первых, в тексте отражено авторское осознание реальности и с этой точки зрения он повествует именно о заявленном предмете. Если мы читаем этот текст, то должны уметь воспринять авторское понимание и оценить его в ракурсе подобных же рассмотрений. Ограничься дело познания только таким поворотом, вполне возможны были бы все более уточняющие исследования любого фрагмента действительности – социума, культурных феноменов, человека, его деятельности, самой жизни etc. И мы приходили бы к все более точному знанию. Но здесь возникает «во-вторых». Сам текст должен быть раскодирован, он предстает проблемой. Не все в нем понятно. Процесс раскодирования также текстуально оформлен и, чтобы не вращаться бесконечно в плохо понятом материале, качество сложности в нем должно понижаться. В пределе – до  простого текста с нулевой степенью сложности. Раскодирование оригинальных текстов образует комментаторскую традицию. В ней присутствуют как очень сильные имена, так и армия безвестных служителей науки, не имеющих своего голоса и, говоря без обиняков, попросту паразитирующих на первоисточниках. Кстати, в дальнейшем «сильные имена» комментариев сами становятся объектами комментирования. В результате растет маловразумительная и слабо дифференцированная информация относительно того, что некто высказал по поводу того-то. Итак, тема исследований ставит вопросы, но ответы на них вызывают следующий ряд вопросов, которые уже могут не иметь прямого отношения к исходной теме. С последней происходят метаморфозы: в процессе длительного вопрошания ее содержание становится текучим. Поскольку же эта тема есть не что иное, как выделенный фрагмент реальности, оказывается, что человечески-жизненному, экзистенциальному  миру внутренне присуще качество онтологического становления, неокончательности, изменчивости. Учтем, что речь не идет о природном, естественном становлении и развитии, происходящем закономерным образом. Здесь происходит сущностная перестройка, мир меняется как мир. Если формируется длящийся вопрос – мир живет в обновлении, он каждый раз новый. Остановка вопросов загоняет мир в жесткую формальную схему, где быстро иссякает всякая жизненность и воцаряется скука, рутина и обыденность. Соответственно качеству мира определяется субъект этого мира, здесь мы видим одно содержание. Субъект и его мир тождественны. Фактор двойной нагрузки усугубляет проблему адекватности. Если объект исследования изменчив, то чему должно соответствовать наше знание о нем и каким образом может быть выражена его определенность? Здесь можно воспользоваться обозначениями средневековой схоластики, говорящей о «первой интенции» и «второй интенции». Первую характеризует направленность познания непосредственно на явления социо-культурной жизни и только во вторую очередь – на выяснение кто и что по этому поводу сказал. Вторая преимущественно видит раскрытие существа этих феноменов в рассмотрении имеющихся точек зрения по данной тематике, либо ограничивается простым их повторением. Первая интенция есть ведущая и определяющая. Она не отказывается от учета различных существующих позиций, но – не в ущерб своей новизне и самостоятельности. Требуемая адекватность в случае сложных текстов должна быть выработана в ином варианте, чем предметно-объективированное ее представление в строго научном подходе. Необходима множественная адекватность, позволяющая поэтапно выходить, во-первых, на раскодировку текста и, во-вторых, продолжать его, достраивать относительно уже реально сущего, достигать полного и завершенного рационального  понимания. Такое понимание обладает законченным характером и оно неотменимо, подобно законам природы. Правда, в отличие от последних, его какое-то время можно игнорировать, но лучше от этого индивиду не будет – биологически он сохранится, но  дух, сознание его угаснут. В сложном тексте требуют различия следующие ракурсы его содержания, дающие:

• обыденно-буквальное прочтение, в котором используются первые и непосредственные значения слов, их наиболее употребимый вариант. Ничего «за» этими значениями не просматривается. Это вариант обыденного буквализма;

•  авторскую трактовку. Что хотел сказать сам автор? Она может совпасть с первым аспектом, но это не обязательно. Здесь мы встречаем авторский буквализм – поскольку найдены именно используемые слова, они, следовательно, должны быть буквальными в своем значении. Эти значения, как сказано, могут совпадать, но могут и отличаться от обыденных трактовок. Чем сложнее текст, тем больше различий. Сложность же определяется степенью неформализованности представления-изложения действительности, той ее конкретностью, которая принята к рассмотрению;

• восприятие-уяснение читателя. Это читательский буквализм. Он неоднозначен и подразделяется на уровни раскодировки текста:

• подтверждение-совпадение. Часть содержания, полностью известная читателю;

• продолжение. Часть содержания, дополняющая уже известное. Логика и используемые понятия ясны, происходит достройка имеющихся представлений;

• ожидание. Не вполне ясная часть содержания, над которой нужно подумать. Требуемая конкретность еще не достигнута (при первом прочтении), но рождается ощущение глубины и осмысленности. Возможна переформулировка начальных представлений читателя, их связность в ином ракурсе. Мягкое, исподволь воздействие на суть понимания. Читатель готов его принять в ожидании появления новой, более основательной целостности;

• замешательство, которое, в свою очередь, зависит от качества внимания, степени осознанности и сосредоточенности индивида. Происходит встреча с подлинно неизвестным. Слабая осознанность не позволяет эту встречу заметить, и она полностью ускользает от внимания. Это момент незнания своего незнания. Замешательства как такового здесь также нет и вообще отсутствует потревоженность сознания. Далее, при условии большей внимательности, встреча происходит и состояние замешательства характеризует остановку субъекта. Если в состояниях подтверждения и продолжения он раскодировал текст как чистый потребитель, безостановочно и бездумно, в ожидании слегка замедлился, может быть, даже приостановился (но готов двигаться дальше), то здесь затруднение существеннее. Он не может быть просто потребителем, поскольку возникают сомнения в качестве предлагаемого «продукта». Продукт слишком неизвестный. Как к этому отнестись? Двояко: отторжение-игнорирование, тотальное неприятие, запрет на положительное восприятие как угрожающее существующему представляемому порядку вещей или осознание собственной недостаточности, не позволяющее субъекту в его наличном состоянии приемлемо раскодировать текст. В последнем случае индивид видит кодировку, понимает, что это такое, но не в силах преодолеть ее;

• универсально-символическое содержание, не поддающееся полному объяснению и передаче вне собственного опыта. Это символический буквализм. Если автор не единственный создатель текста, тогда он действительно создает текст. Сам автор по отношению к этому уровню потенциально находится в положении читающего – самого себя. Собственный текст при этом автору интересен, не теряет новизны и нельзя сказать, что автор его доподлинно «знает».

Техническое изложение не требует диалога и собеседника, техника монологична и однозначна. Гуманитарное содержание разворачивается в диалоге. Тексту требуется соавтор, действующий через интуицию автора, через его умение говорить своим языком, высказывая именно свое, индивидуальное понимание, а не субъективно составленную комбинацию чужих мнений. В индивидуальной форме здесь раскрывается всеобщее содержание. Для рассудочного понимания это выглядит противоречием: соавтор вступает в диалог при наличии собственного голоса автора, и в этом собственном голосе звучит несобственное содержание, как раз составляющее подлинность и неповторимую индивидуальность именно авторской формы изложения. После подробных гегелевских разъяснений по поводу совпадения противоположных определений такие утверждения для самой философии не выглядят сомнительно и не могут быть отброшены как нарушающие логический закон запрещения противоречия. Но необходимость их углубленного и продолжающегося понимания остается. Гегель обнаружил особенную, высшую форму рациональности, умеющую включить в свои рассуждения прямо противоречивые утверждения. Но вхождение в эту форму основывается, прежде всего, на внутреннем опыте самого читателя, на его усилиях, а не вытекает исключительно и самопроизвольно из внешнего материала. Внешний материал должен быть преобразован для восприятия и стать своим для субъекта. Роль противоречивости философских рассуждений для культуры Запада аналогична практике дзенских коанов восточных медитаций и цель здесь та же – очищение и качественное преобразование сознания индивида. Проведенное выше различение сторон содержания сложного текста нужно понимать не в смысле некой логической классификации, дающей всегда суммарную характеристику: разделение в логике проходит так, чтобы сумма частей представила все целое. Выделенные ракурсы содержания в нашем случае не суммируются и даже не дополняют друг друга до некоторой общей завершенности, а пересекаются и накладываются один на другой. В случае интерпретации сложных текстов мы находимся в условиях постоянных смысловых сдвигов, переходов и трансформаций содержания, поскольку ставим задачу выразить рационально ясно и исчерпывающе бесконечность мира, прикоснуться к реальности подлинной, а не вторично-знаковой. Только текстуально этого сделать нельзя, контекст не выявляется из своей потаенности в полной мере. Мы стремимся сохранить собственную адекватность поставленной задаче, и нарушаем требования формальной логики сознательно. Мы руководим логикой, а не наоборот. Автор подчиняется логике, а соавтор свободен. Мы прекращаем рациональность, а потом вновь возвращаемся к ней, и связь этих моментов лежит в экзистенциальном, многомерном времени, а не в его причинно-следственном, физическом аналоге. Для строгой формальной логичности такое положение, конечно, недопустимо. Наша задача – дать не абстрактное различение, а описать те способы раскодировки текста, которые могут быть различными и тогда такая классификация необходима, поскольку ориентирует на поиск фундаментального, универсально-символического содержания, включающего все возможности; если же имеем совпадение, тогда это означает, что все виды буквализма суть одно – понимание, следовательно, состоялось и никакие схемы больше не нужны, они сыграли свою роль и могут быть оставлены. Способ обыденно-буквального прочтения реализует безличный субъект, чья сущность есть «совокупность всех общественных отношений» (К. Маркс). Поскольку он не имеет никакой отдельной и самостоятельной природы, формируясь полностью социальной деятельностью, то он естественно перенимает все установленные социальные нормы, способы понимания, реагирования, действия. Последнее прочтение также характеризуется определенной степенью безличности, рождающейся из преодоления навязываемых правил трактовок и действий. Если первый тип безличности только номинален, субъект еще толком не «пришел в себя», то в символическом прочтении он уже «вышел из себя», он – вне эго, позитивно-безличен, реален.

Видно, что во всех случаях предполагаемая адекватность восприятия связана с определенной буквальностью: выделены социальная, авторская, читательская, символическая адекватность-буквальность. Буквальность, т.е. непосредственность, оказывается множественной, она и определяет неоднозначность адекватности раскодировки текста. Вся символика, так или иначе, вращается вокруг буквализма, понятом в особом смысле: его требуется вывести из-под диктата социального толкования как единственной данности. Буквализм, взятый вне обыденности, преодолевает общее противопоставление истинного и ложного, доминирует сам по себе. Это означает его самодостаточность. Глубина такой самодостаточности определяется практикой и умением созерцания.

Она может быть выявлена в дальнейшем, дополнительным изысканием.