3.9. Схоластика, ее специфика, причины, результаты

Явление схоластики возникает при манипулировании пустыми формами как реально-значащими выражениями. В этом специфика схоластики как своего рода постоянного искушения рацио. Схоластику нельзя представлять просто как исторически преходящую форму средневекового рассуждения в теологии и философии. Это феномен, сопровождающий рациональное мышление во все времена и имеющий собственную природу, воспроизводящую его в иных условиях, иных формах сознания и культуры. В Средние века этот феномен предстал наиболее ярко сравнительно с предшествующими эпохами.

Схоластику порождает сама рациональность на этапе ее относительной незрелости. Поскольку же ни психика человека, ни его способность мышления не развиваются линейно, по восходящей, от низшего к высшему – низшее здесь не становится подчиненным и играет свою роль в трансформирующейся целостности сознания, то состояние незрелости в рациональной мысли присутствует всегда. Далеко не каждый субъект достигает границы рацио, не каждый, кто достиг, понимает, что это граница и не каждый, кто понял это, умеет правильно применить свое знание. Рациональность сущностно связана с видимостью, которая и является основой как для достижения твердого и необходимого знания, так и для его противоположности – знания схоластического, которое возможно  в точных науках (реже, в период методологического становления и в кризисные эпохи) и в социально-гуманитарных дисциплинах, особенно когда они начинают считать себя наукой по имеющемуся образцу – например, теоретической и экспериментальной физики. Схоластика может быть представлена как форма рационального мышления, замкнувшегося на себе. Поскольку же  самозамкнутость есть сущностная черта рацио, то и с этой стороны находим тесную связь качества строгого мышления и аспекта бесполезности, голой умозрительности знания. Схоластика вообще есть видимость, не достигшая своей истины, это замкнутое в себе рассуждение, не ведущее к практическому применению в реальной жизни ни конкретного человека, ни общества в целом. И старая, средневековая, и новая схоластика (Нового времени, включая современность) выражают тенденцию книжной умозрительности, видимости уразумения, мнимой углубленности, терминологической эквилибристики. Разница между ними в том, что в случае феномена средневековой схоластики новоевропейский разум представлял себя свободным от нее, рассматривая ее исключительно как результат теологических спекуляций. Однако, начиная с эпохи Просвещения, заработали в полной мере собственные рациональные механизмы порождения схоластики, поначалу без всякой теологии, а потом вообще без Бога. Бог умер! – заявила передовая и трагическая мысль Запада в лице Ницше. Это было последним серьезным заявлением существующего гуманизма, знаменующее его окончательное разложение и деградацию. Умер Бог – умер и человек. Возник крайне устойчивый и мощный феномен политической идеологии со своим поддерживающим аппаратом из околофилософской обслуги и просвещенно-полуобразованной публицистики. На этой безрелигиозной стадии схоластика становится уже не просто абстрактным знанием, оторванным от реальности, но абстрактным знанием со знаком минус, как такое, которое начинает активно подминать под себя действительное существование, искажать его и разрушать. Новая схоластика, соединившись с политической идеологией, получает активность и внешнюю жизненность, отвлеченность и абстракции оказываются действенной и реальной, определяющей социальной силой. Но это все, тем не менее, чистая видимость, которая в любом случае остается только видимостью. В этих формах общественного сознания нет главного – подъемной силы, преодолевающей собственное содержание и обособленность, ведущую к реальному контакту субъекта и сущего. Субъект в схоластике идеологем остается отчужденным и частичным, что бы он сам о себе ни воображал. Схоластика – такая практика рассуждений общего порядка, которая закрывает реальную неопределенность и неопределимость сущего набором искусственно вводимых терминов, выполняющих функцию замещения действительности. Все операции в рамках схоластического мышления не выводят субъекта за пределы терминологической детерминации, и он целиком вращается в иллюзорной реальности королевства кривых зеркал рефлексии. Если рацио можно определить как рассуждение в терминах сущности, то схоластика – это дискурс структуры. И сущность, и структура являются рациональными понятиями, требующими совместного рассмотрения. Нельзя сказать, что, направив внимание на сущность явления, мы останемся в рамках плодотворной рациональности, а, поставив на первый план структурные особенности процесса или объекта, будем изначально продуцировать оторванность от реальности. Схоластика имманентна классической рациональности, поскольку последняя не знает собственных границ. Там, где эти границы не достигаются – в представлении объективированных природных форм, внутренняя ущербность классической рациональности не проявляется и естественнонаучное знание, отвечающее этим абстрактным формам, может быть непротиворечивым, строгим, точным и общезначимым. Там же, где речь идет о необъективируемых формах сущего – таковы история, культура, личность, ценности, смыслы, значения-знаки, прежний способ мышления начинает во все увеличивающихся масштабах тиражировать схоластику, поскольку в открытых системах отсутствуют определенные границы и вводимые рациональные понятия не могут двигаться естественно в описании таких систем. В данных понятиях не находит отклик не-сущее, они слепы, «не знают», куда двигаться. Да и говорить о системах, хотя бы и открытых, в случае осмысления перечисленных форм сущего не вполне корректно, это только точка зрения на них той же классической рациональности, признающей их сложность, нелинейность, целостность, но старающейся справиться с этим усложнением разработкой новых, более изощренных и экзотических способов анализа и описания (в физике, например, это работы школы И. Пригожина по термодинамике неравновесных процессов). Но, применяя термин «система» (четко, кстати, не определенный), мы уже вводим сущее в предзаданные рамки и опять имеем дело с превращенной действительностью, делая еще один шаг все в том же ряду последовательных приближений – рационально исчерпывающих описаний – к актуально бесконечному сущему. И дело здесь не обстоит так, что мы становимся все ближе и ближе к нему и практически овладеваем им, пусть даже не вполне понятым. Имеется кардинальный разрыв между рациональными приближениями и их «пределом»: эти рациональные приближения к искомому пределу не сходятся, потому мы и взяли его в кавычки. Точнее, они имеют сходимость, но она не совпадает с действительностью.

Рациональность промахивается в подлинном понимании, рассекая сущее на отдельные фрагменты и действуя методом последовательных приближений. Оттого, в частности, и в истории достигается совсем не то, чего хотели политические деятели или сам народ, хотя иные действующие лица отсутствуют. Не отсюда ли, из этого исторического бессилия достичь желаемого, возникают поистине первобытные страхи людей Нового времени, которым во тьме истории мерещатся действия тайных сил некоего «всемирного правительства», бесчисленные заговоры, происки спецслужб (это уже ближе к нашему времени), щупальца тайных организаций и прочие химеры. Все эти неконтролируемые общественностью силы представляются, разумеется, чуждыми ей, всепроникающими и могущественными. Верно здесь только впечатление неисчезающей тайны – такова действительность, в которой есть не только неизвестное, но и непознаваемое. Правда, общественное мнение успокаивает себя доступным ему образом – описывая тайну действительности в понятных образах злокозненных  и неуловимых заговорщиков, которых, хотя бы теоретически, можно обнаружить. Непознаваемое сводится к неизвестному, в принципе поддающемуся разгадке. Иными словами, представление Воланда в цирке будет всегда восприниматься публикой как выступление ловкого фокусника.