3.3. Необходимость не-сущего. Объективация. Схоластичность. Вопрос из Ничто: теневая диалектика. Диалектика. Свобода. Повседневность

Внутреннее стремление рациональности к универсальному охвату всего, что может быть названо и помыслено, заставляет ее высказываться и о не-сущем, хотя бы и в форме отрицательных суждений. Если же дело доходит до попыток высказать все же нечто утвердительное, то здесь воцаряется мнимая содержательность и требуется осмотрительность, чтобы не принять ее за достигнутое знание. Понимающая самозамкнутость и целостность рациональности есть способ реализации изначальной объективации, которую будем понимать как принцип формы, как источник порождения форм, воплощающих индивидуальную целостность. Рацио предполагает объективацию рассматриваемого содержания, это является условием его полного понимания. Объективация как способ реализации понимания имеет два аспекта:

1. объективация как опредмеченность, материально-внешняя или понятийно-абстрактная;

2. объективация как объективность рассмотрения.

В первом случае происходит процесс формализации и возникает понятие дистанции, отдаления, размежевания субъекта и предмета рассмотрения. Дистанция, в свою очередь, оборачивается двумя сторонами – позитивной, освобождающей и негативной, захватывающей. Такие свойства придает дистанции непосредственно субъект, сам являющейся, таким образом, источником своего реального освобождения или закабаления. Изначальная объективация (кантовские априорные формы познания) говорит о связности и целостности некоторого содержания, но содержание самого этого принципа не может быть объективировано, формализовано с более общих позиций. Рацио полностью понимает то, что само и полагает, предполагает, внося в действительность идеальные типы – концепты, а затем вычитывая их из природы, тем самым как бы подтверждая, «доказывая» их объективность. В силу сущностной замкнутости рациональное мышление способно осуществлять формализацию игровым, множественным  образом, но увлекается игрой и начинает зачастую относиться к ней чрезмерно серьезно. Оно заигрывается и перестает видеть условия собственной результативности, становясь схоластическим, ослепленным формальной внешней правильностью. Рациональность понимает, таким образом, саму себя, осуществляя самопознание, и его высшей формой является самосознание, не имеющее вне себя никакого предмета. Все внешние, как ему представляется, предметы и процессы получают рационализированную форму, дающую возможность понимания. Познание, осуществляемое рационально, есть всегда самопознание. Гераклитовский бег в разные стороны кроме смыслового раскрытия вещи показывает также и способ ее первичного обнаружения. Этот тезис можно усилить, говоря о познании и знании вообще: их сущность такова, что она осуществляется в виде самопознания, знания условий человеческого бытия. В случае с рацио этот факт самоотражаемости виден наиболее отчетливо. Действительно, читая, например, статью, субъект наиболее полно осознает ту часть ее содержания (особенно неформализуемого), которую он, в общем, знает, но неотчетливо, не до конца продуманно. Автор проводит понимание последовательно, развертывая суждение, читающий следует за ним, но он (читатель) уже должен фиксировать нить рассуждений, понимать, или, по крайней мере, догадываться, за чем и в каком направлении следовать. В противном случае он может сойти с авторского пути и увлечься вычитыванием иных смыслов, преимущественно собственного изготовления. Автор поднимает опыт читающего на бoльшую высоту (вместе с обязательным встречным усилием), придает ему связность, цельность, законченность, иными словами – большую истинность. Последовательное рациональное суждение не может избежать встречи с не-сущим, если только не изменит собственному принципу беспристрастности и стремлению к окончательной и безусловной проясненности. В своем универсальном охвате сущего рацио с самого начала отталкивается от его противоположности, от не-сущего как такой стороны бытия, о которой невозможно составить исчерпывающее представление. Рацио получает вызов бытия и попадает в неразрешимую (с его стандартных рассудочных и здравых позиций) ситуацию, вынуждающую его, в конце концов, уяснить собственную обусловленность и границы. Попытка уйти от такого самоосознания простым отказом принимать во внимание не-сущее очень быстро приведет к явной шаткости и произвольности рациональных построений. Бытие заставляет отвечать на свой вызов, посылая его раз за разом – до тех пор, пока он не будет принят и отработан должным образом либо пока постоянный отказ не переведет индивида  в разряд мнимых величин и жизнь потеряет к нему всякий интерес. Свобода действия, слова и мышления как раз и заключается в том, что мышление, как ведущая сторона этой тройственности человека, принимает на себя неслышно звучащий вопрос из Ничто. Не-сущее, при всей своей невыразимости, обладает, тем не менее, онтообразующим качеством присутствия: оно, как сказано, бесформенно, текуче и, добавим, бессодержательно, не поддается прямому объяснению. Все эти характеристики вполне рациональны, понятны и выражают своего рода теневую диалектику, вводящей в рассмотрение наряду с общепринятыми диалектическими парами  категорий (форма/содержание etc) их теневые (и неотъемлемые) дополнения – форма/бесформенное, содержание/бессодержательность etc . Многократно высказанное в истории философии положение о диалектическом тождестве и, после его окончательного гегелевского анализа, ставшее, фактически, общепринятым – именно в силу своей привычности понимается все хуже. Более того, несложно догадаться, что оно вообще никогда, в силу предметной неисчерпаемости, и не понималось, за исключением самих авторов – не тех, кто повторял, а тех, кто особенным образом формулировал. Диалектический метод познания (понимания), понятый чрезмерно буквально, не в собственной буквальности, внес много путаницы, превратившись в свою противоположность. Этот метод стал успешно и систематически приводить к устойчивому заблуждению, поскольку претендовал на достижение окончательной истины, поскольку подал себя именно как метод. Неполная, прямая диалектика сама себя уничтожает и дискредитирует; в нее как бы встроено внутреннее устройство уничтожения, ведущее к распаду любого анализируемого содержания – если ее использование не задействует ее до конца. Она, как Протей, ускользает, поскольку в ней определена и сохраняется в неприкосновенности свобода мыслящего сознания. Диалектика была фетишизирована, как только это имя закрепилось в общественном сознании, и превратилась в языческий ритуал заклинаний, вызывающий дух истины. Данный метод, однако, есть метод лишь до известной степени и не может применяться механически инструктивно, независимо от использующего его субъекта. Это не некая философская методика, обладающая собственным содержанием. Собственного содержания в диалектических формулах нет, они содержательно пусты. Такая  распредмеченность ведет к правильному  их уяснению. Принцип «совпадения противоположностей», пожелание мыслить «в единстве противоположностей» - все это подводит к самoй границе рационального понимания, поскольку здесь выражается требование преодоления различий, вне которых рационализм невозможен. Поэтому такие требования легко трансформируются в пустые пожелания, в результате чего пресловутое «единство» трактуется вполне обыденно, без всякой диалектики, в лучшем случае как взаимодополнение частей. Так, в условиях советской идеологической традиции, автор, пишущий на философскую тему, как правило, проводил ритуал философского заклинания, призывая в помощь (явно или неявно) вечно живой дух всесильного учения марксизма-ленинизма для формулировки своих противоречивых диалектических положений, после чего дальнейшее изложение нередко представляло более или менее тривиальное рассуждение. При этом возникал феномен схоластической диалектики, один из вариантов новой, уже не средневековой, а вполне современной схоластики – крайне формализованного, с выработанным безличным псевдонаучным языком, идеологически ориентированным способом мышления общих понятий, фундаментальных закономерностей и тем. Вместе с тем, это, по своей сути, именно средневековое мышление, только центрированное уже не в трансцендентном Боге, а в его посюсторонних политико-государственных заменителях. Характерно это изменение акцентов: подлинность заменяется муляжами и по мере омассовления культуры, снятия внешних социальных иерархических перегородок, апелляции к свободе и равенству мы наблюдаем в духовной сфере рост имитаций, заменителей, переориентаций, причем так, что реальное подразумеваемое содержание оказывается прямо противоположным собственно культуре и, следовательно, эту подлинную противоположность  насаждающую.

Право на существование имеет диалектика, взятая не как абстрактный и формально неизменный (по структуре) метод, предписывающий совершать некую общую последовательность шагов в разрешении любой проблемы, но только как результативный процесс рационального самораскрытия интуитивно присутствующего понимания. Научить кого-либо «диалектически» мыслить, если субъект не имеет опыта осознания собственного интуитивного знания диалектика не в состоянии, да это совершенно и не ее задача.

Диалектическая формула не только не дает окончательного и исчерпывающего понимания, но сама по себе, вне активных встречных трансцендирующих усилий субъекта и не подводит к нему. Она задает, в лучшем случае, предоснову раскрытия сущего. Далеко не достаточно дать так называемую диалектическую формулировку чего-либо, суть как раз в том, чтобы грамотно раскрыть ее и выйти за пределы простого утверждения о «совпадении» и «борьбе» противоположностей. Присутствие не-сущего мы не можем игнорировать, поскольку в противном случае субъект лишается слишком многого, если не вообще всего – онтологической укорененности свободы, которая в этом случае есть не произвол и слепое хотение, а действительное условие и возможность реализации его собственной природы. Отказываясь от свободы, субъект теряет себя, отдаваясь во власть отчужденных внешних структур – государственных, общественных, производственных, семейных etc. Внешнее здесь не означает обязательно пространственно иное, внешними могут быть и собственные желания, мотивы действий и стремлений. Свободу будем понимать как исполнение своего предназначения и потому отстраниться от нее безнаказанно нельзя. Все вопросы по поводу сущности свободы – «от чего», «для чего» - должны адресоваться открытию себя предназначенному, что подразумевает последовательное и окончательное преодоление различных форм обусловленности. В конечном счете, оказывается, что исполнение предназначения и есть движение по пути все более полной свободы. И хотя свобода является последней и наиболее фундаментальной сущностью человеческого бытия, это не значит, что снятие обусловленности ведет к хаосу, прихотям и произволу. Собственно говоря, внешний произвол и хаос действительно могут наблюдаться, но это будет, скорее, неадекватной трактовкой. Полагать свободу, ее проявление следствием произвола, видеть в ней исключительно самовольство способно только сознание закрытое и несвободное, поскольку произвол есть единственная форма его искаженного знания свободы. Личность, реализуя свободу, не становится аморальной, поскольку аморализм – та же зависимость от внешних усвоенных канонов, только с обратным знаком. Личность становится подлинно этической, ее этос полностью соответствует требованиям бытия. Слабый дух отказывается от дара свободы, это его последние свободные высказывание и действие, направленные к самоуничтожению. Свобода требует хотя и многого, но посильного для человека: в первую очередь, реального признания не-сущего, включения в свою жизнь принципов бесформенности, текучести и неопределенности. Рациональность субъекта при этом подвергается тяжелому испытанию, она вынуждена сама себя (свободно!) ограничивать. В процессе такого смиряющего самоограничения складываются условия для достижения подлинного знания, подлинного не только в плане соответствия, но и необходимости. Самоограничение рациональности  является одновременно ее преодолением, но не в смысле утверждения некой иррациональности и алогичности как якобы более высоких и адекватных способов понимания. Субъект остается в высшей степени рационально думающим, действующим и формулирующим свою осознанность. Но это – в идеале или в теории. Реально же субъект избегает свободы и ответственности и потому стремится оттеснить беспокоящую его мысль о не-сущем на периферию сознания, не давая себе труда задуматься самостоятельно. В обычном, повседневном толковании не-сущее упрощается до не существующего, которое выступает либо как не существенное, ничтожное, не действующее, которое «что есть, что нет», слабое, заметно себя никак не проявляющее, то, чем можно пренебречь, второстепенное, либо как отсутствующее по какой-либо причине в данный момент. Не существующее представляет собой очень бедную и, в целом, безжизненную абстракцию от не-сущего, сдвигающую фокус рассмотрения на пустую видимость и предполагающую вполне закономерное пренебрежение со стороны субъекта этой никчемностью. Этот трюк рациональность проделывает в целях самосохранения, отдаляя неприятное понимание факта своей фундаментальной неполноты в процессе познания, своей опоры в ином, своей не самодостаточности. Рациональное мышление при всей своей декларативной приверженности  к истине достаточно капризно и избирательно – как только задача выходит за узкие рамки чисто научного и отстраненного рассмотрения природных процессов, оно любит «закрывать глаза». Изгнание не-сущего рациональностью сводит бытие к существующему,  взятому с точки зрения существенности . Это означает тотальное расколдовывание мира, безоговорочное лишение его какой бы то ни было тайны, глубины и неизреченности. Все, что в мире «есть», может быть познано рано или поздно исчерпывающим образом – такова точка зрения рационального мышления, стремящегося полностью подчинить себе практику осознания. И эта позиция реализуется после того, как само рацио разграничит сущее на то, что «есть» и то, чего «нет» - прежде всего, именно с точки зрения возможности полного познания этого выбранного «есть». Короче говоря, рацио само назначает правила игры и самозабвенно играет в нее с самим собой. Проигрыша в такой ситуации не бывает. Однако может  возникнуть ситуация досадного отсутствия практического результата. Основа рационального подхода – дифференциация, определенное разделение сущего с последующим рассмотрением выделенных частей в единстве. Все части должны сложиться в целостное и непротиворечивое описание выделенного фрагмента реальности. Выделение фрагмента уже подразумевает  и определяет его внутреннюю структурированность, выступая аксиоматической ее основой.  Разделение сущего наиболее общего рода, то, которое выражается в содержании категорий абстрактно- философского суждения, выявляет одну явную черту любой границы: она определяет не только то, что непосредственно ограничено, но и то, что остается по ту сторону границы. Иными словами, философское, или иное рациональное  суждение всегда носит общий характер, говорит обо всем, хотя бы и не прямо. Категориальное мышление остро осознает факт своей двойственности, тем более, что оно внешнее (за)граничное содержание определяет не формально – как просто все прочее, что не есть «это», а конкретно, как необходимое дополнительное звено к внутри-граничному содержанию. Граница, с одной стороны, необходима, поскольку дает определенность и устойчивость, фиксируя некую цельность содержания, то, что подлежит уяснению, а с другой – эта граница очень условна, вся исхожена контрабандными тропами внешних связей и, фактически, прозрачна для родственного содержания с обеих ее сторон. Вдобавок, граница сама по себе не фиксирована и представляет широкую переходную область с неопределенным статусом ничейной земли. А если, для полноты образа, добавим, что и в глубине категориальной территории не существует чисто этнического населения (т.е. содержания, однозначно соответствующего своему имени), и «инородная» часть не уступает по численности «местному» элементу, то вопрос с границей вообще зависает в воздухе. Она сама оказывается внешним фактором относительно разделяемого сущего. Ни от «ничейной» территории, ни от безосновности граница рациональность избавиться не может. Сводя ничейность к нулю и однозначно разграничивая «свое» и «чужое», рациональный субъект превращается в рассудочный автомат, получает полную, но жесткую определенность и эта окостенелая жесткость вообще пресекает процесс мышления, прекращая взаимопереход содержательных различий. Здесь возможно одно и только одно понимание, соответствующее произвольной неподвижной определенности и оно не ставится под сомнение, поскольку ни с чем не сравнивается. Если граница убирается вообще, то в наступившей неразберихе рационально осознавать просто нечего. Иногда этот вариант субъект представляет как состояние «расширения» своего сознания, поскольку оно, дескать, вмещает «всё». Может быть, так и есть, но с дополнением: об этом «всё» субъект ничего определенного не знает, поскольку лишил себя определенности изначально. Цельность мысли требует преодоления двойственности категориального анализа & синтеза: мысля в абстрактных категориях (или подразумевая их) – форма и содержание, внешнее и внутреннее, возвышенное и низменное, доброе и злое etc, мы, мысля одно, тем самым предполагаем противоположное. Это «одно и противоположное» должно быть постигнуто, по Гегелю, как конкретное тождество, как третье, невысказываемое начало,  переход, напряженное равновесие в категориальных парах. Это – высшая степень рациональности, при которой мысль, преодолевая свою жесткую определенность, тем не менее, способна себя не терять. Для этого «третьего», преодолевающего категориальную соотносительность, нет имени, и рациональное мышление не может включить его содержание в привычную схему рассуждений. Рациональность себя исчерпывает, но способна осознать этот факт и потому удивительным образом сохраняется. Гегель, судя по всему, прекрасно понимал аспект конкретности рассуждений и фундаментальное значение для правильного мышления фактора неявной третьей стороны категориальных отношений, но полагал, что, все же, этот факт может быть адекватно передан в написанном тексте. Но как раз  передача в законченном виде невозможна.

Рациональность формируется в ответе на вызов времени-бытия и современность легко сбивается на календарно-абстрактное, физическое время, вызов которого завуалирован. Форма ухода от ответа?

Это положение известно в теологии как ее апофатическая форма, в противоположность  катафатической, утвердительной.

Которое не лежит где-то в готовом виде, а должно быть насколько найдено, настолько и создано.

Оценка существующего с точки зрения существенности означает, что мы чувственно воспринятое, предметное содержание дополняем моментом идеального, прямо включаем идеальное в наблюдаемую предметность, так, что иначе предметность не присутствует для человека. Человек в функции рациональности настроен на существенность.