2.3. Истина и действительность

Действительность есть синоним абсолютно реального, существующего поистине. Говорят: это действительно так. Выражение «существующее поистине» подразумевает, в свою очередь, возможность иного существования – не по истине, неистинное. В противоположность абсолютно реальному, это существование выражает момент относительности бытия. Что означает здесь относительность? Она включает в себя аспекты неопределенности, не окончательности и необязательности в существующем, являясь источником случайности и слепого выбора. Кроме того, как прямая антитеза абсолютного (истинного), относительное (неистинное) означает несоответствие наличного и должного. Когда неистинное входит в существование, например, в области человеческого общения, возникает более или менее ясное ощущение искажения, деформации жизненного пространства, неадекватности себя в данной ситуации, причем неадекватность относится именно к инспирированной ситуации. Жизненное пространство при этом становится заметным, что и говорит о нарушении его естественной структуры. Существующее, сущее разделено в себе критерием истинности. Истина оказывается сутью действительного, она (рас)полагает себя в действительном и держит его, таким образом, в себе и собой. Истина совершается в действительном, действительное действует в истине. Рассмотрев безупречное действие действительного, мы воочию видим саму истину. Существующее по истине и существующее не по истине: в чем они различаются как  существующие? Означает ли истинность большую онтологическую укорененность, более основательное и устойчивое бытие,  такое бытие, которое есть именно то, чем оно является в восприятии, не искажая себя видимостью? В свою очередь, можно спросить и о видимости: не есть ли она чисто наше, человеческое привнесение в рассматриваемое содержание, появляющееся как результат поспешного объяснения, интеллектуального стремления к осознанию и контролю над ситуацией любой ценой? Если это так, то видимость принадлежит не бытию, а человеку, точнее, субъекту, находящемуся вне бытия, отчужденному от него. Бытие себя не искажает, это делает сам человек. Сведя вопрос о действительном к вопросу об истинном, мы, разумеется, еще нисколько не продвинулись в его понимании. Однако можно констатировать, что на таком уровне осознания истина устойчиво фигурирует в общественном сознании европейской цивилизации, начиная с античной эпохи и укрепляясь с возникновением христианства: истина, действительность и подлинность суть синонимы. К категории истины следует присмотреться повнимательнее. В своем современном виде она несет на себе чрезмерно большую культурно-мировоззренческую нагрузку. После эпохи Просвещения и успехов научно-технико-технологических революций с истиной стали обращаться достаточно вольно, ее идеологизировали и опошлили. С высоты понимания ее христианством как фундаментального экзистенциала человеческого бытия, являющегося единственно значимым для познания и соотносимого с достижением подлинной свободы, истина была сведена к уровню правильного отражения природной данности. Непреходящий смысл при этом был разменян на изменчивый ряд законов и принципов математического естествознания и, того хуже, на еще более изменчивые идеологические постулаты социально-политических учений. Доминирующей формой истины стала научная рационалистичность. Рационалистическая истина есть, в первую очередь, правильная дескрипция, целиком зависящая от субъекта, создавая у него мысль о бесконечной мощи познающего разума, о ничем не ограниченной свободе познания. В таком узком аспекте категорию истины продолжали, тем не менее, прикладывать к вопросам познания любых сфер бытия: к истории, человеку, обществу, духовности, самому познанию и т.д. Оказалось, однако, - и сейчас это стало достаточно очевидно – что истина за пределами эмпирико-фактического совпадения мысли и реальности экспериментальных условий, данного в правильном описании, т.е. вне опредмеченно-вещественной констатации, есть слишком бесплотная вещь, которую можно беспрепятственно наполнять произвольным содержанием, создавая реально действующие идеальные химерические структуры. В категории рационалистической истины, занявшей неподобающее себе место, вырождается и постоянно ускользает от субъекта конкретность, т.е. сама действительность. В условиях вырожденной конкретности субъект беззастенчиво манипулирует истиной – в целях обмана и подчинения других, либо он при этом занимается самообманом, опять-таки, как правило, для выхода через собственную внушенную убежденность и принципиальность на эффективное достижение той же цели. От подлинной истины остаются осмысленные производные: поистине, истинно, воистину, момент истины. Эти производные есть, фактически, отзвуки прежнего внешнего понимания, есть воспоминания об Истине. Само же понятие рационалистической истины, получившей чрезмерную свободу и дозволенность, следует вернуть на ее скромное место. Это можно сделать показом того, что познание, основанное исключительно на таком типе истины, неизбежно включает в себя растущее заблуждение. Часть находит опору в целом и понимается через целое. Но окончательная цельность бытия для нас сокрыта, истина, таким образом, необходимо соприкасается с не-истиной. Всеобщая цельность не может быть помыслена. То, что не может быть помыслено, предстает как хаос и небытие.  Истина как таковая, в экзистенциальном раскрытии-постижении, предстает перед индивидом в неотвратимости происшедшего, неотмененности и необратимости случившегося, действуя внезапно и ошеломляюще. Перед раскрывшейся Истиной индивид останавливается. Он приходит в себя. В остановке внутреннего диалога – действие Истины. Это действие настигает человека и останавливает его, останавливает говорение, болтовню, суетность и назойливые голоса мирской обыденности. Неотвратимость и неотмененность составляют существо Истины. Ее нельзя пересмотреть или отказаться от нее. Истина недвусмысленна, ясна и безусловна (беспредпосылочна). Она, иными словами, окончательна.