
- •Фридрих Энгельс библии чудесное избавление от дерзкого покушения, или торжество веры,
- •Песнь первая
- •2 Намек на перевод в 1839 г. Бруно Бауэра в качестве приват-доцента из Берлина в Боннский университет
- •Песнь вторая
- •3Очевидно, имеется в виду вышедший в 1840 г. В Штутгарте четырехтомный роман немецкого писателя и публициста Теодора Мюгте «Тус-сен» («Toussaint»). — 300
- •Песнь третья
- •Песнь четвертая
- •* Игра слов: «Nichts» — «ничто». Имеется в виду Карл Иммануил Ницш. Рв •• ™ «Der Christen-Bote. Ein kirchlich-religiöses Son&tag&blatt». Ред.
Фридрих Энгельс библии чудесное избавление от дерзкого покушения, или торжество веры,
сирвчь ужасная, но правдивая и поучительная история
о блаженной памяти лиценциате бруно бауоре, иже,
диаволом соблазненный, от чистой веры отпавший,
князем тьмы ставший, наконец, был уволен в отставку
Христианская героическая поэма в четырех песнях
Обложка брошюры «Библии чудесное избавление»
Поэма-пародия «Библии чудесное избавление от дерзкого покушения, или Торжество веры», направленная против религиозного мракобесия, изображает в сатирической форме борьбу младогегельянцев с представителями теологическо-философской реакции. Поэма возникла как протест против увольнения Бруно Бауэра в конце марта 1842 г. из Боннского университета. Она была написана Энгельсом в середине 1842 г. вместе с Эдгаром Бауэром, братом Бруно.
Песнь первая
Чтоб ты могла воспеть достойно славу веры,
Лети, моя душа, в пределы горней сферы!
Но в силах ли сама ты совершить полет
Без помощи того, кто крыльям мощь дает?
Молитесь за меня, о верующих рати,
Да возгремит мой стих под сенью благодати!
Лев * с Заальских берегов, с рычанием воспрянь,
О Хенгстенберг, простри победоносно длань!
Ученый Зак, тебе послушны лиры струны:
Великий маг, свои мне одолжи перуны!
Служитель ревностный небесного отца,
Круммахер, научи глаголом жечь сердца!
Огнем своих стихов, превозносящих веру,
Кнапп, дай мне осветить греховную пещеру!
И ты, насмешников крестом разивший в грудь,
Меня сопровождать, о Клопшток, не забудь!
Чем был бы без тебя, о богослов Иоанн, я?
Благослови мое великое дерзанье.
О царь Давид и ты, Иезекиил пророк,
Я с вами сокрушу неверия порок.
Чтоб до конца довел я песнь во славу божью,
Вы, верой мощные, молитвенно к подножью
Престола вышнего свой обратите лик:
Тогда не страшен мне хулы безбожный крик! —
* — Генрих Лео. Ред.
Что смолк блаженный хор и не слышна осанна? И песни ангельской почто иссякла манна? Ужель на небеса проник лукавый дух И от его очей свет радости потух? В пределах, где царят блаженство и отрада, Кто поднял плач и стон? О чем иеремиада? То души праведных подняли голоса, Стенанием они смущают небеса:
«Услышь, господь, услышь! Внемли моленью верных, Не дай погибнуть им в страданиях безмерных! Терпенью твоему когда конец придет, Когда ты казнь пошлешь на богохульный род? Доколе процветать ты дашь в земной юдоли Безбожным наглецам? Скажи, господь, доколе Философ будет мнить, что «я» его есть «я», А не от твоего зависит бытия? Все громче и наглей неверующих речи... Приблизь же день суда над скверной человечьей».
Господь на то в ответ: «Не пробил час для труб, Еще не так смердит от разложенья труп. К тому ж и воинство мое — от вас не скрою — Не подготовлено к решительному бою. Богоискателями полон град Берлин, Но гордый ум для них верховный господин; Меня хотят постичь при помощи понятий, Чтоб выйти я не мог из их стальных объятий. И Бруно Бауэр сам — в душе мне верный раб — Все размышляет: плоть послушна, дух же слаб. Но уж недолго ждать. Он сбросит мыслей сети, И сатана его не сможет одолети; Взыскующий меня, в конце концов, найдет: Он дух свой вызволит из гибельных тенет Гордыни мышленья, что душу раздвояет, И в ликовании душа его взыграет. Для философии вот будет-то подвох, Когда уверует он в то, что бог есть бог». .
И души праведных тогда возликовали И славить господа согласным хором стали:
«Достоин славы ты, владыка вышних сил,
Который шар земной и небо сотворил. Уж близок день: твой гнев накажет нечестивых, И возвеличишь ты рабов своих радивых».
Господь же продолжал: «Да, Бауэр избран мной, Чтоб верующих стан вести в последний бой.
Когда на грешный мир прольются чаши гнева, Разверзнется земля и выкинет из зева Поток огня, когда кровавые бичи Хлестнут морскую гладь и туча саранчи Покроет небосвод, и содрогнутся горы, И звери в ужасе свои покинут норы, — Тогда со знаменем: «за веру и престол» Он в битву полетит, как молодой орел».
И души праведных сильней возликовали И славить господа согласным хором стали: «Ты, господи, велик, и ты непобедим. Пусть жертвенный к нему вовек струится дым».
Еще не отзвучал псалом их величавый, Как появился вдруг шумя, смердя — лукавый. Нечистым пламенем горел свирепый лик, И крови праведных алкал его язык. Он быстро подошел к господнему престолу И, наглые глаза не опуская долу, Вскричал кощунственно: «Доколь ты будешь ждать, Меня к бездействию доколе принуждать? Боишься, верно, ты, что в день, когда сраженье Между тобой и мной за власть произойдет, Я нанесу вам пораженье И захвачу твой небосвод. А если ты не трус, готовься к бою, Вели архангелу трубить. Я войско дикое мое в ряды построю: Мы жаждем встретиться с тобою И ангелов твоих сразить».
Господь: «Терпение! Уж близок, близок час, Когда узнаешь ты, кто всемогущ из нас. Взгляни на землю вниз: там множатся знаменья, Ввергающие мир в великое смятенье: Поджоги, мятежи и за войной война; Закон в забвении, а вера предана; Хулители цветут, а праведники в горе... Но — погоди! — в сто раз ужасней будет вскоре. Я верного слугу теперь себе избрал, Чтобы он грешникам о царствии вещал. Осмеян ими будет он как потерявший разум; Мне это наруку, чтоб все покончить разом. Еще не пробил час. Но если все пойдет И впредь, как шло досель, — то скоро час пробьет».
«Кто ж избран? Имя чье у вас отныне свято?» «Я Бауэра избрал». —
«Какого? Лиценцьята?»
«Да именно его». —
«Ну, он не так уж прост:
Его не радуют ни пение, ни пост, Он просит у тебя сокровищ чрезвычайных, Чтоб умозрительно их постигать в тиши; А в догматах, в их выспреннейших тайнах Не обретает он покоя для души».
Господь: «Пускай теперь со странностями он, — В его мозгу, поверь, все скоро прояснится; Пускай он в дерзкие раздумья погружен, — Ты в том уверен будь: рассудка он лишится».
Лукавый: «Я берусь отбить его у вас И вставлю в мой венец чудесный сей алмаз. Ведь Гегель в нем засел гвоздем, как говорится; Уж я за этот гвоздь сумею ухватиться».
Господь: «Я отдаю его тебе во власть, За праведной его душой ступай! Не мешкай! Заставь его с собой в твой черный ад упасть И оглуши его злорадною насмешкой. Но чтб как доказать сумеет он, что тот, Кто верует в меня, путь не теряет правый, Куда б ни завели его огни болот?»
«Я вызов принял твой! — ответствовал лукавый, — От Бруно Бауэра не жди для неба славы!» Сказал и бурею понесся в черный ад, Оставив за собой невыносимый смрад.
Пока бесчинствовал на небе враг господний, Волненье вспыхнуло внезапно в преисподней; Мятежным пламенем охвачена она; Несутся возгласы: «Явись к нам, сатана!» Толпу мятежников сам Гегель возглавляет, Вольтер над головой дубиной потрясает, Дантон безумствует, и Эдельман орет, Наполеон, как встарь, командует: «Вперед!» Орда проносится средь огненного чада, Свирепо требуя к себе владыку ада. И. вот стремительно свергается с небес В владенья мрачные свои лукавый бес. «О чем, — кричит он, — шум? Чтб разыгрались страсти? Иль вы из-под моей хотите выйти власти? Вам не достаточно ли пекло я топил,
Вас кровью праведных не досыта ль поил?»
«Молчи, — кричит Вольтер, трясясь от возмущенья, —
Бездельник! Для того ль я насаждал сомненье,
Чтоб умозрительный везде повис туман
И философия прослыла за обман?
Чтоб даже Франция глумилась надо мною?
Все это терпишь ты? Стыдись! Будь сатаною!»
«К чему, — кричит Дантон, — богослужебный чин
Я создал разуму и сотням гильотин
Работу задавал, коль вновь стоят над миром
Бездарнейшая знать с прожженным вкупе клиром?»
Тут Гегель, чей язык со зла прилип к гортани,
Вдруг словеса обрел, потребные для брани.
«Я жизнь свою науке посвятил, Учил безбожью, не жалея сил, Возвел самосознанье на престол я, На божество успешно штурм повел я.
Но мне стать жертвою невежд пришлось, Меня истолковали вкривь и вкось; И, наложив на умозренье цепи, Рождали чушь, одну другой нелепей.
Но вот явился Штраус. Когда ж, смельчак, Меня постичь сумел он кое-как, Ему тотчас влиятельные лица Из Цюриха велели удалиться 1.
Какой позор! Революционный нож Я мудро изобрел — и что ж? Нигде, нигде пристанища нет ныне Поборнице свободы, гильотине!
Итак, я жил и мыслил столько лет Напрасно, сатана? Держи ответ! Когда ж придет за нас могучий мститель, Отродья набожного истребитель?» —
Все это выслушав с улыбкою слащавой, «Да перестань скулить, — сказал в ответ лукавый, — Вам, верные рабы, несу благую весть: Я мстителя нашел. Да, мститель этот есть». «Так кто же это, кто?» — кричат все в нетерпеньи. «То — Бруно Бауэр». Смех и крики возмущенья Послышались в ответ; как разъяренный лев, Тут Гегель зарычал, свой изливая гнев:
«Ну и выбрал же! Над нами ты глумишься, окаянный. Бауэр подчиняет разум трибуналу веры чванной И велит идти науке к ней с молитвой покаянной!»
1 Имеются в виду события, связанные с приглашенном в 1839 г. радикальным правительством швейцарскою кантона Цюриха Д. Штрауса на должность профессора в Цюрихском университете. В связи с этим возник острый политический конфликт между правительством и лагерем консерваторов и реакционного духовенства. 6 сентября 1839 г. противники приглашения Штрауса во главе со священником из деревни Пфеффикон Бернардом Гирцелем (Энгельс иронически называет их стражами Сиона, т. е. блюстителями ортодоксального вероучения) организовали в Цюрихе вооруженную демонстрацию. В результате этих событий правительство было вынуждено еще до демонстрации отказаться от приглашения Штрауса, а позже уйти в отставку.
Лукавый отвечал: «Ты слеп, мудрец чудесный. Мой Бауэр не таков, чтоб пищею небесной Духовный голод свой он утолить сумел: Доходит до всего, кто мужествен и смел. Пусть надевает он смирения личину! Поверь, недолго ждать: ее с него я скину». И молвил Гегель: «Бес, смиряюсь пред тобой!» Ликуя, вся орда, подняв ужасный вой, Владыку довела до адовой границы, И воспарил он ввысь, подобно черной птице.
В ученой келий, где дух царит угрюмый, Наш Бауэр мыслит вслух, упорной занят думой. Он в Пятикнижие вперил свой острый взор, А сзади дергает лукавый за вихор:
«Кто, Моисей иль нет, создатель книги этой? О философия, темны твои ответы. Я феноменологию познал до дна,
И мне эстетика во всем ясна;
Я в тайны логики умом проник
И метафизику постиг,
И даже богословием — увы! —
Я овладел усильем головы.
Я ныне доктор, лиценцьят,
Веду коллегий целый ряд;
Я умозреньем веру в бога сил
С понятьем абсолюта примирил;
Я с остротой необычайной
Разделался со всякой тайной;
Я понял догмы искупленья,
Творенья и грехопаденья,
И даже догмат о зачатье
Пречистой девы смог понять я.
Но — ах! — весь этот хлам не в силах мне помочь
Вкруг Пятикнижия рассеять тайны ночь.
Кто несомненное мне даст истолкованье? Откуда получу насущный хлеб познанья?
Вот книга, полная таинственных речений! —
То рукопись Филиппа... Развернуть
Ее хочу я. Мне она укажет путь
Из лабиринта тягостных сомнений.
Так! С первых же страниц исходит яркий луч, Журчит навстречу категорий ключ;
Они друг другу золотые ведра,
Без устали передают так весело и бодро.
Здесь шири нет меры. И дали безбрежны. Науки и веры Объятья так нежны!
Природные стихии подо мной.
Какое зрелище! Но — о мученье! —
Над Пятикнижьем все ж туман густой, Скрывающий его происхожденье. Филипп, явись же!»
Стена раздвинулась, и призрак в трех венцах Вдруг встал пред Бауэром, внушая жуткий страх.
«О Бауэр, со стези не уклоняйся той,
Что Гегель в логике предначертал тебе!
Там, где сияет с абсолютной ясностью
Понятие, рассудком не противься ты,
Зане тот дух является свободою». «Ответь мне на вопрос, кто автор Пятикнижья? О, не молчи, — молю, скажи!» «С тобою схож
Лишь дух, который сам ты познаешь,
Не я» *.
— «Не ты? Не уходи, мне путь поведай правый». Он вскакивает, — глядь, пред ним стоит лукавый.
«Ха-ха, ха-ха, ха-ха! Приятель богослов,
Ты растерялся, друг, и не находишь слов?
Ведь ты не так уж глуп, а понимаешь туго,
Что обречен бродить в пределах злого круга». Тут Бауэр библию хватает с перепугу... Хохочет бес: «Тебе окажет ли услугу Сей хлам? Его давно мы вышвырнули вон. Ужели все еще тебя прельщает он? Ужели в келий угрюмой на затворе, Все время занятый добычей категорий, Стремясь пылающий огонь смешать с водой И отвратительной питая дух едой, — Тот дух, который вон из сумрачной темницы, Оковы разорвав, навек уйти стремится, —• Ужели так тоску свою ты утолишь? Стыдись! О Гегеле, приятель, вспомни лишь. Учил ли он тебя в союз впрягать единый Со мраком свет, с водой огонь и холм с долиной? Нет, факты все презрев, традиции рассказам Он, бога гордый враг, противоставил разум».
* Гёте. «Фауст», часть I, сцена первая («Ночь»). Ред.
«Твои слова, о бес, звучат мне, как музыка! Их искушение воистину велико. Но, бес, я не боюсь их ядовитых жал, — Уз умозрения и ты не избежал. Ведь духу моему открыты все явленья; Ему ли отступить перед тобой в смущеньи? Я знаю, ты хитер, но твой прием уж стар: Ты опьяняешь нас вином словесных чар, Сулишь поднять наш дух над милой плотью мира, — Потом голодного абстракции вампира Даешь в владыки нам; и уж не в силах мы Таить иную мысль, как ту, что мы — есмы. Мертвящий хлад высот твоих меня пугает, Где разрушает дух все то, что постигает. Молоху древнему твой злобный дух под стать: Все позитивное стремится он пожрать. Ты видишь, сатана, что ты насквозь мне ясен; Передо мной своих не расточай же басен. Вот Пятикнижие: лишь позитивно лик Его пойму, — и вот: я иудаизм постиг».
Бес издевается: «Ну, не потеха ль, право? Ты хочешь блеск придать тому, что стало ржаво. Там, где господний перст усмотрен был во вшах *, Где храма план чертил господь на небесах **, Где божий глас везде и в каждое мгновенье Народу чудился***, — уместно ль умозренье? Напрасно мозг трудишь над этой чепухой; Ты лучше с верою вступи в смертельный бой. Иди туда, где дух в своей уверен силе, А не копается, как жалкий червь, в могиле; Где он себе престол величия воздвиг, А вера перед ним покорно клонит лик».
«О бес, о чем в тиши я помышлял украдкой, Ты вслух мне говоришь, вселяя трепет сладкий И душу веселя предчувствием побед. Но тайный голос мне нашептывает: «Нет! Жизнь изжита твоя»».
«Не трать же даром время. Лишь захоти, — и вмиг спадет неволи бремя». «С чего же мне начать?» —
* Вторая книга Моисея, гл. 8, 19. ** Пятая книга Моисея, гл. 22, 8. *** Пятая книга Моисея, гл. 25.
«Не помышляй, что здесь, В Берлине набожном, где восседает спесь, Ты мог бы воспарить в ликующую сферу И насмерть поразить бессмысленную веру. В веселый Бонн тебя я увести решил 1, Где в Рейне смоешь ты всех предрассудков ил. Там к жизни действенной и радостной воскресни В союзе с пьяною лозой и пьяной песней. Там вольно дышится, там все — к победе путь; Там и твоя, поверь, вздохнет свободно грудь». «Веди меня, я твой!» —
«Там гордо спорят мненья, И истина свое там празднует рожденье. Там на развалинах духовной нищеты Свободомыслию алтарь воздвигнешь ты!»