1.1 Тема смерти в романе а.С. Пушкина «Евгений Онегин»

Образ Онегина, да и вообще всех главных героев романа, Пушкин выстраивает на фоне смерти. Тема смерти – одна из самых значимых тем в пушкинском романе, и образы героев Пушкин отчетливо различает «сквозь магический кристалл» смерти.

В начале романа, зевая от дорожной скуки, Онегин лениво призывает чёрта, который очень ему услужил бы, если бы взял к себе в преисподнюю больного дядю-старика («Когда же чёрт возьмет тебя…» ^[39]). Машинально воображаемое зло сразу делается нешуточной явью:

Но, прилетев в деревню дяди,

Его нашел уж на столе,

Как дань, готовую земле (I, LII).

Символично, что сюжетная линия Онегина начинается с уничтожения, со смерти. Иное, загробное пространство как бы проглотило старика-дядю вместе с потрохами. В романе целых пять смертей: умирают отец и дядя Онегина, отходит в лучший мир отец Татьяны Дмитрий Ларин, гибнет на дуэли Ленский, няня Татьяны обретает вечное упокоение «на смиренном кладбище, // Где нынче крест и тень ветвей» (VIII, XL VI). Притом Пушкин каждый раз находит новые слова, рисующие смерть. Эти слова сводятся, в сущности, к одному: смерть вытесняет умершего из мира продолжающих жить. От личности остается прах, она исчезает, растворяется в вечности, а место человека в окружающем пространстве как будто навсегда занимают памятник или надгробный камень:

И там, где прах его лежит

Надгробный памятник гласит:

Смиренный грешник, Дмитрий Ларин,

Господний раб и бригадир,

Под камнем сим вкушает мир (II, XXXVI).

С темой смерти связан и образ Ленского. Навестивший могилу соседа, отца своей возлюбленной Ольги (Дмитрий Ларин умирает еще до того, как «поклонник Канта и поэт» возвращается домой из Геттингенского университета, то есть до начала действия романа), Ленский нисколько не подозревает, что в скором времени его ждет та же печальная участь, что и почтенного старика, кому он «тут же начертал (…) надгробный мадригал»:

«Poor Yorick!^[40] – молвил он уныло, —

Он на руках меня держал.

Как часто в детстве я играл

Его Очаковской медалью (II, XXXVII)!

Если Гамлет у Шекспира держал перед собой череп шута Йорика и вспоминал, как часто в детстве он целовал шута в его тонкие губы, то Ленский вспоминает об Очаковской медали, полученной бригадиром Дмитрием Лариным за взятие турецкой крепости и сделавшейся для младенца Ленского подобием погремушки. Семейство Лариных, как и раньше, в силу привычки, в Троицын день приносит домой полевую травку – «пучок зари» – и умильно роняет на нее «слезки три», среди прочих умерших родственников поминая душу покойного отца и мужа, с миром отошедшего «в час перед обедом» в иные миры и нашедшего там лучшую обитель, нежели земные жилища:

И отворились наконец

Перед супругом двери гроба,

И новый он приял венец. (II, XXXVI)

Пушкин с первых строк романа рассматривает жизнь героев с позиции вечности. Иной мир, непременное «memento mori» (помни о смерти) сразу расставляет все по своим местам: не так уж важны, а иногда и вовсе смешны страсти и претензии каждого отдельного персонажа; есть только жизнь и смерть, и в дополнение к ним природа. Она-то как раз мудра и по праву распоряжается жизнью и смертью. Вот настоящие нравственные ценности, которые отстаивает Пушкин!

Если личность (главным образом, Татьяна) проникается этими ценностями, то она живет в соответствии с самим ходом жизни, не вторгаясь в священную тайну смерти, не нарушая естественного хода жизни. Наоборот, тот, кто в безумной гордыне эгоизма (Онегин) разрывает живую ткань пульсирующей и циклично обновляющейся жизни, приносит другим одну лишь смерть. И это уже не воображаемая смерть врага, а настоящая смерть бывшего приятеля, с которым не раз делил трапезу и спорил о «добре и зле», «плодах наук» и «гроба тайнах роковых» (II, XVI):

Еще приятнее в молчанье

Ему готовить честный гроб

И тихо целить в бледный лоб

На благородном расстоянье;

Но отослать его к отцам

Едва ль приятно будет вам (VI, XXXIII).

Смерть, таким образом, для Пушкина становится единственно подлинным критерием истины, пробным и краеугольным камнем, христианской точкой отсчета, откуда, как с вершины горы, виден масштаб поступков личности. Онегин «отослал Ленского к отцам», а природа по-матерински позаботилась о посмертной судьбе юного поэта, погибшего жертвой романтической любви и наивных заблуждений. Подобно тому как над могилой испивших любовный напиток Тристана и Изольды выросли и переплелись ветви терновника, так на могиле Ленского «у ручья в тени густой

Две со́сны корнями срослись… (VI, XL)

Одним словом, Онегина можно сравнить со своеобразной «черной дырой», которая заглатывает во вселенной все подряд, что оказывается в поле ее гибельного притяжения. Так же и Онегин с первых строк романа как будто поглощает чужие судьбы, души. К несчастью, бедная Татьяна тоже попадает в его роковую орбиту.

Впрочем, и в душе Татьяны таится бездна «рокового шага». В ней есть нечто родственное Онегину – по слову пушкинского Вальсингама из «Пира во время чумы» («Маленькие трагедии»):

Всё, всё, что гибелью грозит,

Для сердца смертного таит

Неизъяснимы наслажденья, —

Бессмертья, может быть, залог.^[41]

Вот почему Пушкин с печальной безнадежностью констатирует неотвратимую гибельность страсти Татьяны к Онегину:

Погибнешь, милая; но прежде

Ты в ослепительной надежде

Блаженство темное зовешь,

Ты негу жизни узнаешь,

Ты пьешь волшебный яд желаний… (III, XV)

Иначе сказать, Татьяна страстно желает быть поглощенной воображаемым ею «роковым искусителем», ей хочется испить ядовитый любовный напиток, который кажется таким сладостным. И здесь бессильна даже святая вода, какой няня хочет окропить «нездоровое дитя». Ключевое слово для понимания образа Татьяны – жертва. Не даром в изначальном пушкинском замысле Татьяна должна была стать женой декабриста и отправиться вслед за ним на каторгу, в Сибирь. Без сомнения, это героическая жертвенность. Но в жертвенности, как рисует ее Пушкин, есть и темная сторона – тяга к смерти. В этом Татьяна и Онегин поистине родственные души. Они роковым образом притягиваются друг к другу.

Тяга к смерти отличает также и Ленского. Налет книжности во многом явится причиной смерти Ленского. Книжность занимает львиную долю его души. Книжность и жизнь сталкиваются в личности Ленского. И побеждает книжность. Идеальные романтические представления о верной дружбе, чистой любви, непременном торжестве добра над злом и прочие расхожие книжные штампы в сознании Ленского становятся для автора предметом злой иронии. Жизнь беспощадно вытесняет прочь из реальности эти прекраснодушные химеры. Иначе говоря, Ленский сам, добровольно лезет в пасть к смерти, а Онегин – подходящий посредник для того, чтобы Ленского «отослать к отцам», увековечив его цветущую юность, поэтические настроения и сердечную наивность.

Впрочем, жизнь и любовь посылают Ленскому последний привет перед смертью, на мгновение победив его пресловутую книжность «вечного студента» Геттингенского университета, обители немецкого романтизма. Это происходит тогда, когда Ленский приезжает к Ольге перед дуэлью и она встречает его простодушным вопросом: «Зачем вечор так рано скрылись?» (VI, XIV) – полностью обезоруживая его ревнивую враждебность. Как ни теснилось в нем «сердце, полное тоской», Ленский ни единым словом не обмолвился о дуэли. Рыцарское мужество и благородная, отнюдь не книжная, сдержанность выразились в лаконичном: «Так» – в ответ на вопрос Ольги: «Что с вами?» (VI, XIX)

Ленский и Татьяна точно брат и сестра по наивности, книжности, но вместе с тем и внутреннему благородству. Не даром Татьяна, думая об Онегине, убийце Ленского, мысленно называет последнего «своим братом»:

Она должна в нем ненавидеть

 Убийцу брата своего… (VII,VIV)

Книги и смерть – вот и еще одна тема пушкинского романа, объединяющая главных героев романа. Эта тема, будто музыкальная пьеса, все время меняет тональность: она обретает то трагический, то пародийный, то юмористический колорит.

В Петербурге Онегин, чтобы избавиться от скуки, в поисках очередной пищи для разочарованной души решил поглотить книжную премудрость («Себе присвоить ум чужой») и

Отрядом книг уставил полку,

Читал, читал. А всё без толку (…)

Как женщин, он оставил книги,

И полку, с пыльной их семьей,

Задернул траурной тафтой (I, XLIV).

Любопытно, что книги и женщины в мире Онегина приравниваются друг к другу. И те и другие подобны трупу в гробу – за «траурной тафтой».