Глава 4. Достойна ли госпожа Бовари любви читателя?

Когда говорят о романе «Госпожа Бовари», часто вспоминают знаменитую фразу Гюстава Флобера: «Госпожа Бовари – это я!»

Мог ли на самом деле писатель Флобер так глубоко войти в душу своей героини, что уподобил себя женщине? Трудно сказать, насколько искренен был писатель, бросивший эту фразу, потому что образ госпожи Бовари кажется мне воплощением пошлой, глуповатой, сентиментальной, сладострастной, капризной и эгоистичной бабенки, душа которой была полна химерами и заблуждениями, что и привело ее к трагедии самоубийства. Отравившись мышьяком, она, кажется, тем самым хотела спасти мужа от полного разорения, а получилось, что он сам умер, почти сразу вслед за ней, узнав после стольких лет тайну ее многочисленных измен, а дочь, отданная нищей тетке, должна была зарабатывать себе на хлеб работой на прядильной фабрике. Вот итог жизни с виду чистой, прекрасной и обворожительной госпожи Бовари.

Итак, очевидно одно: как бы Флобер ни относился к своей героине (это отношение явно изменялось по ходу написания романа, особенно в сцене смерти он не мог ей не сочувствовать), он беспощадно, под сильной лупой анализирует малейшие извивы души госпожи Бовари, вытаскивает на свет божий все ее заблуждения и иллюзии, выставляя их на всеобщее обозрение и читательский суд, суровый или сочувственный – в зависимости от психологического склада читателя романа.

Посмотрим, как рисуется образ госпожи Бовари, из каких материй сотканы ее облик и судьба, перипетии которой подробнейшим образом прослеживает Флобер, сопровождая поступки Бовари комментариями, эпитетами и метафорами. В этих метафорах заключена суть дела. С их помощью мы можем узнать, как в действительности писатель относится к своей героине и взаправду ли она – это он, господин Флобер.

Лекарь Шарль Бовари впервые видит свою будущую жену, дочь фермера Руо, за шитьем подушечки. Его поражает «белизна ее ногтей. Они были блестящие и узкие на концах, отполированы лучше дьеппской слоновой кости и подстрижены в форме миндалин»^[32]. Только после он замечает прекрасные черные глаза Эммы Руо. С самого начала героиня пробуждает в мужчинах прежде всего сексуальное чувство: «Щеки у девушки были розовые. Между двумя пуговицами корсажа был засунут, как у мужчины, черепаховый лорнет» (С. 33). С самого начала будущая госпожа Бовари пользуется своей женской властью над сердцами мужчин, женским чутьем будит в них похоть. Первой жертвой ее чар стал простодушный и глуповатый Шарль Бовари. Ему она предлагает выпить рюмку ликера: «… достала две рюмки, одну налила до краев, в другую только капнула и, чокнувшись, поднесла ее к губам. Так как рюмка была почти пустая, то Эмма все перегнулась назад и, закинув голову, напрягши шею, вытянула губы; она смеялась, что не чувствует никакого вкуса, а кончиком языка, проскальзывавшим между белыми мелкими зубами, слизывала ликер со дна рюмки» (С. 36).

Флобер делает ретроспективное отступление о воспитании 13-летней Эммы в женском монастыре. Там она читала любовные романы, распространявшиеся среди пансионерок развратной старой девой. Эмму пленяли кавалеры, сжимавшие в объятиях «девушек в белом», и томные красавицы, разлегшиеся на оттоманках, и гяуры, и прочая любовная дребедень. Поначалу, увидев Шарля Бовари, она поверила в «чудесную страсть, которая до сих пор только парила в блеске поэтических небес» (С. 44). Она безуспешно пыталась разбудить страсть мужа чтением стихов наизусть при луне и грустными адажио за фортепиано в сопровождении томных вздохов. Всё было тщетно. И тогда Эмма Бовари начала роптать на Бога и на судьбу: ее бывшие подруги по монастырю наверняка вышли замуж за изысканных, умных, привлекательных мужчин, они теперь «в уличном шуме, в гуле театров, в блеске бальных зал, – все живут жизнью, от которой ликует сердце и расцветают чувства» (С. 46), а ее существование «холодно, как чердак (…), и скука, молчаливый паук, плетет в тени свою сеть по всем уголкам ее сердца» (С. 46).

Эта метафора Флобера, открывающая любовное поприще госпожи Бовари, знаменательна и символична: сердце Эммы – холодный чердак, опутанный паутиной скуки. Скука – вот главная черта ее души, а природная красота только крашеный фасад этого темного чердака с пауками.

На балу в замке маркиза д’Андервилье Эмма жаждет так же блистать и быть такой же беззаботной, красивой и богатой, как маркизы и графини. Она вспоминает грязный пруд и ферму отца, погреб, где она пальцем снимала сливки с горшков молока. Сейчас же она кружится в вихре вальса с виконтом, держит в руках «позолоченное блюдечко мороженого с мараскином» (С. 49), ест не виданные ею ранее гранаты и ананасы, смакует во рту замороженное шампанское. Как здесь не потерять голову! Вот идеал жизни для Эммы Бовари – о том, что она читала в романах, к этому эти наряженные дамы привыкли как к чему-то обыденному, само собой разумеющемуся. Почему же ей не жить такой жизнью? Чем она хуже их?! «И потому вздохи, лунный свет и долгие объятия, и слезы, капающие на пальцы в час разлуки, и лихорадочный жар в теле, и томление нежной страсти – все это было для нее неотделимо от огромных замков, где люди живут в праздности, от будуаров с шелковыми занавесками и мягкими коврами, от жардиньерок с цветами, от кроватей на высоких подмостках. От блеска драгоценных камней и ливрей с аксельбантами» (С. 52). Вот почему, если этого нет, то свое раздражение и гнев Эмма Бовари вытесняет на старой служанке и выгоняет ее со службы за дверь.

Обида госпожи Бовари на мир, что, мол, тот не мог распорядиться с ней получше, вытесняется на несчастном Шарле Бовари. У него вульгарные манеры, по мнению Эммы: он чавкает и хлюпает во время еды, маленькие его глазки за счет пухлых, ожиревших щек как будто прижаты к щекам. Она выбрасывала его старые перчатки не для него, а ради «самой себя, из эгоизма и нервного раздражения» (С. 53). Символическим эпизодом Флобер делает сцену, когда Эмма Бовари бросает свой свадебный букет в огонь, тем самым как бы разрывая связь с мужем и давая себе внутреннее право на измену.

Во второй части романа молодой клерк Леон Дюпюи в Ионвиле, куда переехали супруги, делается первым любовным претендентом для госпожи Бовари, но поначалу она еще удерживается от своей кипящей страсти, которую она удачно скрывает под маской благочестия. В это же время она рожает девочку. В ней нет ни малейшей любви к ребенку: ей кажется эта девочка отвратительной, так что она сразу отправляет ее к кормилице, а когда все-таки забирает домой, то под влиянием раздражения отталкивает ребенка с такой силой, что ранит ее до крови. Временами она лицемерно показывает свою любовь к нелюбимому ею ребенку. «Она заявляла, что обожает детей: это ее утешение, ее радость, ее безумие. Свои ласки она сопровождала патетическими излияниями, которые всюду, кроме Ионвиля, напомнили бы Сашетту из «Собора Парижской богоматери» (С. 12).

Мы видим, что и материнские радости у нее порождены чтением романов, шаблонны, как чувства литературных героев. Флобер выясняет, почему она все-таки на этот раз удержалась от измены: во-первых и прежде всего, конечно, из-за робости Леона (он, дурак, не понял, как она хочет, чтобы он признался ей в любви), во-вторых, из-за женского тщеславия, которое хочет крикнуть: «Я добродетельна», то есть «удовольствия глядеться в зеркало, принимая позы самоотречения, немного вознаграждали ее за ту жертву, какую она, думалось ей, принесла» (С. 73), при этом она была «полна вожделений, желаний, бешенства, ярости» (С. 73). Вот и причина ее напускного целомудрия. Тогда же всю ненависть неслучившейся любви Эмма перевела опять на несчастного мужа. Леон бежал в Руан от Бовари.

Но тут подвернулся опытный соблазнитель женщин, красавец Родольф Буланже, который пошел на госпожу Бовари приступом, по-кавалерийски. Он добился успеха очень краткой декламацией по поводу несчастий и тоски одинокой души, ищущей любви, меланхолических возгласов о ангельском облике госпожи Бовари и его мнимом отчаянии от ее холодности. От таких слов, слышанных ею впервые, Эмма млеет: «пыл этих речей тешил ее самолюбие, и она, казалось, нежилась в теплой ванне» (С. 93). Родольф пригласил госпожу Бовари на прогулку верхом и овладел ею. Бурная страсть Бовари к Родольфо оправдывалось ею тем соображением, что она страшно много страдала, живя с мужем-пошляком, а теперь она, точно героини читанных ею романов, «сама как бы входила живым звеном в эту цепь вымышленных образов». Иначе сказать, она сама сделалась героиней романа, и это ей страшно нравилось, она наслаждалась мыслью о том, что она заимела любовника, повторяя с радостью: «У меня любовник! Любовник!» «Она входила в какую-то страну чудес, где все будет страстью, восторгом, бредом; голубая бесконечность окружала ее, вершины чувства искрились в ее мыслях, а будничное существование виднелось где-то далеко, внизу, в тени, в промежутках между этими высотами» (С. 98).

На самом деле госпожа Бовари с любовником пошловато и нагло обманывали недалекого мужа. Эмма ждала, когда Шарль уснет на кровати, а в это время Родольф бросал в окна супружеской спальни горсть песку. Шарль захрапывал – и госпожа Бовари бежала в сад к любовнику, или в дождливую погоду они занимались любовными утехами в кабинете мужа. Она задаривала подарками богатого и без того любовника за счет средств мужа, она влезла в долги, которые расчетливо раздувал торговец Леру, ведя дело к разорению мужа. К тому же Эмма Бовари в своей страсти «становилась слишком сентиментальной. С ней надо было обмениваться миниатюрами, срезать для нее пряди волос, она требовала от него кольцо, настоящее обручальное кольцо, в знак вечного союза. (…) С тех пор как он осиротел, прошло уже двадцать лет. Это не мешало Эмме утешать его в потере родителей и так сюсюкать, словно она имела дело с покинутым карапузом» (С. 99). Родольф начинал уставать от однообразия ее страсти, поскольку столкнулся с такими же речами и формами бурной любви не один раз у многих женщин. Госпожа Бовари клялась Родольфу в безумной страсти, требовала, чтобы он в полночь думал только о ней, засыпала его бесконечными упреками, самоуничижалась, крича любовнику: «Я твоя раба, твоя наложница!» (С. 109)

И когда госпожа Бовари задумала побег от мужа вместе с любовником, намереваясь бросить на произвол судьбы также и дочь, Родольф ее с легким сердцем в свою очередь бросил под предлогом заботы о ее счастье, и она тяжко заболела.

В момент болезни Шарль Бовари, ее глупый, но добрый муж, показывал чудеса героизма, выхаживая ее, вырывая из лап смерти. Он забросил врачебную практику, потерял клиентов. Для него важнее всего было здоровье обожаемой жены. Ничего этого госпожа Бовари не способна была оценить. Эгоизм героини поразителен!

Ее болезнь и пребывание на грани смерти, кажется, вернула ее в лоно церкви, но это опять не больше, как лицемерие. Встреча в Руане с Леоном решила дело в пользу страсти. И хотя она еще изображает добродетель и назначает ему свидание в церкви, тем не менее исход душевной борьбы теперь ни для нее, ни для читателя не секрет. Любопытно, что Флобер сравнивает церковь с женским будуаром, это довольно смелое сравнение: «Вся церковь располагалась вокруг нее, словно гигантский будуар…» (С. 130)

Теперь ее защита от нападения Леона была только формальной, для отвода глаз, и Леон, узнавший женщин в лице проституток, уже не питает иллюзий на счет госпожи Бовари. Кстати, их возобновленная любовь произошла в театре, где Бовари во время оперного спектакля до такой степени влюбилась в оперного премьера, что уже мечтала о том, как они будут любить друг друга, как он будет возить ее в своей кибитке по городам и весям и как она будет о нем заботиться.

Всё это очередные химеры, а наяву диалог с Леоном о добродетели был до безобразия краток:

«Она жеманилась. Потом вдруг серьезно сказала:

Вы знаете, это очень неприлично.

Почему, – возразил клерк. – Так делают в Париже.

Эти слова, словно неопровержимый аргумент, заставили ее решиться» (С. 131).

Этот аргумент был так же неопровержим, как отсутствие амазонки для прогулок с Родольфом. Как только муж предложил купить амазонку, дело было решено в нужном для Эммы Бовари духе.

Измена порождает нескончаемую ложь, в которой тот, кто лжет, путается. Эмма лгала напропалую: если, как пишет Бовари, она шла по правой стороне улицы, то мужу она обязательно сказала бы, что шла по левой стороне. Она выдумала повод еженедельно бывать в Руане якобы для занятия музыкой. На самом деле – для встреч с любовником. Ее путь – путь бесконечных компромиссов с собой, и все большее падение в долговую яму с легкой руки Леру. Когда же дом Шарля Бовари описывают, она пытается что-то сделать, чтобы избежать позора и выручить мужа, еще об этом не подозревающего: она предлагает любовнику Леону ограбить свою контору, где он служит клерком; но, натолкнувшись на непонимание и ужас Леона, она готова уже почти выйти на панель: она предлагает себя сборщику налогов, и в окно жители местечка наблюдают эту сцену и со смехом и ужасом обсуждают поведение госпожи Бовари. Так же отказывает ей в деньгах и бывший любовник, богач Родольф. Ей остается мышьяк: она не задумывается в этот момент ни о будущем горе мужа, ни о ребенке, брошенном ей на произвол судьбы. Ее смерть Бовари описывает сильными мазками, и впервые, пожалуй, читатель начинает сочувствовать госпоже Бовари. Но всё же роман не кончается с ее смертью. Остается муж, который должен узнать тайну ее супружеских измен. Но он прощает ее и так же боготворит, даже тогда, когда хам Родольф, столкнувшись с ним, предлагает ему выпить.

Настоящий герой романа – Шарль Бовари. Под личиной пошлого и недалекого мещанина скрывается подлинная любовь, которая обрывается смертью. Шарль не может поверить в предательство жены и понять все эти трехлетние ухищрения, но, как только он теряет иллюзии насчет своего почти божественного идеала, он умирает, как человек, которому больше незачем жить. Встретятся ли они с женой в раю? Едва ли.

Так можно ли считать Гюстава Флобера госпожой Бовари? Она человек, и он описывает ее по-человечески, с сочувствием и любовью, несмотря на то что понимает все ее женские хитрости и самообманы. Да, в определенном смысле он сделался госпожой Бовари, но только тогда, когда ее отчаяние дошло до краев и когда она перестала быть сухой эгоисткой. Ее смерть отчасти примиряет читателя с нею: Флобер хочет, чтобы читатель простил ее и посочувствовал. Не рок виноват в этих обстоятельствах (словечко, которое сначала бросает Родольф для самооправдания, бросая Эмму, а потом муж), а сама Эмма Бовари. Чувство нравственной ответственности – вот что ей не хватало и о чем ратует писатель Флобер. Эгоизм привел в пропасть госпожу Бовари, и это то страшное зло, с которым Флобер намерен до конца бороться и делает это с успехом, расставляя в своем романе нравственные акценты, ясные читателю.