9. В первом бою.

17 марта 1943 года в Усть Ижоре был митинг, на котором присутствовал и Говоров, и, почему-то, Ворошилов. На митинге говорили, что пришла пора прорвать окончательно кольцо блокады и прогнать немцев от Ленинграда. Мы, те, кто были на митинге, поняли, скоро начнутся сильные бои. Вернувшись в свои землянки, мы получили приказ проверить исправность оружия, получили дополнительно патроны, гранаты. Тут всё стало ясно. Много было разговоров о ранениях, хотя никто из нас этого ещё не испытывал. Но почему-то все боялись ранений в голову и живот. Навели мыльной пены, нагрели воды, и друг другу обрили головы под Котовского. Кроме того решили сделать на левой руке татуировку – начальные буквы имени и фамилии. Эта татуировка до сих пор у меня на левой руке «В.Ж.». Всем ребятам буквы писал я. Кололи тремя иголками, обмакивая в чёрную смесь горелого немецкого провода и спирта. Было больно, но терпели.

На другой день 18 марта события разворачивались очень бурно. Часа в три дня нас посадили на грузовики и повезли к мосту, который был возле Красного Бора. Возле моста огромная насыпь в ней вырыли норки, спрятав только голову и спину. В лесу ещё лежал снег, но было тепло. Мы сидели на откосе насыпи и курили, привлекая всеобщее внимание тем, что у нас у всех ППШа. Нашего командира взвода снова послали в полк офицером связи. Команду принял старший сержант (я вспомнил его фамилию) Воловенко. Когда стало смеркаться пришел какой-то лейтенант и спросил «Не вы ли………автоматчики Заблуовского. Мы ответили утвердительно и отвели его к комроты. Заблуовский объявил построение и сказал, что выходим на исходный рубеж. Построившись по четыре, бодро зашагали за капитаном, которого вёл тот офицер. Вошли в Красный Бор. Он на половину был уже наш, а южную часть его обороняли немцы. Шли по дороге, слева забор, справа домики лёгкого дачного типа или разрушенные или горели ныне. Было светло, как днём. Кое-где падали немецкие мины, слышна была стрельба. Мы разобрались сразу же, что немецкие автоматы бьют чаще, наши реже. Так же и с пулемётом МГ – немецкий бил очень быстро. Я шел в голове колонны, рядом шагало отделение Мазилкина Саши - моего друга. Приказали рассредоточиться по отделениям. Я, со своим отделением, шёл по левой стороне булыжной дороги, Мазилкин - по правой. Дошли до какого-то двухэтажного деревянного дома. Перед ним стояла пароконная санитарная повозка, в которой сидели и лежали раненые. Роте приказали стать за этим домом. Из него выносили ещё раненых, некоторые выходили сами, все были перевязаны. Мы закурили, напротив нас, чуть левее горел дом, около него суетились какие-то люди. Вдруг – резкий свист и тяжелая мина угодила прямо в повозку с ранеными. Одна лошадь упала, вторая заржала так жалобно, что у меня оборвалось всё внутри. Повозка, конечно, вся разлетелась, раненые, что были в ней, погибли. Повозочный отпряг вторую лошадь, взял её под уздцы и бегом повёл от этого дома. Вторая и третья мины угодили одна в дом, вторая снова впереди нас, где валялась убитая лошадь. У нас кто-то вскрикнул, а потом замолчал. Я глянул на ротного, он быстрым шагом пошёл назад по мостовой, крикнув: «За мной!». Все оторвались от стены дома, который уже начал гореть и бросились за комроты. Я увидел, что на земле лежит Мазилкин. Бросился к нему, он дышал и тихо стонал. Я осмотрел его со всех сторон, тело и голова были целы, а из голени ноги текла кровь. Я размотал обмотку и увидел, что кость перебита, а нога держится только на коже и мышцах. Дом горел уже совсем жарко, рядом вдруг никого не оказалось. Мазилкин был толстый и тяжёлый. Я подобрал палку, притянул к ноге как к шине, наложил индивидуальный пакет на рану. Набрал из фляги воды и дал ему попить. Он немного пришёл в себя, сказал: «Не бросай, я сам не выберусь». Я вытряхнул из его вещмешка все патроны, зашвырнул его гранаты в горящий дом, со злости ругнулся. Мазилкин ухватил меня за плечи руками, я, для противовеса взял в руки его автомат и потащил друга по улице вслед за ротой, которой и след простыл. Снова начался обстрел, хотя людей совсем не было. В горящем посёлке мы остались, вроде бы вдвоём. С одной стороны я был рад, так как при пожаре я не отличу немцев от наших, чего я больше всего боялся. Но попасть в такую ситуацию, когда у меня на спине сидит раненый друг, а я сам еле-еле могу идти, я сначала растерялся, а потом привык. Тащить было тяжело, я падал, отдыхал, снова вставал, снова делал сто-двести шагов и снова падал. Я думал, что не дотащу Мазилкина до санроты. Вдруг впереди загудела машина, остановилась немного впереди от нас, выскочили солдаты и стали что-то разгружать. Я оставил Мазилкина на дороге и побежал к машине. Шофёр крыл матом солдат, за то, что они медленно работают. Я спросил, куда шофер поедет после разгрузки, он ответил, что в тыл. Я объяснил ему обстановку и попросил довезти друга до санроты. Он развёл широко руки и спросил, вижу ли я, что творится. Я, чуть передохнув, глянул кругом и у меня снова волосы встали дыбом, горели уже все дома. Рвались мины. По улице, где мы шли с Мазилкиным, пройти было уже нельзя. Жар от горящих домов и заборов был слишком силён. Я отошёл от машины, подхватил лежащего Мазилкина и свернул вправо в огород, где торчали кочерыги от капусты, дальше домов не было. Через час, я понял, что заблудился, я не знал, куда идти повернул ещё раз, ещё и снова увидел машину, которую, видимо уже разгрузили, но до неё было далеко. Как только она начала разворачиваться раздался страшный взрыв. Я потом уже понял, что машина привезла мины ЯМ-5 и солдаты их разгружали в штабель. Видимо мина угодила в склад. Сдетонировав тол взорвался со страшной силой, машину швырнуло через кювет, она перевернулась и вспыхнула, никто от неё не побежал, все погибли. Я снова свернул в сторону от Красного Бора, вышел к лощинке и в ней увидел палатки медсанроты. Сдал Мазилкина, попрощался с ним, он же подарил кисет с махоркой, мы посидели, покурили, пока Мазилкина не взяли на перевязку. Я спросил у медсестры, как пройти к мосту. Она указала направление, и я один побрёл к своим, хотя и не думал, что там их найду. Я подумал, что меня могут посчитать за дезертира. Но всё, же пошёл к мосту. Он оказался совсем близко, я пошёл на норы и узнал, что рота здесь. Легко вздохнув, я сел на откос и снова закурил. В глазах стоял тот ужас, который я увидел и пережил, тащив Мазилкина. И вдруг в откосе недалеко от меня открывается дверь. Я увидел светлевший четырёхугольник и выходящих из него троих людей. Двое шли, обнявшись, один из них хромал, у второго была повязана бинтом голова, они прошли совсем рядом со мной. Это были пленные немцы. Позади них шёл наш лейтенант, вынимая из кобуры пистолет. Пройдя чуть дальше от меня, он приставил пистолет к голове одного пленного, хлопнул выстрел, и сразу же он выстрелил в голову другого. Я вообще пришёл в ужас. Зачем же убивать пленных, да ещё и раненых. Лейтенант нагнулся, вытер ствол пистолета о мундир одного немца и насвистывая песенку пошёл к землянке. Снова я увидел светлый четырёхугольник, входящего в него человека, дверь закрылась, стало совсем темно. Я залез в одну из нор и долго слушал, как рвутся мины и снаряды в Красном Бору. Затем сон одолел меня и я уснул. Утром нас разбудили, я доложил, что Мазилкин ранен, и я его отвёл в санроту, отдал бумажку о приёме раненого. Снова командир сказал, что мы выходим на исходный рубеж. За ночь пожар утих, деревянные дома сгорели, только головешки тлели. Ветра не было. Нас повели левее Красного Бора. Дошли до узкой траншеи. Командир роты и наш лейтенант Ульченков рассредоточили нас, а нам так хотелось быть ближе друг к другу! Поступила команда проверить людей. В моём отделении два казаха, хорошие ребята, но их не было! Я пробежал почти по всей траншее. Может быть, они не туда топали? Вернулся на своё место рядом со старшим сержантом Воловенко. Закурил длинную цигарку и стал смотреть вперёд. Впереди был смешенный лес, ели, сосны, берёзы, осины, кусты. Загремели наши пушки, в лесу встал сплошной столб дыма и огня, это длилось минут пятнадцать, двадцать. В это время кто-то сзади потрогал меня рукой по спине и спросил: «Товарищ командир махан, кушать будешь?» Обернулся, а это мои казахи с довольными лицами подают мне котелок, а там лежат куски горячего варёного мяса. Я взял большой кусок и стал есть. Оказывается они увидели убитую лошадь, нарезали мяса, соорудили костёр и сварили его в нескольких котелках. Всем ребятам из моего отделения досталось по куску. Под грохот артподготовки мы жевали горячую варёную конину. Затем впереди нас откуда-то выскочили два танка (Т-26 – лёгкие танки). Их уже не выпускали, но где-то остались. Грохнул взрыв и башня с первого танка, отлетела метров на пятнадцать. Второй взрыв и второй танк лежит на боку и горит. Командир роты закричал: «Вперёд! За мной!». Мы вылетели из траншеи и цепью бросились в лес. Навстречу загремели выстрелы из немецких автоматов, хотя мы их и не видели. Мы также открыли стрельбу и резво побежали вперёд. У меня заело затвор автомата. Я нагнулся и увидел белые квадратные ящики, посреди крышки возвышалась толстая колодка, дёрнув, она свободно вынулась. С этой колодкой я снова побежал вперёд, на ходу ударил раза два по автомату, затвор отошёл назад, гильза выскочила из патронника. Потом, только летом, я узнал, что в этих ящиках были немецкие противотанковые мины, а колодка, которую я вынул, приводила в действие взрыватель, если на неё нажать сверху гусеницей танка или весом человека. Вес этой мины четыре килотолу! Мины ставились зимой, поэтому белые. Старший сержант бежал правее меня на десять-пятнадцать метров. Когда впереди я, наконец разглядел немцев, они, отстреливаясь, отбегали назад. Их было не очень много. Старший сержант присел на одно колено возле пенька выпустил длинную очередь и вдруг согнувшись, упал грудью на пенёк, каска соскочила назад. Я подбежал и увидел, что пуля попала ему прямо в лоб между бровей. Умер он мгновенно. Я увидел двух немцев метров в тридцати от меня. Пробежав ещё вперёд, я встал за две сосны, верхушки у них были отбиты снарядом, один пенёк был с мой рост, второй гораздо выше. Глянув через низкий пенёк, я увидел как эти два немца не спеша, опустив автоматы, шли к группе ёлочек. До них было метров двадцать. Я выхватил лимонку, выдернул кольцо, подержал корпус гранаты, пока не щёлкнул взрыватель и швырнул гранату почти под ноги немцам. Мгновенно раздался взрыв. Оба упали без движения. Мне не хотелось смотреть на дело своих рук. Это были первые немцы, которые встретились мне в бою. Я хорошо знаю, или я их, или они меня – это аксиома войны. Ничуть я не переживал, что кого-то убил. Та первая ночь, когда я возился в Красном Бору с Мазилкиным, меня освободила от всяких предрассудков. Больше я не терял самообладания ни разу за всю свою войну. Кося глазами, направо, налево, я не терял из виду своих автоматчиков. Вперёд не бежал, но и от своих не отставал. Кончился лесок. Растянулась широкая поляна, по которой удирали десятка два фашистов. Мы открыли огонь и до начала нового леска несколько немцев не добежали. Но и мы на полянку не выскочили, впереди взметнулись взрывы немецких мин, мы залегли, прячась за крайние к полянке деревья. Недалеко от меня оказался солдат из другого взвода, татарин из Казани звали его все Сашка, но он вовсе был Шамшутдин (фамилии не помню). Сашка позвал меня к себе, он лежал за двумя брёвнами. Первое бревно на земле, по краям лежат перпендикулярно ели два брёвнышка потоньше, сверху, над первым бревном скобами приколочено другое толстое бревно. Это немецкие лёгкие укрытия…

За брёвнами мы закурили. Мины ложились по краю поляны довольно густо, но от нас не очень близко. И вдруг полетели три «Мессера», и пошли чесать из пулеметов по краю поляны, по лесу, в котором были мы, поднялся вой и грохот. Команды нет никакой. Самолёты улетели бомбить Красный Бор, мины рвут землю по краю поляны. Вот тогда то и позвал нас лейтенант Ульченков. Он отвёл нас, человек двадцать, немного в тыл и сказал, что обороны у немцев сплошной нет, и мы должны пройти в их тыл. Чтобы уничтожить эту проклятую миномётную батарею, которая не даёт двигаться роте вперёд. Слева и справа от нас наступали стрелковые батальоны, но они отстали от нас метров на восемьсот. Им доставалось от минометов и самолётов.

Итак, лейтенант Ульченков собрал нас человек пятнадцать-двадцать и повёл в левую сторону по фронту. Добрались до густого хвойного леса и по этому лесу перешли условную линию фронта и гуськом в затылок друг другу с интервалом метра два двинулись в немецкий тыл. Видимо место было очень болотистым, но благодаря ещё не оттаявшей земле, мы не проваливались, это мы определили по тому признаку, что почти никаких инженерных сооружений не встречали, кое-где возвышались деревоземляные заборы метров по пять-восемь длиной скобой в сторону противника. В таких укрытиях мы находили гильзы от ракет, патронные гильзы. Наверно это были просто оборудованные места для дозоров. В лесу было тихо, словно мы шли по своей земле. Снег кое - где, особенно в чаще леса ещё держался, но был твёрд словно лёд. Наконец местность стала подниматься, появились лиственные породы деревьев и много можжевельника. Их тёмные высокие кусты сначала нас напугали, а затем мы стали передвигаться перебежками от куста к кусту. Недалеко послышалась немецкая речь. Мы притаились в кустах. Мимо нас прошли человек шесть немцев. В их поведении мы не заметили настороженности и нервозности, автоматы у них висели на плече. Мы могли бы их снять парой очередей, но лейтенант запретил. Через некоторое время мы услышали хлопки миномётных выстрелов. Ближе вместе подбираться побоялись, послали троих в разведку. Они вернулись довольно быстро и объяснили, что миномётная батарея видимо только переехала на другое место. Лошади стояли ещё не отпряженные от передков. Четыре миномёта колибра восемьдесят пять миллиметров, наверное, начали пристрелку. С передков часть солдат снимали ящики с минами, несколько человек готовили для миномётов укрытия. Командир немцев сидел на пеньке. Немцы выбрали удачное место для батареи. Песчаная коса возвышалась над болотом. Ульченков разделил нас на три группы по пять - семь человек. Моя группа должна была обойти немцев с тыла. Две остальные справа и слева. Ульченков со своим связным стал приближаться к немцам прямо спереди по сигналу двух автоматных очередей. Мы должны были сначала закидать миномётчиков гранатами, затем добить их из автоматов. Нам повезло. Лошадей немцы выпрягли и пустили гулять, стреножив. Они прыгали по кустам, создавая шум в тылу у немцев. Что позволило нам подползти к батарее на метров двадцать пять – тридцать. Только один зазевавшийся немецкий солдат чуть не испортил нам всё дело. Зайдя в чащу, он расстегнул штаны и начал оправлять малую нужду. Уставившись в ствол берёзы, достал ножичек стал вырезать одной рукой какую-то букву на чистой белой коре. Один из наших, понимая, что немец сейчас повернётся и нас увидит, тихо подобрался к нему и ударил прямо по затылку. Немец не успел вскрикнуть. Наш солдат не дал ему упасть, он его подхватил и уложил на землю. Тут прозвучали две автоматные очереди, мы сделали бросок вперёд и забросали батарею гранатами. У меня их было четыре штуки, и я одну за другой запустил их в немцев. Те не успели опомниться. Несколько очередей завершили всё дело. Командир взвода приказал достать документы у некоторых солдат, полевую сумку командира взял сам. В миномёты бросили по горстки песка и сунули в каждую трубу по мине. Они плотно засели в трубе. Подъёмный механизм миномётов вывели из строя ударом лома, который валялся тут же. Проверили, не остался ли кто живой, и не тронув раненых, мы быстро двинулись обратно. Шли почти бегом и заблудились. Напоролись на землянки (из одной шёл дым). Это был опорный пункт немцев. Вокруг деревья были вырублены, немцы поправляли бруствер между землянкой и двумя дзотами. Их было не менее пятидесяти человек. Да мы ещё не знали, сколько их под землёй. Резко свернули в сторону и углубились снова в еловый лес, который и вывел нас на нашу линию обороны. Найдя командира роты, Ульченков доложил ему результаты нашей работы. А мы снова залегли в цепь. Видимо немецкое командование узнало о гибели батареи миномётов, поэтому на нас снова посыпались мины, но уже более мелкого калибра. Только пережив схватку с немецкой батареей и ещё не отдышавшись от бега, я почувствовал, что смерти мне не избежать. А куда бежать? Впереди немцы, сзади самолёты бомбили нашим тылам. Повернулся лицом вверх, вытащил из кармана кусок сухаря и стал его жевать. И вдруг пришло успокоение. День клонился к вечеру, было ясно, солнце с запада светило нам в лицо. Ко мне подобрался наш товарищ Шевченко и сказал, что у него кончились патроны, есть лишь одна граната. Я отсоединил последний диск и увидел в нём один патрон. Карманы были также пусты. Что же делать? А тут в кустах что-то зашуршало, и из куста вышел молодой немец. Он был без шинели, только в зелёном френче. На каске натянута зелёная сетка, в неё воткнуты несколько веток ели. Автомат он держал в одной руке, другой держался за куст, из которого вылез. Я шепнул Шевченко: «Страхуй гранатой». Вскочил и, направив на немца автомат, крикнул: «Hende hoh!». Он бросил под ноги автомат. Шевченко, словно кот, сделал из под куста прыжок, схватил автомат чуть ли ни на лету. Вытащил из широких голенищ солдата ещё два рожка. Мальчишка твердил одно и то же, тыкая себя в грудь. «Shpania, shpania!». Я понял, что он из Испанской Голубой дивизии, которая воевала на Ленинградском фронте. Забрав у Шевченко гранату, я послал его отвести пленника к командиру роты и доложить, что у нас нет патронов и гранат. Шевченко сделал короткую очередь из немецкого Шлайсера, направил его на немца – испанца и повёл в тыл. Я остался один. Солнце почти село, когда сзади послышался голос старшины: «А ну получай припасы!». Я пошел на голос и удивился, что старшина приехал на телеге, привёз кроме патронов и гранат термос каши, хлеб и чай. Я набрал патронов четыреста штук. Зарядил все три диска, гранат взял за пазуху пять штук. Мы поели и снова пододвинулись к переднему краю и залегли. Когда все управились с делами, командир роты решил взять опорный пункт немцев, который мы встретили с Ульченковым. Он собрал роту. От роты осталось двадцать два человека. Шевченко не пришел. Как потом выяснилось, сдав немца-испанца в штаб батальона, он попал под минометный огонь, был ранен и остался на КП роты помогать старшине. Рана была не страшная, в мякоти бедра осколок выдрал часть кожи и мяса, но не до конца. В санроте ему всё промыли и отправили в часть. Итак, за один день мы потеряли убитыми и ранеными пятьдесят восемь человек. Когда мы выходили из немецкого тыла с Ульченковым недалеко от немецкого опорного пункта топали под залп «Катюши». Страшная картина! Свист мин, огонь и деться некуда. Ясно, что мы залегли, но все же прямым попаданием мины был разорван в клочья один солдат. Остальные отделались испугом. Однако, как оказалось потом «Катюша» помогла нам овладеть этим опорным пунктом. Накрыв его своим огнём, она вывела из строя не один десяток немцев. Один дзот был обрушен, посредине опорного пункта образовалась большая воронка, наполненная водой – явный след от удара бомбардировщика. Командир роты собрал всех двадцать два человека. К нам приблудился солдат – казах с винтовкой, офицер- командир какого-то взвода, два сапёра, со щупами и один снайпер с винтовкой с оптическим прицелом.

Опорный немецкий пункт решено было брать с наступлением сумерек, когда уже плохо видно на большом расстоянии. Взяли его в полукольцо и по сигналу командира, сначала гранатами, а потом из автоматов быстро расправились с фрицами, однако многим удалось удрать. Убитым оказался их командир. Карту его взял себе комроты. Обследовав опорный пункт, мы установили, что два дзота друг от друга метрах в пятидесяти, а между ними обычная землянка облицованная досками, образуют некий треугольник, между землянкой и дотами насыпной бруствер, частично разбитый снарядами «Катюши». Между дзотами насыпной бруствер с переходом в сторону немцев. Войдя, мы этот проход закрыли. В дзотах стояла вода выше колена, так, что воспользоваться ими было нельзя. В большой землянке также вода, но там стояли козлы, на них настелены несколько досок над водой сантиметров на пятнадцать. Странно, что там сохранился телефон и по телефону немцы нас изругали и на ломаном русском языке утром обещали «капут». Двух солдат комроты отправил с донесением в полк. Распределили охрану, наблюдение и кто где смог расположились отдыхать. Я cначала залез в землянку, но офицер, который приблудился к нам, где-то успел напиться. Он потребовал от солдата дозвониться по немецкому телефону до штаба полка. Ему стали объяснять, что связи нет. Тогда он приказал солдату (знал он его что ли?) протянуть связь в штаб полка. Солдат из землянки не вышел, а сумасбродное приказание проигнорировал. Лейтенант стал орать, ругаться всякими словами. Выхватил пистолет и выстрелил в солдата. Кто-то сзади ударил его по руке, и пистолет упал в воду между досок настила. Солдат же был ранен в ногу. Тогда наш комроты приказал связать лейтенанта и выбросить его из землянки. Трое наших автоматчиков это и сделали, а раненого солдата перевязали и оставили лежать на досках. Вроде бы все угомонились, но лейтенант, связанный на улице стал орать. Застрочил пулемёт М.Г. Это было в часа три ночи. Лейтенант был тяжело ранен миной, протрезвел. Ему сделали перевязку (наш санинструктор) и положили к костру, который в углублениях разложили солдата, чтобы согреться. Я вышел из землянки, когда минный меткий налёт окончился и пристроился к костру. Но близость немцев мне не давала покою. Связные, посланные в полк, не вернулись, подкрепление к нам не пришло. Командир сам со связным обходили секреты, которые были поставлены вокруг опорного пункта. Я задремал. Сколько я спал, привалившись к брустверу, не помню. Только послышался страшенный крик, со стороны одного из секретов. Тут же начался миномётный обстрел. Рассвело. Тумана не было, с трёх сторон к нам подкрадывались немцы. Они были уже в метрах ста пятидесяти, когда все выскочили из землянок и заняли круговую оборону. Немцы пёрли (как в кино!) приложив автоматы к животу, но не стреляли. Командир роты крикнул: «Огонь!» - и первый открыл стрельбу. Плотность нашего огня была большой. И немцы, побросав раненых, спрятались в лесу. Прошло около часа, было тихо, кто-то из наших увидел с бруствера, что на поле валяется фриц, а около него пулемет МГ. Ползком он добрался до немца забрал пулемёт, установил недалеко от дзота, устроился поудобнее ожидая слежующей атаки. Долго ждать не пришлось. Снова несколько мин прилетело к нам, правда, без вреда. Немцы снова полезли из леса, но уже бегом, стреляя от живота. Их встретил наш дружный огонь из пулемёта и автоматов. Ближе пятидесяти метров мы их не пустили. Они снова удрали в лес. Количество трупов значительно прибавилось около нашей обороны. И снова небольшой перерыв. Кто-то сумел залезть в разрушенный дзот, и вытащил оттуда ящик с немецкими гранатами и ещё две коробки лент к пулемёту. Затем нашлись две немецких винтовки, ребята подобрали несколько немецких автоматов «Шмайсер». Третий раз немцы ползли без миномётного обстрела, они ползли к нам с трёх сторон тихо, без стрельбы. Мы вовремя заметили их уловку и приготовились к бою. Им осталось проползти до нас метров шестьдесят. Они вскочили и бросились вперед, стреляя на бегу. И снова их встретил дружный огонь наших автоматов и пулемёта. Командир бил короткими очередями, но очень метко. И снова немцам пришлось бежать. На шестой атаке они уже добрались до нас почти вплотную, у нас кончились патроны. Немецкая пуля попала в дульный термоз моего автомата и заклинила ствол. Я бросил автомат, отдал диск товарищу, схватил у казаха винтовку. Он стрелял, не целясь, уткнув голову в землю. Винтовка была давно не чищена и затвор надо было отбивать назад поленом. И тут я увидел, что у самой воды в воронке валяется немецкий лёгкий миномёт, а рядом ящик мин. Сел на землю поставил миномёт между ног и пустил первую мину, она перелетела через бруствер и взорвалась за немцами. Я поднял ещё ствол миномёта и опустил вторую мину. Как я радовался, что она шарахнула прямо в кругу лезущих немцев. В ящике было всего семь мин, я их все израсходовал. В это время командир крикнул: «Гранатами!». Став на бруствер я начал швырять свои гранаты, вытаскивая их из-за пазухи. Ненецкие гранаты на длинных ручках также пошли в ход. Но у них дистанционная трубка горит семь секунд, поэтому дёрнув за кольцо надо сделать выдержку две – три секунды, прежде чем её швырнуть. К нам залетели и немецкие гранаты, но мы их кидали назад. Немцы полностью нас окружили, были слишком близко в пяти-шести метрах всего. Нас спасал бруствер и дзоты с землянкой, за которой мы и прятались, отбиваясь гранатами. Такого боя я никогда ещё не видел. Все озверели. Всякое было, но шесть атак за какие-то три – четыре часа – не было никогда больше. Хотя у нас не было ни одного убитого и раненого, мы погибали. Нет патронов, кончаются гранаты. Только трусость немцев спасла нас от гибели ближе пяти – шести метров они не подбегали. Но когда надежда на спасение окончилась, и пришлось вытащить финки, возле нас раздался справа и слева крик: «Ура! Бей гадов!». Немцы дали дёру следом за ними огибая наш опорный пункт, пронеслись наши пехотинцы. Командир роты с пистолетом бросился в проход с криком: «За мной!». Мы вскочили, а он вдруг упал. Санинструктор подбежал к командиру и обнаружил, что пуля тому попала прямо в коленную чашечку. Слабым голосом он приказал: «Отставить!» и мы сели на ящики, на бруствер не веря, что все живы. И тут на телеге подъехал старшина, вместе с ним сидел наш Ульченков! Старшина привёз спирт, еду и боеприпасы. На всю роту, а нас с Ульченковым было всего восемнадцать человек. Капитана погрузили на повозку, вместе с солдатом, которого ранил пьяный лейтенант. Старшина сказал, чтобы ждали его и уехал. Мы сели в кружок вокруг ящика поставили котелок с спиртом, кто-то сбегал за водой. Нарезали хлеба, положили в котелки рисовой каши с колбасой, кому сколько хотелось, пригласили двух сапёров, казаха, который от страха не мог держать в руке ложку, налили спирта кому сколько хотелось ведь привезли его на восемьдесят человек, строевая записка на фронте всегда опаздывала на сутки. В это время прилетела немецкая мина, она взорвалась на крыше землянки, осколки просвистели над нашими головами, но один маленький осколок стукнул по кончику носа нашего носастого санинструктора, укоротила нос на сантиметр. Хлынула кровь, но её быстро остановили, сделали повязку на нос, закрепив бинт на затылке. И все рассмеялись. У всех мелькнула мысль, что мы живы, хотя и тяжко было от потери товарищей и командира. Ульченков сказал, что после еды, приедет старшина и мы уйдем на станцию Вонгонная на переформировку. Мы думали, что пока война для нас окончена. Все были очень рады такому исходу. Поели, нас разморило. Впереди шел сильный бой, на немецкие позиции через наши головы летели снаряды, мины, дала залп «Катюша». Бой удалился. Чтобы не спать мы решили посмотреть на дело рук своих. Перед нашим опорным пунктом лежали трупы немцев. Были и раненые. Мы их не трогали. Трупов было много, даже очень много, мы положили чуть ли не половину немецкого батальона. Кое-кто покопался в немецких ранцах, ради любопытства один открыл и я. Пачка писем, какие-то тряпки, круглая красная пластмассовая коробочка с чайной ложкой маргарина внутри. Кусок твёрдого солдатского немецкого хлеба, вторая коробка с каким-то т повидлом (потом я узнал, что немцы называли его мармелад). В карманах полно было патронов для автомата за пояс заткнуты гранаты на длинных белых ручках ( см по пятьдесят длиной). На пряжке орёл, вокруг надпись (на немецком «С нами бог!»). Лейтенант приказал собрать раненых в одно место. Мы нехотя выполнили это указание, подтащив человек десять раненых ближе к проходу в насыпь. Многие из них стали оказывать помощь друг другу. А мы ушли. Приехал старшина погрузил термосы с остатками еды, хлеб, спирт, и уехал. Мы с лейтенантом побрели следом. Дорогу сократили объехав Красный Бор правее. И вновь вышли к мосту. На опушке леска стояла походная кухня, в ней кипел чай. Мы попросили повара налить нам чаю, но тот отказал, обозвав нас дезертирами. Дескать, все воюют, а вы идёте от фронта. Мы долго шли и ругали его всякими словами, он отбрёхивался в ответ. Тут налетела пара «Мессеров» мы попадали. Мессера сделали круг, один пролетел над походной кухней, ударил из пулемёта. Повар упал. Из котла в дырки полился чай. Мы позлорадствовали «Бог за жадность наказал». Ульченков прикрикнул. Замолчали и побрели дальше. Наши землянки на берегу Невы были пустые, пришлось обживать их снова, но уже только две. Как раз поместились все. Растопив печку, оставили дневального и легли спать, я заснул сразу, но то и дело просыпался. Так закончились для меня первые три дня боёв.

Хорошо, что мы улеглись спать сразу, как пришли, отогрелись, обсушились – ведь талая вода такая холодная! А часа в 3 ночи зашёл в землянку Ульченков и тихо сказал: «Вставайте, ребята!» Странно, взрыв снарядов не будил, палили пушки, рядом стоявшего крейсера, а тихий и очень добрый голос разбудил сразу! Мы вскочили. В землянке по стенам бегали блики от топящейся печки. Кто-то зажёг нашу фронтовую лампу – провод от немецкой линии связи. Он был покрыт какой-то пластмассой, которая ядовито дымила и медленно горела. Растянем такой провод через всю землянку чуть с наклоном вниз. Снизу подожжём и горит «лампа», давая тусклый красноватый свет. У немцев были свечи в коробочке из картона (как гуталинная банка): налит парафин, посредине вставлен фитилёк. Эта горела лучше! Вот пишу, а чувствую запах горелого провода. До чего же стойкая память. Если я буду так же подробно писать о всех днях войны, у меня не хватит остатка жизни. Любой день встаёт перед глазами, как - будто это было вчера. Ещё опишу несколько важных событий в моей жизни и потом ускорю процесс. А пока продолжаю.

Мы вскочили, как по тревоге. Лейтенант сказал: «Собирайтесь быстро, за нами пришла машина». Мы оделись, взяли свои вещи и вышли на улицу, поднялись по ступенькам на крутой берег Невы, сразу же увидели машину. Это была старенькая машина ЗИС -5 . Мы думали, что нас повезут в тыл, а шофёр развернулся лицом к фронту и повёз нас назад по той дороге, по которой мы пришли утром. Красный Бор стоит на Октябрьской железной дороге. Сама дорога без шпал и рельс давно стала посёлком из землянок. В насыпи слева по ходу к Москве вырыты сотни, а то и тысячи землянок. Немцы всё время бьют по дороге тяжёлыми снарядами. Но попадают редко. Да и накат у многих землянок в 3-4 слоя шпал. Землянки маленькие, ведь шпалы короткие. А дорога, по которой ездят к фронту машины проходит по открытому месту, метрах в 100-150 от насыпи, но уже с правой стороны. Она хорошо просматривается с Пушкинских высот, поэтому днём ехать по ней рискованно. Но … приказ есть приказ. И мы ехали снова в Красный Бор, объехали его слева и около леса остановились. Наш командный пункт роты так и остался на окраине Красного Бора в землянке здесь нас ждал старшина. Он привёз на своей повозке дополнительные патроны, гранаты и, конечно, еду и чай. Пока мы ели, к нам присоединились 2 сапёра с большими тюками тола, а ещё 2 солдата, сказали – полковая разведка. Мы и их накормили. Посидели, покурили. Подошёл Ульченков и тихо рассказал, что ночью он получил приказ провести нашу группу в тыл к немцам и взорвать один какой-то очень важный дот, который мешал продвижению наших войск. У нас, мол, есть опыт, с нами пойдут два полковых разведчика, которые знают к Доту дорогу, а взрывать его будут сапёры. Заряды уже готовы. Всё будет хорошо. А потом отдых. Вопросов не было и мы в темноте пошли быстрым шагом, забирая левее и левее от Красного Бора. Передний край ночью видели хорошо. То трасса из пулемёта прорежет темень, а больше всего обозначали передний край немецкие осветительные ракеты. То и дело они взлетали вверх, освещая зеленоватым светом всё вокруг на довольно далёкое расстояние. Помните в песне: «Светила, падая ракета, как догоревшая звезда. Кто хоть однажды видел это, тот не забудет никогда». Какими-то тропами, утопая чуть не по колено в воде, мы быстро обнаружили, что ракеты взлетают сзади нас. Изредка комвзвода сверялся с картой, под полой шинели зажигая трофейный фонарик. Сапёры перерезали колючую проволоку, которая окружала дот. Ульченков разделил нас на 4 группы чтобы блокировать подходы к доту. Разведчики должны были снять часового. Я со своей группой должен достичь главного входа в дот и никого не выпускать из него и не давать никому войти в него. Ползком мы двинулись к железобетонному сооружению с земляной шапкой, на котором росла трава и какие- то кустики (летом, конечно), а теперь всё это было жухлое. У дота было 3 или 4 амбразуры с круговым сектором обстрела. Они были на разном уровне. Кроме того, почти под крышей торчал ствол 37 мм пушки. В доте были люди, топилась печь и дымок сползал с крыши во влажном воздухе. Мы быстро проползли до траншеи, которая вела к доту, спускаться в неё не стали, а поползли по верху, прижимаясь к земле. Я не заметил, как убрали часового с нашей стороны, всё было сделано тихо. Тело выбросили из траншеи и засыпали валежником. С другой стороны дота послышался шум борьбы, правда, без выстрелов. Сапёры быстро заложили взрывчатку с одной и другой стороны дота. А я, видимо, по молодости и глупости, самовольно опустил в трубу две лимонки. Наши ребята уже бежали от дота назад, когда я услышал, как мои гранаты глухо взорвались почти одновременно. Оказывается, сапёры заклинили железные двери дота специальными подкладками. Комвзвода мне крикнул: «Быстрее!» Я скатился с крыши и успел сделать лишь с десяток шагов, когда сзади меня ухнули два взрыва. Меня как ветром сдуло от дота метров на 10 ещё. Я уткнулся носом в землю, но ничего сверху не падало. Обернувшись, я увидел, что дот просто раскололся как скорлупа от яичка, а из трещин начало бить пламя и шёл дым. Но уши мне заложило здорово. Я почти не слышал, как меня ругал Ульченков. Я до сих пор удивляюсь, что за нами никто не погнался. Может быть потому, что в это время над немцами кружил наш «кукурузник» - ночной бомбардировщик «У-2». Может они подумали, что это была удачно сброшенная бомба? Проплутав по лесу с час, мы прошмыгнули между двумя опорными пунктами немцев и попали к своим. Но вышли мы в « мешок».

Шоссейная дорога Ленинград – Москва проходила гораздо левее Красного Бора. Наши наступающие части, преодолев открытое торфяное болото, шириной километра 3, перерезали шоссейную дорогу и километров на 5 продвинулись в лес. Расширить территорию не хватило сил. Получился « мешок». Ночью в «мешке» скопилось много войск: танковая бригада Т-60, развернула работу медсанрота в зелёных палатках. Пехота, лёгкая артиллерия (45 и 76-км пушки). Народ был на каждом шагу. Вот сюда – то мы и вышли на рассвете. Сразу бросилось в глаза какая-то неорганизованность. Солдаты группами бродили с одного места на другое. Танки стояли не замаскированные, а орудия только готовили огневые позиции. Мы хотели выйти в тыл, но нам сказали, что через дорогу и болото пройти можно только ночью. Мы проверили. Действительно, стоило кому-то очутиться на дороге, как начиналась стрельба с двух сторон, слева и справа вдоль дороги. Горловина мешка была очень узкой. На дороге валялись трупы людей, лошадей, разбитые повозки.

Нас уже еле держали ноги. А когда рассвело, началось! Немцы били сосредоточенно по квадратам. На наших глазах вверх взлетели палатки санроты, за ними загорелись сразу несколько танков. Откуда-то, из-за Красного Бора, немцам отвечала наша артиллерия, но в 10 раз слабее. «Мешок» был обречён. Офицеры уводили солдат от арт .огня, а он переползал в другой квадрат, где было скопление войск. Ульченков повёл нас в одно, затем в другое место, в третье, везде взрывы, земля не успевает осесть, как поднимается снова. Наконец, он подвёл нас к самой опушке леса, ближе к дороге. Нашли немецкое укрытие из лежащих брёвен. «Здесь и заляжем», - сказал он. Вдруг кто-то крикнул: «Немецкие танки!» Немецких танков я ещё не видал и мне захотелось глянуть на них хоть одним глазком. Я подбежал к краю леса и выглянул из-за деревьев на дорогу и болото. Слева в нашу сторону шли два немецких танка с чёрными крестами. Их ещё не перекрасили и они были какого-то грязно-белого цвета. Рядом со мной прозвучал очень звонкий выстрел. Смотрю, с одного танка соскочила гусеница и он завертелся на месте. Встали два солдата с ПТР, прошли в сторону сменить позицию. Два раза тявкнула сорокопятка и второй танк загорелся. Я видел, как выскочили танкисты, но было далеко и никто в них не стрелял. Я вернулся к своим. Семнадцать человек заполнили всё бревенчатое укрытие. Мне места не осталось. Я лёг в ногах у лейтенанта, закрыл левое ухо полой его шинели. Но, вспомнив, что подобрал чью-то каску, напялил её сверху шапки и снова лёг, спрятав голову под шинель лейтенанта.