8. Ленфронт

Утром суматоха: баня, выдача нового обмундирования по фронтовой норме. Бязевое бельё, байковое бельё, две пары портянок – простые и серые шерстяные. Ватные брюки, телогрейка и, конечно, новая шинель и валенки. Шапка-ушанка, трёхпалые рукавицы на верёвочке, как для маленьких детей, чтобы не терялись. Ботинки с обмотками, новый вещмешок, запасное бельё. Каска. До обеда мы подгоняли обмундирование, пришивали подворотнички, а после обеда командир батареи построил нас, тщательно всё проверил, сказал тёплые напутственные слова. Железная дорога подходила почти к полку. Прошагав всего каких-то метров 200 – 300, мы погрузились в эшелон. По 40 человек в теплушку, топор, сухие дрова, всё было в вагоне. Котелки, сухой паёк на дорогу нам принесли в вагоны. Котелки круглые, зелёные алюминиевые. Тут же затопили печурку, в теплушке стало жарко. Скинули шапки, шинели, а затем и телогрейки.

Шум, смех! Как будто едем на праздник. Глупые мальчишки, мы ехали умирать, колечиться: фронт – есть фронт. В теплушку к нам влез старший сержант и объявил, что он старший вагона и все его требования должны выполняться. В батарее он не был, мы его не знали, видимо, он был из какого-то другого подразделения полка. Высокий, крепкого телосложения, мордатый, с белыми ресницами и бровями. Шапка надвинута на одно ухо. Голос грубый, тон привычный командовать. Он, вероятно, был на 2-3 года старше нас. Мы все были с 1924 года по статистике. В 1945 – м вернулись домой из 100 солдат 1924 года рождения только 7. Мы не знали, куда нас повезут. Думали в район Сталинграда, где шли сильные бои. На фронт поезд вёз нас намного быстрее, чем из Сурка во Владимир. Утром ровно через 3 дня он остановился на станции Кабона, значит, Ленинградский фронт. Утро было туманное, кругом равнина, поросшая кустами. Приказали рассредоточиться. Наш вагон сержант отвёл в густые кусты, приказал отоптать снег под ногами. Новые валенки, ватные брюки, телогрейка да шинель делали нас похожими на медвежат, неповоротливых, глупых. Наши теплушки быстро загрузили эвакуированными из Ленинграда женщинами и детьми. Свистнув нам на прощание, состав уже через 10-15 минут скрылся в тумане. В Кабоне были склады всяких вещей: боевая техника, снаряды, горючее, продукты питания – основное мука, сахар, крупы. Всё было хорошо укрыто, зарыто замаскировано. Вокруг прямо друг на друге стояли зенитные орудия, возле которых военные девушки. В ясную погоду в воздухе барражировали поссменно группы истребителей. Здесь же стояли под погрузкой десятки машин. Были сделаны землянки-теплушки для обогрева эвакуированных и шофёров, всё время был горячий чай и горячая еда. Это для тех, кто ехал или шёл оттуда, из Ленинграда. Вокруг сплошные заросли прибрежного кустарника. И только железнодорожная насыпь поднималась метра на 3 от уровня этой равнины. И что ещё хорошо запомнилось, это постоянный систематический обстрел из тяжёлых орудий и миномётов. Немцы прекрасно знали трассу, по ней туда и сюда беспрерывно катились машины. Туда гружёные, оттуда порожние или с эвакуированными, детьми, женщинами и ранеными.

Ближе к вечеру пошёл снег, началась позёмка. Ветер дул с востока на запад. На каких-то складах мы получили автоматы ППШ, по 2 запасных диска и в упаковке, похожей на буханку хлеба, 200 кг патронов к автомату. Диски все были снаряжённые, хоть сейчас стреляй. Дали ещё по 3 лимонки (оборонительные гранаты) и по 100граммов водки, которую в руках держал впервые. Дали по 2 четвертинки на 5 человек. Мы пять человек собрались, разлили по кружкам водку, достали из Н.З., который получили только что, по куску полукопчёной колбасы, по куску сухаря. Чокнулись и по обычаю тех времён произнесли тост: «За победу!» Всех интересовал только конечный результат войны или даже одного сражения. И здесь мне хочется сказать , что ежедневные наркомовские 100 граммов водки – миф. За 3 года, проведённые на войне, я получил эти наркомовские 100граммов, может быть, раз 20, пусть 25, но не больше. И мы все понимали, что возить на фронт в хрупкой стеклянной таре такое количество водки немыслимо. В дивизии в среднем 10 тысяч человек, помножьте на 100 гр. , т. е. 0,1 л и вы получите уже тонну. А если ежедневно? Где взять транспорт? И, вообще, это всё не реально. Гораздо выгоднее вместо водки привезти тонну взрывчатки, патронов и т. д., необходимых орудий войны. Я отвлёкся. Выпили мы по 100 граммов, закусили полукопчёной колбаской с сухариком. Стало легко и даже весело. Нас построили по 4, впереди шёл майор, который всех пересчитал. Разделили нас на роты (2 вагона – 80 человек). К каждой роте приставили офицера, лейтенантов и «Шагом марш в Ленинград!» Про дорогу жизни написано много, и про то, что немцы её всё время обстреливают и о том, что там не было закрытого сплошного фронта. И о том, что машины иногда въезжая на лёд, чуть запорошенный снегом, сразу же уходили под воду. И несмотря на стужу, шофера ехали с открытыми дверками, чтобы успеть выскочить из тонущей машины. Мне было сначала всё интересно. И, сделанные из снежных кирпичей и облитых сверху водой, домики- полушария похожи «Иглу» северных народов. Во многих топились печки. Маленькие печурки, сделанные из железных коробок из-под колбасы, упаковка 10 кг. Отличная печурка, в которой жгли всё: бумагу, разбитые ящики, толовые шашки, макаронины артиллерийского пороха. Эти домики-полушария – пункты обогрева дежурных по трассе. Они должны были устанавливать, где пробит снарядом или бомбой лёд и тут же менять трассу, прокладывая объезд. Они поправляли вехи, флажками указывали дорогу. Взмах руки с флажком, и колонна объезжает очередную пробоину. Они же сверлили и мерили толщину льда, так как подводные течения частенько приносили тёплую воду, которая делала лёд тоньше. Тогда бросали брёвна, доски и всё поливали водой. Получался ледяной мост. Мы шли сначала очень бодро, опустив ушки у шапок, чтобы ветер не продувал правое ухо. Было наше «войско» похоже на слитную колонну солдат, а затем… Оказывается. Новые валенки ужасно трут ногу под коленом, а загнуть их пониже никак не удавалось, они были машинной валки и голенища слишком толсты. Затем обнаружили, что бязевое нижнее бельё, которое делали из плохо очищенного хлопка, имеет множество мелких колючек, которые расчёсывают кожу во время ходьбы. Наконец, автомат с диском весит 5 кг 200гр. Да диски на поясе, да гранаты на поясе, да патроны, Н. З. и другие вещи в мешке имеют солидный вес. А после водки. Колбасы и сухарей одолевает жажда и слабость. Я заметил уже гораздо позднее, что водка сначала стимулирует человека, а затем очень быстро он теряет силы. Да рыхлый снег под ногами, позёмка путается между ног, болтает полы шинели. Полы, оказывается, можно заткнуть за пояс. Уже легче идти. Сначала с непривычки все обливались потом, а затем сильный ветер стал заползать под одежду, мёрзли руки, в спине появилась от напряжения нестерпимая боль. Мы стали похожи на войско Наполеона в зиму 1812 года. Люди падали и засыпали сразу же. Офицеры силой поднимали упавших и заставляли идти. Мы проклинали погоду, не понимая, что наша колонна привлекла бы не один десяток немецких самолётов, будь погода лётная. Я рад был, что не упал ни разу и что, вообще-то, довольно слабый человек оказался на высоте! Я даже помогал поднимать упавших и растирать лица обмороженным. Вот где сказалась моя тренировка ходить пешком из Калуги по любой погоде домой. Там 28 км, а тут где-то около 40, даже меньше. Наконец, к утру мы пришли на другую сторону Ладоги, на станцию Кокорево. Нас посадили в вагоны пригородного поезда. Вагоны были без стёкол. Мы быстренько закрыли их плащ-палатками. Я забыл, что и эту часть солдатского имущества мы получили во Владимире. Сели на лавки и тут же заснули. Мы не слышали , как отъехали от станции, как тащились мимо Ленинграда на Карельский перешеек. Стали просыпаться, и послышалась ругань и мат. От ругани я и проснулся. Всё тело болит, рук не поднять, а ногами шевелить также нельзя. Пронизывает боль от икр до самого пояса, затем от лопаток до шеи и внутри. Я снял валенки. Бельё пришлось отдирать с кровью. Грубое бельё из неочищенного хлопка растёрло кожу в кровь, особенно под коленями, внутреннюю часть бедра, мужские принадлежности превратились в распухшие неопределённой формы предметы, на животе, где был ремень, с навешанным на нём грузом, сплошное кровавое кольцо. Пока мы спали, всё это присохло к белью. Что же делать? Мы ведь думали, что сейчас нас высадят и пошлют в бой, а мы и шагу не сделаем. Меня охватило отчаяние. Я стал отдирать присохшее бельё. Разделся до гола, хотя в вагоне было не очень-то тепло, хорошо, если градуса на 2-3 выше нуля. И тогда мне в голову пришла идеальная мысль. Надену - ка я байковое мягонькое бельё на расчёсанное тело, а сверху уже кровавые кальсоны и рубашку, которую от лопаток еле-еле отодрал. И что же? Боль как рукой сняло, мягкое бельё приятно щекотало потёртые места, а бязевое бельё, как кольчуга у древнего воина, сохранив форму тела, избавило его от трения. Я радостно закричал: «Живём, ребята!» И моему примеру последовал весь вагон, а затем опыт передался дальше. Мы обрели способность двигаться, нагрузить на себя вещи. Прибыли мы в лес. Поезд остановился и нас выгрузили, построили. Майор заставил сержантов-старшин вагонов проверить по спискам наличие личного состава. Все на месте. Больных и отставших нет. Со стрелковыми ротами расправились быстро. 20 человек – в первый батальон, 100 человек – во второй и т. д. А нас артиллеристов ровно 80 человек. Повели в землянки. Около землянок снова построили и разделили на расчёты по 5 человек. Меня назначили командиром расчёта. Затем накормили нас завтраком – рисовой кашей и разрешили отдыхать. В землянке нары на 5-6 человек, маленькая печурка из консервной коробки, горка дров и кругляк, на котором можно сидеть. Мы расположились на нарах, сняли шинели. Я приказал всем четверым спать, а сам сел топить печь. Настроение было хорошее. Сосновый лес вокруг стоял сплошной стеной. Тишина, только вороны иногда каркали. Чтобы не заснуть я вышел из землянки и стал рубить дрова, благо кругляков валялось много. На морозе дрова рубились хорошо. Мне стало жарко. Я снял телогрейку и остался в одной гимнастёрке с расстегнутым воротом. Занятый делом, я не заметил, как подошёл высокий красивый капитан и сделал мне замечание: «Почему не приветствуете старших?» Я извинился, оправдываясь тем, что увлёкся работой. Он велел одеть телогрейку и застегнуть пуговицу у гимнастёрки. Я поглядел ему вслед, и он мне очень понравился: стройный, подтянутый, в длинной тёмно-серой шинели, в шапке со светлым мехом (искусственным), пистолет сбоку, словно часть тела. После я узнал, что это был будущий командир роты автоматчиков, в которую через несколько дней я и попал. Через день два расчёта повели по тропинке в сторону переднего края. Тропинка перешла в траншею, пройдя по густой сети траншей, мы пришли на самый передний край. Оборона стояла по реке Сестре, которая впадала в губу Лемболовского озера. Наш берег озера был крутой, ширина озера была не более 150 метров. Финский берег более низкий, тоже лесистый. Пройдя по траншее вдоль озера, я увидел прямо в траншее артиллерийский дворик, закопанные по самый ствол 2 орудия. Всё сделано по уставу. Командир артиллерийского взвода ( а это 3 пушки), 3-я стояла дальше, поэтому я её не заметил, построил нас и сказал, что пушек мало и мы будем дежурить на переднем крае по 15 дней. Три отдежуривших расчёта построились и ушли, а мы, прослушав и повторив задачу, начали изучать сектора обстрела, ориентиры, основные цели в обороне противника. И т. п. Снова тренировка: «Расчёт к орудию! Ориентир №1, цель №3! Одним снарядом, огонь!» Но мы не стреляли. И никто не стрелял ни из какого вида оружия. Стояла тишина, словно не на передовом крае, а во Владимире. Тогда ходила очень верная пословица: «Не воюют три армии в мире: шведская, турецкая и 23 Советская!» Мы попали в 23 армию, которая защищала Ленинград на Карельском перешейке, не укомплектована, сил было мало, хватало их только сдерживать натиск флангов, а натиска не было. Фины не хотели активно воевать. Мы отвечали тем же. К моему удивлению, по середине губы Лемболовского озера была пробита лунка – колодец. Утром рано у нас подъём в 6 часов. За водой с бочками на санках шли наши солдаты. Чуть позже к этой же лунке двигался обоз с бочками на санках финнов. Никто не стрелял. Ни с той ни с другой стороны. Я мог шрапнелью одним снарядом своей пушки уложить всех тех водовозов. Но приказа нет, стрелять нельзя. Финны любили нашу махорку, и часто наши водовозы оставляли им пачку – две моршанской махорки, а они взамен немецкие лёгкие сигареты. Вот так я стал курить. Сначала у наших водовозов свою махру я менял на 2 пачки сигарет. Они слабые. Затем стал курить махру, как заправский солдат. Шёл декабрь 42 года. Командующим Ленинградским фронтом был генерал Говоров. Он потребовал, чтобы войска 23 армии стали воевать активно. В один из дней утром к нам на передний край пришли несколько девушек с необычными винтовками. На винтовках были оптические прицелы. Девушки были в валенках, ватных штанах и полушубках. Их поместили в пустующие землянки и 2-3 дня они изучали передний край обороны финнов. А потом утром, удобно устроившись в траншее, перестреляли всех финнов из водовозного отряда. Несколько выстрелов, и всё. Человек 10 финнов остались лежать возле лунки – колодца. Девушки сразу же ушли в свою землянку. Хорошо, что я успел крикнуть: «Расчёт в укрытие!» Финны в отместку ударили по нашему переднему краю из всех видов оружия. Главным образом, артиллерийского. Тяжёлая мина угодила прямо по казённику пушки. Щит согнулся, колёса отлетели. Ствол отлетел в одну сторону, а тормоз в другую. Это произошло у меня на глазах. Я не успел прыгнуть в землянку, а остался в траншее, успев только пригнуться. Никто не ожидал такого ответа на действия снайперов. Завязалась артиллерийско-миномётная дуэль. По переднему краю финнов саданула «Катюша», а я выглядывал из траншеи. Через несколько минут прилетели наши 3 самолёта и, пройдя над финским передним краем, постреляли из пулемётов и сбросили с десяток мелких бомб. После этого бой стал утихать. Мы с командиром взвода попытались оживить наше орудие, но у нас, конечно, ничего не вышло, тем более, что наглухо заклинило затвор. На другой день нас отправили в резерв полка. Это была большая землянка с нарами в 2 этажа. Мы расположились на втором этаже и, свесив головы вниз, наблюдали, что происходит вокруг. В резерве полка оказалось несколько ребят из нашего эшелона. Они почему-то никуда не попали. На нижних нарах сидели пожилые солдаты, видимо, из госпиталя. Вошёл один командир: «Повара есть?» Никто ничего не ответил. Заходит второй: «Кто шофёры?» Опять молчание. Я попадал в разные части 4 раза, и везде первый вопрос был о поварах, затем о шофёрах. Будто их убивали на фронте чаще всего.

В роте автоматчиков и вдруг входит тот капитан, которого я видел возле своей землянки в первый день. Он встал посередине пустого места и объяснил, что теперь в каждом полку будет создаваться резерв полка – рота автоматчиков. «В роту автоматчиков, - сказал он, - нужны молодые ребята, которые не боятся проникнуть в тыл к противнику. Они должны научиться приёмам: брать языка, рукопашной схватки, чему их и будут учить. У него в роте не хватает 7 человек. Я толкнул своих ребят, и мы спрыгнули с нар прямо под нос капитану. «Чего ждать,- решил я, - воевать, так воевать. Тем более, что ППШ нам выдали ещё в Кабоне». Капитан меня узнал и спросил: «А где же твоя пушка, артиллерист?» «Разбили, - говорю,- нашу пушку, хочу теперь быть автоматчиком! Вот мой расчёт, всего 5 человек». Ребята, прибывшие с нами из Владимира, два дружка прыгнули вслед за нами. Итого 7 человек. Рота укомплектована. И мы пошли за командиром капитаном Заблудовским. Своего первого фронтового командира я не забывал никогда и отлично помню сейчас. Это образец настоящего русского офицера. Он единственный из всех офицеров, которые встречались на моём пути, не ругался матом. И в роте строго за этим следил. Он нас воспитывал, как элиту русской армии. На занятиях мы снова изучали все виды стрелкового оружия, немецкий автомат «Шмайсер», пулемёт МТ, финский автомат суоми и т. д. Он внушал, что мы должны уметь бить врага его же оружием, если это потребуется. Но через три дня, срочный ночной переход на другой фронт. Наша 291 - я дивизия и наш 3 СП. Переводились в 55 армию, которая воевала уже с немцами по другую сторону Ленинграда. Шли ночью долго по глубокому снегу. Я дважды засыпал на ходу. А потом на каком-то мосту у меня выскочило кольцо из гранаты, и она упала на снег мне под ноги. Я валенком сбросил её с моста, где она и взорвалась, никому не причинив вреда. С тех пор я всегда осматривал гранаты прежде, чем повесить их на пояс. Прибежал командир роты, узнать. Что случилось. Я ему доложил, а потом он на занятиях уже через несколько дней рассказал об этом всей роте и похвалил меня за находчивость, взорвись граната под ногами шагающих солдат, она принесла бы много неприятностей. Лимонка - граната серьёзная. Осколки от неё летят на 200 метров.

Шли мы несколько дней (2 или 3). Я точно не помню, где мы ночевали, но помню, что устали смертельно. Помню, 17 января нас построили и объявили, что мы должны участвовать в прорыве блокады Ленинграда. Нам поставлена была задача: очистить от противника посёлок №1. Где это мы не представляли. Нас погрузили на машины и повезли, какими-то дорогами ближе к переднему краю, где шли ожесточённые бои. Гремели пушки, минометы, то и дело в бой вступали «Катюши» (М -13) и немецкие шестиствольные миномёты. Потом стрельба, как бы, поутихла, и на опушке, разбитого артиллерией леса, нас высадили из машин. Капитан Заблудовский ещё раз поставил задачу: выбить оставшихся немцев из разбитого посёлка №1. По лесу мы развернулись в цепь, капитан шагал в цепи, подбадривая нас. Где-то в стороне рвались снаряды, доносилась сильная ружейно-пушечная стрельба. Но вот до посёлка осталось где-то 15 – 20 метров. В нас никто не стрелял, навстречу проходили группы наших раненых солдат, просто шли какие-то солдаты. Мы по команде бросились вперёд, поливая из автоматов развалины посёлка. Кто-то сзади меня застонал и упал. Нам было жарко. Я уже выпалил два диска, остался третий, запасной. Я решил его сберечь. Мало ли как сложится обстановка. Когда вплотную добежали до посёлка, там было пусто, несколько раненых наших солдат да трупы наших и немцев. Командир дал отбой. На всякий случай заняли оборону, но прибежал наш командир взвода Ульченков, его послали в штаб полка офицером связи. Он доложил, что блокада прорвана, немцы закрепились южнее очень сильно и нашей роте приказано прибыть в пос. Осиновая роща. Дачный посёлок, расположенный в смешанном сосново-берёзовом лесу. Туда мы пришли ночью. Расположились в каком-то доме и без ужина , усталые, но довольные, что побывали в настоящем бою, хотя не видели ни одного живого немца. Нашего парня ранил кто-то свой, влепив ему несколько пуль в левое плечо. Его сразу же сдали в медсанбат. В горячке боя, вернее стрельбы, на бегу совсем не трудно угодить и в своего. Разбираться никто не стал, что произошло на самом деле. Наш взвод занял один домик, соседний взвод – другой, штаб – третий. Я не помню, чтобы у нас был политрук роты. Было всего два взвода. Нами командовал л-т Ульченков. Жил он в штабном домике, возле которого стояла походная кухня. С нами же старшим оказался старший сержант, который был у нас старшим в вагоне, когда мы ехали на фронт. Таких вредных людей поискать, он, буквально, не давал нам житья: то натации, то замечания. Он был из кадровых сержантов, года на 2-3 старше нас. Вечно чем-то недовольный. За едой он водил нас, хоть идти было метров 150, обязательно с песней. У нас был хороший запевала. Хохол Шевченко. Скажу откровенно, петь нам нравилось. Я сдружился с командиром отделения Мазилкиным. Мы и спали вдвоём на одном пружинном матраце. Все остальные на полу на еловых лапах. Воздух стоял чистый со смолистым запахом, обогревались мы плитой, которую дневальные топили день и ночь. Теоретическими занятиями занимался с нами ст. сержант , а тактикой и строевой подготовкой только капитан со всей ротой вместе. Он нас многому научил. И как лучше стрелять, как лучше бросать гранату, задержав её на 1-2 секунды в руке, чтобы она, упав, тут же взорвалась. В гранатах РГД и Ф-1 фитиль в трубке горит 3-4 секунды. И противник может при известной ловкости перебросить её обратно. «Поэтому, - учил капитан, - надо её чуть- чуть придержать, но надо знать меру. Он всё показывал сам, затем заставлял это же делать нас. Он учил рукопашной борьбе, показывал наиболее уязвимые точки на теле, чтобы вывести противника хоть на минуту из строя, а затем или взять в плен, или добить. В Осиновой роще мы жили долго. Помню день, когда нам вручали погоны. Это было перед 23 февраля 1943 года. Стояла хорошая морозная погода, было тихо. Каждому лично капитан выдал погоны, пуговицы, петлицы. Распустил и через 2 часа снова построил. Мы чуть не попадали со смеху, многие всё пришили не так, как надо. Криво, косо. Зато полевые погоны капитана плотно лежали на плечах. Снова дано было время, чтобы всё теперь было сделано по правилам. Через 1 час был смотр, который проводил командир полка. Я его видел всего один раз в этот день. Рота автоматчиков не опозорилась, комполка вынес нам благодарность. Тогда в начале 43 года солдат с автоматом – была великая редкость, а тут точно 80 человек. Автоматы новенькие, воронёные. Стреляли безукоризненно. Только диски заряжать было трудно. 72 патрона надо было поставить в улитку. Один упал, все валятся, как домино. Но и этим навыком мы овладели, десятки раз перезаряжая диски. Даже с закрытыми глазами. Много позже, уже в 44 году, в декабре диски полностью заменили рожками, стало легче. Бежишь или сидишь отдыхаешь, а патрончики из кармана по одному в рожок толкаешь, зато в рожке было 32 патрона всего.

Вскоре нас на машинах перевезли на ст. Понтонная и поселили в землянки, вырытые в откосе берега Невы. Прямо напротив нас стоял в Неве крейсер и из своих здоровых пушек лупил то и дело из дальнобойных орудий по немцам, которые обстреливали Ленинград. На занятии капитан водил нас на другой берег Невы. Там был молодой лесок, вот в этом леске мы стреляли, метали боевые гранаты, бегали, ползали – учились, но учёба эта впрок не пошла.