6. Снова дома

В город мы приехали на следующий день. Наш дом был полуразрушен. Окна вынуты, двери сняты, полы выдраны. Это сделали не немцы, это было дело рук соседей. Они же растащили всю мебель, утварь и картошку из подвала.

Мы нашли пустующий домик недалеко от церкви. Хозяев не было. Лошадь и сани я тут же сдал в колхоз. О Сибирке никто ничего не знал. Мы стали искать у соседей свои вещи. Сначала нашли диван. Нашлись кровати, посуда, даже самовар. Но, как выяснилось, нашу чудесную библиотеку немцы сожгли в печке. Они несколько дней жили в нашем доме. На подоконнике мы обнаружили пузырек туши, а на стене этой черной тушью было написано: "Hail, Hitler!" Я только тогда узнал, что Гитлер пишется через букву "H".

Через несколько дней снова открылась школа в Поляне, мама стала ходить на работу. Сестра поехала работать в своё Борищево, а мы с Левкой Лебедевым стали искать подработку.

Недалеко от кладбища располагался большой дом с огромным садом. Но сильные сорокаградусные морозы убили сад. Две старушки-хозяйки договорились с нами пилить яблони и груши на дрова. Половину дров забирали себе за работу. Мы взялись за дело. У Левки нашлась двуручная пила, хороший коун, топоры, большие сани. Рано утром встречались в саду и пилили без перерыва на обед часов до четырех вечера. Все дрова раскладывали честно на две кучки. Хозяйки выбирали любую. Мы переносили дрова в сарайчик, а свои грузили на санки и везли мне или Лёвке по очереди. Когда весь сад спилили, я стал подшивать валенки. Женщины-колхозницы платили натурой: хлебом, салом, яйцами и старыми валенками.

За Хохловкой устроили аэродром. Там базировались пикирующие бомбардировщики «Пе-5». В наш дом поселили четырех солдат из батальона аэродромного обслуживания. Ребята были веселые, хорошие, они нас подкармливали сухарями, концентратами, тушенкой и сахаром. Мы варили им картошку, которая была в хозяйском подвале. Трое из них были с Украины, один из Сибири. Они приходили домой вечером, шапки и воротники полушубков были покрыты инеем. Зябко жались к топящейся печке, отогревшись, занимались своими мелкими делами, рассказывали летные истории, пили чай, ели картошку, курили и пели. Любимые их песни были «Синий платочек» и «Ой ты, Галю, Галю молодая»!

Однажды я решил сходить в Борищево к сестре, отнести ей кое-чего, заглянуть к Мишке Тюваеву товарищу по техникуму. Восемнадцать километров по снежной накатанной санями дороге прошел быстро. Успел к сестре на обед. Отобедав, пошел к Тюваевым. У них семья была большая, все помогали отцу-вальщику. В доме пар, запах купороса, на плите кипящие котлы, на печи сушатся готовые валенки. Отец Мишки был инвалидом, его в армию не брали. Семья жила хорошо. Меня оставили ночевать.

Вечером пошли на гулянку. Большая керосиновая лампа под потолком освещала довольно большой зал, по стенам стояли скамейки, на стуле сидел гармонист. Играл он хорошо. Мишка познакомил меня с ребятами, хотя все уже знали, что я брат Натальи Митрофановны, учительницы. Танцы еще только готовились. Гармонист разогревал пальцы, наигрывал аккорды. Девушки молодые и постарше стояли кучками, не раздеваясь. Мальчишки, в основном мелкота, суетились. Меня сестра давно научила танцевать вальс, в моду входили танго и фокстрот. В деревнях шпарили краковяк, «Па-Деспань», «На реченьку» и еще какие-то танцы. Но основой всего была «Барыня». Как водится, начали с русского. Неспеша девушки снимали одежду, платками покрывали плечи и включались в танец. Мы с Мишкой стояли у стены и любовались цветастым весельем. А ведь шла война и фрицев из Борищева всего как месяц выгнали. Молодость брала своё! Гармонист заиграл «Краковяк». Ко мне подлетела очень красивая девушка, с полными губами, большими глазами и в одежде городского типа. На плечах у ней был накинут пуховой серый платок. В ушах блестели красивые сережки, стрижка короткая с небольшой завивкой. Глаза обрамляли огромные ресницы. Я обалдел! Она затащила меня в круг и стала учить, какие движения делать. Сказала, что зовут ее Настя, что жила она в Калуге, где работала на спичечной фабрике, а сейчас война, и она пришла домой к матери, где и живет. Сказала, что обо мне ей всё рассказала сестра.

Утром я уехал домой. А через несколько дней приехала сестра Наташа и сказала, что её переводят директором школы в Корелозево – огромное село на полпути от Перемышля к Калуге. Несколько дней она провела дома, оформляя какие-то документы. По вечерам пела с нашими солдатами. Однажды днем налетели на аэродром десятки «юнкерсов», взлететь успели далеко не все наши самолеты, часть их сожгли на земле. Бой над Перемышлем завязался страшный, на выручку прилетели наши новые истребители «Яки». Немцы потеряли несколько юнкеров.

Аэродром перевели в другое место, наши солдаты уехали. Мы с мамой переселились в Поляну, в домик напротив школы. Хозяйка дома, молодая вдова, ушла жить к матери, дом пустовал. Я сходил в Калугу и узнал, что наш техникум в эвакуации и занятий нет, по пути зашел к сестре. Я встал на учет в военкомате и стал ждать призыва в армию. Работал в колхозе на току, возил в поле навоз, в общем, был постоянным сельхозработником.

Однажды ночью нас разбудил стук в дверь. Я открыл – на пороге стояли молодые ребята-солдаты в странных куртках и все с автоматами. Как оказалось, на постой пришла десантная дивизия. У нас жили пять ребят с двадцать второго года рождения. Три дня они ждали транспортные самолеты. И в одно утро неожиданно ушли, исчезли.

Перемышль бомбили всё реже и реже. Мать работала в школе, а я в колхозе. Работал каждый день. А вечерами молодежь собиралась в какой-нибудь хате на вечеринки. У меня были два хороших друга. Тихий, спокойный, умный Ваня Солохин. Жил он вдвоем с матерью. Пока школа не работала, он так же, как и я работал в колхозе. Позже, осенью сорок второго учился со мной вместе в десятом классе. Второй друг Васька Питеркин. Питеркин – прозвище отца, который каждую зиму уезжал на заработки в Ленинград. Васька тоже жил с матерью. У них было хозяйство: корова, поросята. У Вани Солохина мать была плоха здоровьем. Особенно после того, как получила извещение о гибели мужа. Она сразу постарела, потеряла силы, и ей поручали легкую работу в колхозе. Отец Васьки Питеркина воевал под Ленинградом. Письма писал редко. Мать Васьки, неграмотная, приходила читать к нам эти письма и писать ответ. За это она нас с мамой снабжала картошкой. А иногда Васька картошку просто воровал в своем подвале и приносил нам.

Пришла весна. Меня с Ваней Солохиным назначили пахарями. Никто нас ничему не учил, раз показали, как запрячь лошадей и как вести пахоту в свал и развал – и вся наука. Двухлемешный плуг тащили две лошади. Идешь за плугом и смотришь, чтобы борозда была ровной и глубокой, до того насмотришься, что в глазах крутится это вспаханное поле, земля встает на дыбы или уходит из-под ног. Ведь на обед брали пару-тройку картофелин, да небольшой кусочек хлеба. А в воздухе жаворонки поют свои песни. Зато к вечеру, оставив плуги в поле, садишься боком на лошадиную спину и едешь потихоньку домой. Устали все: и кони, и люди! Лошадей – конюху, а сами домой. Мама встретит, подаст теплой воды умыться, покормит каким-нибудь супом или щами с конопляным маслом, и тут же ложишься спать, а во сне земля крутится, переворачивается. Тут уже было не до гулянок.

Ровно 1 мая пришло письмо. «Ваш сын Женко Дмитрий Митрофанович был тяжело ранен и скончался от ран, проявив героизм и мужество!» Война пришла в дом уже другим лицом. Неделю мама не ходила на работу. Что-то делала по дому, но, в основном, сидела возле стола и смотрела на эту бумажку. С каким-то каменным лицом и без слез. Мы ничего не говорили. Я не мог, да, видимо, и она тоже. И только, когда приехала сестра через 3 - 4 дня, начались слезы и разговоры. Но очень долго отходило материнское сердце от страшного горя. Я не верил, что у меня нет больше брата. Просто не верил. Думал, что это какой-то ужасный сон.

Как я после войны узнал, Ташкентское училище авиационное срочно послали на оборону Москвы в стрелковые дивизии. И в районе Зайцевой горы, что недалеко от Юхнова, они пытались разбить немцев. Там по официальным данным погиб­ло более 100 тысяч человек - это 10 дивизий. В этих-то боях и был ранен мой брат Дмит­рий. Он похоронен в братской могиле на станции Мятлево. На обелиске значится и его имя. Гораздо позднее на фронте я думал только об одном. Если убьют, то сразу, без му­чений. Но судьба распорядится моей жизнью по-своему. Три ранения - и живой! Ну об этом позднее.

Самый лучший способ отвлечь себя от плохих мыслей – работа. Работа до упада. Кончилась пахота, старики вручную посеяли хлеб, пацаны маленькие поля заскородили, а нас больших ребят и девчат откомандировали на строительство дороги на Козельск. От Перемышля до переднего края было совсем близко. Город Киров был у немцев, немцы держали оборону на Угре возле Юхнова. Сухиничи оказались также на линии фронта. Гул фронта сначала пугал людей, затем все привыкли. Этот гул не прекращался ни днем, ни ночью. Как далекие раскаты грома.

Иногда в воздухе завязывались бои между нашими истребителями и «Мессерами». В это время у нас на вооружении уже стояли «Яки», «Лавочкины». Они хорошо колотили «Мессеров». Но у фашистов появились более скоростные истребители "Фокке-Вульф-190". Этих сбить было труднее. Воздушные бои были скоротечными. Мы видели, как какой-то самолёт задымил и пошел к земле. Взрыв, облако дыма!

Итак, мы строим дорогу на Козельск. Дорога была давно, пришла в такое запущение, что по ней ездить на машинах нельзя. Километрах в 15-20 от Перемышля протекала какая-то речушка, у нее была очень широкая и низкая пойма. Вот там-то и досталось нам строить мост через речушку (с расчетом на проход танков весом 40 тонн) и по всей пойме (а это километра 3-4) поднять двухметровую насыпь. Лошадь с телегой, лопата и человек, юноша или девушка. Вот и вся техника. Утром в 6 часов собирается возле школы обоз, подвод двадцать. Тихо, не спеша выезжаем из деревни на большак и едем на свое место работать. А там на бугре нагружаем телегу глиной и землей, везем на насыпь и (это надо было потренироваться) поворачиваем лошадь, чтобы передние колеса стали параллельно телеге, а сам за заднее колесо переворачиваешь воз земли на насыпь, где другие рабочие эту землю равномерно рассыпают по полотну дороги. Работой руководили военные. Главным был высокий, худой, уставший до смерти капитан, помогали ему два лейтенанта. Работа велась не только у нас, но и дальше, поэтому он носился, как метеор. Когда мы обедали, а лошади ели овес, капитан падал под куст и мгновенно засыпал. Откуда-то ординарец приносил офицерам еду. Они черпали ложками суп с закрытыми глазами, в полусне. Работали днем и ночью. Нашу группу сменяли люди из других деревень часов в 6 вечера. Я не помню норму, но она была, сколько надо было привезти возов земли. К концу работы мы ложились на траву в телегу и спали. Лошади сами приходили домой. И так все летние месяцы – июнь, июль, половина августа. В августе стали косить хлеб. Коса с гребенкой, чтобы хлеб не путался, а женщины сзади вязали снопы. Потом мне повезло, узнали, что я мастер косить траву косилкой. Переоборудовали одну косилку, приделали ей полок, посадили мальчишку Чебурка, как его звали. Отличный мальчишка, года на четыре моложе меня. Он стал моим ординарцем, всё время со мной. Только коней в ночное он гонял один. Едешь, снова трещит косилка, а Чебурок вилами с лотка сбрасывает, чтобы не помять и не спутать хлеб. Это косилка-лобогрейка. Чебурок работал без рубахи и обливался потом. Бабы догоняли нас и ругались последними словами. Я подгонял лошадей, Чебурок исходил потом, бабы – вязальщицы снопов, отставали. На поле работали сотни людей дружно, даже весело. Это была коллективная борьба за хлеб. Снопы, постоявшие в суслонах несколько дней, затем их увозили в ригу досыхать. Удивительно, за погоду ухитрялись убрать весь хлеб! Да еще школьники собирали колоски, оброненные в процессе работы. Мы работали до сентября. А потом пошли в школу. Но далеко не все. Я, Ваня Солохин и Нюра Кузнецов пошли в 10 класс. Учили нас не только старые учителя, а учительницы - молодые. Химик страдал болезнью святого Витта, дергался, заикался, у него из рук сыпались предметы, которые он пытался взять. Ему помогала Кузнецова Нюра. Мы, ребята его почему-то не жалели, а она очень жалела. Географию вел старый педагог, он же завуч. Объяснял прекрасно. Он же вел историю. Математику вела молодая учительница, хорошенькая девушка, которая постоянно краснела, когда кто-либо из ребят долго смотрел на неё. За полтора месяца я так и не запомнил её имени и фамилии. Не помню и учительницу литературы, она ходила в каком-то немыслимом платье с платком на плечах, хотя осень была очень теплой. А 14 октября мы втроем учили уроки. Я, Ваня и Нюра, мама куда-то ушла, вдруг из сельсовета посыльный с повесткой для меня. Явиться в военкомат 15 числа к 8 часам утра с вещами для отправки в часть. Все встало на дыбы. Ребята побежали домой за продуктами для меня, мама затопила печку и стала печь лепеш­ки из новой муки, сам я стал мастерить себе «сидор» - мешок с лямками. К ут­ру я был готов. Из класса нас брали двоих - меня и Леонова. Уроков у ребят не было, весь класс пошел с нами в военкомат - провожать. А тут команда: отбой до 3 часов. Я вернул­ся домой, мать думала, что меня совсем отставили. В 2 часа 15 октября я ушел из дома, просил мать не плакать и не провожать меня, сказал - жди, вернусь. Не может быть, чтобы меня убили. Ушел, чтобы вернуться через долгих 5 лет. Я понимал, как тяжело ма ме провожать на войну второго сына. А вот боязни, что меня убьют, почему-то не было. Я отвлекусь и скажу, что у меня в характере было такое свойство заложено. Если какая опасность или, как теперь говорят, стрессовая ситуация, я не впадал в панику, не поддавался влияниям толпы, у меня очень четко работала мысль, что надо сделать, как посту­пить. Я был не сильным, дрался плохо, но умел обмануть противника, поставить его в ту­пик своим поведением, и, в конце концов, победить либо свести всё к минимуму. Я верил всегда, что найду какой-то выход из любого положения. Эта черта моего характера здоро­во помогла на фронте, да и в армии вообще. Я никогда не впадал в панику, всегда находил нужное решение, за что меня всегда уважали во всех подразделениях, в которых приходи­лось служить. Я умел в нужный момент завести отвлекающий разговор, рассмешить ре­бят, рассказать забавную историю, выдуманную на ходу, экспромтом, придумать почти авантюрное действие, чтобы спасти ребят и спастись самому, я иногда выполнял такие задания, что теперь расцениваю их, как фантастические. Командиры меня уважали, знали, что поручено мне, будет сделано. Высокая исполнительность, независимость в действиях Ч^ помогали мне всю жизнь.

А теперь о первых шагах солдатской службы.