16 В отпуске

Документы на проезд в Узловую через Москву я получил вместе с начальником артмастерских, он еврей, очень хороший человек. Из Неиштрелица мы выехали утром, а днем были в Берлине, ночью приехали в Брест. Офицер взял билет до Гомеля, ехал к своей невесте. А на Москву очередь была огромадная, дня 2-3 надо было ждать. Поэтому капитан открыл окно в своем вагоне, крикнул мне, я сунул ему свой чемодан, затем он и его товарищ по купе опустили руки, подхватили меня, и я очутился в вагоне. Вагоны были старые, верхние полки сходились вместе, образуя 3 лежачих места. Меня засунули между нашими чемоданами, и я поехал зайцем до Гомеля. В Гомеле мы были утром. Снег, морозец и руины, весь город в руинах. Мой чемодан я оставил в камере хранения, и мы с капитаном прошли по тропинкам к его уцелевшему дому. Правда половину кирпичного здания снесло бомбой, а вторая была вполне жилая, состояла из 3-х комнат. Родители и сестра встретили капитана радостно. Он объяснил положение со мной. Родители предложили мне побыть у них денек. Я согласился потому, что сестра капитана работала в билетной кассе и обещала на другой день сделать мне чудесный билет. Мы помылись, позавтракали, немного выпили, пока приходили гости мы всех встречали и провожали, а капитан боялся идти к своей невесте. Наконец стало темнеть, и мы отправились к ней. Домик был деревенский, заново отделан, со штакетником и высоким крыльцом. Капитан первым взошел на крыльцо, я за ним. Постучали, мужской голос спросил: «Кто там?». Капитан что-то ответил, дверь распахнулась, на крыльцо вышел мужик и стал объяснять, что его дочь уже год как вышла замуж, и живет теперь в Москве или Минске. Муж у нее военный. Капитан стоял, как оплеванный, мне так было его жаль. Потом он круто развернулся, сошел с крыльца, я за ним, дверь захлопнулась и заперлась. Мы ходили по Гомелю, он рассказывал, как дружил с девчонкой, пошел на войну, она клялась, что будет его ждать, какая она красивая, умная и т.д. Он говорил, а я молчал. Так мы проходили по разрушенному Гомелю до 3 часов ночи наконец явились домой. Он все сказал сестре и родителям, и легли спать. Утром он мне сказал: «Вот увидишь, я женюсь на девушке лучше той! Приедем в полк вместе, я познакомлю тебя со своей будущей женой».

Затем, после завтрака все пошли меня провожать на Московский поезд. Сунули мне сверток с десятком пирожков. Я поехал в Москву. В купе ехали молодожены, штатский мужчина в отличной одежде, очень похожий на еврея. Как оказалось и на самом деле. Полежав немного на своей верхней полке, я слез к столику, достал пирожки, и пригласил всех к столу. Тогда люди были добрыми, знакомства завязывались быстро, все были хорошими людьми. Особенно в одном купе. Молодая пригубила водки, а мы втроем и глазом не моргнули, как бутылка опустела.

Еврей лезет в чемодан, достает флягу со спиртом и свинину, посоленную с чесноком, он был еврей современный. Анекдоты сыпал, как из рога изобилия. Попили спиртику, поели свининки и улеглись часа в 4 спать. Утром молодожен приволок бутылок пять пива. Мы попили пива и подъехали к Москве. Одет я был шикарно! Яловые сапожки по ноге, шерстяные брюки и гимнастерка, офицерская шинель из английского сукна и шапка-ушанка новая. Мой друг Коля Новицкий из штаба вместо 30 талонов на питание сунул мне штук 100. Чемодан вполне приличный. С Белорусского вокзала я доехал до Павелецкого, где остановился почистить сапоги. Только расплатился, слышу: «Комендантский патруль вас задерживает - нарушение устава в ношении формы».

Подвела сержанта офицерская шинель. Приволокли меня в ближайшую комендатуру и посадили со всеми задержанными. Люди были ото всюду: из Германии, как и я, из Польши, из Чехословакии, из Японии, Кореи, не считая нашей Российской земли. Мне ребята помогли спороть пуговицы с шинели, дали крючков, я их пришил. Всех построили, велели одеться, и повели счищать с крыши пятиэтажного дома снег. А я высоты боюсь. Залез на самый конек крыши и лопатой снежок пошвыриваю. До обеда дошвырял, крышу очистили. Нас снова в комендатуру. А там другой дежурный стал нас проверять. У меня спросил, за что сюда забрали. Я объяснил, что у Павелецкого вокзала стал сапоги чистить, а патруля не заметил и не поприветствовал. Он вернул мои документы и сказал: «Теперь будешь всех приветствовать!». Я с ним согласился. Отпустили и я снова направился на вокзал, узнать когда поезд пойдет на Узловую. Узнал, что вечером, где-то в 16 или 17 часов. Вышел из метро. Солнце мартовское светит, лужи под ногами. Хорошо!!

Продпункт оказался на Каланчёвке. Пришлось ехать туда. На 10 талонов дали хлеб, колбасу полукопченую, сахар, соль, сало. Вышел на привокзальную площадь, нос к носу встретился с девочкой Аней, которая со мной училась в 7 классе в Перемышле, фамилию ее я забыл, но помню, что они две сестры учились в одном классе. Оказалось, что она имеет связь со многими нашими ребятами, в том числе и с Левкой Лебедевым. По ее словам Роза Трутина живет в Москве. Она вечерком пригласила меня к себе. Я долго ехал на трамвае. Нашел дом, квартиру, постучал. Она открыла дверь. Маленькая комнатушечка и кухонька. В комнате постель, круглый тол и 4 стула. На одном сидел ст.лейтенант. Аня нас познакомила. Это ее друг, а я ее одноклассник, который, как ни странно вернулся с войны живым. Я достал хлеб, колбасу, Аня согрела чайник и мы за чаем стали вспоминать детство и школьные годы. Лейтенант молчал. На его гимнастерке не было никаких наград. Я понял, что на войне он не был. Вспоминали девчонок и ребят с которыми учились. И Аня сказала, что завтра у нее свободный день и мы сможем съездить вместе в юридический институт, где учиться Левка Лебедев и Зоя (фамилию забыл) – красивая девочка в школе. Училась на класс старше меня. У нее в школе еще был ухажер, симпатичный парень, которого все уменьшительно звали Владик. Они, оказывается, вместе учатся на юрфаке (как он в армию не попал?). Левка слепой совсем был, у него белый билет. Про многих ребят Аня сказала, что они погибли во время войны. Беседа велась между мной и Аней, а лейтенант сидел, молчал, слушал, мечтал. Ночевал я на вокзале. Утром мы с Аней пошли в юридический институт. Левку Лебедева мы не нашли, но его друзья сказали, что у него сегодня день рождения – 21 год. Он был моложе меня на год. Девчонки сказали, что торжество будет в общежитии в Лосиноостровском, часов в 6-7 вечера. Зато встретил Зою. Я чуть не упал. Навстречу шла красавица, каких свет не видал. В белом свитере и темной юбке. Лицо, фигура поразили меня. Была красивая девочка в 41 году, а в 46 – прекрасная молодая женщина. Мы с ней проболтали целый час, стоя на лестничной клетке. Она рассказала, что ее Владик очень плохо с ней обходится. Любви и следа не осталось. Хорошо, что нет ребенка, она собирается с ним разводиться, как только кончит последний курс. Живут на разных квартирах, встречаются редко. Он пьет, скандалит, шляется к бабам. Мы вспомнили ребят, девчонок. Оказывается, многие ушли служить в армию и многие погибли, а многие выучились, с детишками, но без мужей.

Это сейчас я воспринимаю все, как большое людское горе. Но тогда мне было всех жаль, конечно, но насмотревшись на фронте всяких ужасов и оставшись живым, я не мог постичь всей полноты утраты. Одна мысль была у меня – я живой, все впереди. Я и сейчас не могу представить, что они все состарились, большинство из них уже давно в могилах, но для меня они и сейчас 20 - летние мои друзья, одноклассники, однополчане. Как безжалостна жизнь! Как строга память! Она все тайны хранит, от них ни убежать, ни спрятаться. Только эта тонкая длинная нить, то черная, то красная, то голубая, будет тянуться, пока не перестанет биться сердце. Я иногда удивляюсь себе, как дела давно минувших дней так цепко сидят в голове и перед глазами встают живыми картинки прошлого! Вопрос второй, кому пишу? Кто прочтет мои воспоминания. Может Женя – младший внук задумается о судьбе деда? Но буду продолжать – ведь я описал только неполную треть жизни!

Мы с Аней договорились встретиться на вокзале, чтобы электричкой ехать в Лосиноостровскую. Я же отправился снова на продпункт, набрал еды, зашел по поручению Жени к его дяде - актеру Центрального театра Советской Армии. Познакомился с его женой, маленькой, милой женщиной. Затем поехал на ул.Горького в дом, где жил брат Кости – пом.коменданта Кремля. Долго меня не пускали даже на порог дома, затем я дозвонился до хозяина квартиры. У меня на проходной отобрали все документы, после этого пустили. Я у Костиного брата пробыл с полчаса. Разговор не завязался, как живет Костин брат, ему слушать было не интересно, рассказывать о жизни в Кремле он не имел право. Единственную информацию я получил, что рядом в комнате живет Жаров и его жена Целиковская. Захватив небольшой сверточек для Кости в Германию, я ушел на Павелецкий вокзал и убрал все ненужные вещи в чемодан в камере хранения. Встретился с Аней и ее подружкой, которая училась в юридическом институте.

Лева встретил меня спокойно и с улыбкой на губах, спросил, был ли я на войне, получив утвердительный ответ, поинтересовался, как мне удалось выжить. Я ему тогда ответил, что я просто счастливый. Его вид меня поразил. Он всегда донашивал вещи своих старших сестер и брата Кости. Но сейчас он выглядел ужасно. В накидку старая-престарая шинель, под шинелью на голое тело вся в заплатах гимнастерка, на голове какой-то котелок, раньше – был меховой, но мех давно истерся, видимо во времена Екатерины II. Сам худющий как Кащей, все жилочки на его белом лице поголубели, настолько он был истощен. Руки худые с длинными пальцами он прятал подмышки, надетой внакидку шинели. Я поразился, что в его комнате было всего три парня. Все общежитие было забито девицами. Вот откуда столько пожилых работниц юстиции, сейчас, а может и нет. Война окончена, но никого еще молодых не отпускали. Приходили отцы семейств, т.е. старшие возраста, нас еще держали для запугивания Европы и Азии. Девчата пекли пирог, а мы с Левой взяли 5 литровый бидон и пошли в станционный буфет за водкой, купили 5 литров. По дороге поговорили о жизни, Лева не жаловался ни на что. Он учился еще и в литературном ВУЗе. Все дни, вечера, ночи занят. Питание для поддержания жизни, чтобы не умереть. Вернулись с водкой. Стол ломился от картошки, моего хлеба, колбасы и сала. Водку разлили в графины. Пир начался. После второй рюмки все опьянели. Сначала веселились, говорили тосты, хвалили меня, что я вовремя приехал из своей Германии. После третьей рюмки наступила тишина. Каждый думал о своей судьбе, о своей жизни. Девчонки плакали, тайно вытирая слезы. Лева лежал на кровати и спал.

Я сидел и смотрел на эту жуткую картину полнейшей нищеты, но стойкой гордости у ребят. Мне девчонки тайком сказали, что профком выдал Левке отрез на костюм, а он хочет его продать, так как нечего есть. Утром встали. Я с Левкой поехал на Каланчевку, нагрузил его едой. Я знал, что на век его не накормлю. Но твердо решил, чтобы он сшил себе костюм. Материал он взял с собой в чемодан-балетку. Нашли швейную мастерскую, заказали костюм, я оплатил стоимость заказа, по тем деньгам сущие пустяки. У меня оставалось 1000 рублей, 500 я отдал Леве. Он проводил меня до поезда в Узловую. Больше я его никогда не видел. Жизнь нас разминула. Да и я для него ничего интересного не представлял. Он окончил два института, я – неуч. Наконец, гордость Левки не позволяла даже намекнуть, что я когда-то помог ему в трудную минуту.

До Узловой я добирался в тамбуре. В вагоне мест не было, стоял покачиваясь на ногах и курил дохлые немецкие сигареты. Ни с кем не разговаривал, думал о маме, как она там себя чувствует, ведь с октября 42 по март 46 прошло 4 года, да каких. Я знал, что о каждом моем ранении она догадывалась: резко менялась полевая почта. Все выпытывала, тяжело ли я ранен. Я отшучивался, но она это знала. Наконец, мытарству пришел конец. Поезд пришел в Узловую, город, где мне пришлось прожить всю оставшуюся жизнь. Хотя было много разных планов, возможностей, но я не хотел снова бросать маму, а была же возможность жить в Ленинграде, Москве и еще в 100 местах, включая и Донбасс и Полтавскую область. Но судьба сделала так, как сделала. Было около 2 часов ночи, когда я приехал. Какой-то барак, приспособленный под вокзал, битком набит людьми – все куда-то едут. Я не мог лечь, как раньше на пол и спать. У меня бравый вид, пуговицы я к шинели пришил снова, но крючки оставил. Нашел камеру хранения где-то за вокзалом, сдал чемодан и стал спрашивать, как пройти в Дубовку. Ответы были разноречивые. Больше было отговорок – «ты что сдурел, среди ночи переться в Дубовку, там и дороги не найдешь и лихие люди разденут». Я этого не боялся. Какая-то бабуля предложила услуги: «Ты, соколик, доведешь меня до дому, а от него прямая дорожка на Дубовку». Я взял у бабули ее увесистый мешок на лямках, взвалил его на плечи и мы пошли. Морозило, скрипел снежок, и легонько порхал, устилая дорогу белым покрывалом. Бабуля меня расспросила обо всем. Горько сказала, что мужа потеряла во время бомбежки поезда, а сын погиб на Курской дуге(мой ровесник - подумал я). Так мы шли мимо маленьких домиков, хаток, затем свернули направо, прошли в улочку и возле последнего дома открылось чистое поле. Луна выглянула из-за тучки, все засверкало, словно на Новый Год. Бабуля пригласила погреться, но мне было жарко, я распахнул шинель, сняв с плеч мешок, донес его до крыльца, обнял бабулю, она пригласила в гости, когда буду в Узловой. Я пошел по твердой санной дороге. Кругом тишина и ни души. Дом этот давно снесли и на его месте построили ресторан «Янтарь». Весной этот домик утопал в сирени. Иду я по дороге один. Потом стали попадаться навстречу шахтеры в робах, с топорами, шли на смену из деревни Торбеевка. Прошел деревню, спросил дорогу на шахту пятую, дошел до шахты, перешел линию и увидел Дубовку. Стоят кучей бараки и дымят, уже люди встали. Подхожу к поселку, где школу искать? Вдруг навстречу из-за угла капитан в форме идет навстречу. Я его поприветствовал с шиком. А он прошел метра два и спрашивает: «Ваша фамилия Женко?». Говорю: «Да, так точно!». «А вас мама уже второй день ждет. А школа вот она, рядом, зайдете с той стороны барака». Так я вступил в Дубовку. Открыл наружную дверь. Коротенький коридорчик и три двери: одна слева, две справа. Я во вторую дверь справа постучал. «Войдите!» - голос мамы. Я распахнул дверь и очутился в маленькой комнатушке. Мама бросилась ко мне и ни слова сказать не может, а потом произнесла – «Вернулся». Тогда для меня это слово большого значения не имело. Вернулся и все! А теперь знаю, что из 100 человек 1924 года рождения с войны пришли живыми и раненными всего 7 человек!! А мама тогда чувствовала, что уцелеть в этой войне было непросто. Стало рассветать. Мама принесла жареной картошки, открыла баночку «Второго фронта» и достала бутыль настойки на вишне. Нашла две маленькие рюмочки, а я дурак, когда она вышла, налил себе целый стакан. Мама принесла с кухни горячий чай, посмотрела на меня. Чокнулись и выпили. Она рюмочку, а я стакан. Знал же, что она пьянку не терпела, а тут решил пофорсить. И пошли разговоры обо всем на свете. Наталку перевели, как члена КПСС на восстановление шахт в Мосбассе. Из директоров школы она превратилась сначала в мотористку, затем в кассира. Мама одна остаться в Перемышле не могла и приехала к ней на 6 шахту. Пошла в ГоРОНО. Ей предложили открыть школу №3 на Дубовке. Она согласилась и стала первым ее директором. Затем узнала, что в лагере страдает учитель русского языка Пяткин Михаил Тимофеевич. Договорилась в ГоРОНО, чтобы его взяли директором школы, а она останется завучем. Так и получилось. Мама занимала одну комнату в школе, а Пяткин с женой Екатериной Максимовной – учительницей начальных классов и дочерью Розой жили в соседней комнатушке, ближе к выходу из общего коридорчика. Он был из бывших военнопленных, его послали работать на шахту, он после плена сломался. Ведь не по своей воле он попал в плен к немцам, в первые дни войны сотни тысяч наших солдат попали в плен по вине общего руководства Армией. Я освобождал в Польше и в Германии не один лагерь военнопленных. Кто-то из бывших военнопленных сразу же сумел вступить в действующую Армию. В наш танковый корпус однажды пришли сразу человек 50-60. В мотострелковом батальоне были тоже, и их командование зачислило в роты танкового десанта. Это удавалось там, где был хороший представитель контрразведки «Смерш». А, ведь, многие из «смершистов» не верили пленным, считали их предателями – это основная политика нашего правительства была. А пленные верили при освобождении, что их воспримут, как людей-мученниов. А получилось так, что их послали в лагеря, где они валили лес, работали на шахтах, жили в кошмарных условиях, хуже, чем пленные немцы. Вот они и ломались. Пяткин к числу таких относился. Имея высшее образование, просидев в немецком лагере несколько лет, случайно оставшись в живых, снова попал в советский лагерь на шахту, где условия работы были кошмарные. И получив свободу, став директором школы, не сумел начать новую жизнь и спился. Пил не по многу, быстро пьянел, скандалил с женой, бил ее. Ему нельзя было доверять деньги. Он обязательно их пропьет. Однажды он пригласил меня к своему приятелю Кунцу Христиану Андреевичу. Тот был зав.столовой в немецкой зоне(там в полузаключении жили немцы Поволжья). В поселке была комендатура, которая следила за немцами, татарами(крымскими). В то время комендантом был капитан Малышев, с их семьей мать дружила. Интеллигенции в поселке было мало. Вот мы с Пяткиным отправились к этому самому Кунцу. Он пригласил нас в столовую в отдельный кабинет. Приказал принести три порции котлет и бутылку водки. Михаил Тимофеевич представил меня, как сына Анны Александровны. Я, боевой сержант с орденом и медалями, понравился Кунцу. Он угостил нас водкой и котлетами с перловой кашей. Поговорили. Пяткин, выпив стопку, захмелел и мне пришлось его вести домой. Отдал жене Екатерине Максимовне. Мама сказала, что нас приглашает в гости капитан Малышев. Пришлось идти. Этот вечер прошел очень хорошо. Капитан на фронте не был (он не строевой), призвали как юриста и отправили в систему лагерей, где он от лейтенанта дорос до капитана. Жена его симпатичная женщина, видимо очень добрая, старалась нам с мамой угодить. Водка была настоящая, закуска вполне приличная для того времени. В семье было две девочки – одна училась в 8 классе, вторая совсем малышка. Мы вернулись с мамой домой около 10 часов. Нас встретила Екатерина Максимовна и отругала меня за то, что я напоил ее мужа. Я не стал ей ничего объяснять, оставив разговор до утра. На другой день был понедельник – рабочий день. Я познакомился со многими учительницами, они забегали к маме в комнату. Сама она на работу не пошла, и весь день мы сидели и разговаривали. Обо всем, что было с ней и со мной. Беседу нашу прерывали посетители. Мне кажется, что вся Дубовка узнала, что к Анне Александровне приехал из Германии ее сын-фронтовик. Поэтому приходили многие ее знакомые и поздравляли с приездом сына. Это была такая редкость. Ведь отпусков вообще никому, кроме офицеров не давали. Помню, прибежала секретарь поссовета, некая Лиза (Елизавета Федоровна), тараторка и трещотка с очень развитой мимикой. Закатывала глаза, смеялась и говорила, говорила без конца, поглядывая на меня. Маму она сокращенно звала «Ансанна». Просидев с час, она упорхнула. Потом, вернувшись в 47 году, я ее частенько встречал. Она неудачно вышла замуж, и «тронулась умом». Но всегда от нее было трудно отойти, она говорила и говорила взахлеб. Хорошо, что она уехала в Сталиногорск (теперешний Новомосковск). А к своей сестре, буфетчице столовой, Вере Федоровне приезжала не часто. Эта Вера Федоровна была так же приятельницей мамы, и позже мы раза два были у нее в гостях.

В поселке было много молодежи, девчат и парней, среди них много немцев Поволжья и мобилизованных на шахты. Много было бывших военнопленных, которых освободили в Норвегии. Многие молодые женщины вышли замуж за немцев, бывших пленных. Молодые вдовы находили молодых ребят. Эти ребята не могли уехать по своей воле, пристраивались к вдовушкам, особенно к тем, которые работали в магазинах, столовых, буфетах. Постепенно спивались, превращались в настоящих алкоголиков.

Но вернусь к своему отпуску. В школе был буфет. Детям давали по 100 гр.хлеба, по одной соевой конфете и чай. Буфетчицей была Матрена Ивановна Ефименкова. Муж ее погиб на фронте. Она приехала из Москвы на родину в деревню Ламки, а потом ей дали комнатушку в двухэтажном доме, который был построен еще до войны. Она воспитывала двух девочек. Валю, которая училась в 3 классе, и Люсю, которая посещала детский сад. Жили очень бедно. Матрена Ивановна работала в столовой - стирала там белье, в школе буфетчицей от столовой, а также была и школьной уборщицей. Женщина очень хорошая и была в прекрасных отношениях с мамой. За деньги стирала ей бельё, помогала топить печку и делала другие услуги. Она вызвалась получить в камере хранения мой чемодан. Привезла его на санках. Ведь было начало марта. Её дочь Валечка, как её все звали, дружила с Розой дочерью Пяткина и много времени проводила в школе, помогала матери убирать столовую и классы. А поскольку я был без дела, то подружился с этими двумя девочками. Разговаривал с ними, они расспрашивали о войне. И просто говорили обо всём. У одной отец пьяница, у другой вовсе не было отца, естественно они тянулись ко мне. Между прочим, с Валею у нас до сих пор очень хорошие отношения, хотя она живёт в Москве и уже на пенсии. Её младшая сестра Люся живёт до сих пор в нашем посёлке. Валя к ней несколько раз в год приезжает и всегда заходит к нам. Познакомился я и с учителями. Самая молодая была учительница немецкого языка и истории Лилия Васильевна Егорова, дочь начальника седьмой шахты. Образование у нее было классов 9-10, симпатичная, весёлая. Но пустая девушка, любила со мной поболтать, когда мы встречались в школьной столовой.

Учительница начальных классов Мария Фёдоровна Шахова, высокая, стройная и очень красивая деваха, но ужасно глупая. Мария Павловна Юрчикова - учитель начальных классов, ещё две учительницы, все из деревни Акимо - Ильинка . Все они не имели педагогического образования и окончили курсы учителей при школе, учась в 10 классе. Я познакомился и с Марией учительницей начальных классов. Маленькая, пухленькая девушка с очень приятным лицом. Она мне сразу понравилась. И я стал за ней ухаживать. Матери она тоже нравилась серьёзным отношением к работе и исполнительностью. Жила в маленькой комнатушке при школе. Мама решила устроить праздник в честь моего приезда, купили водки, набрали закуски (картошки, хлеба, капусты и огурцов, кажется даже было и сало, кто то из девчат принес из деревни). Пригласили баяниста – немца Поволжья Мика Сашу. Было весело и очень приятно. Компания собралась дружная, пели, танцевали. Дни отпуска летели быстро и уже надо было ехать назад в свой 66 зенитно- артиллерийский полк. Меня проводили, собрав снова вечеринку. Утром в воскресенье Матрёна Ивановна, Валя, Роза и Мария пошли провожать меня на поезд. Мама конечно не пошла. Теперь волноваться уже не было смысла, война окончена. Билетов до Москвы не было и я сел без билета в тесный вагон. В Москве зашёл к Жениному дяде, он передал для Жени посылочку. Купив в Москве несколько бутылок «Московской» водки, папирос «Беломор канал», оформил билет до Берлина и в плацкартном вагоне и уже поехал спокойно. По дороге на Брест все города были в развалинах, станции разрушены и сожжены. Смоленск одни руины, Минск – развалины, Брест – горы битого кирпича. Погода стояла хорошая. Светило солнце. В Польше была уже настоящая весна и сухо. В Берлине уже было совсем тепло. Я пересел на поезд на Нейштрелид через 3-4 часа был уже в полку. Меня встречали друзья - Женя, Костя, Федя и Анатолий. Я достал московскую водку, выпили и конечно сфотографировались. Вообще фотографироваться мы все любили. Сами умели да и нам помогал фотограф Анатолий. Поэтому снимков в 66 полку накопилось множество. Я посылал их домой маме, в Донбасс сестре и стал посылать Марии в Дубовку. Девчатам Розе и Вале посылал красивые открытки. Их у нас были сотни. Я и не помню откуда. Цветы, виды Германии, Берлина и т.д. На другой день я доложил командиру полка, что прибыл из отпуска, подарил ему бутылку водки и 5 пачек «Беломору». Он остался очень доволен. Снова пошла армейская жизнь. Утром на работу в мастерскую, обед, снова работа, ужин. После ужина письма. Мы писали с Женей каждый день. Наш друг начальник военторга снабжал нас иногда вином. Цены были копеечные. Слушали радио. Крутили пластинки, которых было много в радиоузле. Он был как раз под нашей комнатой. Женя играл на скрипке. Страшно хотелось домой. Уже всё надоело, но указа о демобилизации не было. Потом Женя уехал в отпуск в свою Звенигородку под Киевом, стало совсем скучно. В отпуск уехали и Костя с музыкантом Сашею, их возраст демобилизовали, но они согласились остаться сверхсрочно и привезти семьи. Приехал начальник артиллерийских мастерских капитан с молодой женой, очень красивой евреечкой. Он меня пригласил в гости познакомиться с женой. Мы часто гуляли по парку за городом. Всё время с фотоаппаратом. Она окончила консерваторию, хорошо пела играла на рояле, который стоял в клубе. Многие офицеры привезли своих жён. Но делать им было нечего, пытались организовать самодеятельность, но ничего не получалось.

Дело в том, что моя сестра учительница русского языка. И я ей с фронта посылал письма, а она мне в ответах указывала на ошибки. Помню из госпиталя написал письмо и в слове «враг» поставил на конце «ь». Вскоре вернулся из отпуска Женя. Весь такой одухотворённый, весёлый. Он встретил свою бывшую одноклассницу, она была замужем, родила дочь, а муж-товарищ Жени погиб на фронте. Женя брал с собой фотоаппарат, наделал снимков своей Нюси, в которую влюбился по уши. Видимо у них дело зашло далеко, она сумела найти себе мужа. Я пытался Жене объяснить, что много молодых девушек, а он такой красивый парень, не следует ему связываться с женщиной. Но он меня не слушал.

У нас с Женей началась большая работа по оборудованию учебных кабинетов, в том здании, где был раньше избирательный участок. Схемы, таблицы, силуэты самолётов Англии, Америки, Франции - будущих потенциальных противников. Кабинеты артподготовки, топографии, ориентирования ит.д. Командир полка свозил меня в Подсдам в зен. арт. бригаду. Смотрели там классы. Я сразу же решил сделать лучше. Работа была кропотливая на планшетках обтянутых ватманом. Как мне пригодились навыки в черчении. Командир полка ежедневно приходил смотреть как идёт работа. Был очень доволен. Как мне всё это пригодилось через несколько лет, когда стал работать директором школы.

Дни летели, разнообразие вносили выходы в тир, где стреляли из разных видов стрелкового оружия, да выезды на боевые стрельбы по куполам, которые тащили самолёты, или по воздушным змеям. Незаметно пришла осень. И 22 год демобилизовали в запас. Уехал Женя. Я остался один. Работать стало скучно, но я пересиливал себя. В этот период я остался один стал зав. клубом, зав. библиотекой, парткабинетом и выполнял свои обязанности художника. Расположение полка было до отказа забито наглядной агитацией. В клубе также было всё хорошо оформлено. Шла работа только в учебных классах. Мне пришла в голову мысль создать малый планетарий. Нарисовал эскизы, посоветовался с зав. арт. мастерскими о механической части планетария и пришёл к полковнику с идеей. Он одобрил мой план, дал плотников и столяров. Всю зиму я один без Жени выполнял свой план. У нас завязалась более крепкая дружба с вольнонаёмным мастером амфрейщиком (маляр высшего класса по росписи помещений) Петром Алексеевичем. Он приходил ко мне на работу, сидел, курил и рассказывал о своей профессии, учил готовить трафареты, делать простейшую роспись, окраски под древесину и камни. Часто вечерами ходил в штаб дивизии к Николаю Ивановичу – бухгалтеру военторга. Впервые за всю службу простудился и получил ангину. И совсем опустились руки. Вот не могу работать и всё. Хоть режь на части, а тут полковник стал уговаривать на сверхсрочную службу. Я категорически отказался. Честно ему сказал, что больше не могу служить. Он обиделся на меня.