14. Вперед на Запад!

В 1 гвардейский танковый корпус мы прибыли в ночь на 1 января 1945 года. Наша 1 рота мотострелкового батальона была по существу танковой разведкой. Два взвода роты были все время на танках. Нас научили не бояться этих мощных машин. Т-34 были с пушками 100 мм, ИС-3 с пушками 122 мм и 150 мм. В бригаде был батальон самоходок СУ-100 и СУ-152. Пехота прорвала оборону немцев с нарвского плацдарма. Танки ринулись в прорыв, громя тылы противника. Вечером бои затихли. Наш взвод получил задачу сообщить танкистам место сбора танкового батальона. Не знаю почему по рации не объявили, может вышли из строя. С трудом прошли линию бывшей обороны противника-настоящая полоса препятствий. Так работала наша артиллерия и штурмовая авиация. Потом увидели наш бронеавтомобиль. Командир взвода упросил шофёра нас подвести. Облепили броню, я на башню сел, пулемет между ног торчит. Зима, снег, на дороге брошенное барахло какое то.

На скорости броневик передним колесом в старый колодец въехал. Я крепко за скобу крышки держался, не упал, а ребята так и покатились на землю. Стемнело, кругом пожары. Кое где простучит пулемет и тихо. Увидели первый танк стоит среди поля, танкисты возятся. Гусеница слетела. Второй оказался подбитый, но цел, не сгорел. Перетаскали бое запас в другую машину. Снег глубокий, а снаряд 30 кг весит. На плечо положить ноги подгибаются. Обнаружили ещё несколько машин, дошли до деревеньки, пустая. Взводный приказал: «два часа отдых». Зашли в дом, темно. Чтобы посветить зажгли какую-то газету. И тут грохот взрыва. Снаряд проби насквозь угол дома и взорвался на улице. Выбежали, а за углом одного из домов в пушки тигра с характерным набалдашником, дульным тормозом, торчит. Он и стрелял. Следующий танк нашли, рассказали про тигра. Танкисты подкараулили и на наших глазах всадили ему в бок бронебойный. Радовались словно дети… впервые увидели горящий тигр. К утру собралась вся бригада и вперёд! Сутки двигались с короткими перерывами, кухня отстала, а есть хочется. Остановились на бугре в лесочке. Отдых 2 часа объявили. Я с товарищем пошел на опушку, глядим, внизу в километре, хутор, дом и сараи. Решили посмотреть, что там. Встречает нас поляк. Спрашиваем про немцев. «Ниц – говорит – нету». Мы в дом. А там на столе большая сковорода с остатками яичницы, стаканы от которых самогоном пахнет, у стены прислонены три винтовки немецкие. «Где немцы?» - снова спрашиваем. «Учекли» - отвечает. Обыскали весь дом, чердак. Пусто. Вышли во двор, а там сарай длинный, три двери на висячих амбарных замках. Ключи хозяин не дает, нету – немцы забрали. Я по замку очередь из автомата, а хозяин кричит: «чекай, чекай!» - и с ключами бежит, вроде бы нашел. Отпирает первую дверь, а там мороженные говяжьи туши висят. Немецкий склад, решили мы. Во втором сарае – бочки с чем то, мешки бумажные с вермишелью, крупой, а на стеллажах буханки белого хлеба, куски такого же на столе в доме видели. Третий открывать не торопится, вроде ключ не подберет. Поторопили. Входим. Полный сарай сена. Вот, где вы, голубчики. Очередь в потолок: « Вылезай!». Один за другим из сена выползли два солдата, молодые, наверное, мои ровесники. Одеты во френчики, без шинелей. Похлопали их по карманам, нет ли оружия. Хозяин из дома бежит две шинели несет. Я ему с упреком, зачем врал. «Боялся» - говорит. Взвалили на одного пол туши говядины, второго заставили боку катить. Объяснили, что в ней мармелад, так они повидло называли. Сами по мешку белого хлеба на плечи и к своим, на горку. Говядину – повару на кухню, повидло и хлеб на свой танк. Кушайте, братья – славяне. Немцев – в штаб на допрос. А поляк хитрый, хотел все добро себе оставить, его там на целую дивизию хватило бы. Это были первые пленные и первые трофеи. Уже дальше ближе к границе с Восточной Пруссией в сильную метель вкатились в польскую деревню, домишки бедные под соломенными крышами. Танкисты замерзли, снег и ветер во все щели задувает. Это нам хорошо едешь как Иванушка – дурачек на печке. Один бок согрелся, - поворачивайся на другой. Ввалились всей гурьбой в хату. Хозяин с радостным лицом по-русски: «Слава богу, наконец то наши!» Мы удивились. А он русский. В 14 году попал в плен, так и остался в Польше, женился на польке. Мы достали свой НЗ, попросили кипяточку. Хозяйка из печки чугун с горячей водой достаёт м кастрюлю с картошкой в мундире. Хозяин суетиться, бутыль с самогоном достаёт и кричит: « Марися, пшиди, пшинеои едну биксу мяса»! Входит девица-глаз не оторвать-красавица. В короткой шубке в белых валеночках, платочек белый шерстяной на голове. Улыбка во весь рот и зубки как жемчуг. Сели за стол, начали ужинать, а девица и говорит: «А у нас в селе есть лагерь, где русские за проволокой сидят». Вскочил из-за стола: « Показывай! » Влезли на танк, а она возле башни с открытым люком командиру дорогу показывает. Подъезжаем. Два барака за колючей проволокой, вышка на углу, охрана сбежала. Танком проломили ворота, сбили с дверей засовы, кричим: « Выходите! » Высыпали из одного барака девушки и женщины, из другого – мужчины. Плачут, смеются, нас обнимают, целуют. Радость – то какая! Все истощенные, хотя работали на немецкого помещика. Старший объявился. Бородатый и не поймешь старый он или нет. Посадили его на танк и в имение. Встречает мужчина, думали немец, а он поляк. Марися переводит: что нужно мясо, картошка, крупа работников кормить. А он ни в какую, хозяйское добро не может раздавать. Пригрозили. Повел в овчарню, а там штук 500 овец всякого возраста. Тут старшой выбрал двух баранов, маленьким ножичком горло им перерезал. Кровь в ладони собирает и пьет. Перемазался в кровь: настоящий вурдалак. Нагрузили на танк еще картошки, мешки с крупой и в лагерь, а там уже кухня топится. Потом мы таких лагерей много встречали и крупнее были с военнопленными разных национальностей.

17 января 1945 года с Наревского плацдарма началось наше наступление. Эта война мне понравилась. Несмотря ни на что – «Вперед!» сзади остаются немцы – «Вперед!». Первый город нами освобожденный был Варшава. Наш корпус обошел ее справа и замкнул кольцо окружения. Добивали немцев дивизии Войска Польского. Затем Новое Място и другие мелкие города и деревни. Бои были беспощадными. Бригады громили немецкие колонны, заслоны, штабы. Без сна, иногда сутками без еды мы стремились отрезать Восточную Пруссию. Первый немецкий город был Штрасбург в Восточной Пруссии. Окружение Восточной Пруссии завершилось взятием г. Данцига (сегодня Гданьсн). Я помню, от пирса отходил немецкий корабль, полный людей, вооружения, лошадей. Буквально с 50 м танковые пушки разбили корабль, он перевернулся и утонул. Мало кто спасся в ледяной морской воде. Вид тонущего возле берега корабля мне врезался в память на всю жизнь. Фортуна повернулась к нам лицом. Мы наступали так, как наступали немцы в 41 году. Техникой забиты были все дороги. Солдаты ехали в повозках и даже в каретах. Мы освобождали из лагерей гражданских и военных всех национальностей. По дорогам двигались на родину из освобожденных районов поляки, французы, сербы и словаки, итальянцы и англичане, и, конечно, много наших русских, которых помещали в концентрационные центры, откуда они после проверки направлялись на родину. Много мы увидели интересного своими глазами. Нас поразил образ жизни немцев, их порядок и зажиточность. Мы задавали себе вопросы: «Зачем понадобились Гитлеру наши убогие деревеньки и неблагоустроенные города?» Европа сильно отличалась от довоенной России. Крестьян удивляли скотные дворы с автопоилками и механизацией уборки навоза, поля без сорняков, ухоженные леса, в которых спокойно жили косули, олени, дикие козы, кабаны. Неоднократно разгорались ожесточенные сражения, но наш корпус, как правило, в затяжные бои не вступал, а обходил узлы сопротивления немцев, двигаясь все вперед и вперед. Конечно, горели и наши танки, убивали и ранили наших ребят. Но настроение у всех было приподнятое. Все понимали, что война идет к концу и весной закончится.

Однажды бригада остановилась на дороге, ведущей к польскому городу Полтуск. От города нас отделяла неширокая речка. Немцы мост взор­вали перед самым нашим носом. Тяжелый снаряд подбил головную ма­шину, за это фашисты были наказаны залпом из всех видов оружия. Фашисты заглохли. Но саперов мы не могли дождаться до вечера. Так и красовались на высокой шоссейной дороге танки, самоходки, катюши, бронетранспортеры, заправщики и другая техника. Мы, танковый десант, спали на теплых жалюзи боевых машин, лениво жевали немец­кий мармелад (обычное повидло), бочку которого после вчерашнего боя выта­щили с немецкого склада. Этой сласти наелась почти вся бригада, но в бочке дна не видно. Черный прессованный немецкий хлеб образца 39-го года в глотку не лез. И вдруг команда: «Всем, кроме постовых, разместиться в домах на отдых!» Деревня польская, бедная, соломой крытая. Вытянулась по левой стороне шоссе. Мы мигом заняли первую попавшуюся избу. С гамом, шумом ввалились в дом. Всего одна комната, возле стен солома, видимо, вчера здесь ночевали немцы. В левом углу горел камин, он-то и освещал комнату. На маленькой скамеечке сидела пожилая полька. Мы затихли. Старуха даже не поглядела на нас. Поздоровались. Молчание. Выставили караул, улеглись на солому спать. В 3 часа ночи тревога: «Живо строиться!» Я остался проверить помещение.

Оставили гранаты, диски от автоматов, шапки и т.п. Проверил, переворошив всю солому. Повернулся догонять своих. Старуха встала со своей скамеечки и загородила мне дорогу к двери. Она смотрела на меня такими глазами, что по спине побежали мурашки. Вытянув руки вперед, она медленно двигалась ко мне. Оттрубив на войне более 2-х лет, я застыл, не зная, что делать. Тихо подойдя ко мне, она молча положила свои худые старческие руки мне на плечи. Я невольно подчинился. Она нагнула мою голову и трижды поцеловала в лоб. Произнесла какую-то фразу, которую я не понял. От волнения у меня вспоте­ла спина. Я вылетел на улицу, солдаты ждали меня, сидя в машине. Мы трону­лись в ночь. Дорога шла лесом, ветки хлестали по лицу. Я никому ничего не сказал. Через речку нашли другой мост, сняли охрану, красной ракетой вызва­ли бригаду и спокойно перебрались на тот берег.

В 1981 году я попал с делегацией обкома партии в Польшу, как участник освобождения Варшавы. Когда за столом остались только польские ветераны и мы, члены делегации (без начальства), я рассказал об этом странном случае, который произошел зимой 45-го года. Все внимательно выслушали и сделали вывод, что старая женщина, видимо, деревенская знахарка благословила меня на бой и заговорила от смерти. Полякам виднее. Я не суеверен, но в тот миг ночью во мне шевельнулось какое-то теплое чувство. Я обнял тогда старушку, прижав к груди. И сейчас перед глазами: горящий камин, маленькая сгорблен­ная женщина с пристальным взглядом. Я много раз видел эту картину во сне. Тогда она благословила советского воина-освободителя!

Группа наших ребят вступила кандидатами в члены партии. Но в политотделе при бомбежке был ранен фотограф. Фотолаборатория на колесах – приспособленный автомобиль – осталась цела. Ребятам я сказал, что до войны занимался фотографией. Они передали в политотдел. Меня вызвали и предложили сделать снимки. Бригада в этот день боевых действий не вела. Я утром разобрался в фотохозяйстве, затем сфотографировал ребят, человек 25. Напечатал карточки, сдал их в политотдел, отдал ключ от машины шоферу и ушел в роту. Через день приказ: Женко перевести в политотдел бригады для дальнейшего прохождения службы. Я уговорил комроты ст. лейтенанта Колоколова под любым предлогом меня не отпускать. Теперь я понял, что тогда сделал очередную глупость. Это было на подходах к Одеру. Однажды мы были всю ночь в лесу в засаде, но немцы не появились. Они обошли лес значительно левее. Бригадная разведка на СУМ-17 (американский бронетранспортер), посланная влево от нас, столкнулась с большой немецкой группировкой. Среди разведчиков были раненые. Комбриг остановил их как раз напротив нашего танка. Переговорив с ними, он приказал нашему командиру танка и еще одной 34-ке уничтожить или взять в плен всех немцев, которые там есть. Нам, десанту, ничего не было приказано. Лейтенант Ковригин был на танке и моему отделению он сказал: «Поехали!» - мы не стали слезать с машины ИС-3 №404. Впереди помчалась 34-ка, за нею мы. На перекрестке свернули налево впереди на бугре метрах в 500 сосредоточились немцы. Два выстрела из пушки разогнали толпу, они скрылись за бугром. Дорога спускалась вниз, по обе ее стороны вырастали откосы. 34-ка проскочила и помчалась по дороге дальше, а по нашей машине ударили десятки автоматов. Один за другим падали убитые мои товарищи. Я лежал возле левого борта и поливал откос из автомата, не давая немцам поднять голову. Комвзвода оперся спиной о башню и так же бил из автомата.

На танке осталось из 11 человек трое. Я, комвзвода и ещё один солдат. Немцы сверху ударили по танку «фаустом». Я почувствовал, что обе ноги отнялись. Думаю: «Всё, без ног». Пошевелил - двигаются. Тут кончилась выемка дороги. В лоб танку ударил ещё один «фауст». Но танк не пробил, только ослепил водителя. Водитель не заметил поворота дороги и врезался в громадную липу, что росла по обочине дороги. Липа рухнула на танк, смахнула солдата и насмерть придавила стволом командира взвода. Я уцепился за скобы двумя руками. Танк выехал из-под липы. Ветви содрали на спине у меня бушлат, гимнастёрку, тёплое бельё, осталась только нательная рубаха. Танк выскочил на открытое место. Справа рядом с дорогой стояли домики деревни с палисадниками. Слева по полю брели группами сотни немцев. В домах тоже были немцы, они выбегали в палисадники и били по танку из автоматов. Я швырял в палисадники гранаты. Их на танке был целый ящик. Прошло 5 или 10 минут и мы проскочили деревню. Командир танка открыл верхний люк и высунулся. Пуля угодила ему прямо в лоб. Он свалился из люка. В таком виде мы проехали километра два, затем свернули в лес. Ещё проехали по лесу метров 200 и стали. Горючее кончилось. Осталось 2 снаряда, у меня осталось 3 рожка с патронами и штук 20 гранат. Лейтенанта похоронили в лесу. У меня оказались обе ноги в осколках. На левой ноге осколок прошел через подошву ботинка, пробил сустав большого пальца и выскочил из носка ботинка. Боль на холоде утихла. Ранение я посчитал ерундовым. Двое суток мы дежурили по очереди возле дороги. Но она была пуста. Лишь к вечеру 2 – го дня показались танки. Это к счастью были наши машины из 17 бригады. Нас заправили горючим и указали направление, где находится 16 бригада, через два часа мы были у своих. Доложили командиру роты, что с нами случилось, я отправился в санроту. В летучке мне сделали первую перевязку. Ещё два дня я не мог попасть даже в медсанбат. Сзади были немцы и проехать летучка не могла. После долгих переездов, осмотров я попал в госпиталь в г. Торн. Это был сортировочный госпиталь. Мы лежали в каком-то клубе. Моя койка стояла на сцене. У меня началась газовая гангрена. Страшная боль в стопе, высокая температура. Я помню врача, звали его Николай Николаевич. Он был из Новосибирска. Наверное он пожалел меня. При газовой гангрене нужна ампутация. Но он положил меню в свой кабинет, там стояла его койка. Сделал мне один единственный укол пенициллина, дал пару таблеток и я заснул. Проснулся от лучей солнца, которые били в лицо через окно. Я пошевелил ногой – не болит. Согнул ногу – не болит. Только очень мокро было стопе. А тут вошел Николай Николаевич. Посмотрел на меня весело и спросил про самочувствие. Позвал медсестру. Она сняла повязку, стопа была вся сморщенная, в открытой сверху ране виднелось красное мясо и белая кость. Вся повязка была пропитана красно – черной вонючей жидкостью. Ничего не болело. Промыв рану и всю стопу реваполем, сестра снова наложила повязку. Я поблагодарил доктора. Он сказал, что война кончается, и нужны полноценные люди, а не инвалиды. Дня через два меня перевели в настоящий госпиталь долечиваться. Госпиталь был в немецкой больнице. Палаты на 4-5 человек. Чистота, питание, отличное. Мне дали костыли и я мог прыгать в туалет, и в парк, который окружал госпиталь. Снова судьба сжалилась надо мной. Из 11 человек, бывших на танке, я один остался живой. Этот последний бой я помню до последней черточки. И как падали с танка ребята, и как на откосе торчали немецкие рожи в касках. И сплошной автоматный огонь. Он еще и сейчас слышится мне. И снова я задал себе вопрос: «Почему я остался жив, ведь это просто невероятно!» В госпитале из ног достали 32 осколка от немецкого «фауста». Однако нога не заживала долго.

Во второй половине дня 8 мая вок­руг стали раздаваться отдель­ные винтовочные выстрелы, по­трескивали автоматные очере­ди. Мы решили, что случайно к госпиталю вышла какая-то груп­па немцев, скрывавшаяся от на­ших войск и стремившаяся сдаться в плен англичанам или американцам. Такое иногда встречалось и особого волнения нам не причиняло. Однако стрельба становилась гуще. Вот тогда-то в нашу палату вбежал лейтенант с пистолетом в руке и закричал: «Братцы! Война кон­чилась! Победа!» Все вскочили, кто мог, выбежал на улицу, дру­гие прилипли к окнам. А стрель­ба на улице разгоралась. Уже гремели винтовочные залпы, за­ливались длинными веселыми очередями пулеметы, им акком­панировал треск автоматных очередей, слышались отдельные звонкие пистолетные выстрелы.

Офицеры палили из своих ТТ. В этот громкий хор стали вклю­чаться резкие хлопки противо­танковых пушек, а затем ахнула залпами и гаубичная артилле­рия. Ей вторили короткие звон­кие очереди зенитных 37-ми мм пушек. Девушки-зенитчицы вы­ражали свою радость далеко не девичьим действием. Молчали только «Катюши» из-за отсут­ствия холостых зарядов. Вечер­нее небо расцветили тысячи раз­ноцветных трасс красных, зеле­ных, белых. Наконец в ход по­шли осветительные ракеты! Такого фейерверка не видали ни москви­чи ни ле­нинградцы в дни по­бедных са­лютов! Это особый са­лют, салют фронтови­ков, сло­мавших хребет фашистскому зверю. Его ждали 4 долгих года, о нем мечтали в холодных зем­лянках под Москвой, в руинах Сталинграда. Все чувствовали, что война издыхает, как беше­ный зверь, но весть о победе пришла внезапно. А темное ноч­ное небо сверкало всевозможны­ми огнями, крики людей не мог­ли пробиться через грохот сплошного гула нашего оружия. Этого забыть нельзя, невозмож­но! Видимо, сверху поступил приказ: «Прекратить огонь!» Как бы нехотя звучали после­дние залпы, и вдруг наступила тишина. Словно у всех заложи­ло уши. Плакали ветераны, уго­рали слезы молодые солдаты. Никто не скрывал своих чувств.

Напуганные грохотом степенно успокоились пташки. Мы услышали трель соловьев, а когда предутренний ветерок разогнал пороховой дым и за­пах сгоревшего тола, воздух наполнился ароматом сирени, настолько густым и сладким, что буквально заполнил все улицы, все дома. Ворвавшись в госпиталь, он заглушил запах йода, хлороформа и других ле­карств. Запах сирени несся из садов и скверов, с обочины до­рог, из палисадников, даже из руин зеленые руки сирени протягивали кисти цветов. Запах пьянил, вызывая из памяти родные места, мать, Россию, нахлынули воспоминания о товарищах, которые остались лежать на полях сражений. Каждый, молча, думал о чем – то своем. Мы тихо вернулись в свои палаты и долго лежали без сна. И только утром, наконец, поня­ли, что случилось. Началась новая волна ликования и всеоб­щего счастья. Появилось вино, пили за Победу, за своих коман­диров и друзей и, конечно, кап тогда велось, первый тост за Ста­лина и доблестную армию, со­крушившую фашизм. А на ули­це буйство сирени! Ветки цветов всовывали в карманы гим­настерок, укрепляли на груди рядом с боевыми наградами, офицеры - на ремешках своих походных фуражек. Везде си­рень - запах ее пропитал сол­датские гимнастерки, вошел в наши души, и я ощущаю его все послевоенные 67 лет. Вспомни­те знаменитую фотографию вес­ны 45-го года, в выгоревшей до­бела гимнастерке шагает по ули­це города офицер впереди сво­ей роты, а на козырьке потре­панной в боях фуражки - ветка сирени. Сирень, как символ на­шего великого подвига. Скром­ный цветок. Он первым принес успокоение взволнованной душе солдата. Он пробудил чувство прекрасного в ожесточенном боями солдатском сердце.

Такое обилие сирени я потом никогда нигде не встречал. Радость переполняла нас! Но она омрачалась каким – то чувством вины, что я уцелел, а ребята из роты, автоматчиков, из 325 батальона, да и мои друзья из нашей танковой разведроты, никогда не почувствуют эту радость победы. И сейчас они передо мной в палате, молодые и крепкие парни, друзья, однополчане, которых нет. Мне 84 года, а им всё ещё 18-20 лет! Мертвые не стареют! Вряд ли остался кто - либо живой сейчас из тех моих друзей, кто воевал вместе со мной! Прошло так много лет. Мы все когда - то мечтали, как после войны заживем! Но дожив до старости мы все попали в такой чудовищный беспредел, что иногда приходит в голову мысль, а не лучше бы было сложить голову где-нибудь под Красным Бором, Нарвой, Варшавой? Чтобы не видеть ограбленную, оскорбленную, нищую Россию! Но, видимо, от судьбы не уйдёшь!

Итак, война окончена, продолжаем жить дальше. Но откуда то из глубины сознания встают ещё эпизоды боев в 16 танковой бригаде: В деревне с нашей машины соскочила гусеница. Танкисты стали ставить ее на место. Бригада ушла вперед, а мы автоматчики, командир нашего взвода и командир танка были приглашены в гости тут же в деревне. На столе был хлеб, сало, тушенка в большой стеклянной банке, лук и громадная бутыль самогону. «Бимбера» - так называли его поляки самогон был подкрашен каким то розовым сиропом. Тамадой был пожилой поляк, седой с казацкими усами. Он предложил выпить первую стопку за Сталина, вторую за Победу. Затем пили за Рокоссовского, Ванду Василевскую, Ролю Жемерского, Моравского и других польских военоначальников. Все поляки, сидевшие за столом были очень доброжелательны, искренне радовались нашей встрече. Желали нам дожить до победы. Откуда же теперь взялись такие натянутые отношения у нас с Польшей? Стали вспоминать старые обиды, предъявлять какие -то претензии? Странно.

Несколько мужиков помогали танкистам натягивать гусеницу. Страшного там ничего не случилось, лопнул палец, который соединяет два трака, но учитывая, что один трак весит около 30 кг, работа оказалась тяжелой и долгой. Наконец гусеница одета, танк украшен искусственными цветами, танкисты отмыли руки горячей водой, по паре врезали стаканов спирта, после тепло расстались с хозяевами и покатили по запорошенным снегом следам танковой бригады. Снег шел крупными хлопьями, но очень редко. Дорога уперлась в шоссе. И вправо и влево вели танковые следы. Куда помчалась бригада, мы не знали. Командир машины решил свернуть налево. Километра через три увидели небольшой городок. Жёлтыми буквами указатель «Strass». Постояли, подумали и въехали в первую улицу. Мы поняли, что город немецкий, принадлежит Восточной Пруссии. Командир остановил машину напротив дома с ульями во дворе. Я с товарищами спрыгнул с танка и побежали к двери дома. Товарищ мой ткнул прикладом автомата дверь раз другой. Не звука. Я размахнулся со всех сил, саданул прикладом. Раздался выстрел и пуля обожгла мне щёку, пробила каску и улетела. Я опешил, но потом вспомнил, что автомат не стоял на предохранителе. Небольшой удар и затвор отходит назад, затем вперед засылает патрон в патронник и происходит единственный выстрел. Совершенно случайно я не убил себя. Был бы автомат повёрнут чуть влево и всё! Пуля прошила бы мне голову. Я разозлился, поставил автомат на предохранитель и с первого удара вышиб дверную филенку одну, затем другую, перепрыгнул через остатки двери и зашел в дом. Напротив двери сидел толстый немец с фашисткой повязкой на руке. Красное поле, белый круг, а в нем свастика. В комнате суетились две женщины, одна молодая, другая гораздо старше. Они укладывали в большую четырехугольную корзину различные свертки с продуктами. Главное, что я увидел это были ножки жареного гуся. Старшая упала в обморок, младшая опустилась на колени и стала ее приводить в чувства. У немца, сидящего за столом через всю грудь проходила цепочка от карманных часов из кармана в карман. Мой друг с невинным видом ухватился за цепочку, дёрнул ее и спросил: «Ур?» Часы были с золотыми крыжками. Он положил их в карман. На улице началась стрельба. Ухнула танковая пушка, затем несколько выстрелов из противотанковых 37мм немецких пушек. Я ногой захлопнул крышку корзинки, сказал товарищу, чтобы он взялся за одну боковую ручку, я за другую и тут будто поразило током, я обернулся. Рука немца скользнула в карман, он вытащил «Вальтер». Не раздумывая полоснул очередью из автомата по фашисту. Он сел на кресло, затем сполз на пол. «Вальтер» остался на столе, я сунул его в карман и мы, захватив тяжеленную корзину, выскочили из дома. Наш танк развернулся, сзади бежали немцы. Мы бросили ребятам корзину и по тросам, что свёрнуты сзади на танке, забрались на бронью. Танк рванулся вперед. Отъехав с полкилометра встречаем танковую группу из другой танковой бригады.

Проехав еще немного, свернули направо и выехали к реке. Налево мост через реку, которая протекала внизу. Берег круто поднимался от уровня реки. Противоположный низкий. Железнодорожный мост на бетонных опорах переходил на низком берегу в высокий виадук. Внизу суетились немцы. Было видно, что они минируют опоры моста. Заметив нас они стали поливать из пулемета. Береговой откос не давая высунуться и опуститься вниз к реке. Обрыв к реке был очень крут, выложен камнем, чтобы его не размывала дождевая вода. Командир роты нашел узкий бетонированный слив в виде корыта, уходил сверху вниз. Идеальная горка для детских забав, занесенная снегом! По этому скату он, вздымая снег, скатился вниз. Немцы перенесли пулеметный огонь к месту приземления, но вся рота скатилась вниз без потерь. Немцев отогнали от опор. Командир приказал мне осмотреть опоры, он знал, что я был минером. Немцы успели только уложить под опоры моста взрывчатку и протянуть провода для электровзрывателей. Я оттащил ящик с толом, порвал провода, опасность взрыва отпала. Вдруг прекратилась стрельба с той и другой стороны. Все подняли головы: по рельсам одноколейной железной дороге к мосту шел танк Т – 34. Вот он въехал на мост и как будто повис высоко над рекой. Мы понимали, что стоит только чуть свернуть ему вправо или влево и он загремит вниз. Но водитель вел машину очень уверенно. Стрелять по нему немцы стали лишь тогда, когда он преодолел мост. Но безуспешно. Саперы настелили на рельсы моста шпалы и на противоположенный берег. Переправилась вся бригада. Немцы, конечно, сбежали.

Командир нашей роты нашел узкий бетонированный слив, заполненный снегом. Он первым бросился вниз и мгновенно очутился под мостом, мы один за другим последовали его примеру. Немцы пристреляли место приземления, но мы делали бросок в сторону, вскакивали и бежали к командиру роты. Который уже начал отгонять выстрелами немцев от быков. Через некоторое время опасность взрыва моста отпала. Танки шли медленно, нам стоять и ждать не хотелось и командир повел нас вперед, сначала по кустам, затем вышли на большую дорогу и пошли по пушистому снегу, не тронутому ни сапогами, ни военной техникой. Шли спокойно, наслаждаясь тишиной и покоем. О том, куда удрали немцы мы даже не думали. Наконец, нас догнал головной танк. Мы облепили броню и покатали быстрее. И вдруг с обочины дороги по танку ударил «фауст». Он попал в гусеницу и перебил ее. Мы спрыгнули с танка, а немец бросился бежать в поле, где стояла какая-то избушка. Ребята бросились его ловить. Но немец был рысистый бегун. Танкисты натягивали гусеницу. Командир роты курил и смотрел на гонки по полю. Первым сбросил свой груз немец, затем полетели бушлаты и даже валенки у наших. Немец юркнул в избушку и пропал. Ребята обошли избушку вокруг следов не было, пролазили всю избушку, нет никого. Тогда кто то взял охапку соломы и зажег хрупкое строение, оно вспыхнуло как порох. Ребята постояли еще немного вокруг огня, затем вернулись, собрали свою одежду и мы снова мирно пошли по дороге, покрытой девственным снегом. Танков не было, мы обсуждали таинственное исчезновение немца. Впереди шел командир, я правее его. Показались железные узорчатые ворота, высотой в метра 4. Мы подошли почти вплотную, когда из будки выглянула фигура в полушубке с автоматом и скомандовала «Hende Hoh!» Я не глядя полоснул очередью по будке и ее хозяину. Ворота были на задвижке. Их открыли и мы влетели в деревню. Слева от дороги стоял длинный барак. В нем началась суета. Впереди какой то кирпичный амбар, метров через пять от него еще строение типа амбара. Внутри двор. Разглядеть мы ничего не успели толком. Из дверей барака появились стволы автоматов.

Я стал за дверью и вкатил подряд одну за другой пару лимонок, ахнули два взрыва, топот по коридору прекратился, а из окон стали прыгать немцы. Нас было 23 человека, а их сотни. Мы били по окнам, до тех пор пока там не стало тихо. Может, кто умней лег на пол и лежал до конца боя. Были моменты, когда мы натыкались на немцев, а они на нас. Вдруг я увидел, что двое наших дерутся с целой группой немцев, молча без выстрелов. Мы с другом подбежали и стали колошматить немцев прикладами куда попало. Куча распалась, немцы помчались мимо амбара в поле. И тут со двора выезжает бронетранспортер. На нем человек 5 с фаустами. Удачная очередь сняла водителя и пару офицеров. Транспортер встал. Наш парень одной ногой наступил на изгородь палисадника и шарахнул по офицеру с фаустом, затем перевернул автомат и ударил по тем, кто там еще остался. Только кончили с одним, со двора выезжает второй бронетранспортер, но объехать первый он не мог. Из-за дерева я в упор уложил нескольких человек, остальные удрали. Наши и немцы бегали друг за другом вперемешку. Командир роты стоял у дерева в сквере и наблюдал всю картину этого боя, постреливая из револьвера в пробегавших близко от него немцев. Я не спускал глаз с лейтенанта. Вдруг из окошка амбара хлестанула очередь «МЧ» немецкого пулемета. Это уже не шутка, убивая наших, они не пожалеют своих.

Два бронетранспортера с пушками на прицепе и более сорока повозок с всяким военным снаряжением. На деревенской улице стояли пустые дома, в одном из них и разместилась рота. Старшина ушел искать походную кухню, взяв с собой одного солдата. Мы чистим автоматы, поглядывая в окна, не идет ли старшина. И увидели: он и солдат катят, какое - то большое колесо высотой по пояс. Ребята выскочили помогать. Наконец, вкатили его в дом. Оказалось, что это гигантская голова сыра! Его рубили топором. Ребята раздобыли вина в темных бутылках.

Стало тихо, только за деревней в поле, немецкий офицер решил устроить контратаку. Он собрал людей и что то крича медленно шагал вперед, за ним без рубашек босое воинство, вооруженное автоматами. А в ворота выезжает наш танк Т34. Кто-то кричит и размахивает руками. Воробьева все считали трусом, а тут он расхрабрился. Танк стал. Тогда мы услышали крики: «Бей гадов!», «Лупи фашистов». Много мата, а мало слов. Командир танка навел пушку, на место где собрались нас атаковать немцы и выстрелил. Снаряд взорвался чуть дальше, но это подействовало. Немцы бросились назад. Бой окончился. Стали считать трофеи: нас было 23 человека, раненых, убитых нет. Немцев пленили более 200 человек.

Такого сыра я еще никогда не видел. Чем плох завтрак, сыр и вино! Ах! Память, что ты со мной делаешь? Я ведь не успею дописать, то что хочу. Это произошло позже. Мы двигались по Германии. Деревни пустые, только ревет голодная скотина.

Мы все время попадались на глаза комбригу и он нас посылал на охрану деревни, где остановилась бригада. Бригада-это сотня боевых машин, артиллерия на автомате, дивизион, минометный полк, зенитный полк, машины с боеприпасами, с горючим и т.д.. Это громадное скопление техники и людей. Пулеметные роты, батальон разведки на американских мотоциклах «Харлей» и бронетранспортерах СУ-М-17 и СУ-М-15. Вся эта техника располагалась в деревне, танки ставили пушками наружу, давая свободный выезд в поле. За танками между домов ставилась вся остальная техника. Минометы занимали боевые позиции, артиллерия тоже. Пулеметные гнезда располагались на некотором расстоянии от деревни в секретах. А нас, автоматчиков посылали в секрет еще дальше от пулеметчиков. Мы мерзли, нас никто не проверял. Командир взвода отведет двух человек и скажет «Смотрите, ребята» и уйдет.

Однажды мы с другом разместились далеко в поле в стоге соломы, сделали норы, ноги в тепле, тело тоже, а для осмотра - дыра, в которую пялились глаза, а они после боевого дня закрываются. Чтобы не спать решили друг к другу в гости ходить. Курить нельзя. Ночью огонек видно далеко. Я поворочался, нагрелся и решил идти к товарищу, слегка свистнул, чтобы его предупредить. Ответа нет. Я выбрался из норы и вокруг стога добрался до его норы, а он спит. Растолкал, отругал и пошел к себе. Только залез в нору, слышу топот лошадей, скрипы полозьев и голоса немцев. И совсем рядом. Я выглянул из норы, а по дороге, прямо на стог катит немецкий обоз, конец его где-то в тумане скрывается. Я сыпанул очередь прямо в переднюю лошадь. Слышу, а друг мой не отвечает. В обозе лошадей разворачивают, я еще очередь, подлиннее, смотрю отвечают, убьют думаю. Сменил место и снова очередь да подальше, чтобы пулеметчики трассу увидели. Слева наши пулеметы заговорили, затем справа. Мины начали по обозу стучать. И пошел бой, ночной, беспощадный. А друг мой спит. Подбежал я к его норе, а он только храпит, как дома на печке. «Немцы!»– кричу. «Где?» Тут пришлось ему пару ласковых сказать. Выскочил он из норы и давай по обозу поливать. Тут справа и слева смотрю люди окружают обоз. Эти немцы отступали и на нас нарвались. Трофеи мы не считали, нам не дали, а командир роты решил нас подальше от начальства прятать. В крайний дом войдем, он нам: «Поменьше мелькайте. Наружу не лезьте!» Вот однажды мы и проспали, когда бригада ушла. Очухались, а бригады нет. Конечно, у командира роты боевая карта была. Но одно дело ехать с колонной бронетехники или идти пешком 23 человекам по чужой земле, где на каждом шагу можно встретить отступающего врага. Впереди как всегда шагает Колоколов - командир роты. Замыкает Кавригин – командир взвода. Мы идем не торопясь, снег, солнце, весной пахнет. Сзади слышатся танковые двигатели. Мы юркнули в лес, за зеленые елки стали, слушаем. Все ближе и ближе грохот. Видна уже первая самоходка. Ура! Наша СУ-76, за ней еще и еще. Командир вышел из леса, руку поднял, передняя самоходка остановилась. Вылезает подполковник: «Ребята, нам не дали десанта, боюсь фаустами нас сожгут. Садитесь, подвезем, и вам хорошо и нам спокойно». Наш командир только спросил: «А вы кто?» «Мы 1001 самоходный полк, только вступаем в войну, идем на поддержку». Выскочили мы из кустов и на машины. Нас 23 человека, хватило через 3 машины по 2 человека. Кроме СУ-152 было штук 20 СУ-76, этим десант не нужен, у них нет верхней и полностью средней и задней брони. Поэтому их тоже прозвали «прощай Родина». Как только мы заняли свои места на технике, колонна двинулась вперед с большой скоростью. Автоматчики надежно охраняют бронетехнику от фаустников. Через несколько километров увидели, что навстречу нам, но гораздо левее движется громадная колонна фашистов. По команде СУ-76 сделали пяток выстрелов, а все остальные машины развернулись налево и стали охватывать всю группу в полукольцо. С их стороны не было ни одного выстрела. Мы также не стреляли. Сбив всю кучу людей в середине кольца из самоходок, мы спрыгнули с машин и увидели, что это старики. Среди них много было хромых, в очках и ни у кого никакого оружия. Группа была боле500 человек. Их построили, обнаружили старшего – это был унтер офицер (тоже без оружия). Одного солдата раненого осколком 76 мм. снаряда перевязали. Хорошо, что недалеко была польская деревня, мобилизовав несколько жителей и одну повозку, мы направили всю колонну в наши тылы, т.е. туда куда они и двигались. По словам немцев их сопровождал один танк. Его мы нашли увязшим по башню в болоте. На башне танка стоял один человек в солдатской форме. Мы набросали веток, старых досок и помогли фрицу спуститься к нам. Посадили его рядом с собой на самоходку и велели наблюдать за фаустниками. «Нам капут и тебе капут!»-объяснили ему. Два дня мы догоняли свою бригаду, встретили сильный узел обороны немцев, разбили его в пух и прах, подбили несколько танков, в том числе и один «Тигр». Наш фриц был все время с нами, с нами ел и спал. А однажды ночью, когда налетели немецкие самолеты он заорал: «Аляри! – Тревога». Мы выскочили из дома. Самолеты немецкие пролетели, а бомбить стали в другом месте. Однажды ночью нас догнали польские кавалеристы. Рано утром наш немец пошел за водой с ведром. Его увидал часовой и без команды застрелил. Мы очень жалели бес толку загубленную жизнь.

Я это вспомнил сейчас, хоть написал, что с войной у меня всё кончено. Я остался жив и относительно здоров. Был молод и счастлив.