11. Минер

Батальон выздоравливающих – это казарма, в которой живут солдаты и сержанты. Есть отделения, взводы и роты. В тот день, когда я после обеда был приведён сестрой в роту выздоравливающих у меня был приступ головной боли. Поэтому ужинать я не стал, сунул кусок хлеба в карман. Пошёл и лёг на свою койку. Хотя отбой и подъём существовали, но относились к этому чисто формально. Лёг я, и сразу же успокоилась голова и я заснул. Ночью кто-то возился возле меня, пищал, бегал. Я это чувствовал сквозь сон, но проснуться не мог. А утром ахнул! Ворот и спина гимнастёрки были в больших рваных дырах, а брюки ватные (ведь из госпиталя выпускают в той одежде, в которой ты туда поступил) как – будто кто-то нарочно рвал, выдирал вату, карман, в который я вечером положил кусок хлеба, был сплошь выгрызен и верхняя часть брюк, где был карман, была сплошной дырой. Потом я обнаружил, что и подмышками гимнастёрка вся изгрызена. Сосед по койке, как глянул на меня, сразу определил: « Это же крысы, их тут великое множество, всё жрут подряд». Я оделся, умылся к утренней проверке. Я встал в строй, все на меня смотрели, как на чудо.

Командир роты не мог не улыбнуться. Он поинтересовался, что со мной приключилось. Голова у меня ещё не совсем зажила, поэтому я был забинтован чалмой. Командир вызвал меня из строя, я вышел и, как положено, повернулся лицом к строю. Строй дружно заржал, хватаясь за животы. Командир приказал старшине одеть меня по - человечески. Через полчаса я уже снова стал солдатом, а не Гаврошем. После завтрака отправился в свою комнату и лёг не раздеваясь. Остальные ушли на занятия по изучению стрелкового оружия. Я достал книжку, которую мне подарили в библиотеке госпиталя. Учёта книг там не было, все книги были собраны из брошенных квартир. Лежу и читаю. Входит командир роты, старший лейтенант.

-«Почему лежите, когда все занимаются?»

Я, может быть, несколько высокопарно заявил, что со стрелковым оружием я хорошо знаком. Он поднял меня и повёл в комнату, где солдаты собирали и разбирали винтовку и автоматы ППШа и ППД. Он попросил меня разобрать и собрать винтовку. Я закрыл глаза, разобрал и собрал все части винтовки, затем ППШа и ППД. Тогда он отвёл меня в комнату, где изучали ручной пулемёт Дегтярёва. Я разобрал и собрал его без всякого затруднения. После он подвёл меня к пулемёту «Максим» и спросил, знаю ли я его. Я отделил станину от ствола, снял щиток и взялся за затвор. Тут он меня остановил и сказал, что я до выписки в часть свободен. Я ушёл и снова лёг читать. Никто меня не трогал.

А 30 апреля врач снял повязку и сказал, что меня долечили. Вечером я уже был на распредпункте «Фонтанка – 90». Этот распредпункт знал весь Ленфронт. Там я устроился на верхних нарах. Перед выпиской из батальона выздоравливающих нас переодели в новую форму, гимнастёрка со стоячим воротником, дали новую шинель, ботинки с обмотками и брюки, всё с иголочки. В госпитале я немного поправился. Так что вид у меня был боевой. На погоны я нацепил две лычки, на грудь - красную полосочку – лёгкое ранение.

В комнату вошёл капитан и спросил, есть ли среди нас чертёжники. Я подумал, спрыгнул с нар. Представился: «Младший сержант Женко! Окончил курс жел.дор. техникума, знаю черчение и топографию». Капитан тут же достал планшет и, достав карту, стал спрашивать у меня условные обозначения. Я ответил на все вопросы. Он забрал мою красноармейскую книжку и попросил помочь набрать плотников, столяров для сапёрного батальона. Я уговорил человек двадцать, да сам капитан набрал человек двадцать пять. Возле распредпункта стояли две машины. Нас погрузили в машины и среди ночи мы были уже на месте. Капитан куда – то всех отправил, а меня повёл в штаб. Он был начальником штаба. В землянке сидел ещё один капитан – командир батальона. Начштаба представил меня комбату. Тот высказал мнение, что ему повезло. По этому поводу решили выпить. Налили в кружку водки и мне. Я выпил, закусил тем, что было на столе, и комбат велел старшине устроить меня. С фонариком старшина привёл меня в какое – то помещение. Там были нары, покрытые свежей плащпалаткой. Я лёг, накрылся шинелью и заснул. Утром проснулся поздно, никто меня не будил, не спрашивал, я оглянулся и понял, что ночевал я в печи, в которой обжигают кирпичи, т.е. я был на кирпичном заводе. Сняв гимнастёрку, в одной нижней рубашке вышел на улицу. Было первое мая 1943 года. День теплый, ясный, тихий, рядом протекала речка Ижора, через неё был перекинут мостик, новенький, оструганный – такой нарядный! Я спустился к воде, умылся до пояса и почувствовал себя совсем хорошо. На том берегу, у мостика стоял маленький домик. Пока я вытирался полотенцем, из домика выглянула девушка и спросила меня, завтракал ли я. Ответил, что нет, ещё не успел. Она сказала, что старшина её предупредил. Пошёл в печку, надел новую гимнастёрку, которую в этом батальоне ещё не видели. Девушка подала мне миску рисовой каши с колбасой «Второй Фронт» и налила кружку горячего чая. Я всё поел, выпил чай и, поблагодарив девушку вышел из домика, перешёл мостик и пошёл осматривать окрестности. Шёл я по берегу речки и думал, что же меня никто не спрашивает, не требует ничего от меня. Вдруг впереди я заметил большую группу солдат. Они сидели кружком. А в центре стоял лейтенант и что – то им показывал и объяснял. Я заинтересовался, подошёл ближе и встал. Лейтенант объяснял, как заряжать и устанавливать мину «ПМД – 6».

Несколько раз показал сам, затем приказал всем рассредоточиться и спросил, кто может повторить его действия. И вдруг меня чёрт дернул за язык: « Я могу!» Он посмотрел на меня, спросил, откуда я взялся. Я объяснил, что гуляю, смотрю окрестности. Тем более, что никакой стрельбы нигде нет, а сегодня праздник 1 мая. «Ну, что же» - сказал он – «Попробуй!» Я повертел в руках коробочку, вынул из неё толовую стограммовую шашку. Я видел её в первый раз. Положил её обратно в коробочку, закрыл крышку, положил на землю. Взял из рук лейтенанта трубочку с пружинкой и чекой – взрыватель. Ввинтил в него детонатор, вставил всё это в отверстие в ящичке, прикрыл крышкой так, чтобы прорезью она совпала с взрывателем, а плечики стали на чеку.

«Так, - казал лейтенант,- теперь разряди». Я открыл крышку, вынул взрыватель, вывинтил детонатор и отдал лейтенанту. Потом мы с ним заряжали противотанковую мину «ЯМ- 5», затем противотанковую металлическую мину «Т-М-35». Ставили её на противопехотную защиту. Он только спросил: « Не боишься?» Я засмеялся и сказал: «Вы же не хотите взорваться? Чего же мне бояться?» Он усмехнулся. Занятия окончились, лейтенант построил взвод и увёл обедать. Я ещё немного погулял и тоже пошёл на кухню. А там меня уже искали. После обеда - срочно в штаб. Я пообедал. Пришёл в штаб, там был один писарь. Он мне передал какие – то бумажки, сказал: «Беги на склад, получай на пять суток продуктов на себя и лейтенанта Шакирова, в распоряжение которого ты поступаешь». Я всё быстро сделал. Набил свой вещмешок продуктами, взял свою шинель и вышел из своей печки. Лейтенант, который проводил занятия с солдатами, подошёл ко мне. «Ты мне понравился- сказал он, - я тебя выпросил у начальника штаба. Мы идём сейчас на передний край, будем там заниматься разведкой и разбивать трассу летних минных полей». Мы обошли печи, у последней стояли 3 орудия «122 мм». Суетились солдаты, командовал ими лейтенант. Шакиров мне сказал, что это сын командующего фронтом лейтенант Говоров - командир взвода 122мм пушек. Я остановился поглядеть на круглолицего, приземистого лейтенанта. Шакиров дёрнул меня за рукав и сказал, что пора идти. Так я стал минёром 40 отдельного сапёрного батальона 46 стрелковой дивизии. И шёл я изучать войну в другом её виде. Шире, глубже. Два месяца я прослужил в этом батальоне, пережил 6 пополнений, стал самым старым ветераном батальона. Получил уйму всяких знаний. Очень многое понял. Но жизнь в 40 СБ была ничуть не легче, чем в роте автоматчиков, а убить меня могли ежедневно по сто раз. Кроме того я мог стать инвалидом. Но всё для меня окончилось относительно благополучно. А пока пять ночей и дней мы с лейтенантом Шакировым лазали по переднему краю 46 дивизии от её правого фланга (от Красного Бора) и до левого фланга, оборона которой занимала расстояние около одиннадцати километров.

Названия полков я забыл, но помню, что правый фланг дивизии начинался напротив деревни Мишкино. Километрах в двух от того места, где я был ранен первый раз. Днём мы приходили в переднюю траншею. Отыскивали ориентиры в нейтральной зоне. Ночью вылезали из траншеи и проглядывали линию минных полей. Трассу отмечали еле заметными отметками, то кусочек бинта привяжем к кустику, то старую каску положим, камень, какой – нибудь другой предмет. В нейтральной зоне чего только не валялось! Ведь здесь бои шли с переменным успехом. То мы занимали 2-3 км территории, то немцы нас выбивали назад. Поэтому в «нейтралке», как мы её называли, валялось ржавое оружие, в одном месте стояла чья-то пушка без одного колеса. Там, где был лес, там стояли высокие пни или деревья, побитые пулями и осколками. Там, где рос кустарник, был вообще непроходимый завал веток, мусора боевого снаряжения. Попадались трупы неизвестно кого, наших или немцев. А кругом воронки от снарядов и наши зимние белые мины, разбросанные кое – как взрывами или лежащие рядами. Их ставили зимой под слой снега, а теперь было начало мая и всё оказалось наружу. Задачей нашей роты было поставить новые минные поля из мин зелёного цвета и, конечно, хорошо их замаскировать. Местность болотистая, везде мох. Зарядил мину, сунул под мох и через 5 минут сам её не найдёшь. А оружие сапёра карабин 7,6 мм, и щуп - длинная палка, а на конце заострённый штырь длиной 0,5 м из сталистой 8 или 10 мм проволоки. Прежде, чем наступить в это место, потыкай щупом, да не сверху вниз, а сбоку. Если сверху вниз - попадёшь на мину, она взорвётся, и штырь тебя самого запросто убить может. А то и глаза выбьет землёй, камешками. 75 граммовая шашка (цилиндрическая) рельс перебивает, дерево свалит, столб телеграфный перешибёт. Продукты свои мы бросили у какого – то командира батальона в землянке, а кормили нас на кухне в тех батальонах, в которых мы работали. Все хотели побыстрее заиметь перед своей траншеей минное поле. Хоть преодолимое, но не очень – то, препятствие. Мы были у пехоты в почёте. Ведь пехотинец боится минных полей хуже бомбового удара.

За пять суток мы загорели, исхудали, но трассу минного поля проложили во всех 3 полках дивизии. Раза два нас чуть не подстрелили немецкие снайпера. Один раз, перебегая открытую поляну, влетели с разбега в МЗП. Это спираль диаметром см 30 из очень тонкой сталистой проволоки. Её раскладывают, растягивая спираль в густой траве в кустарнике. Попадёшь в неё, не скоро выпутаешься. А было так: лейтенант махнул мне рукой, чтобы сократить путь пустился бегом через поляну, я выпрыгнул из передней траншеи, и, прикрывая его, бросился в след. Раздался выстрел и лейтенант покатился кувырком, я кинулся за лейтенантом и почувствовал, что ноги мои запутались в какой – то проволоке. Лейтенант сидел недалеко и распутывался от проволочных спиралей. Недалеко я увидел новенький алюминиевый котелок зелёного цвета, с крышкой и даже ремешком через плечо носить. Спросив у лейтенанта, что за выстрел был от немцев, он сказал, что, скорее всего, снайпер промахнулся. Поэтому из МЗП мы выползали, дабы не привлекать внимание противника. На пятый день после обеда, в какой – то батальоной кухне, мы вместе с лейтенантом написали весь маршрут трассы минных полей, разбили его на участки, определив задание на каждую ночь. А ночи – то белые, ночью светло как у нас в сумерках. И вся «нейтралка» просматривается и передний край противника виден. Ведь в некоторых местах нейтральная зона не превышала 200 метров. Вечером пришел на передний край наш взвод. Все нагруженные ящиками с «ПМД-7» , 50 штук в упаковке, вес тола 10 килограмм, да ящик из реек, да 50 штук коробок-ящичков. Свалили все в траншею, разломали реечные ящики. Лейтенант поставил задачу: минировать в 6 рядов. Нужны шесть подносчиков и укладчиков мин, шесть заряжающих и один разведчик, который прокладывает трассу. Если кого ранят или кто подорвется на мине, терпи, не ори. Товарищи обязаны вынести с нейтралки всех раненых и убитых. Ни кого не оставлять. Порядок работы такой: разведчик, направляющий трассу, идет впереди всех по ориентирам, которые мы поставили за 5 суток работы с лейтенантом. За разведчиком идет укладчик первого от противника ряда мин. Расстояние 1 метр. Следом за ним идет заряжающий. На расстояние в 5-10 метров позади первого укладчика мин идёт второй укладчик, кладёт открытые коробочки мин шахматным порядком. Второй ряд от первого - 1 метр. За ним идет заряжающий второго ряда и т.д. Последним с минного поля уходит заряжающий 6-го ряда. Он отстаёт от 5-го ряда метров на пять. Заряжающий каждого ряда не должен забегать вперёд предыдущего ряда и всегда оставлять перед собой не менее 5 открытых коробочек, чтобы следующий ряд ориентировался по ним в случае задержки. Между минирующими и нашей траншеей, должна быть охрана из пехоты. Но, как правило, стрелковые роты охраны нам не давали. Мы их просто предупреждали: сегодня в зоне вашего батальона работают саперы. Командир стрелкового батальона усиливал наблюдение и всё. А для охраны оставались иногда 2-3 наших человека. Они и охраняли. Ходили вдоль устанавливаемого минного поля.

Поскольку по-существу я заранее прокладывал трассу, я и был разведчиком. Шёл очень осторожно. Наверное, ни разу не наступил наобум. Только ткал щупы в землю. Если под щупом находился какой-то предмет, я проверял, либо правее, либо левее, либо дальше, либо ближе. Щуп должен был входить в землю свободно без большого нажима. Командир взвода ходил тоже со щупом. Остальные тоже имели их, но пользовались не всегда, что часто привадило к подрыву на старых минах. В первую ночь пошел грибной дождь, тихий и мелкий. Зато видимость ухудшилась, и мы почувствовали себя увереннее. Сначала было трудно привыкнуть к тому, что через твою голову летят мины, снаряды, очереди с одной и другой стороны. Если немцы замечали минеров, они начинали отсекающий огонь, чтобы мы не вернулись в свою траншею. Тогда начинали подавлять их огневые точки наши боевые средства. Иногда разгорался настоящий огневой бой. Тогда нам на помощь присылали «У-2»– ночного бомбардировщика. Он летел низко, все видел: откуда идет огонь и мелкими бомбами подавлял эту огневую точку. Немцы его боялись. Он был неуязвим. Летел низко, медленно, его можно было сбить из винтовки, но это было крайне редко. С первого выстрела не попадешь, а второй он сделать не даст - швырнёт гранату. Итак, в первую ночь мы заканителились, усваивая «науку» минирования. Лейтенант бегал по нейтралке как угорелый. Подбежит ко мне, спросит какой я ориентир прошел, скажет либо «Поторопись!», а чаще - «Не спеши!» К утру мы план не выполнили, но зато научились. В конце работы оставляли в каждом ряду по 1-2 незаряженной мины и ставили палку. Вечером на другой день продолжали работу. Нам повезло только в первую ночь. Через 2-3 ночи подорвался заряжающий. У него отхватило левую кисть и повредило глаза - засыпало землей. В это утро мы шли подавленные домой. А жили мы в землянке, выкопанной в насыпи Октябрьской дороги. Маленькая землянка, лицом на восток, вернее дверь открывалась на восток. Землянка квадратная, сторона ее чуть меньше длины шпалы. Как их делают эти землянки? Роют нору в откосе насыпи, чуть короче длины шпалы, глубину норы делают так же. Выравнивается земля под потолок, кладутся шпалы. Первый накат становится потолком и первая шпала верхним бруском двери. Затем второй накат – шпалы кладутся поперёк, чтобы с потолка не сыпалась земля. Между первым и вторым накатом настилается сухой мох сфагнум слоем примерно 10 см. Он осушает землянку, ведь сфагнум очень гигроскопичен. Затем в таком же порядке можно уложить 3, и 4, и 5 накатов, но чаще всего ограничиваются 3- мя накатами. Накат от слова «накатывать». Это на железной дороге есть шпалы, а в других местах просто брёвна и брёвнышки закатывают на потолок, отсюда «накат». Помните в песне: «Землянка наша в три наката, сосна, сгоревшая над ней…». Дверь из каких–нибудь досок, а если их нет, то просто прибивается сверху плащ-палатка. Как войдёшь – справа печурка из консервной банки от американской колбасы «Второй фронт». Её размеры: высота сантиметров 70, а стороны одинаковой длины - сантиметров по 50. Сверху крышка из жести от такой же банки и выведена тонкая труба через накат. Только там, где она соприкасается с деревом всё замазано глиной. Два-три полешка и вся печка раскаляется до красна, в том числе и труба. Для рассеивания дыма крупные камни лежат, не мешая тяге. Дым из трубы не идёт столбом, как из печки, а, проходя через камни, превращается в лёгкое облачко, которое почти не заметно.

У печки есть дверка и поддувало. Всё как положено. Рядом стоит чурбак, на котором сидит дневальный-истопник. Печь затопить и бросить - нельзя – в землянке, несмотря на лето, очень холодно, а остывает она мгновенно, как и раскаляется. У стены напротив двери нары. Они не выкапываются. Это просто глыбы земли, шириной в рост человека 2 метра и высотой 50-60 сантиметров. Сверху – лапы из сосны или ели. Если живут люди долго, то они набирают и сушат сфагнум. Тогда тепло и мягко. При таких габаритах землянки на нары могут лечь только 6 человек, седьмой обитатель землянки – дневальный. Таким образом, все спят по очереди. Я уже писал, что от Колпино до Красного Бора вся насыпь в землянках, как обрывистый берег в норках ласточек-береговушек.

От нашей землянки до переднего края правого 76-го полка нашей дивизии километра три. Хорошая протоптанная дорожка ведёт через кусты и лесок к подбитому немецкому танку. Там всегда у нас перекур. Недалеко от танка течёт ручей. Через него лежат несколько брёвнышек. Тут подстерегает снайпер. Поочереди, пригнувшись, бегом преодолеваем метров 70, а затем начинается траншея. Сначала мелкая, затем всё глубже и глубже, наконец полного профиля. Здесь уже можно идти спокойно в любой полк нашей дивизии. Прямо – 76-ой полк, левее свернёшь – 82-ой полк, затем, если не изменяет память – 102-ой.

Я должен пояснить: полк – это часть, а дивизия – это соединение, состоящее из нескольких частей. Полк могут перевести в любую дивизию, а номер его остаётся. Поэтому и не бывает в дивизии 1-2-3 полка. Это в полках подразделения, батальон второй, третий. В минувшую войну счёт был по три. Три взвода – рота, три роты – батальон, три батальона – полк. Кроме того командование придаёт соединениям вспомогательные средства: артполк, артдивизион, танковую бригаду и т.д. Но начиная с батальона, были свои средства усиления: батальонная артиллерия, миномётная рота из 45 мм миномётов, отделение связи и т.д. В полку также была полковая артиллерия из 76 мм пушек, полковой миномётный дивизион, рота связи, взвод сапёров и полковой взвод разведки. В дивизии- уже развед рота. И всякие средства усиления, вроде нашего 40 – го сапёрного батальона. В нём должно быть 3 роты по 3 взвода. Но на войне всегда некомплект. У нас было лишь 2 роты по 2 взвода. Командира нашей роты я плохо помню, он с нами дела не имел. И другого взвода мы не знали. Кто строил чего-то, кто дороги делал, а мы, наша рота, рота минёров. И больше ни на что нас не отвлекали. Приходя утром с задания, мы за верёвку, длинной метров 10, открывали дверь землянки и оттуда выбегали крысы. Кто не был на войне в обороне, их не знает. Эти твари питались всем, чем угодно, но главная пища их была - трупы солдат. Они рыли норы в братских могилах и ели там наши бренные останки. Ростом они были с кошку. По нашей стороне насыпи проходила дренажная канава. Она всегда была наполнена водой, которая медленно стекала по уклону местности. Так вот, один издалека за верёвку открывает землянку, а два-три солдата наготове с карабинами бьют выбегающих крыс, не давая им прыгнуть в дренажную канаву, в которой у них были прорыты норы. Они отлично ныряли, и выход у них был под водой. Я стрелял всегда очень метко, к карабину своему быстро привык и почти каждый раз хоть одну крысу убивал, а однажды сразу троих. Это был мой рекорд. Навскидку три выстрела и три крысы валяются мёртвые. Воду брали мы из колодца, сделанного возле кухни. Умоемся до пояса, а когда тепло, то и вообще моемся нагишом. У нас в батальоне женщин не было. Затем завтракаем: первое, второе и третье (чай, редко кисель или компот). И спать. Где-то около 11 часов дня все спим, кроме дневального-истопника. В землянке темно, как ночью, тепло ногам, дышать прохладно, от земляной стены всегда отдаёт холодом. Лежим плотно, повернувшись на один бок. Если хочешь перевернуться, то за тобой переворачиваются все. В 17 часов подъём. Ужинаем. Снова первое, второе и третье. Есть время написать письмо, поговорить, пошутить. Затем надеваем маскхалаты – комбинезон из бязи камуфляжной окраски. На нём пришиты зелёные пучки из рогожки, как травка. С капюшона свешивается как паранджа зелёная маска, рукавички тоже зелёные. Лёг в траву или в кустарник, и исчез из вида. Обстановка менялась. Летом 43-го ждали начала газовой войны, поэтому противогазы с собой носить было обязательно. Минировали не сразу от начала до конца весь фронт дивизии. Часто перебрасывали нас минировать участки так называемого танкоопасного направления. Это широкие бугры, проходившие по болотам от противника в нашу сторону. За болото страшно не было, ведь слой торфа спокойно держит идущего солдата, а если хорошо ударить по земле каблуком, то появлялась ямка, которая тут же заполнялась холодной буроватой водой, похожей на крепкий чай. Вода холодная и очень вкусная, и совершенно безопасная в смысле болезней живота. Мы любили пить эту воду.

Строимся и командир взвода объясняет задачу, распределяет обязанности: кто раскладывает мины, кто заряжает, а для танковых мин «ЯМ-5» надо копать ямку, размером с мину, землю собрать и зарыть под дерн. Сверху мины кладут дернину, чтобы ни кто не заметил, что тут кто-то что-то копал, зарывал и т.д. Мы не любили минировать против танков. Мины тяжелые- с ящиком 5,5 килограмм. Толу там 5килограмм. «Ящичная мина-5кг» - так она называлась в документах. Схема минирования разная через 3-5 метров. В 2-3-5 рядов. Этот вес притащить надо на передний край.

В общем, дел хватало всем. Иногда по кустам ставили мины ПОМЗ – полевая мина заграждения. На зеленом кольце сидит чугунная рифленая болванка весом 1килограмм, внутри у нее 70-ти граммовая толовая шашка. Сверху в торце отверстие для взрывателя. Ввинчиваешь в отверстие взрыватель, а за предохранительную чеку (проволока 1мм, с кольцом) привязываешь тонкую проволоку, и протягиваешь ее к следующей мине на уровне чуть ниже колена. Мина от мины ставится через 20-50 метров. Задел ногой проволоку, чека выскочила - взрыв. Осколки летят на 200 метров как от гранаты Ф-1 (лимонки). Устанавливать такие мины надо согласованно. Пока я тяну проволоку, товарищ стоит или лежит возле мины и держит чеку. Я зацепил проволоку за чеку следующей мины и держу ее, а товарищ протягивает проволоку к следующей мине и т.д. Ставили ПОМЗ в два ряда, поэтому работа шла споро, но опасная эта работа.

Получив задание, взваливаем на себя ящики с минами, в одном кармане у заряжающих взрыватели, а коробку с детонаторами несет сзади один человек. Тропинку, по которой мы ходили, немцы, конечно же, давно вычислили и периодически били по ней из минометов, либо из тяжелых пулеметов. Сначала мы гнулись, падали, а потом привыкли, и шли как бы, гуляя по лесу, по кустам. Тропа под ногами разбивалась в торфяную жижу. Командир шел всегда первым, прокладывая новую тропу рядом со старой. Так что эта тропинка превращалась в расхлябанную дорогу. Поэтому тропа всегда изменялась, но направление не менялось. Я по ней ходил ровно 2 месяца.

Однажды нам поручили пропустить через минное поле дивизионную разведку.

Как знатоку всех минных полей и их ориентиров это дело поручили мне и еще двум моим товарищам. Мы повели разведку по своей тропе. Я не сомневался, что эти здоровые парни были смелыми ребятами. Старшим у них был лейтенант. У них уже тогда автоматы были не с дисками, а с рожками. И как же мы были удивлены, что при каждом разрыве мины они падали, а свист пуль заставлял их кланяться. Причем они все вели себя одинаково. Я не выдержал и спросил у одного: «Чего ты каждой пуле кланяешься, ведь свою пулю не услышишь?» Он ответил: «Хорошо вам. Вы тут каждый день ходите туда и обратно, привыкли. А мы по 2-3 недели иногда на переднем крае не бываем, отвыкли». Вот тогда-то я понял, что храбрость это тоже привычка.

Пришли на передний край. Лейтенант-разведчик указал мне место перехода на карте. Я нашёл его на местности. Там в нейтральной зоне были сплошные заросли кустарника. Был май. Всё зазеленело. Мы сняли штук десять мин, поставили флажки для прохода. Метр вправо, метр влево – взрыв. Пропустили их. Они сказали, что выйдут без нас. Дня через три я получил задание заделать проход. Заделывать проходы в минном поле хуже, чем минировать заново. Надо делать широкую дугу в сторону противника и снова в 6 рядов. Сняли десяток мин, а поставили штук пятьдесят.

В одно утро мы как всегда оставили незаряженными 6 мин, открытых коробочек, прикрыли их травой, положили палочки ориентиры и спокойно ушли домой. На другой вечер командир взвода Шакиров послал двух человек найти открытые мины, чтобы начать дальнейшее минирование. Все сидели в траншее и курили. Я ввёртывал детонаторы во взрыватели. Командир сказал, что впереди разведчиком пойдёт он сам, а я буду заряжать правый ряд мин (от противника). Прошло минут пять-шесть. Вдруг – взрыв! Характерный взрыв нашей пехотной мины. Следом второй взрыв. В этом месте были кусты, какие-то кочки. Шакиров послал меня поглядеть, что там случилось. Я перелез через бруствер, пошёл на то место, где прозвучали два взрыва. Я не наступил ни разу на землю, не проверив это место щупом. Вижу картину: в кустах стоит сизый туман и характерный запах взорвавшегося тола. На земле лежит наш сапёр с оторванной по колено ногой. Рядом, закрыв лицо руками, стоит второй. Он оказался жив и здоров, только по лицу ему ударила взрывная волна да земля. Вдвоём мы раненого не вытащим, поэтому я отослал второго бойца в траншею за подмогой, а сам кругом всё проверил щупом. Подойти к раненому можно. Пришёл ещё один солдат. Я его с товарищем отправил поднимать раненого за плечи и руки, сам стал поднимать за ноги выше колен. Вдруг снова взрыв! И, прибывший к нам на помощь солдат остался без ступни. Не растерявшись, он на двух руках и на одной ноге, как краб боком, направился к траншее. Я пошёл за ним, поддерживая ногу без ступни. Надо сказать, что когда подрывается на мине конечность, то кровь долго не течёт. Всё чёрное, обугленное, сосуды видимо после шока от удара. Вообще, любое ранение происходит без боли – от сильного удара шок, а боль появляется спустя некоторое время (минут так через тридцать-сорок). Перевалив товарища на руки сапёров через бруствер, я попросил ещё двух человек на помощь. Втроём мы подошли к раненому. Снова двух я отослал взять его за плечи, а сам, с четвертым, подошли к его ногам. Я нагнулся поднимать, двое взяли раненого за плечи, а четвёртый вдруг решил обойти раненого слева. Я успел крикнуть: «Не лезь туда!» И тут же раздался взрыв. Меня сильно ударило в лицо, я упал спиной на куст, закрыв лицо руками. Стряхнув с лица землю, я открыл глаза. Вижу, а незадачливый четвёртый опёрся рукой о заряженную мину. У него отхватило кисть почти до локтя. Я его проводил до траншеи. Так, вытаскивая одного раненого, подорвалось ещё 11 человек. А бедного раненого, при взрыве очередной мины, перевернуло, и плечом он попал на мину – руку оторвало вместе с ключицей и лопаткой. Провозились всю ночь, и потащили на себе четверых человек с оторванными ногами, первого уже мертвого, а затем семь человек, кто без руки, кто без глаз. Когда легли спать, мне стали сниться страшные сны. Будто у меня что-то оторвало. Просыпаюсь в страхе. Так нервы до конца службы в этом батальоне не успокоились.

Командира взвода Шакирова судил трибунал. И хотя мы с товарищем находились всё время в этом районе, где подорвались сапёры, наши свидетельские показания, что, если бы все, прежде чем наступить, проверили бы землю, ничего бы не было – не помогли. Загремел наш Шакиров в штрафбат рядовым. Два дня на задание водил нас командир роты, но он не знал трассы, не знал местности и всю работу передоверил мне, сам сидел в траншее и курил. Мы справились с заданием, и все благополучно вернулись домой и в первый, и во второй день. А он хоть бы спасибо мне сказал. Я его перестал уважать. На второй день в своей землянке мы обнаружили лейтенанта лет сорока, пилотка нахлобучена на всю голову, шинель мятая. Он сказал, что будет нашим командиром взвода. Фамилия его была простая – Иванов. Вместе с ним прибыло новое пополнение. К нам в землянку пришёл татарчонок Ахмеджанов. Наш новый командир взвода оказался трусом. Самым жалким трусом. Он нас замучил, посылая узнать, далеко ли от землянки взорвался снаряд. Сначала ему докладывали довольно точно: 200-300-500 метров, а затем стали говорить, что это совсем рядом. Он, с опаской посматривая на потолок, спрашивал у всех – сколько накатов у нашей землянки. Точно этого никто не знал, ведь все накаты засыпаны толстым слоем земли. Чтобы определить, сколько накатов, надо было раскопать крышу, хоть немного, до первого бревна. И он, взяв сапёрную лопатку, пошёл копать, вместо того, чтобы спать. И определил, что наката три. Он немного успокоился. Но изредка посылал солдата посмотреть, где взорвался снаряд. Странное дело, но за два месяца, пока жили в этой землянке, точно на дорожную насыпь, ни один снаряд не попал, хотя бы в пределах видимости.

На другой день лейтенант, получив задание в штабе перед отправкой на работу, изложил нам задание: продолжать минировать минами «ПМД-6» и «ПМД-7» на том участке, где мы работали вчера. Он так же нам сказал, что никогда не организовывал процесс минирования, поэтому пусть сами солдаты назначат старшего, который и будет вести работу. Я уже тогда считался сапёром-асом, поэтому выбрали меня. Никому же неохото брать на себя ответственность за работу, а затем за составление документации. Всё точно должно быть нанесено на карту минных полей, копии отдать в батальон, перед которым мы минировали. Составить акты на произведение работы и подписать его у командира стрелкового батальона. Сколько поставлено мин, во сколько рядов, общая протяжённость поля в метрах – всё это сделали за данную ночь.

Я распределил обязанности, конечно командир решение утвердил.

От своей землянки вышли на начало тропы, и тут жахнула в стороне мина противника. Командир взвода достал карту, остановил нас всех. Я ему показал, как идёт тропа, куда нам надо попасть. Он там, где мы работали, не был никогда. Подумал, а в это время над головами листву прошила очередь из крупнокалиберного пулемёта. Мы привыкли к этим штучкам – никого из наших ни разу на тропе не ранило, и, конечно не убило. Огонь был не прицельный, пугающий. Это лишь случайно можно пострадать от такого огня. А командир сказал: «Мы пойдём другим путём!». Как Ленин в юности. Он пошёл вперёд, а мы гуськом за ним. Наше дело идти, его дело вести. Я уже говорил, что от наших землянок до переднего края (до подбитого немецкого танка, где у нас всегда привал) расстояние километра три, ну чуть больше. Мы всегда проходили это расстояние за сорок-сорок пять минут, а командир ведёт по кустам час, второй. Затем он честно признался, что сбился с маршрута, но сейчас разберётся по карте, и мы тронемся дальше. Он разбирался минут пятнадцать, а мы лежали. Никто ним не спорил. Нам было всё равно - идти всю ночь или минировать. Идти тяжелее физически, но безопаснее. Мы протопали ещё часа два и потеряли самое удобное время для работы. Однако на месте я ребятам сказал, что надо поторапливаться, поменьше курить и вышел на нейтралку вести маршрут. Лейтенант засел в траншее, где были свалены ящики с минами. Но как мы не торопились – справились только с половиной работы. Мины оставили в стрелковом батальоне. Я как сейчас помню этого высокого, очень видного, форсистого комбата и фамилия у него запоминающаяся – капитан Шкурпела. Командир взвода стал упрашивать его подписать акт на всю работу, но тот отказался наотрез - надо раньше приходить. Грустно шёл лейтенант домой, но пошёл по старой тропе, падая и кланяясь пролетающим пулям. Как он доложил командиру роты, я не знаю, знаю только, что меня вызвал комбат, велел отметить на карте отрезок минного поля, и я расписался как ответственный. Комбат спросил, почему мы так мало сделали ночью. Я ответил: «Заблудились, когда шли на передний край». Он сказал, что по нашей тропе можно пройти с завязанными глазами. Я ему пояснил, что лейтенант нас вёл другой дорогой. И всё. Я пошёл завтракать и спать. Мы уговорили лейтенанта лечь и поспать. Он лёг на нары и мгновенно уснул. Так он, бедный, устал.

Все спали, кроме дневального, когда в печурке взорвался патрон, видимо попал со щепками. Никто и внимания не обратил бы, но командир взвода проснулся и стал громко спрашивать – зачем дневальный бросил патрон в печку. Пуля, дескать, вылетит, тонкую стенку печурки пробьёт и кого-нибудь ранит. Дневальный для доказательства, что пуля никуда не полетит, бросил в огонь ещё один патрон. Он взорвался, патронная гильза лопнула, а пуля осталась на месте, с патроном. Но командир приказал – патронов в печь не бросать. Хорошо. Все угомонились и легли. Новый наш солдатик Ахмеджанов встал в туалет. Проходя мимо печки, бросил в неё сразу два патрона и вышел на улицу. В это время патроны взорвались. Лейтенант вскочил, накричал на дневального, отправил его спать, а сам сел топить печку. Вернулся Ахмеджанов, и незаметно вставил в полено патрон. Лейтенант один сидит и топит печь, все спят и снова в печурке взорвался патрон. Лейтенант стал осматривать каждое полено, прежде чем положить его в огонь. До вечера всё было спокойно. Сходили на задание, доминировали вчерашнее, выполнили и сегодняшнее задание. Лейтенант расцвёл, но носа из траншеи не высовывал и в нейтралку не ходил. Мы делали всё сами. У танка, на обратном пути, он нас похвалил, по дороге домой стал меньше гнуться и кланяться пулям. Он доложил о выполнении задания, получил похвалу и весёлый пришёл в землянку, попросил меня сходить в штаб и отметить минное поле на карте. Мне было не привыкать, меня и раньше посылал Шакиров. Я пришёл в землянку и лёг спать, а командир сидел и топил печку. Почти через каждый час в печке взрывались патроны. Он чуть не падал с чурбака. Ребята перед сном напилили дров, накололи их, а Ахмеджанов, раздобыв где-то автоматных патронов, вбил их в торцы поленцев, а чтобы их было не видно сверху забивал деревянный чопик. На следующий день лейтенант сам колол и носил дрова. Он понял, что над ним шутят, и решил эти шутки пресечь. А нам тоже это надоело. Воцарился мир. Всё вроде пошло хорошо. Кого-то ранило, кто-то подорвался – к этому мы тоже уже привыкли. С переднего края тащили одного, а то и двух человек раненых. Лейтенант страшно переживал. Однажды мы минировали в 82-ом полку. Там сплошное болото и траншеи копать нельзя, но защитные сооружения должны быть. Поэтому там сделали такую высокую насыпь, в рост человека. Два ряда плетня (обычного, деревенского плетня) на расстоянии 1,5 метра один от другого. Внутри насыпана земля, торф и всякий мусор, издалека носили песок. Работа была проделана адская. Когда у меня спрашивают, что самое трудное на войне, я всегда отвечаю – работа. Всё закапывается в землю. Пушка – в земле, только ствол торчит из артиллерийского дворика. Танки оставались на ночь – капонир - такая глубокая и длинная, наклонная назад траншея, куда танк вползает задом. Назавтра – вперёд. Бросается капонир, уезжает танк на новое место. Приехал – капонир. Солдат занял оборону – копай себе окоп в полный профиль. Если оборона короткая, то хватит одиночного окопа, а если оборона долгая, то окопы соединяются целой сетью ходов сообщения, роются землянки, укрытия для отдыха. И ведь все эти работы под огнём противника! Так же и у немцев. Все в земле! Это в конце войны перестали так много копать, но всё равно копали. До сих пор, там, где проходил передний край обороны, видны траншеи, ходы сообщения, развалившиеся землянки, пулемётные точки, артиллерийские позиции. Так в 82-ом полку решили проблему укрытия наоборот, не вглубь земли, а сверху. Пришли мы на этот участок, а ночь светлая, но работать надо. По одному перекатываемся через плетень, а несколько человек решили, перетаскивая мины, прыгать из нейтралки за новой порцией мин. Немцы, конечно, это дело усекли и открыли огонь, чтобы отсечь сапёров от укрытий и в нейтральной зоне их уничтожить. Я группу ребят повёл в кусты, вглубь нейтральной зоны, огонь туда не достигал. Мины летели через головы, а лейтенант из-за плетня заорал всем: «Возвращайтесь в укрытие!». Многие встали и побежали к плетню, стали перепрыгивать через него. Немцы ударили сильнее по этому месту. Появились раненые. Два человека застряли в минном поле, лежат и не шевелятся. Хаос и паника. Лейтенант собрал тех, кто перепрыгнул за плетень и стал их уводить с переднего края. А мы, человек семь-восемь, сидим в кустах под носом у немцев, и ждём, что дальше будет. Наконец все успокоились. Мы ползком до минного поля. Я со щупом и ещё один солдат, стали пробираться к тем двум, что в минном поле лежали. Как они не подорвались?! Они всё поле проскочили и улеглись за ним, ближе к забору. Все обошли минное поле правее, а мы вдвоём, через шесть рядов мин, спасать своих полезли. А они, оказывается, не заметили, как шесть рядов проскочили. Короче, пока мы выбирались, переползали по одному через плетень, немцы, видимо, нас обнаружили и снова миномётный налёт, но уже по нашей позиции. А земля вся изрыта, кругом такие огромные лужи, где торф брали на загородку. Я возле берёзки лёг на сухой бугорок, а впереди солдат наш уже лежал. И мне в лицо своими ногами упёрся. Терплю. Тут рядом мина тяжёлая как ахнет! Чувствую, что мне по ступне ударило чем-то тяжёлым. И всё затихло. Я солдата за ногу: «Ты живой?» - спрашиваю. «Живой!» - говорит. Встали, а у меня нога болит, наступить не могу. Еле-еле до танка добрались. Смотрим, там наши сидят и с командиром матом ругаются из-за нас. Он их домой зовёт, а они – будем ждать или за ними пойдём, ведь полвзвода нет, десять человек нет. Увидели нас, успокоились, двух раненых ведём, один в руку осколком, другой в ягодицу, хромает, но идёт. Приходим домой, а у нас новое пополнение. Человек пятьдесят в батальон прибыло, все из госпиталей. Двух в моё отделение дали – один сержант молодой, второй пожилой, тихий такой дядечка. Сержант мне сразу не понравился, а пожилой, Коротич его фамилия, из Полтавской области из Диканьки. Я Гоголя вспомнил, разговорился с ним. Он сначала войны на фронте, от своих вестей не имеет уже который год. Стал я его всюду с собой таскать, думаю, подскажу что. Глядишь, выживет пока. Я к фельдшеру сходил, ногу ему показал. Он йодом помазал и плотно забинтовал, освобождение на сутки дал. Только поужинали, меня в штаб вызывают. Комбат сказал, что в 76-ом полку три человека вместе со старшиной через минное поле перебрались и к немцам в плен сдались. Это место надо найти и заминировать вновь, ведь они его немцам покажут, где прошли. Я жаловаться – нога болит, освобождение. Он так грустно на меня посмотрел и говорит: «Ведь никого, кто там мины ставил, не осталось. Был бы Шакиров, я бы тебя не послал. Бери с собой любого, и идите потихоньку, тут недалеко». Показал мне примерное место на карте. Помню его хорошо, ещё с Шакировым там были, маршрут выбирали. Доложил лейтенанту, взял Коротича с собой и пошли. Захватили полсотни мин. Доложили командиру батальона, он отправил с нами двух солдат. Мы солдат с минами оставили в траншее, а с лейтенантом полезли в нейтралку – минное поле проверить. Я впереди, за мной Коротич. Все со щупами. Учу, как ходить, как щупом пользоваться. Весь участок под подозрением, метров 200. Прошли метров сто. Нигде пустых мин не валяется. Потом гляжу, воронка здоровая от бомбы прямо в минном поле. Не было этой воронки, точно знаю, что не было её, когда минировали. Край воронки весь ощупал – ничего. Полез внутрь, бок осмотрел, в лужу щуп сунул – глубоко, с метр будет воды. Ползком по краю воронки вверх карабкаюсь. Коротич с лейтенантом уже в воронку спустились. Лейтенант сказал, что дезертиры дня через два после бомбёжки удрали. Я голову из воронки высунул, оглядываю всё вокруг, и вдруг смотрю – у меня прямо под грудью мина зелёненькая стоит, жёлтой глиной припорошена. Я только прилечь хотел всем телом, вот и был бы мне «капут»! Она бы мне всю грудную клетку разворотила бы и взрыва не почувствовал. Я левой рукой за взрыватель ухватил, а правой открыл, взрыватель вынул, детонатор вывинтил, в сторону немцев зашвырнул. Щупом все края воронки проверил получше, ещё две мины нашёл. А потом, оглядевшись, и следы людей, которые через воронку глиной намазанными сапогами по траве зелёной гуськом прошли, увидел. Отпечатки чёткие, и в воронке, где они прошли, увидели. Они по краю, по конусу шли, вниз не спускались. Один палкой опирался о край конуса. Всё ясно! Коротич разложил мины в пять рядов вокруг внешней половины воронки, а я зарядил и через воронку к комбату стрелкового батальона. Он акт подписал, себе экземпляр, мне один. И потихоньку, с Коротичем мы до дома добрались. Дня три-четыре я еле-еле ходил. А на задания всё равноиду, хромаю.

Итак, пришёл к нам сержант с новым пополнением. Командир взвода думает его своим помощником сделать. Мы минируем, а он мимо нас всё ходит, приглядывается. А как-то во время работы, я только мину зарядил, он подходит и спрашивает: « А что, если я на неё щупом сверху надавлю?» Дураком я его обозвал, и сказал, что товарищей подведёшь – немцы характерный звук мин рвущихся так же как и мы знают. А во- вторых, неизвестно куда штырь от щупа полетит, может он твою голову насквозь проткнёт. Замаскировал мину, за другую принялся. Это я последнему ряду помогал, чтобы быстрее работу закончить. Закончили, вылезли в траншею, а сержанта нет. Вдруг раздался взрыв. Я бегом к этому месту, а он белый как полотно за берёзой стоит. Воронка перед берёзой, палка от щупа на куски поломана, а в берёзе, на уровне головы, штырь воткнут наполовину, не вытащишь, как кувалдой забит. «Попробовал?» - спрашиваю. «Я нечаянно!» - говорит. « А зачем за берёзу спрятался?» - спрашиваю. Отругал его, как хотелось, и велел на это место мину поставить. А он только просит начальству не докладывать. Все же слышали взрыв. Надо что-то придумать. Решили, что приставил щуп к берёзе обмотку поправить, а он на мину и упал, прямо штырём. Так все ходили смотреть, как глубоко штырь в берёзу взрывом загнала. На другую ночь, вообще вспомнить страшно, до чего же может начальство додуматься. Снова утром комбат вызывает- на таком-то участке разведка боем пойдёт, штрафной батальон её осуществлять будет. Надо проходы в своём минном поле сделать, разведать систему заграждений у немцев, а затем придумаем, что дальше делать будем. «Пойдёшь с сержантом из молодых, ты старший», - закончил он. Все на задание ушли, а мы с сержантом ждали, когда товарищи офицеры смотреть пойдут, как мы путь штрафникам разведаем: командир штрафной роты, наш комбат, командир роты нашей и комбат Шкурпела. Все они в траншее сидят, а мы проход для себя проделали (делал то я, сержант вроде бы учился), и потихоньку в сторону немцев по нейтралке продвигались. Метров 400 прошли, проползли, уже голоса немцев слышим. Щупом коротким впереди себя дорожку прощупываю – нет ничего. Потом гляжу, рогатки стоят, такие сооружения из жердей и колючей проволоки, а перед рогатками заметил усики немецкой «шпринг мины». Мина прыгающая, наступишь на усики, взрыв небольшой, из-под ноги выскакивает круглая коробка, внутри шашка круглая толовая. А по краям насыпано 200 шариков-подшипников. Вся эта штуковина на уровне метра от земли взрывается. Шарики убойную силу на двести метров, имеют. Жуть! А усики зелёные, как спички толщиной и длиной в половину спички – пойди, найди в хаосе, который в нейтральной зоне царит. Я из той мины, которую заметил, усики (это взрыватель) вывернул, в карман положил. «Идём обратно!» - говорю сержанту. Вернулись в траншею, всё доложили комбату. Они нас отпустили. А на другое утро комбат спрашивает: «Ты килограммов тридцать на спине унесёшь?» Какого груза не сказал. «Унесу!» - ответил я. «Отдыхайте до вечера», - велел командир. А вечером почти весь наш взвод катушку детонирующего шнура катить на передний край заставили. Взяли палку здоровую, катушку повесить, чтобы она разматывалась, а мне в мешковине упаковали тридцать килограммов толу, лямки, чтобы нести, на упаковке петля. Дотащить до немецких рогаток, на кол от рогатки повесить и вставить в отверстие запальный шнур с детонатором на конце, а запальный шнур из детонирующего шнура. Я ползу. А офицеры помогают в траншее катушку разматывать. Да оказалось, что детонирующий шнур из кусков состоит. Так на каждый конец куска детонатор ставится, и детонаторы вместе связываются, иначе порезанный шнур не взорвётся. Таких соединений штуки четыре-пять. А охранять меня сержант должен. У него в руке верёвка, за мой пояс привязана, это чтобы меня мёртвого или раненого домой в траншею затащить. Я пополз и только в нейтралке вспомнил, что мне автомат дали, а я его в траншее забыл. Пара гранат в карманах есть – хватит. Ползу, потом обливаюсь, лето, июнь месяц. Шнур детонирующий за мусор и кусты цепляется, я его рукой подтяну побольше, опять ползу. Так до рогаток точно в тоже место, где вчера был, приполз. Сержант мой в метрах 50 за веревку меня держит, а я устал, никак от тола не избавлюсь - лямки короткие. Наконец на спину лёг, и свой груз с себя снял. Теперь его поднять обязательно на метр надо, а я, лёжа, это сделать не могу. Плюнул на все, встал в рост около рогатки и на верхний кол этот тюк повесил. Вставил взрыватель, Закрепил петлю около рогатки большую, на земле расстелил и травкой сверху прикрыл. Шнур ярко жёлтого цвета. Его немцы днем могут увидеть. Дернул за веревку, дескать, все в порядке и пополз назад, детонирующий шнур присыпаю. Сержант впереди меня ползет, тоже его присыпает. Ввалился я в траншею, и сил подняться нет, до того меня это ползание утомило. Наконец я все доложил начальству, и вдруг вспомнил, что детонирующий взрывается со скоростью 1 метр в секунду. И если я дернул бы его посильней , когда полз, и детонатор один бы случайно взорвался, то я на 30 килограммах тола скорее всего бы на Луну улетел, а начальство, которое катушку килограммов в сто крутило, еще бы дальше улетело. Я свои соображения комбату и высказал, а офицеры, что рядом были, аж побелели все. Комбат мне объясняет, что у нас подрывная машина сломалась, другой нет, поэтому они так и решили, до конца не продумав. За автомат, который он мне лично выдал вместо карабина, отругал, что я его в траншее забыл. Командир роты быстро детонирующий шнур ножичком от катушки отрезал, а катушку велел домой откатить. И тут мой сержант голос подал: «А посередине нейтральной зоны ящик деревянный лежит, скорее всего, на фугас похож». И я пожалел, что щуп его ему не в лоб угадил тогда, а в березу. Комбат приказывает ему и мне ящик этот сюда сейчас же доставить. Тут автомат я не забыл. Верёвку с собой взяли. Если обезвредить нельзя, то веревку привязать, дернуть и взорвать этот ящик. Сержант первым ползёт, я за ним. Показывает пальцем, смотрю, ящик зелёный большой, немецкими проводами скручен. Я тихонько вокруг все щупом проверил – нет ничего, и провода в сторону немцев не идут. А скручены, разглядел я потом, два ящика вместе, чтобы тащить легче было. Привязали мы верёвку к скрутке, отошли за деревья, дернули хорошенько, ящики поехали в нашу сторону. Перевернули их наоборот, а внизу к каждому ящику ручка железная приделана, и запоры-защелки стоят. Сдернули проволоку с них, один ящик открываю, а в нем 10 мин к батальонному 45- миллиметровому миномету лежат, все в промасленной бумаге, как новенькие. Ухватили мы по ящику и в траншею скорее. Пот снова градом, ящики тяжёлые, добротные. Еле донесли, в траншею спустились. Я один ящик открываю, офицеры глядят с удивлением, а капитан Шкурпела обнял нас обоих: « Ко мне в землянку!» Тут солдаты нашлись ящики нести. Начальство разошлось. Мы с капитаном Шкурпела до утра водку пили и тушенкой закусывали.

Мне эта ночь до сих пор снится. Все в воздух летит, а я только просыпаюсь, и думаю: «Почему же смертельный номер не прошёл?»

Через день или два мы снова минировали всем взводом. Лейтенант послал сержанта наблюдать за работой взвода, а сам, как всегда залез в траншею. Только стали кончать работу- взрыв. Я бросился к месту взрыва и увидел; на земле сидит сержант и бинтует ногу. Он наступил на мину пальцами, пальцы и оторвало. Сержант стал инвалидом. Мы вытащили его с переднего края до медсанроты. Он попросил принести его вещевой мешок. И тут-то стало понятно, что он давно собирался домой и все раздумывал, как сделать, чтобы стать инвалидом. Недаром он проводил опыты с минами, изучал сколько ноги или руки отрывает мина в разных условиях. В ту ночь мы минировали минами ПМД-6 (15 гр. тола). Самый удобный случай, чтобы попытать счастья. Он попросил одного солдата не маскировать мину, дескать сам замаскирую. Тот согласился и в крайнем от траншеи ряду мину оставил открытой. На эту мину и наступил нарочно сержант. Почти за 2 месяца службы в 40 ОСБ я увидел такую картину, что оторваны только пальцы и то не все. А когда мы поинтересовались, что лежит в вещмешке у сержанта стало ясно, что это умышленное членовредительство. В мешке было: 4 пары новых валенок (в июне) разных размеров, серебряные ложки, вилки и ножи наборами по 6 штук, метров 5-6 нового портяночного полотна (зимнего) и другая мелочь. Командир взвода соображения передал в штаб, представителю СМЕРШ. Сержанта отправили в госпиталь под стражей. Говорили потом, что он признался. О дальнейшей судьбе ничего не знаю.

Потом последовали другие события.

Во-первых, нас послали подготовить проход в минном поле ПОМЗ для захвата у немцев высотки. Распределили всех по парам и ком. взвода провел нас по траншее и указал кому от какого кола начинать работу. Специально колья белые сделаны были. Нас с Коротичем послали на левый фланг, мы должны поставить флажок начала прохода. Проход должен быть метров 250. Так, что всем работы хватало. Я попросил Коротича держать чеку у мины. Сам резал проволоку, вывертывал взрыватель, детонатор- в сторону противника, взрыватель в сумку. Мины стояли в кустарнике шахматным порядком в 2 ряда. Соединялись между собой мины ломаной линией 1 в 1 ряду со 2 во 2 ряду, дальше 2 во втором ряду и т.д. ряд от ряда 10 метров. Так что работа в кустах и буреломе была крайне опасной и физически тяжелой. Бегать от мины к мине. Плохо было и то, что охрану командир роты стрелковой нам не дал, его не было, а командир взвода стрелкового сказал, что присмотрит сам с правого фланга, а с левого пусть смотрит командир саперов.

И вдруг на правом фланге началась стрельба, послышались крики какие-то, затем взорвались две гранаты или два ПОМЗА и все стихло.

Мы с Коротичем постояли, постояли, никто ничего нам не говорит. Стали работать дальше. Кусты стали реже, работа пошла быстрее, да и Коротич уже сам стал вывертывать взрыватели из мин, а мины выдергивал и бросал в кусты. Мы дошли до белого кола следующей группы. Помзы стоят - никого близко нет, мы решили помочь друзьям, стали снимать их мины, никого не встретили, а увидели только два снятых «Помза». Пошли проверять дальше. От третьего кола снято было всего 4 Помза, остальные стояли. Мы сняли и их. Так мы прошли все участки и везде снимали по 5-6, а где и до 15 помзов. Ночь была пасмурной, серой с мелким дождем и довольно темной. Когда у последнего кола мы стали выходить из нейтральной зоны, нас положил на землю пулеметчик.

Пулеметчик послал за дежурным лейтенантом. Он пришел с 3 солдатами, вылез из траншеи и приговаривая «лежать» , подошел к нам. Мы доложили, кто мы и что делали. Он удивленно сказал, что мы убиты и командир саперов всех увел домой уже часа 2-3 тому назад. Проводил нас в траншею и спросил, что доложить командиру батальона, возможна ли операция. Я сказал, что по-возможности мы проверили весь участок разминирования. Вроде бы все нормально и показал ему противогазную сумку с взрывателями, которые мы сняли с мин. Мы думали, что наш командир подождал нас у танка, но никого там не застали. Перекурили и пошли домой. Около кухни нас встретил наш лейтенант. Он бросился к нам, спрашивая, где же мы были, что он посчитал нас убитыми. И огорчился, заявив, что саперы задание не выполнили и завтра операция, наверное, будет отменена. Я был на столько зол, что крикнул ему в лицо: « Трус несчастный, мало того что завалил операцию, но и нас двух, пусть и убитых бросил в нейтралке!» И пошел в штаб к комбату: там я доложил, как было дело, высыпал на стол ему кучу взрывателей, и сказал, что всю трассу разминирования проверил. Задание выполнено!

После этого утра мы лейтенанта не видели. Он у нас не появлялся. Зато с новым пополнением к нам неделю назад прибыл инженер-строитель. А по положению в саперных войсках ему должны присвоить звание лейтенанта. Николай был толковый парень, и мы все хотели, чтобы он был у нас ком.взвода. Аттестация у него должна быть через день. Вечером руководить установкой мин «ЯМ-5» назначили меня. Мы все упрашивали инженера не ходить на задание, отдохнуть перед аттестацией в штабе армии, но он наотрез отказался: «Поработаю с вами». Минировали по 2 мины ЯМ-5( 10 кг тола) на открытой местности, но от противника нас защищали густые зеленые кусты, они росли в лощине параллельно нашему маршруту.

По 2 человека раскладывали мины и копали для них ямки, землю маскировали. Дернина укрывала смертоносную установку.

Все было хорошо и продвигалось быстро, никто не суетился, в нейтралке было тихо. Минировали в 3 ряда. Я все время между ребятами и траншеей ползал, помогал и посматривал кругом. Охранял нас один пулеметчик с РПД. Будущий лейтенант заряжал мины. Осталось штук 5 зарядить и укрыть дерном. Я подполз к нему, спросил о самочувствии, предложил помощь. Он в это время укладывал мины в ямку. Я посмотрел, все вроде нормально? И пополз влево. И вдруг, сзади ужасной силы взрыв! (10 кг тола) Меня покатило взрывной волной метра на 3. Когда оглянулся Николая нигде не было. Немцы никак не среагировали на взрыв. Может быть из пулемета очередь, другую выпустили и все. Подползли ребята, которые были ближе. Мы облазили весь бугор в радиусе 50 метров от воронки. Нашли каблук с задником, кисет с махоркой, почему-то раздутый как воздушный шарик и затворную крышку от автомата. Ни крови, ни кусков одежды, ничего, что могло остаться от живой плоти человека. Я до сих пор ругаю себя и ребят, что не заставили остаться Николая дома. Доделали работу. Я отметил точку на карте , где он погиб. В воронку опустили еще 2 мины. Зарядили, замаскировали и поплелись домой. Там где мы разминировали участок для штурма высоты «Огурец», так она условно была названа, пришлось снова заминировать минами ПМД-6.

Однажды мы пришли в этот район и я увидел солдата-наблюдателя со стереотрубой, попросил поглядеть. Он разрешил. Я увидел, что на бруствере траншеи под кустиком на вечернем солнышке греется немецкий солдат. Дым от сигареты поднимался вверх, был полный штиль. Я оторвался от трубы и увидел куст и толстую ветку с развилкой.

Посмотрел в трубу и увидел, что солдат примостился спиной к развилке и курит. Даже ноги вытянул. Попросил наблюдателя понаблюдать, а сам прицелился из своего карабина точно в развилку куста и выстрелил. Наблюдатель крикнул « убил»! Я глянул в стереотрубу - солдат лежал на боку ,каска скатилась с бруствера и валялась на траве. Дальше я смотреть не стал. Наблюдатель крикнул: « Беги!» и сам нырнул в землянку. Я побежал по траншее догонять взвод. Что же тут началось! Немцы, как взбесились! Минометный огонь сплошь покрыл весь участок обороны, наша артиллерия стала давить огонь минометов. Немецкая артиллерия начала отстреливаться. Пошел артиллерийский бой. На том фланге, куда мы шли какой-то офицер выразился так: «Какой-то сапер из винтовки немецкого наблюдателя угробил». Вот и пошла катавасия. Долго сзади нас гремели выстрелы и взрывы. Потом стало затихать.

В эту ночь мы минировали на правом фланге 82 полка. Все прошло спокойно, а утром комбат вызвал меня и сказал, что в следующем полку ночью немцы напали на наше боевое охранение, но попали на минное поле и сейчас там лежат один убитый немец, а один живой с перебитой ногой стонет. Надо срочно его из минного поля вытащить и доставить в штаб полка. Взять одного человека и действовать вместе с боевым охранением. Прямо сейчас. Нейтральная зона сплошное сфагновое болото, здесь перед войной готовились добывать торф. Все громадные сосны спилили и увезли, пни выкорчевали ,но они там на болоте и остались, как какие-то чудовищные звери-великаны. До противника не менее 2-х километров.

Меня и Коротича проводил к месту боевого охранения лейтенант из этого пока. Мы, ощупав всю территорию, вокруг раненого сняли несколько мин и вынесли немца из минного поля. Тут же появилась медсестра, сделала ему обезболивающий укол, перевязала ногу. Нога была просто прострелена из пулемета ниже колена с повреждением кости. Самочувствие плохое, он потерял много крови, солдаты унесли его на носилках в тыл на КП полка. А мы стали восстанавливать минное поле. Чтобы немцы ночью не унесли своего мертвого солдата, мы заминировали его руки и ноги гранатами «Ф-1». К обеду мы были уже на КП полка, раненый солдат сидел на скамье, курил и пил чай, беседуя с переводчиком. Ему сказали, что мы вынесли его из минного поля, он со слезами на глазах нас поблагодарил. Нас отпустили домой.

Утром новый командир взвода объявил, что ночью минируем минами ПМС-50. Эта мина похожа на коробочку из под гуталина, только зеленая. Вес тола 50 гр. , взрывателя нет совсем. В боковое отверстие вставляется детонатор размером с патронную гильзу от МК винтовки. Стоит на такую мину надавить - верхняя крышка опускается ниже уровня и железным корпусом раздавливает детонатор. Происходит взрыв. Такая мина может оторвать пальцы ног, пятку, раздробить ладонь, если обопрешься на нее рукой. Короче, она не только ранит , но и калечит человека.

Вот такими минами мы должны минировать громадное пространство перед последним полком дивизии. Мины ставить должны в 8 рядов. Никаких подносчиков мин не нужно. Каждый несет в ящике 100 штук мин. Детонаторы вставлены в мины уже дома. Это запрещено уставом, но мы привыкли. Если осколок или пуля попадет хоть в один взрыватель из 100 – взрыв 5 кг тола. От сапера одни воспоминания останутся, а все с ним рядом идущие будут ранены осколочками от коробочек, щепками от ящика.

Поэтому дистанцию держим 10 метров. Этот последний полк нашей дивизии оборонял обширное, как я уже говорил болото. Немцы были км в 2-3 от нашего боевого охранения.

Боевые охранения - это 3 солдата с автоматами, гранатами и ручным пулеметом. Прежде чем к ним подобраться, надо противнику преодолеть минное поле, которое ставится от боевых охранений метрах в 100- 150. Само охранение делает себе укрытие для защиты лежа, иногда сидя. Бруствер из торфяных кирпичей полукругом от противника, выход в тыл свободный. Связь с ротой ракетами. В автоматах чередуются обычные патроны с трассирующими. Весь опорный пункт еще огорожен шумовым препятствием. На высоте см 30-40 на колышках протянут вокруг тот же провод, на нем висят консервные банки - у некоторых даже из жести вроде бубенцов сделано. Короче, если проворонили немцев, они удачно преодолели минное поле, то на эти банки-склянки обязательно напорятся. Тогда отбивайся гранатами, автоматами, потому что шумовое загрождение отстоит от бруствера на 50, а то и 30 метров. Но действует хорошо. Иногда прицепляется к этим побрякушкам немецкий трофейный провод и утаскивают его метров на 100 вперед, почти до минного поля. Основной состав подразделений полка от боевых охранений в километре, а то и больше. Там земляной забор, землянки для отдыха. Кормят дозорных утром перед сменой и поздно вечером им старшины приносят еду прямо на точку. Подходы только по паролю, который каждый день меняется.

В эту последнюю для меня рабочую ночь , мы подошли к штабу стрелкового батальона. Мы с Шакировым еще в начале мая договорились откуда начнем минирование. Новый командир взвода знал местность только по карте, я же был здесь уже 2 раза. Сначала с Шакировым, затем немца из минного поля вытаскивали. Откуда начинать поле «ПМС-50» в 8 рядов я знал и вместе с командиром стрелкового батальона пошли к этому месту. На переднем крае было тихо. Начинать надо было от отдельной березы. Минное поле 82 полка кончалось на берегу непроходимого болота шириной метров 250-300. Так мы это болото оставили правее и от березы повели минное поле. Его делать очень просто: шаг большой шагнул, мину в торф сунул и дальше шаг, снова мина. Даже сам ее через минуту не найдешь. Первый от противника ряд вел я по своим ориентирам, все углом вперед двигались за мной. Работа шла быстро. Мы прошли уже впереди нескольких боевых охранений, а на сердце какая-то маята. На ровном торфяном болоте везде выкорчеванные пни с громадными корнями. Просто фантастика, но опасная -за один такой пень можно спрятать взвод солдат. За мной ставил мины Ахметжанов- узбек мальчишка. «Мина смотри, сосед солдат- смотри, противник- смотри! Как один узбек может двумя глазами все видеть?»

И он старательно вертел стриженой головой без пилотки, она почему-то у него все время сваливалась, и он затыкал ее под погон. Кончились мины, работы осталось на одну ночь. Мы довольные поставили ориентир, где окончили минировать, подошли к боевому охранению и сказали, что сегодня закончили прямо перед ними. И пошли в тыл, прошли метров 200- пулеметная очередь над нашими головами из наших траншей. И крик на весь передний край «Ложись»! Мы легли. Дальше команда- вопрос «Кто идет?» Все на месте. «Командир, руки вверх, ко мне!» Лейтенант орет матом, что мы саперы. Идем из нейтралки, где минировали. Голос ( опять же крик на 5 км слышно, ведь тишина стоит). Откуда пришли, туда и возвращайтесь!». Как это так, назад нам дороги нет, мы ее заминировали. Командир бросил на землю свой пистолет и подняв руки вверх побрел к траншеям. Его еще раз попугали очередью из пулемета. Он матом пообещал морду набить этому пулеметчику. Тот ему в ответ, что-то вроде этого же. Во - общем, шум, крики, ругань. Наконец, лейтенант дошел до траншеи, спрыгнул. Брех начался там. А все оказалось очень просто.

Комбат стрелкового батальона забыл предупредить соседа комбата, что на его территории будут ходить саперы. Тот, конечно, ничего не сказал дежурному офицеру. Тот не предупредил пулеметчиков и стрелков. Наконец, наш лейтенант дозвонился до комбата, тот извинился. Мол закрутился, забыл, хотя сам нас к той березе провожал. Лейтенант крикнул: «Выходите, да не забудьте мой пистолет захватить!» Ребята подобрали его пистолет вместе с ремнем, и мы пошли к траншее. Один из наших все таки поинтересовался, кто в нас стрелял, обругал его, дал по морде, да еще плюнул. «Будешь, сука, саперов знать!» Тот закатил скандал. Снова ругань на весь белый свет. От своих землянок нам с каждым днем приходилось все дальше и дальше. И маршрут уже не от танка. Через густой еловый лес, дорога телегами накатана. Параллельно ей осушительная канава глубиной метра 2, а в ней жижа бурая торфяная. А справа и слева канавы разные службы полковые стоят. На бугорке минометчики. Дальше в наш тыл батарея пушек и даже конюшня из еловых веток. Вернулись домой уже светло совсем, поели и спать, а почему то всем не спится. Все этого пулеметчика и командира стрелкового батальона клянут. Наконец, утихли- заснули. Вечером командир роты нас на задание провожал: « Сегодня закончите, 3 дня отдыха, банька, то да сё!»

Нагрузились минами по уши. Мало того, что на плече у каждого по ящику. Некоторые еще ящик на двоих на палке несут. Всем надоело это минирование. Это была ночь на 1 июля 1943 года. Ровно за 2 месяца я всю оборону дивизии на пузе прополз, попутно мины устанавливая.

Дошли до торфяной канавы, подошли к минометчикам. А у них сестричка, такая молоденькая, хорошенькая. Мы остановились, сгрузили с плеч ящики, водички из их колодца попили. Ребята с сестричкой потрепались. А потом встали и пошли. Впереди один солдат высокий шел. Я за ним. Вдруг, как шарахнет меня что-то в левое плечо, ящик упал, а я кувырком в канаву полетел. Вся левая сторона как отвалилась у меня, ничего не чувствует. Ребята меня из канавы достали, жижу стряхнули,( она не пачкает ничего…). Стянули с меня гимнастерку и рубашку, сестричку позвали. Она посмотрела, а у меня под ключицей словно кто лезвием бритвы черточку мм в 5 разрезал и капля крови выдавилась. А самого меня влево согнуло, рука, как плеть висит. Сестра сзади осмотрела, никакой раны не нашла. «Пуля, говорит, в теле застряла». И пинцетом в рану сует, а там, правда пинцет по пуле «цок, цок, цок». Заклеила она ранку кусочком марли и все, иди лечись. Командир видит, что я один не дойду: «Кого хочешь в провожатые»? Я , конечно, выбрал Коротича. Побрели мы в санроту, куда не один десяток всяких раненых саперов притаскивали. Я первый раненый в эту ночь. Уже 1 июля, время около часа ночи. В санроте комсомольское собрание было. Все молодые, лейтенанты парни и девушки, медсестры. Осмотрели меня. Одна и говорит: «Давайте пулю ему вытащим и у нас в санроте отлежится». Парень- лейтенант говорит: «Крови нет, а если пуля артерию подключичную перебила? У нас нет оборудования кровь остановить». Отвезем в медсанбат. А тут майора раненого доставили, командира дивизионной разведки. Полз, а немцы ему весь таз из автомата прострелили. Разведчики его притащили. Быстро повязку, его перевязали и в повозку лежа на животе, а меня сзади посадили. Коротич мне мой вещмешок притащил. Поехали по грунтовой дороге, а она вся в корнях сосновых; трясет - сил нет. Майор сознание потерял, а я от боли отупел.