145

Рядовой XX века

״Жизнь моя? Иль ты

приснилась мне?...״

Когда я родился страна отмечала шестую годовщину Октябрьской революции. Развивалась страна, Россия. Вместе со всеми переживал трудности и лишения. Вместе со всеми радовался успехам. В меру своих сил и способностей принимал участие в общественной жизни. Научился на совесть исполнять порученную мне работу, не выбирая что полегче. Вместе со своими ровесниками пошел на войну. Не отлынивал от службы, не старался увильнуть от фронта, хотя такая возможность представлялась не раз.

Испытав все тяготы войны, совершенно случайно остался жив и относительно здоров.

Обстоятельства сложились так, что я оказался в небольшом шахтерском поселке и стал учителем. Страна залечивала раны, причиненные войной. Рос и хорошел поселок, в его благоустройстве принимал участие и я вместе со школьниками. В те времена молодежь стремилась получить образование, многие не доучились во время войны. И возможности его получения были неограниченны для всех. Дневные средние школы, вечерние школы рабочей молодежи, техникумы и училища – все было в распоряжении желающих учиться. Не было исключений и для получения высшего образования. К услугам молодежи были и высшие учебные заведения стационарные, вечерние и заочные.

Средняя школа была первой тропинкой к широкой дороге жизни. Учителя и я вместе с ними готовили детей шагать по этой дороге.

Мальчишки и девчонки из обычного поселка становились рабочими, инженерами, врачами и учителями, агрономами и юристами, руководителями производств, офицерами Советской Армии, учеными, депутатами Советов различного уровня, вплоть до Верховного Совета СССР.

Теперь об этом можно только мечтать. Город Узловая стал для меня родным городом. На моих глазах из станционного поселка он превратился в крупный промышленный город с благоустроенным жилищным комплексом, широкой сетью образовательных учреждений, больниц и домов культуры.

Шестьдесят лет я прожил в Советском союзе, в стране высочайшей культуры и образованности населения. В стране, где не было безработицы. Не было нищих, где труд действительно был делом чести доблести и геройства. Все лучшее было отдано детям. Для их отдыха работали санатории, пионерские лагери, лагери труда и отдыха, были путешествия и походы по Родной стране, кружки технического творчества и художественной самодеятельности. Были созданы все условия для всестороннего развития личности. В стране жили люди – созидатели.

С педодменисм я слушал многочасовые речи перестройщиков. С ужасом смотрел телепередачи о расстреле танковыми пушками здания Верховного Совета СССР. До сих пор в ужах звучат слова американского телеоператора: «Смотрите, они расстреливают свой парламент!..»

Двадцать лет я наблюдаю, как страну захватывает власть денег, коррупция и воровство, как разрушается промышленность и сельское хозяйство. Средства массовой информации представляют возможность «новым историкам» предвзято освещать события XX века, подвергая все критике и очернению, обрушивают потоки лжи о ходе Великой Отечественной войны. В созданных нынче кинофильмах о войне все генералы, офицеры и политработники выглядят идиотами. Почему же тогда мы оказались победителями?

Новые образовательные реформы окончательно разрушили лучшую в мире систему народного просвещения.

Все это и побудило меня поделиться с читателями воспоминаниями о некоторых событиях, которые произошли в моей жизни, с событиями свидетелем которых я был.

В. Женко

СОДЕРЖАНИЕ

1. Детство

2. Ученье

3. Я студент техникума

4. Начало войны

5. Эвакуация

6. Снова дома

7. Я солдат

8. Ленфронт

9. В первом бою

10. Ранение

11. Минер

12. Снова ранен

13. В 325 – м саперном

14. Вперед на Запад!

15. Полковой художник

16. В отпуске

17. Демобилизация

18. Учитель

19. Директор школы

20. В новой школе

1. Детство

Родился я в августе тысяча девятьсот двадцать четвёртого года в городе Малоярославце Калужской области. Отец был агрономом, мать – учительницей. Я смутно помню, что одно время мы жили в доме деда. Дед работал главным лесничим Малоярославецкого района. Был заядлым охотником, и всегда имел несколько ружей и борзых собак. Дом деда стоял на перекрёстке двух улиц. Одна шла от Успенской церкви вниз, в сторону Москвы и называлась Московской. Высокий со множеством окон с резными наличниками дом выходил парадным крыльцом на улицу. В доме было довольно много комнат. Гостиная – с большим роялем и разными пуфиками и банкетками. Часто вечерами здесь собирались гости. Они музицировали, вели бесконечные разговоры о своём любительском театре, проводили репетиции. Основным репертуаром этого театра были пьесы Островского, Чехова и других классиков. И только раз, когда я приехал к бабушке на зимние каникулы, она взяла меня на представление какой-то советской пьесы, где была представлена гражданская война. Я хорошо помню командира красных. Режиссёр решил сделать его похожим на Семёна Михайловича Будённого. Такие же усы, чёрная шевелюра. Он очень эффектно хватался за шашку. Меня, десятилетнего мальчика, больше всего интересовал вопрос: настоящей ли была эта шашка?

Кроме гостиной, столовой, кухни были комнаты бабушки, деда, две детские, две комнаты для гостей, светёлка, куда можно было попасть с улицы по лестнице и из коридора.

Кстати, в одно лето светёлку снимал у бабушки никто иной, как Туполев – знаменитый конструктор самолётов. В то время его выслали из Москвы. Он был очень общительный и хорошо относился к нам. Днём он работал, а вечером ходил с нами на речку и рассказывал много интересных историй. Об авиации – никогда!

Я хорошо помню отца – Митрофана Константиновича. Невысокого роста, широкоплечий с простым русским лицом, носил усы. Он отлично рисовал, выжигал по дереву. У нас долго хранились сделанные им шкатулки. Обладал хорошим голосом, имел отличный музыкальный слух. Всегда пел. Голос – тенор был громкий и часто люди, проходившие мимо дома, останавливались его послушать. Его часто переводили с одной работы на другую и, конечно же за ним переселялась вся семья: мама, сестра Наталья, брат Дмитрий и я.

Меня с самого рождения преследуют всякие приключения. Меня принесли из больницы, запеленали, накормили и уложили на кровать в одной из комнат дедова дома. Брат и сестра в соседней комнате ели груши. Я заплакал, сестра заглянула в комнату и объявила брату: «Братик хочет грушу!» Не долго думая, запихнула младенцу в рот грушу. Хорошо, что бабушка решила узнать почему малыш перестал кричать. Увидела грушу во рту у ребенка, который уже стал синеть. Спасла. Об этом рассказывала мама. Первые воспоминания детства – наша жизнь в совхозе Сельковичи, где отец был главным агрономом (тогда эта должность называлась коммерческий директор в отличие от политического директора). Жили в помещичьем доме, занимая две или три комнаты. Вся обстановка осталась от хозяина. В этом же доме жил главный бухгалтер и другие специалисты, кухня была большая. Перед домом пруд. И однажды я увидел на противоположной стороне журавля. Мне захотелось его поймать и поиграть с ним. Главный бухгалтер посоветовал: «Подкрадись к журавлю насыпь на хвост соли и он не улетит». Я сбегал на кухню насыпал в коробок от спичек соли и побежали к журавлю, а он улетел. Мне так стало обидно. Снабжение тогда производилось через магазины «Потребсоюза». Все члены кооператива вносили туда свой денежный нал в зависимости от состава семьи. Однажды отец принес из этого магазина мешок конфет – выдали на пай. Разных сортов в ярких обертках – обнял играя. Их высыпали под круглый стол на ковер в одной из комнат. И мы, дети их разбирали по сортам. У нас была маленькая собачка Зонни. Ее приучали есть конфеты. Она подбегала, если позвать: «Зонни, Зонни, на конфетку!»

Отец ездил на повозке, которая называлась дрожжи по отделениям совхоза по полям и огородам и брал меня с собой. Рассказывал о птицах, деревьях, травах. Видимо, приучая любить природу. Чего успешно и добился. Я и сейчас к ней неравнодушен. Помню Сухиничи. Дом на перекрестке двух улиц. Возле дома полисадник с песком и цветками. Мама любила анютины глазки и отец всегда их разводил. У нас был друг соседский мальчик Мишка Лянцев. Однажды он принес ветку со спелыми ягодами, которые он ел. Мама ему сказала, что эти ягоды ядовитые и есть их нельзя. Мишка лег на лавочку и сказал: «Таперича я подохну!». Это выражение осталось шуткой в нашей семье.

Затем снова совхоз. Уже Новоселье. Снова барский дом с большой открытой верандой. На ней жильцы дома вечерами собирались на чаепитие. Охраняли дом две белые русские овчарки, которых я очень боялся.

В совхозе был громадный сад. Август. Созрели яблоки. Мальчишки товарищи моего брата собрались залезть в сад, за ними увязался и я. Оторвали доску от забора, шмыгнули в сад. Я – следом. Увидел яблоню с ветками до земли усыпанными яблоками. Стал рвать и прятать запазуху. Мальчишки увидели сторожа и сбежали, а я задержался. Сторож меня и поймал. Повел к своему шалашу, а я реву от страха. Сторож знал, наверное, что я сын агронома. Засмеялся увидев мои трофеи, яблоки зимние, не съедобные. Вытряхнул их и нагрузил меня спелыми, сладкими, отвел к калитке и отпустил. Своей добычей я накормил всех мальчишек.

С 1 сентября брат Митя должен пойти в школу – 7 лет. Я разревелся: «Хочу в школу!» Пришлось маме договариваться с учительницей. И вот 1 сентября я иду в школу, через плечо сумка с букварем и тетрадью. Мама ушла на работу раньше. День солнечный, тепло. Учительница посадила меня на первую парту. Сижу тихонько, слушаю. Букварь я к тому времени уже осилил. Мама очень рана всех детей учила читать. Часа два я высидел в школе, а потом мне стало скучно и ушел домой. На улице грязь – прошел сильный дождь. Помню упал в лужу, вымок, измазался. На этом моя учеба закончилась. Еще помню как поздней осенью забрел в кузницу. Там кузнец выхватил из горна раскаленный прут. Я заинтересовался: железо и вдруг светиться! Он и предложил: «Потрогай!» Я схватил раскаленный прут и заорал. Ладошка сожглась. Второй кузнец ударил моего обидчика, схватил меня и принес домой. Рука болела несколько месяцев.

Весной 1930 года переехали в Калугу. Жили в частном доме. Отец и мать с утра на работе, сестра и брат в школе. Меня запирали на замок одного. Мне шел шестой год. У нас уже была настоящая библиотека. Множество детских книжек, которые и читал. Учил стихи, рисовал. Приходила мама и пускала меня гулять. На нашей улице кроме девочки Кисы и мальчика Гены детей не было. Я имею в виду детей своего возраста. Киса жила у бабушки, которая ее очень любила и баловала, меня приглашала в дом, угощала пирогами и ватрушками. Кису каждый день кормила «гоголем- моголем» - это яйцо сбитое с сахаром. Я такую еду терпеть не мог. Гена – единственный сын матери – домохозяйки и отца – рабочего какого то завода. Мать звала своего сына, криком на всю улицу: «Гена, иди коклетки кушать!» После «коклеток» он выходил с куском хлеба с вареньем. Я, как то, попросил маму дать мне на улицу хлеб с маслом. Но – она сразу же пресекла мое желание: «Все люди едят дома, и на улицу еду не таскают!» Наша улица называлась «улицей Сенсимона». В 150 метрах от нашего дома стояла будка для воды. В будке окошечко – касса. Наружу выходит труба. Подаешь в кассу денежку, женщина открывает кран и в ведро под напором льется упругая струя воды. Ведро наполнилось, кран закрывается. За водой чаще всего ходил отец, я любил его сопровождать: «Так интересно из трубы течет вода!».

А весной 1932 года отец переезжая на лошади через Оку, провалился в воду, спас лошадь и сани, а сам простудился и умер от крупозного воспаления легких. К нам в дом хозяин вселил пожилую женщину – революционерку. Через стенку каждый вечер раздавалась ее песня: «Товарищ, товарищ, болят мои раны, болят мои раны в глубоке. И я умираю, и я умираю, и я умираю в далеке!» И рыданья.

Тогда мама и решила жить в деревне, спокойней и легче. Год был тяжелый, кончился НЭП. Введена карточная система. В августе, погрузив на подводу кое – какую мебель, все книги и домашних скарб мы покинули Калугу – город маминого детства и юности. Ее отец Александр Никитич служил в управлении Московско – Киевской железной дороги. Обычный чиновник низшего класса. Мать Серафима Феоктистовна – домохозяйка. В семье четыре дочери и два сына. Сыновья трагически погибли в армии на царской службе, а дочери успешно окончили женскую гимназию и разлетелись кто – куда. Отец рано умер от туберкулеза. Мать с четырьмя дочерями жила на его пенсию, снимая для жилья целый дом. Моя мама окончила в гимназии педагогический класс и стала учительницей начальной школы.

Итак, мы переехали в деревню – Некрасово. Большая деревня стояла на лесистой горе, к реке спускались тропинки и колеи от конных упряжек. Учиться я начал со второго класса, во-первых, потому, что у меня не было никакой одежды, а во-вторых, я свободно читал, знал все действия арифметики. Школа располагалась в поповском саду, напротив церкви. Сад был огромный, в нем было множество сортов черной, белой и красной смородины, несколько сортов крыжовника. Его ягоды были круглые и лохматые как ежик. Поспевая, они становились красными и очень сладкими. Если бы не сад, то неизвестно чем бы закончилась наша очень бедная голодная жизнь. С весны ели баранчики, щавель, затем зелепухи ягод и яблок. Сад окружала защитная канава, по брустверу которой росли громадные березы и ели. Вишен, слив были целые заросли, одних коричневых яблонь было пять штук. А антоновка! Поспевала она к концу сентября. Крупная, желтая, твердая, внутри семечки светятся, аромат - непревзойденный. Тогда возили ее на Калужский рынок возами, укрывали соломой и рогожей. Продавала их школьная сторожиха. У нее был сын, мой ровесник – Саша Королёв. Мы дружили с ним. После войны, во время посещения Некрасово, я с удовольствием узнал, что он выжил на войне, окончил институт и длительное время работал директором фабрики по выпуску парфюмерии.

В 1932 году в деревне только что образовался колхоз. Председателем избрали Борисова Егора Петровича, в молодости он учился в какой то сельскохозяйственной школе типа СПТУ. Отселился от сельской общины, организовав хутор, который назвали Пятидворки по числу отселившихся семей. Пользовался большим уважением у крестьян.

Сейчас много разговоров о «Страшной коллектизации» О репрессиях, связанных с ней. Так в Некрасово никого не раскулачили, никого не сослали. Один крестьянин не пожелал вступать в колхоз так и остался единоличником. Во всяком случае до 1938 года он изменил своих убеждений. Поэтому все беды, которые постигли крестьян при коллективизации, я убежден, зависели от местных руководителей. Но время было поистине героическое – строилась новая жизнь. И мы, дети активно в это участвовали. Прошло всего каких – то семьдесят лет, всего жизнь одного поколения. Я помню праздник прихода первого трактора «Фордзон». Это был действительно праздник. Нарядные люди на главной улице весеннего села, красный флаг на доме правления колхоза, на крыльце председатель и члены правления. И вот появляется трактор, на выхлопной трубе привязан флаг, радостный тракторист в кожаной кепке и рядом с ним сияющий помощник. Перед крыльцом трактор остановился, немного потарахтел и замолк. И крики радости огласили собравшуюся толпу. Мы, мальчишки и девчонки стараемся протолкнуться ближе к чудо – машине. А председатель колхоза обратился к собравшимся с речью. «Вот теперь нам будет легче работать на земле, пришел трактор – смена коню, пока он один, а будет десяток». Обратившись к трактористам, он с уважением назвал их по имени и отчеству. Кстати, хочу сказать, что в России с времен дальних отчество было знаком глубокого уважения к человеку. Вчера был Петр Климов, а завтра он – передовик производства – Петр Иванович. А еще более глубокое уважение выражали, называя человека просто по отчеству. Вспомните: «Ильич» - называли В.И. Ленина. Почему же теперь самого по статусу уважаемого человека называют Дмитрий Медведев? Путин – просто Владимир. Или мы дошли до абсурда, следуя западным обычаем, забыв, что каждый имеет и имел отца, которым можешь гордиться.

Еще одно интереснейшее событие произошло в те годы. Над селом появился самолет, сделал круг и пошел в поле на посадку. Пацаны бросились к нему босиком по жнивью. Подбегаем, летчик в кожаном костюме похлопывает шлемом по правой руке. «Ребята, проводите меня к председателю, у меня кончился керосин. Мне нужна помощь. Я Василий Сталин». Имя Сталина тогда только начало набирать популярность, но мы знали, что это какой - то большой начальник, вождь. Нас летчик оставил караулить машину, запретив лезть в кабину. Но как только он скрылся из вида, поочереди, став на крыло заглянули в кабину. Множество приборов, как летчик в них разбирается? К вечеру на колхозной подводе приехал летчик и привез бочку керосина. Заправившись, попрощался с нами и улетел. Тогда в нашем сознании каждый летчик был герой.

Жили мы при школе, занимали кухню и одну комнатушку. В двух других комнатах размещались классы. Первый год было голодно. Основной едой была морковка, да свекла столовая. Колхоз нам на зиму ее привез. Немного было картошки, которую берегли пуще глаза. Да мать пекла маленькие пресные ржаные лепёшки. Вот утром, в обед и вечером по лепёшке. Это я теперь знаю, что избыток каротина вызывает всякие язвы и незаживающие раны. Я ушиб коленку об табурет - язва до весны мучила.

Поздний вечер. Сестра и брат ложатся спать, а я читаю им вслух. Они засыпают, засыпаю сидя в кресле и я. Потом мама окликнет:

-Ты заснул?

-Нет, - говорю, - строчку потерял.

И так почти каждую ночь. Утром брат в школу, сестра в педагогический техникум, мама в школу, а я топлю печь, парю свеклу и морковь, варю суп картофельный. Все явятся домой, а у меня все в печи горячее стоит. А есть хотелось все время. Спасали книги. Увлечешься, зачитаешься, и вроде забыл о голоде. Спасибо маме, она рано привила мне интерес к чтению. До сих пор без книги жить не могу. И на фронте всегда с собой что-нибудь таскал. Где выпросишь, где найдешь, но в мешке всегда пара книжек была. У костра ночью зимой в стужу почитаешь, заснёшь. В госпиталях свет тушили рано, так под одеяло фонарик – и читай, ноги домиком поставив. Меня за эти фокусы из первого госпиталя выписали в батальон выздоравливающих с еще не затянувшейся раной. Так и ходил я там один с повязкой на голове.

Как мы пережили первую зиму в Некрасове, я до сих пор не понимаю. Весной стало полегче: пошел щавель, баранчики, свербига, затем завязался в саду крыжовник, потом пошли другие фрукты и овощи, стали появляться грибы. На Оку рыбачить мама нас пока еще не пускала, боялась утонем. Летом вырастили картошку, кабачки, огурцы, свеклу, морковь. А уже на следующую осень мама посадила меня во второй класс. Школа была трехклассная, однокомплектная. Все ученики занимались в одной комнате. На первом ряду – первый класс, на втором – второй класс, позади – третий класс.

2. Ученье

Ученье мне давалось легко. Устные предметы не учил почти никогда. Объяснение слушал внимательно и все запоминал. Тогда был предмет - обществоведение. Это политический предмет, изложенный для уровня детского понимания. В учебнике было много иллюстраций, все больше портреты «великих» вождей страны того времени. Но против них возбуждался процесс, их обвиняли, что они враги народа. Мы, пацаны, с удовольствием выкалывали им глаза, подрисовывали рожицы. В тридцать седьмом году, к столетию со дня гибели Пушкина, впервые появились тетради, на обложках которых были изображены рисунки на мотивы пушкинских произведений.

Мама была очень хорошей учительницей. Дети ее любили, родители – колхозники – уважали. Видя, что живем мы очень бедно, председатель колхоза Егор Петрович Борисов предложил матери вести вечерние занятия с бригадирами, да еще назначил ее учетчицей у неграмотного бригадира. Жить стало получше, но голод все равно нас одолевал. Мы берегли каждый сухарик, каждую корочку хлеба. До сих пор я не могу спокойно смотреть на голодных детишек. Голод - самая страшная пытка для ребенка, да и для взрослого.

Вторая зима оказалась полегче. Хлеба выдавали по карточкам мало, но мы насушили яблок, груш, вишен, вырастили овощи. Мы с братом стали промышлять рыбой, грибами. У нас появилось много друзей. Взяли шефство над колхозным молодняком. Кто ухаживал за теленком, кто за жеребенком. Главное, что все это было всерьез, а не игра. На дежурство вставали в пять часов утра и мчались в телятник. Поили, кормили, чистили телят, убирали навоз. Позднее, анализируя участие детей в общественно-полезном труде, я пришел к выводу, что крестьянская семья не смогла бы существовать без детского труда. Нарубить дров, натаскать воды, прополоть грядки, расчистить зимой снег, пасти летом скотину, гусей, уток – все это был труд, закрепленный за детьми. Бывало, окончишь работу, отпросишься играть в лапту, прибежишь к Кольке, а ему еще надо дров нарубить. Хватаешь второй топор, и работа сделана. Побежали к Гришке, а он воду в бочки из колодца таскает. Хватаем ведра, и втроем, веселее дело пошло. Пока команду наберешь, чего только не переделаешь! Помощь среди детворы была развита, как и у взрослых.

Особенно интересно было охранять колхозные поля. Я так и не видел воров, но газеты писали, что воруют зреющий хлеб. Колхоз выделил нам молодых лошадей. Мы разрабатывали маршруты, проезжали по полям, зорко осматривая все вокруг – это было здорово! А в уборку – снова мы, ребятишки, помогаем в поле. Таскаем и грузим на повозку снопы. Возим их в ригу и на ток, собираем колоски. Нам старичок один - инспектор по качеству - соорудил грабли, шириной метра в три. Впряжемся в эти грабли и поехали по полю, колоски сгребать, И помногу сгребали. А вечером председатель приедет, привезет конфет-подушечек, и всех нас оделит. Радости сколько!

В четвёртом классе меня учила молодая учительница Марфа Филипповна. Она, наверное, только окончила педагогический техникум. Молодая, крепкого телосложения, с круглым веснушчатым лицом, с красивыми рыжими волосами, которые она заплетала в две косы и укладывала вокруг головы изумительным венчиком. Мне она напоминала зрелый подсолнух. Она хорошо рассказывала содержание учебника, но дополнительного материала, видимо, не читала. Из-за этого однажды возник конфликт. Тогда в четвёртом классе изучался предмет естествознание, изучали основы географии, природные условия разных стран, и конечно, животных, которые там обитают. У нас дома была чудесная, очень большая библиотека, главным образом, для детей подросткового возраста. Среди художественной литературы были и научно - популярные книги. Особенно я любил серию книг «Лики звериные». Эта серия издавалась по инициативе Максима Горького. Толстенькие, страниц на пятьсот, книжки небольшого формата с бумажным переплетом были дешевые. Они назывались «Орлы», «Грачи», «Кошки», «Тигры», «Львы», «Слоны», «Змеи». Названий было не меньше сотни. В этих книгах содержались рассказы, повести об этих животных, о встречах с ними людей. Я их перечитывал неоднократно и знал гораздо больше, чем наша учительница Марфа Филипповна. И я всегда поднимал руку и просился добавить что-либо к ее рассказу. Пожалуй, она могла вообще ничего не говорить о зверях, а поручать мне доклады, сообщения, и таким образом использовать мои знания на уроках естествознания. Но она понять этого не могла, а посоветоваться с матерью, видимо, не считала нужным. Скандал разразился на уроке про слонов, где я сообщил классу, что слоны очень быстро бегают, как курьерский поезд. Учительница тут же стала опровергать мое сообщение. Они же толстые, неподвижные, как с таким телом и ножищами они могут бегать быстро? Наш дом был рядом со школой, я бросил урок и побежал за книгой. Через три минуты я с гордостью победителя прочел ей отрывок из неё. Она покраснела и, закрыв лицо руками, выбежала из класса. Побежала жаловаться моей матери. Уроки в этот день у нас она больше не проводила, и нас отпустили домой. Дома мать объяснила мне, что учительница - девушка из деревни, ни о каком Брэме она даже не слышала, а я поступил жестоко, показав классу, что она недостаточно образованна, что мне надо извиниться и больше со своими зверями на уроках не высовываться. То ли от простуды, то ли от переживаний, ночью я заболел, поднялась температура. Пригласили фельдшера, и он меня заставил неделю лежать в постели. На третий день к нам домой пришла учительница, принесла мне несколько конфет, и, решив, что я заболел от переживаний, попросила меня простить её. Она заплакала и призналась, что очень многого не читала и авторов из нашей библиотеки даже не слышала. От жалости к ней, я тоже разревелся и просил простить мою выходку. Мать, придя с работы, застала эту картину. Я сидел на кровати, а Марфа Филипповна сидела рядом, прижав меня к себе, и оба в слезах. Мир восстановился, я сдал потом экзамен за четвертый класс и пошел учиться в Калугу, в школу №5, где когда-то учились мои сестра и брат.

В сельской школе не было пионерских вожатых, но все мы были пионерами. Председатель колхоза Егор Петрович выписывал для колхозной читальни центральные и районную газету, а для нас «Пионерскую правду», которую мы зачитывали до дыр. И, конечно, жили в ногу со страной. А событий в те годы было множество. Теперь их называют историческими, а мы и не предполагали, что сами делаем историю.

Март – апрель 1934 года. Гибель ледокола «Челюскин» и спасение его экипажа нашими летчиками. В те дни родилась песня: «Там был Михаил Водопьянов, Доронин, Камонин, Слепнев». Все мальчишки стали бредить самолетами. И мы, узнаем, что наш деревенский парень брат нашей ровесницы Шуры, Николай Свиридов поступил в летное училище. А брат моего приятеля Васи Авдоченко – Сергей стал курсантом военного училища «ВУИК». Приезд их в деревню был событием для всех, для ребят и взрослых. Я помню, как они важно с достоинством приходили к моей маме – сельской учительнице. Учителя тогда были особо уважаемые люди на силе и курсанты не могли не навестить такого знатного человека. Я помню и борьбу с неграмотностью. Мать вечерами работала в лихбезе и в совпартшколе, учила новых руководителей основам русского языка и математики.

5^го декабря 1936 года была принята новая Конституция СССР, которую впоследствии назвали Сталинской или Конституцией победившего социализма. Началось разъяснение этого важнейшего документа. В колхозной читальне были в неограниченном количестве тонкие книжечки с текстом конституции, их можно было брать домой. Нас ребятишек просили разносить эти книжки по домам, где жили пожилые колхозники, многие из которых были неграмотными. Мы с удовольствием читали вслух статьи нового закона. Тогда мы до конца осознали, что наше будущее зависит только от нас. Определи, кем хочешь быть и учись бесплатно в любом учебном заведении. Тогда же открылись рабфани, которые готовили специалистов в любой сфере народного хозяйства. Причем прием был без экзаменов. Тогда пели «Москву майскую». «Человек всегда имеет право на ученье, отдых и на труд!». Как стал понимать я позже, это была на самом деле самая демократичная конституция в мире. Где есть право на труд и нет безработицы? Где любое образование бесплатное, лечение бесплатное? И дети не умирают потому, что нет денег на лекарство и на операцию?

Между мамой и родителями отца были какие-то сложные взаимоотношения. Бабушка не любила своего младшего сына, поэтому и назвала его Митрофаном, следовательно не любила и его жену – мою маму. Несмотря на голодные годы тридцатых годов мама никогда не просила помощи у стариков. Только посылала во время каникул к ним меня. «На откорм», шутила мама. В Малоярославец приезжали из Москвы и моя двоюрная сестра Кира, дочь брата отца Александра. Она была на год старше меня и считала, что она обязана меня воспитывать. Однако, строгой воспитательницы из нее не получилось. Скорее наоборот. Втягивала меня во всякие шалости, распугать бабушкиных кошек (их было три), залезть в соседний сад за малиной, сбежать на речку. Она хорошо пела под гитару, была начитана, с ней было интересно. У бабушки мы ночевали в разных комнатах, но она всегда поднималась первой и будила меня. Дедушка вставал раньше всех. Бабушка его кормила и он уходил на работу.

Был установлен режим дня – для нас, детей. Готовился ранний завтрак: чай с пирожком, либо булочкой, конечно, своего печения. В десять часов плотный завтрак. Жареная картошка с котлетой, либо яичница. Мария Васильевна была отменным кулинаром. У неё никогда ничего не пропадало. Во вчерашнюю пшённую кашу чего-то добавит, запечёт - и пальчики оближешь. Особенно она старалась в постные дни. У неё всегда были пироги с визигой, грибами, расстегаи, всякие необыкновенные супы и закуски. Кухня была громадной, на полках стояли всевозможные кастрюли и кастрюльки, сковородки и соусницы, прочая кухонная посуда. И дух на кухне был особый. Я приезжал на весенние каникулы отощавший и изголодавшийся. Кухня меня притягивала, как магнитом. Бабушка не ругалась, не пыталась меня спровадить, так как в огромном доме мы были вдвоём. Я наблюдал, как она готовила, делая всё по памяти. Я понял, что кулинария - экспромт, продукт творчества, вдохновения. У нее я научился готовить, даже полюбил это занятие.

Надо сказать, что приём пищи в доме деда был целым обрядом, расписанным точно по времени. К шестнадцати часам в столовой накрыт стол с белоснежной скатертью, салфетками, приборами, как в ресторане. Ожидается приход с работы дедушки. Милые старики играли всю жизнь одну и ту же роль.

- Константин Мартынович, вы готовы откушать?

- Готов, Мария Васильевна.

Дед садится во главе стола. На другом конце место бабушки. Мы сидим по длинной стороне стола, кошки занимают позиции вокруг.

- Константин Мартынович, вы какую наливочку сегодня откушаете?

На столе стояло не менее десятка графинчиков и дедушкина хрустальная рюмочка в виде кружечки граммов на сто.

- Я сегодня откушал бы рябиновой.

Бабушка вставала, наливала из графина рюмочку рябиновой. Дед выпивал, вытирал губы чистой салфеткой.

- Отменная рябиновая!

Дед принимался за салат. Для нас это был сигнал, что можно кушать всем. До этого ни-ни! Обед проходил в тишине. Разговоров во время еды не допускалось. Если кто-либо не пришёл к обеду, то ему ничего не давали есть до ужина. Мы, часто пробегав ужин, ложились спать голодными. Такой порядок был заведён на многие, многие годы.

Я рос в семье атеистов. Мать и отец были неверующие, дед также. И эта тема нас не интересовала. А вот Мария Васильевна была истинно верующей. Она сиротой попала в монастырь, в котором и воспитывалась. Регулярно посещала Успенскую церковь, читала все священные книги, и только в её комнате висели иконы и горели лампады, пахло ладаном. Иногда вечерами, в плохую погоду мы играли в карты, в "дурачка". Тогда бабушка нам рассказывала о том, как ей жилось в монастыре, какие там царили порядки.

Большим праздником для нас с Кирой был приезд ее мамы – тети Лели. Обаятельная женщина, элегантно одетая, всегда была полна энергией, глаза светились добротой. Молодой девушкой она приехала в Россию из Франции в 1913 году по приглашению в барский дом в качестве гувернантки. Познакомилась с Александром, поженились. Так и осталась в России. В те годы она работала учительницей французского языка по совместительству – переводчицей.

Летом она водила нас по лесам и лугам, рассказывала кучу всяких интересных историй о людях, о природе, об искусстве. Вечерами играла на рояле и пела. В ее репертуаре были французские песни и романсы. Электрический свет выключала, зажигала свечи, создавая лирическую обстановку.

Мне всю жизнь везло на хороших людей.

В пятом классе нас учили настоящие учителя – мастера своего дела. И знаний у них было гораздо больше, чем у меня. Пятая школа была раньше женской гимназией, в которой училась моя мама. И хотя идти приходилось от деревни, через лес и Оку, а затем чуть ли не через всю Калугу, она настояла, чтобы я учился именно в этой школе. Там у нее были знакомые учителя, она их очень уважала. И действительно, учителя были настоящие. Я никогда не слышал окриков, одергиваний, а всякие поступки разбирались тихо и спокойно. Я помню всех своих учителей, ведь проучился у них целых три года.

Классным руководителем была Софья Васильевна Дагестарская, невысокая худенькая женщина, лет тридцати пяти, с очень добрым лицом и мелодичным голосом. На ее уроках стояла гробовая тишина, только перья стучали в непроливайку и слышались ее объяснения. Я был маленький, и меня посадили на первую парту, прямо к учительскому столу, где я и просидел три года. Классная комната была на пятом этаже, окна огромные, потолки высокие, лепные. Математику я любил и знал хорошо. Я никогда, наверное, не получал отметку ниже пятерки. Русский язык и литературу преподавала Лидия Петровна (фамилию забыл). Также высокая, полноватая женщина, с очень приятным и милым лицом. У нее была модная по тем временам стрижка, волосы прикрывали плечи, одевалась она очень элегантно. Добрая, спокойная, никогда не повышала голос. Много интересного рассказывала нам о писателях и поэтах. Заставляла вести тетради по литературе и к каждому произведению делать иллюстрации. Нам это нравилось, у нас многие ребята и девочки рисовали прилично. Но мы Лидию Петровну нечаянно обидели, хотя она и не подала виду, что нам очень понравилось. Учительский стул в классе рассохся, и на нем сидеть было опасно. Почти никто на нем и не сидел, но Лидия Петровна любила в начале урока присесть. Она очень ловко ногой подвигала стул и садилась. Так вот, про тот случай: у нас должен был быть урок пения, а учительницу пения мы не любили, она была какой-то жестокой. Пели мы под пианино, если занимались в актовом зале. Половина учеников к ней в зал и не приходили. Иногда занятия были в классе, тогда мы пели под скрипку. Она сама, видимо, играла хорошо, и слух у нее был прекрасный. Она любила прервать пение и кого-нибудь оскорбить, обидеть, делая замечания, что неправильно поет. Девочек и мальчиков обижала в равной степени. В начале урока она всегда садилась за стол. Вот наши мальчишки- заводилы, разобрали стул и собрали его на живую нитку. Мы все ждали, когда она войдет. Но вдруг входит Лидия Петровна. Класс застыл. Она поздоровалась, ногой подвинула стул и хотела сесть. И тут двое здоровых переростков второгодников подбежали к ней, схватили за руки и не позволили сесть. Учительница опешила. Тогда один из ребят стукнул ногой по стулу, он развалился. Лидия Петровна спросила: «Это вы кому подстроили?» Ребята честно признались, что для учительницы пения. Лидия Петровна долго с нами разговаривала на тему добра и зла. Урока литературы не было, но, получив урок нравственности, мы изменили отношение к учителям.

Истории нас учил директор школы Гуров Иван Иванович. Он входил в класс всегда с широкой улыбкой, в руке указка и журнал. Никаких записей, тетрадей у него не было. Но учил он нас превосходно. Мы все в нём души не чаяли. Это был обаятельный человек. Низенького роста, толстенький, почти лысый. Пиджак нараспашку. Урок проходил как одна минута, и на перемене мы долго не отпускали его. Окружив, задавали разные вопросы.

Немецкий язык нам преподавал настоящий немец. Он плохо говорил по –русски. Высокий седой старик с седыми усами, продолговатым лицом и большим прямым носом. Носил пенсне. Голос у него был глухой. Звали его Курно Августович Квинт. А мы запросто всё это сократили и обращались к нему: «Кнут Овсович». Он не понимал или делал вид, что не понимает нашей иронии. Целыми уроками мы писали вопросы и ответы, а на другой день должны были пересказывать. К шестому классу я возненавидел немецкий язык. Я говорил, что сидел на первой парте, которая была вровень с учительским столом. Рядом сидел мой друг ещё по деревенской школе Вася Авдеченко. В начальной школе он учился очень хорошо. Вот моя мать и решила, чтобы мне одному не было страшно ходить утром рано по лесу, через реку до школы, уговорить мать Васьки отдать способного мальчика в хорошую школу. А кто в то время в деревне мог не послушать совета учителя в деревне? Так Вася оказался со мной в пятой школе.

В один тёплый осенний день, по дороге в школу, я увидел семейку прытких ящериц, греющихся на большом камне в последних солнечных лучах перед зимней спячкой. Я ухитрился поймать пять милейших молодых ящериц, затолкал их в спичечный коробок и пошёл в школу. Я нёс ящериц своему другу Вовке Савилову – любителю живой природы. Жил он в Калуге в двухкомнатной квартире с матерью, учительницей французского языка. Вовка свободно знал французский и немецкий языки. У них было расписание: по каким дням, на каком языке он разговаривает с матерью. У него жили черепаха, попугайчики, ёж, белые крысы в клетке, канарейки, был аквариум с рыбками и террариум с ужом, которого Вовка кормил лягушками. Частично их ему поставлял и я. Большой белый кот - красавец, лентяй и обжора, на всех этих зверей не обращал никакого внимания. Я его видел всегда спящим на диване. Иногда после школы я заходил к Вовке домой. Мать его старалась накормить нас обедом, но я очень стеснялся. Хотя и был голодный, ни разу не воспользовался гостеприимством.

Так вот, на уроке немецкого языка я попросил Вовку пересесть ко мне. Поскольку Кнут Овсович знал, что Вовка отлично знает немецкий язык, он его не трогал и лишь в критическую минуту вводил в бой, как тяжёлую артиллерию. Я немецкий не любил, но учил, так что и меня мало трогали на уроке. Я достал коробок, подал Вовке и спросил: «Угадай, что я тебе принёс?» Он тут же приоткрыл коробок, ящерицы прыснули наружу к учительскому стол. Курт Августович ничего не заметил и, повернув голову, продолжал беседовать с очередной жертвой - нерадивым учеником. Затем отпустил его, проговорив: «Цвай». Открыл журнал. Ящерицы кинулись бежать по белому полю журнала. Реакция была ужасной. Курт вскочил, заорал что-то по-немецки и бегом бросился из класса. Вовка сказал, что он очень грубо выругался. Кое-как мы поймали ящериц, спрятали их в карман. Вовка сел на свое место, а я с невинным видом уставился в тетрадь. Немец явился с завучем и начал ему объяснять, что из журнала выскочили какие-то звери и чуть не искусали его. Нас спасло то, что на уроке каждый занимался своим делом, никто ничего не заметил. Все удивились поведению учителя. Допрос начался с меня. Я сказал, что ничего не видел и очень испугался, когда учитель закричал и убежал. Другие тоже ничего не видели на учительском столе. Все решили, что Кнут Овсович заболел. Завуч освободил его от урока, а нас отпустил домой. Мы с Вовкой хохотали до упаду. Но никому из ребят ничего не сказали. В классе были фискалы. Среди них особенно отличалась Осипова. Очень красивая, уже развитая девица, училась очень хорошо. Но ее никто в классе не любил за ябедничество. Однажды она получила двойку по какому-то предмету. На перемене мы все ее окружили в коридоре и стали издеваться, затем кто-то стукнул ее книжкой по голове, затем другой, а потом захотелось всем. Тогда я в первый раз увидел, как люди падают в обморок. Девочки отнесли ее в комнату медсестры, и неделю она не ходила в школу, болела. Было жаль ее, мне она нравилась. И никогда я ей не делал гадостей. Наверное, она была хорошей девочкой, но почему-то ябедничала. В классе у нее не было и близкой подруги. Как сейчас вижу ее большие глаза, две шикарные косы и очень красивый рот с ровными белыми зубами. Она была старше меня на год. Как было бы интересно узнать судьбы моих одноклассников! Мальчишки, наверное, все погибли на Курской дуге – туда попали мои однолетки. Это я случайно очутился на Ленинградском фронте. А их готовили к решающим боям сорок третьего года. Я к тому времени уже второй раз лежал в госпитале. После войны один раз встретил однокурсника по техникуму Журавлева. Он вернулся домой живой. Ему, как и мне, повезло. Может быть, и Осипова ушла на фронт медсестрой и там погибла?.. Война никого не щадила, ни красавиц, ни простушек.

Рядом с нашей школой был гастроном, в котором все продукты отпускали только за золото. Такие магазины назывались «Торгсинами» (торговля с иностранцами). В нашем классе учился переросток, второгодник Беспалов Василий, у него в школе были соответствующие дружки. Они на переменах в Торгсине воровали продукты. Вдруг в классе появлялся мешок копченой колбасы. Всех оделяли по-братски. То ящик ирисок, или коробка сухой пастилы, а то и просто коробка с пиленым сахаром. И за два года они ни разу не попались. Тут и Осипова молчала. Жили-то все тогда впроголодь. Несчастное поколение. Голодное и холодное детство, затем война, которая унесла многих из жизни. А кто остался, еще долго не мог наесться простым черным хлебом.

Моя сестра Наталья окончила Калужское педучилище и ее направили работать учителем начальных классов в деревню Колюпаново, что в восьми километрах от Калуги. Я несколько раз был у нее, она снимала комнату в частном доме. Комната маленькая, две кровати, стол и этажерка, заваленная книгами. Однажды сестра решила меня подстричь, но не смогла, получилась лесенка, тогда она взяла безопасную бритву, намылила мою бедную голову и стала брить ее. Я орал, как будто индейцы снимали скальп. Потом дня три голова огнем горела.

После окончания пятого класса мне в школе дали путевку в пионерский лагерь, который был недалеко от деревни Анненки, в сосновом бору на берегу Оки. В нашем пятом отряде пионервожатой была очень приятная девушка Лида Вольфрам. Наш павильон был разделен переборной на две части для мальчиков и девочек. Я хорошо помню, что в лагере было много кружков. Меня привлекли фото и авиа – модельный. Кружки работали после обеда, я успевал заниматься и в одном и в другом. Научился строить летающие модели самолетов, работать с фотоаппаратом и печатать карточки. Вернувшись из лагеря сконструировал самодельный фотоаппарат, с кассетами от камеры «Турист» размером 6 × 9 см. До сих пор храню несколько самодельных фотографий. В последствии камеру фотокор мне подарил двоюрный брат Игорь. А модели самолетов мы строили уже с друзьями до моего отъезда в Перемышль.

Привлечение ребят к общей деятельности взрослых проявилось и в 1937 году во время первых выборов в Верхний Совет СССР. Нам мальчишкам доверили подвозить к избирательному участку, который был в правлении колхоза, пожилых избирателей. В гривах коней красные ленточки, под дугой колокольчик. Сбруя с блестящими бляхами. И, конечно же, на всю деревню гармонь играет советские песни. Все нарядные, мужики немного навеселе, женщины сбиваются стайками – поют. В своей жизни я двадцать раз был председателем участковой комиссии, но такого праздника не видел никогда.

В 1937 году я впервые увидел в киножурнале И.В.Сталина. Он приветствовал строителей Московского метро. Время от времени наливал из бутылки что то в стакан и делал два, три глотка. У кого же я спросил, что пил Иосиф Виссарионович, мне ответили, что в бутылке был Нарзан – лечебная вода.

Летом 1937 года страна приветствовала героев – летчиков Чкалова, Белякова и Байдукова, совершивших беспосадочный перелет Москва – Ванкувер через Северный полюс. Портреты героев мы вырезали из газеты и повесили дома. Мы с другом Шуриком Кобликовым смастерили детекторный радиоприемник и о! Радость! В наушниках раздался голос: «Говорит Москва, работает радиостанция имени Коминтерна». Радость была еще более, когда мы услышали, как приветствовали Чкалова. С Шуриком Кобликовым меня связывала дружба основанная на любви к природе. Он увлекался сбором коллекции насекомых, я – собирал гербарии. Вооружившись определителями растений и насекомых, которые мне достались после смерти отца – агронома, мы часами бродили по окрестностым лесам, лугам и оврагам в поисках экспонатов.

Кобликовы жили на хуторе Пятидворки, семья была большая. Александр был младшим. Два старших брата Сергей и Николай служили на одной подводной лодке во Владивостоке, о них писала местная газета, их фотографии были в Калужском краеведческом музее. Третий брат Степан получил разрешение служить на той же лодке и готовился к встрече с братьями. В те же годы служба в одной воинской части приветствовалось. Это был настоящий патриотизм.

15 декабря 1938 года страну постигло несчастье. При выполнении задания погиб Валерий Павлович Чкалов. Все мы страшно переживали.

Наталья поступила заочно в пединститут на факультет русского языка. Проработав в Колюпанове всего два года, была переведена учителем русского языка в семилетнюю школу села Борищево. Тогда, чтобы быть ближе к ней, мать переводится в Перемышльский район в деревню Поляны, в семилетнюю школу учителем начальных классов. Но в Полянах квартиры не нашлось, и мы сняли маленький домик в деревне Хохловка, которая была продолжением Перемышля. Наш дом стоял на высоком берегу Оки. Летом впереди простирался заливной луг на десятки километров. А зимой - сплошная белая пустыня, весной – море с волнами. Нам с братом Митей очень понравилось это место. Утром, летней порой мы вскакивали со своих кроватей, которые переносились в сенцы и, пробежав по круче сорокаметрового обрыва, бросались в теплую воду старицы, плыли на другой луговой берег, затем обратно. Зарядка прекрасная, настроение на весь день! Дальше планировали куда пойти: за рыбой или в лес за грибами. Конечно, готовились с вечера к этим мероприятиям. Ока, красавица река! Ее широкие луга, ее крутые берега ночами часто снились мне в сырой землянке на войне.

В те времена мы жили скудно, работала одна мать, а мы два уже больших парня нуждались в еде, в одежде. Естественно, что хорошим питанием мать нас обеспечить не могла. Поэтому рыба, грибы да ягоды, которые мы добывали с братом, очень существенно помогали нам жить и получать полноценное питание.

Я поступил в седьмой класс Перемышлевской школы, брат учился в зооветеринарном техникуме в Калуге. Дома мы оставались с матерью вдвоём. Шёл тысяча девятьсот тридцать девятый год. Война в Финляндии, недостаток хлеба и отсутствие основных продуктов. Но картошка и капуста у нас были. Наталья изредка приезжала из Борищева, брат из Калуги. Жизнь шла своим чередом. Я читал, усиленно занимался фотографией. Фотоаппарат подарил мне двоюродный брат Игорь.

Мой брат Дмитрий прекрасно рисовал. Он был настоящий художник. Жаль, что после него, кроме двух фотографий ничего не осталось. Когда он окончил техникум, я тоже жил в Калуге и учился в железнодорожном техникуме. Брат в сороковом году получил направление в крупный совхоз в Серебряные пруды, но проработать ему пришлось недолго. Его призвали в армию и отправили в Узбекистан в летное училище.

Я не описал Перемышлевскую школу. Все ребята 7 – го «б» были деревенские, после уроков торопились домой, где их ждали хозяйственные дела. Наш дом в Хохловке бал рядом с Перемышлем. Через дом от нас находилось большое старое кладбище, за кладбищем овраг с ручейком. Путь в школу и домой занимал всего десять минут лёгким шагом. Я дружил больше с ребятами и девчонками из 7-а класса. В нём верховодила рыжая высокая девица Лена Ракчеева. В классе я дружил с мальчиком из Хохловки. Он был очень умный, обладал чувством юмора, учился хорошо. Девчонки в нашем классе были какие-то безликие, только одна была довольно хорошенькая – Нюра Кузнецова. Мы с ней часто ходили вместе домой, и я знал точно, что она была в меня влюблена. Эта её любовь продолжалась до самой моей отправки в армию весной сорок второго года. А лучшим моим другом был Лёва. Его старший брат был самый отчаянным хулиганом в Перемышле. Он учился тогда в девятом классе. На первых порах я почему-то не показался ребятам из восьмого класса. Верно потому, что ещё до занятий мне в овраге пришлось встретиться с мальчишкой. Я нёс крынку с молоком. Он начал ко мне приставать, но у меня занята одна рука. Я поставил горшок на землю и сделал два или три шага вперёд. Дать отпор я умел, братья научили. Малый взбежал на откос оврага и начал швырять в меня камнями. Один камень попал в крынку с молоком и разбил её. Я нёс еду на ужин всей семье и хорошо понимал всю тяжесть утраты. В несколько прыжков я догнал обидчика, ухватил одной рукой за воротник, другой за штаны сзади. Он покатился по глинистому откосу с камешками. А я бежал сзади и приговаривал всякие не очень хорошие слова и советовал больше со мной не связываться. Подобрав разбитый кувшин, я вернулся к хозяйке, сказал, что я упал и разбил горшок. Она дала мне второй, конечно, за новую цену. Я пошёл домой снова через овраг, навстречу карабкался мой обидчик. Он что-то пробурчал. Я спросил: «Мало? Могу добавить!» Он от меня помчался бегом. Рассказывать маме я ничего не стал и со временем забыл эту историю. Но, однажды, выходя из школы после занятий в кружке, увидел у школы группу подростков. Один указал на меня, и те принялись меня лупить. Я отбивался, как мог, но силы были неравные. И вдруг в нашу кучу ворвался высокий парень, всех расшвырял, вытер тряпкой мой разбитый нос и спросил фамилию. Я назвался. Он знал, что у нас с его братом Лёвкой сложились дружеские отношения. Всей ораве он заявил, что если кто меня тронет, будет иметь дело с ним. Конфликт был исчерпан. Я с этими ребятами почти не встречался, они учились в другой пристройке к школе. А наш закуток имел всего две классные комнаты. Поэтому и дружба у нас оказалась такой крепкой. Наш класс учился в биологическом кабинете и классным руководителем у нас была биологичка, которую за доброту и спокойный характер звали ласково «Киса». Она часто болела, и уроки биологии заменялись, как назло математикой. Дмитрий Дмитриевич – так звали математика, как и «Киса» был молод, красив. Он вел уроки очень уверенно, быстро, любя точность, к чему приучил и меня. Мог потребовать определения любого слова. Например, стол – это сооружение для того-то и того-то.

В 7 «а» классе училась славная, весёлая, симпатичная девочка - Роза Трубина. Все ставили ударение на "у", но географ, пожилой, очень умный человек, как-то спросил: «Трубина, у Вас родственники не дворяне?» Она рассмеялась и сказала, что мать у неё полуграмотная, живут они втроём с сестрой Лилией, которая работает учительницей начальных классов, а муж у неё агроном. Но мне нравилось называть её Трубина. Это, пожалуй, моя первая любовь. Я до сих пор с удовольствием смотрю на хорошенькую головку с улыбкой на устах. Вспоминаю иногда Розу. У неё был один недостаток, который меня ничуть не смущал. Всё лицо её было покрыто мелкими веснушками, особенно лоб, переносица и верх щёк. Однажды, узнав что у неё день рождения, мы с Лёвой Лебедевым понесли цветы имениннице. Нам открыла Лилия, сказала: «Проходите, молодые люди». И мы вошли в дом, где шло веселье. Нас провели в комнату, где стоял стол с самоваром. Роза была в светло-зеленом платье. Я держал букет за спиной. Она его увидела и сказала, что цветов ей еще никто не дарил. Я отдал букет, пролепетал: «Поздравляю, с днем рождения!» Она поцеловала меня в щёку, а я чуть не умер. Нас с Левой усадили за стол, налили чаю, дали по куску пирога. Но я ни к чему не притронулся, просидел весь вечер молча, смотрел только на Розу. Левка развязал язык, рассказывал анекдоты, веселые истории, ел пирог и пил чай, чувствуя себя как дома. Наконец стемнело, и мы разошлись.