Страдающая пленница

Эта амбивалентность сохраняется и в других эпизодах поэмы — в частности, в рассказе об участи Людмилы, похищенной чародеем. Оказавшись в замке Черномора, пленница созерцает открывающийся из окна унылый вид. Этот словесный «пейзаж» рисуется с помощью батюшковских поэтических приемов. Особенно выразительна подытоживающая зарисовку мотивно-фонетическая вариация того же «Пробуждения»:

34

(Пушкин)		(Батюшков)
И звонкий лай веселой ловли В пустынных не трубит горах.		И гончих лай, и звон рогов Вокруг пустынного залива.

С точки зрения изобразительной звукописи стихи Батюшкова изумительны. Пушкин тщательно сохраняет батюшковскую вокалическую структуру сильных иктов в первом стихе: о — а — о — о. При этом он форсирует некоторые приемы (связанные главным образом с использованием консонант): в частности, четырехкратное л (у Батюшкова — двукратное, к тому же разнесенное по двум стихам) позволяет Пушкину фонетически спаять темы лая и веселья, ассоциативно сопряженные и связанные с образом охоты (ловли) («звонкий лай веселой ловли»). Вместе с тем эти повторы помогают создать звуковой «эффект эха». Пушкин здесь как бы развивает приемы батюшковской звуковой живописи, стремится довести до предела — но отнюдь не пародийного! — ее изобразительные возможности.

Но в той же сцене мы встречаем и совершенно иной тип интертекстуальной игры. В описании переживаний Людмилы использована, в частности, модель того же «Пробуждения» (причем то самое место, которое уже обыгрывалось в рассказе Финна) — но использована совершенно не так, как в пейзажной зарисовке:

(Пушкин)		(Батюшков)
Увы, ни камни ожерелья, Ни сарафан, ни перлов ряд, Ни песни лести и веселья Ее души не веселят...		Ни кроткий блеск лазури неба, Ни запах, веющий с полей, Ни быстрый лет коня ретива <...> Ничто души не веселит...

Пушкин сохраняет все формальные признаки противопоставления красот бытия (у Батюшкова в первую очередь — природы) и равнодушного к ним героя, страдающего от безнадежной любви. Пушкин точно воспроизводит композиционно-синтаксический каркас соответствующего места элегии Батюшкова (точнее, чем в рассказе Финна) и даже сохраняет суммирующий негативный глагол («не веселит»). Но пародичность ситуации создается уже тем, что сетования передаются от элегического субъекта (мужчины) элегическому объекту (женщине).

35

Отвергаемые «красоты» мира, поданные сквозь призму женского восприятия, немедленно снижаются, приобретают травестийно-комический характер: они превращаются в «красоты»... модной и ювелирной лавки. Самый характер страданий Людмилы утрачивает ту экзистенциальную серьезность, которая была присуща любовным переживаниям лирического героя Батюшкова. Подчеркнутые лексические, грамматические и даже интонационно-синтаксические переклички лишь оттеняют принципиальную семантическую разницу контекстов и усугубляют комический эффект.

 

Эта игровая установка сохраняется и дальше. Сцена неудачного свидания Черномора с Людмилой описывается как травестийное побоище. Напуганный визгом Людмилы, Черномор

Хотел бежать, но в бороде Запутался, упал и бьется; Встает, упал...

Эти стихи представляют собой отчетливую пародическую отсылку к «Сну воинов» Батюшкова (вольному переводу отрывка из оссианической поэмы Парни «Иснель и Аслега»). Там, между прочим, описывается ужас героя, во сне сражающегося с чудовищем:

Бежать хотел — его нога Дрожит недвижима, замлела; Встает, и пал!

У Пушкина вместо героя — «горбатый карлик», вместо чудовища — решительная княжна... Оссианическая поэтика, которая была еще так важна Пушкину в исповеди Финна, теперь подвергается бурлескному снижению...

Сразу же после рассказа о постыдной ретираде Черномора совершается скачок в повествовании — возникает рассказ о сражении между Русланом и Рогдаем. Между тем этот скачок создает перебив только на сюжетном плане (как уже отмечалось, второстепенном и достаточно иллюзорном). В плане сплетения и амбивалентного варьирования поэтических мотивов здесь обнаруживается редкостная композиционная последовательность.

36

После травестийного сражения старика с девицей сцена схватки двух витязей дает героическую версию той же темы:

Их члены злобой сведены; Переплелись и костенеют; По жилам быстрый огнь бежит; На вражьей груди грудь дрожит — И вот колеблются, слабеют — Кому-то пасть...

Но эта новая, героическая версия темы битвы оказывается вместе с тем и новой версией интертекстуальной отсылки — к тому же «Сну воинов», который только что весело обыгрывался (выделяем повторенные Пушкиным ключевые слова; повтор синтаксических конструкций, кажется, не требует специальных обозначений):

Иный чудовище сражает — Бесплодно меч его сверкает; Махнул еще, его рука, Подъята вверх... окостенела; Бежать хотел — его нога Дрожит, недвижима, замлела; Встает — и пал!..

Пародийное вновь предстало в амбивалентной переплетенности с серьезным, осмеяние — в соседстве с усвоением, негация — в соседстве с адаптацией...