XXXVII.

Быть можетъ, онъ для блага міра,

Иль хоть для славы былъ рожденъ;

Его умолкнувшая лира

Гремучій, непрерывный звонъ

Въ вѣкахъ поднять могла. Поэта,

Быть можетъ, на ступеняхъ свѣта

Ждала высокая ступень.

Его страдальческая тѣнь,

Быть можетъ, унесла съ собою

Святую тайну, и для насъ

Погибъ животворящій гласъ,

И за могильною чертою

Къ ней не домчится гимнъ племенъ,

Благословеніе временъ.

XXXVIII. XXXIX.

А можетъ быть и то: поэта

Обыкновенный ждалъ удѣлъ.

Прошли бы юношества лѣта:

Въ немъ пылъ души бы охладѣлъ.

Во многомъ онъ бы измѣнился,

Разстался бъ съ музами, женился,

Въ деревнѣ, счастливъ и рогатъ,

Носилъ бы стеганый халатъ;

Узналъ бы жизнь на самомъ дѣлѣ,

Подагру бъ въ сорокъ лѣтъ имѣлъ,

Пилъ, ѣлъ, скучалъ, толстѣлъ, хирѣлъ,

И наконецъ въ своей постелѣ

Скончался бъ посреди дѣтей,

Плаксивыхъ бабъ и лекарей.

XL.

Но что бы ни было; читатель,

Увы, любовникъ молодой,

Поэтъ, задумчивый мечтатель,

Убитъ пріятельской рукой!

Есть мѣсто: влѣво отъ селенья,

Гдѣ жилъ питомецъ вдохновенья,

Двѣ сосны корнями срослись;

Подъ ними струйки извились

Ручья сосѣдственной долины.

Тамъ пахарь любитъ отдыхать,

И жницы въ волны погружать

Приходятъ звонкіе кувшины;

Тамъ у ручья въ тѣни густой

Поставленъ памятникъ простой.

XLI.

Подъ нимъ (какъ начинаетъ капать

Весенній дождь на злакъ полей)

Пастухъ, плетя свой пестрый лапоть,

Поетъ про Волжскихъ рыбарей;

И горожанка молодая,

Въ деревнѣ лѣто провождая,

Когда стремглавъ верхомъ она

Несется по полямъ одна,

Коня предъ нимъ остановляетъ,

Ремянный поводъ натянувъ,

И, флеръ отъ шляпы отвернувъ,

Глазами бѣглыми читаетъ

Простую надпись – и слеза

Туманитъ нѣжные глаза.

XLII.

И шагомъ ѣдетъ въ чистомъ полѣ,

Въ мечтанье погрузясь, она;

Душа въ ней долго поневолѣ

Судьбою Ленскаго полна;

И мыслитъ: «что-то съ Ольгой стало?

Въ ней сердце долго ли страдало,

Иль скоро слезъ прошла пора?

И гдѣ теперь ея сестра?

И гдѣ жъ бѣглецъ людей и свѣта,

Красавицъ модныхъ модный врагъ,

Гдѣ этотъ пасмурный чудакъ,

Убійца юнаго поэта?»

Современемъ отчетъ я вамъ

Подробно обо всемъ отдамъ;

XLIII.

Но не теперь. Хоть я сердечно

Люблю героя моего,

Хоть возвращусь къ нему конечно,

Но мнѣ теперь не до него.

Лѣта къ суровой прозѣ клонятъ,

Лѣта шалунью риѳму гонятъ,

И я – со вздохомъ признаюсь –

За ней лѣнивѣй волочусь.

Перу старинной нѣтъ охоты

Марать летучіе листы;

Другія, хладныя мечты,

Другія, строгія заботы

И въ шумѣ свѣта и въ тиши

Тревожатъ сонъ моей души.

XLIV.

Позналъ я гласъ иныхъ желаній,

Позналъ я новую печаль;

Для первыхъ нѣтъ мнѣ упованій,

А старой мнѣ печали жаль.

Мечты, мечты! гдѣ ваша сладость?

Гдѣ, вѣчная къ ней риѳма, младость?

Ужель и вправду наконецъ

Увялъ, увялъ ея вѣнецъ?

Ужель и впрямъ и въ самомъ дѣлѣ,

Безъ элегическихъ затѣй,

Весна моихъ промчалась дней

(Что я, шутя, твердилъ доселѣ)?

И ей ужель возврата нѣтъ?

Ужель мнѣ скоро тридцать лѣтъ?

XLV.

Такъ, полдень мой насталъ, и нужно

Мнѣ въ томъ сознаться, вижу я.

Но, такъ и быть, простимся дружно,

О юность легкая моя!

Благодарю за наслажденья,

За грусть, за милыя мученья,

За шумъ, за бури, за пиры,

За всѣ, за всѣ твои дары;

Благодарю тебя. Тобою,

Среди тревогъ и въ тишинѣ,

Я насладился... и вполнѣ;

Довольно! Съ ясною душою

Пускаюсь нынѣ въ новый путь

Отъ жизни прошлой отдохнуть.

XLVI.

Дай оглянусь. Простите жъ, сѣни,

Гдѣ дни мои текли въ глуши,

Исполненны страстей и лѣни

И сновъ задумчивой души.

А ты младое вдохновенье,

Волнуй мое воображенье,

Дремоту сердца оживляй,

Въ мой уголъ чаще прилетай,

Не дай остыть душѣ поэта,

Ожесточиться, очерствѣть,

И наконецъ окаменѣть

Въ мертвящемъ упоеньи свѣта,

Въ семъ омутѣ, гдѣ съ вами я

Купаюсь, милые друзья!⁴⁰