«Мойдодыр»

Представляю, какой шум поднимется, если сказать, что произведения Корнея Чуковского – это прямо-таки энциклопедия насилия, в том числе и педагогического. Не может такого быть! – закричат все. Да на этой литературе выросли поколения детей! Ну, выросли, выросли, и моя дочь росла, и ничего ей не сделалось. Но все же вчитайтесь повнимательнее: то из живой Цокотухи кровь пьют, то бедной акуле, которая еще ни в чем не виновата, угрожают кулаком и каблуком так, что несчастная со страху тонет; ласковые слова «Принесите-ка мне, звери, ваших детушек, я сегодня их за ужином скушаю» вызывали у меня в раннем детстве тоскливый ужас. Мой знакомый дефектолог рассказывал мне, что они даже лечат детей-аутистов с помощью этих стихов: ребенка сажают на колени к маме, она его покрепче обнимает, и педагог начинает страшным голосом читать что-нибудь из дедушки Корнея. Дитя пугается, ищет защиты, и в нем пробуждаются глубоко спящие эмоции. А «Мойдодыр» вообще отдельная тема: «Вдруг из маминой из спальни, кривоногий и хромой…». На немытого мальчугана ополчился целый свет. Сначала его бросили, оставили в полной изоляции, как Робинзона на острове. А потом стали за ним гоняться и угрожать: умойся, а не то утопим. Тут поневоле схватишься за мыло, когда за тобой мчится «бешеная мочалка» и крокодил за спиной зубами лязгает. Гигиеническая составляющая этого талантливого произведения вполне ясна, а вот педагогическая – сомнительна. Ребенка принуждают к правильному поведению под угрозой жестокого наказания. Не это ли основа репрессивной педагогики? Учись хорошо, а то двойку поставим, к директору вызовем, из школы исключим. А ЕГЭ этот одиозный! Говорят, были даже попытки самоубийства из страха перед ним. Надеюсь, что это только слухи, но нет дыма без огня. Угроза до сих пор остается самым действенным и распространенным инструментом нашего образования, что, впрочем, не делает ее менее отвратительной. Эрик Берн, например, утверждает, что некоторые эмоциональные проявления можно считать своего рода психологическим рэкетом: делай, как мы велим, не то хуже будет.⁵ Это грубейшая манипуляция, к которой всегда прибегают с позиции силы.

А вообще-то, что такое манипуляция? На эту тему написано много, но я попробую дать собственное определение. Манипуляция – это кукольный театр, в ней всегда двое: кукловод и марионетка. У каждого в душе есть ниточки, которые делают нас доступными и уязвимыми – любовь, страх, тщеславие, жалость. Потянешь за них, и человек поступит, как ты хочешь. Роберт Чалдини, профессор психологии Аризонского университета, образно характеризует механизм манипуляции словами «Щелк, зажужжало». «Щелк – и начинает проигрываться соответствующая запись; жужжание – и разворачивается определенная последовательность действий».⁶

Плоха манипуляция или хороша, полезна или вредна? А плох или хорош воздух, которым мы дышим? Всем известный герой Мольера не подозревал, что говорит прозой, так и мы не замечаем, как подвергаемся манипуляциям и сами манипулируем другими, причем с самого раннего возраста. Вот мама сует ребенку ложку каши: «За папу, за бабушку». Тянет мама за ниточку любви, маленький ротик открывается. А вот уже ребенок валится на пол и вопит: он тянет родителей за ниточку жалости, их руки хватаются за кошелек и послушно подают страдальцу вожделенную игрушку. Дальше - больше. Вот тренер заорал на футболистов, и смотрите, как они забегали! Политик выкрикнул пару удачных лозунгов, и толпа, как многоногая и многорукая марионетка, повалила на улицы. Будем честны перед собой: все мы делаем это – когда обещаем или просим, плачем или смеемся, угрожаем или жалуемся. Американский социальный психолог Эверетт Шостром, автор книги «Человек-манипулятор»⁷, прибегает к замечательному сравнению: «Манипуляции так прочно укоренились в нашей повседневной жизни, что неподготовленный наблюдатель обращает внимание только на самые очевидные или самые оскорбительные из них. Это подобно тому, как мы привыкли к окружающим нас птицам: большинство из нас мимолетно осознает их присутствие вообще, но мало кто из нас сможет назвать или описать конкретных их представителей».

Но все же, есть у манипуляции один существенный недостаток: она корыстна, прибегая к ней, человек неизменно стремится получить что-то для себя: деньги, помощь, любовь, возможность самоутвердиться. Но и тут не все однозначно. Манипуляция, как и магия, бывает черная и белая. Черная разрушительна, кукловод груб и эгоистичен, он не заботится о сохранности марионетки. Ущерб может быть самым разным: потеря материального благополучия, душевного равновесия, независимости. Белая же, хоть и остается корыстной, ничего у объекта не отнимает. Вспомним, например, как Том Сойер красил забор. Какая сложная и психологически тонкая сцена! «Нравится?» - «Почему же нет? Небось, не каждый день нашему брату достается белить забор». После этого все дело предстало в новом свете. Бен перестал жевать яблоко. Том осторожно водил кистью взад и вперед, останавливаясь время от времени, чтобы полюбоваться результатом, а Бен следил за каждым его движением, проявляя все больше и больше интереса к делу. Вдруг он сказал: «Слушай, Том, дай и мне побелить немножко». Придя на помощь приятелю, юные шалопаи ничего не потеряли, только с пользой провели время. Том же, потянув их за ниточку любопытства, получил несколько часов отдыха и кучу подарков в придачу, включая, кажется, даже дохлую кошку.

Помните, у Оруэлла на скотном дворе все животные были равны между собой, но некоторые равнее других? Так вот, все мы прибегаем к манипуляции, но некоторые в силу профессиональной специфики делают это чаще. Роберт Чалдини выделил даже особую группу лиц, для которых манипуляция является излюбленным инструментом: коммивояжеры, сборщики средств для всевозможных фондов, уличные торговцы, пиарщики, попрошайки. Преподавателей в этом почетном списке нет - потому, видимо, что мы с вами, коллеги, прямой материальной выгоды из воздействия на подопечных не извлекаем, а манипулируем другими, что называется, по долгу службы. И тут уж все зависит от целей и средств. Черный манипулятор будет грубо дергать за нити страха и зависимости, поведет себя, как Карабас-Барабас с несчастными куклами. У злого бородача всегда наготове была плетка, а здесь в запасе свой инструментарий: угрозы, вопли, публичное осмеяние и, конечно же, оценка.

О, эти оценки! Где это видано, чтобы простые цифры так влияли на настроение и самоуважение человека! Да нет, это не простые цифры, у каждой есть свой характер. Пятерка округла и самоуверенна, четверка похожа на перевернутый стул, есть в ней что-то нестабильное. Сутулая тройка уныло горбится, двойка ползет мерзкой змейкой, а кол он и есть кол, спасибо хоть не осиновый.

Впрочем, сейчас надзор за успеваемостью стал куда изощренней. На смену банальным пятеркам и единицам пришла Их Величество Болонская Система. Мы теперь не контрольные пишем, а срезовые работы (студенты со спасительной иронией называют это «резать болонок»). Оценки за них выставляются в баллах от 1 до 100, для верности подкрепленных буквами от A (Ах, какая прелесть!) до F (Фу, какая гадость!). Ну, хоть до ста считать выучимся, латинский алфавит повторим. Разумеется, не обходится и без курьезов.

☺И такое бывает. В поточной аудитории немолодая преподавательница распекает студентов: «Что это за безобразие! Как вы написали последний срез!? Если вы и дальше так будете заниматься, все получите по Е-баллу!».

Как писал Виктор Конецкий, тушите свет, невозможно работать. Мы, преподаватели, войдя в раж, не всегда отдаем себе отчет в том, что говорим, мы наивны, как дети; и, увы, слишком часто и охотно применяем урок, усвоенный в раннем детстве при прочтении «Мойдодыра»: «А не то как закричу, растопчу и проглочу!». Это грубая и примитивная манипуляция, принуждение, или, как объясняет Елена Сидоренко в «Тренинге влияния», «приневоливание человека к выполнению определенных действий с помощью угроз и лишений». Но если неслух одумался, тогда радости нашей нет предела: «Вот теперь тебя люблю я, вот теперь тебя хвалю я! Наконец-то ты, грязнуля, Мойдодыру угодил!».

Любопытно, что даже после того, как мальчик исправился и привел себя в порядок, «кривоногий и хромой» все равно продолжает называть его грязнулей. В этой верности изначальной концепции мне лично видится глубинное презрение манипулятора к объекту своих действий. Ну не может кукловод уважать марионетку, а потому манипуляция, хоть и является общепринятой практикой, крайне нежелательна, когда вы хотите выстроить с другими людьми равные и открытые отношения.

Ну, ничего себе! – воскликнете вы. А как же быть нам, педагогам, если мы в силу профессиональной специфики просто обязаны манипулировать и влиять? Да, сложный вопрос. Попробуем найти какую-нибудь лазейку, чтобы не пришлось записывать себя и всех своих коллег в стройные ряды коварных кукловодов.

Как мы говорили, манипуляция корыстна и высокомерна. Но может быть, если очистить ее от этих примесей, она утратит свои неприятные свойства и превратится в обычное воздействие? Взять, например, корысть. В конечном итоге, что нужно нам, преподавателям, от студентов? Чтобы уважали нас, считались с нами, прислушивались к нашему мнению. Чтобы через много лет узнали на улице и радостно поздоровались. В сухом остатке это все (кадровые единицы, вожделеющие взяток и подношений, в расчет не принимаются; их я не назову ни коллегами, ни учителями - это низшая форма педагогической фауны). Но, разумеется, и здесь есть свой интерес. Елена Сидоренко утверждает, что потребность влияния заложена в самой природе человека, ибо он «предназначен для преодоления любых ограничений пространства и времени, начиная с… собственного тела и заканчивая… ограничениями развития Вселенной». Пожалуй, с этим следует согласиться. Да, я хочу жить за пределами своего крошечного мира, за пределами своего тела, за пределами времени, отпущенного мне судьбой. Жить в мыслях своих учеников, в их делах, в их памяти, что же тут плохого? Так актер остается в сыгранных ролях, поэт – в стихах, художник – в картинах.

☼ Как сейчас помню эту бледненькую девочку. Нет, у нее решительно ничего не получалось. Ни понять, ни прочесть, ни запомнить. Особенно тяжело давался пересказ текста. Три года мы терпеливо и медленно учились пересказывать: ошибались, сбивались, возвращались назад, повторяли. «Выбирайте в тексте главное, записывайте, стройте лесенку», - учила я ее. Пересказ у нас так и назывался – «строить лесенку». Потом она выправилась, стала заниматься сама, хорошо сдала выпускной экзамен. И, как водится, забыла меня. Позвонила неожиданно, через несколько лет, по делу. Я, конечно, все равно обрадовалась: «Как поживаете, чем занимаетесь?» - «Спасибо, все хорошо. У меня свое PR-агентство» - «А как называется?» - «Лестница». Ах, как запела моя душа! Та наша лесенка стала для нее символом успеха и преодоления. Она помнила, не помня, понимала, не осознавая, а я чувствовала, что живу вдвойне – в своей жизни и в жизни другого человека.

Изучайте своих учеников, как географ изучает неведомые ландшафты, растите их, как физик (или химик?) растит сложные кристаллы, стройте их, как архитектор строит здания. Тогда вы выйдете за пределы своего бытия и останетесь в чужом жизненном опыте, в чужих достижениях и маленьких триумфах. И нет в этом никакой корысти, а есть только творчество.

А что же высокомерие? Трудно воспринимать как равных людей, которые знают гораздо меньше тебя, не понимают азбучных истин, которые для тебя очевидны. Ну, об этом мы уже говорили. Лучшее средство от высокомерия – преодоление профессиональной ограниченности, смещение центра внимания. Подумайте, сколько всяких знаний умещается в этих юных головушках, сколько неведомых нам талантов! Они и в математике сильны, и в компьютерах разбираются как боги, и машину водят, и на горных лыжах катаются, и самбу танцуют. А вы-то все это умеете? Нет? Ну и не воображайте о себе Бог весть что.

А впрочем, все это слова, слова, слова. Потому что есть на свете некая сила, которая превыше любых рассуждений, есть философский камень, который что угодно очистит и превратит в золото. Имя ему – любовь. Без нее нам, учителям, скромным архитекторам человеческих душ, никак нельзя. Я, кажется, обещала избегать патетики и излишнего пафоса? Что ж, нелегко мне придется в следующей главе, потому что в ней мы будем говорить о любви.

V

«Если имею дар пророчества и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, - то я ничто».

1-е послание к коринфянам святого апостола Павла, глава 13

Итак, что такое любовь? Ну и вопрос, кто ж этого не знает, - скажут мне. Любовь это… Ну, в общем… Ну, это когда… Что, застряли? Ладно, не мучайтесь. Святой апостол Павел (фарисей Савл, неожиданно ослепший по пути в Дамаск и вновь обретший зрение от прикосновения христианина Анании), все разъяснил. Любящий снисходителен и кроток («долготерпит, не бесчинствует»), он бескорыстен («своего не ищет»), чужд высокомерия («не превозносится, не гордится»), честен перед собой и другими («не радуется неправде, а сорадуется истине»). Определение это верно для всех, независимо от веры, национальности и профессии, поскольку любовь – основа человеческой сути, без нее мы ничто.

Интересно было бы подсчитать частотность употребления слова «любовь» - думаю, она очень высока. Каждый человек хоть раз да клялся в любви: мужу или жене, друзьям, единомышленникам. У нас бытует мрачноватое выражение «любовь до гроба», а в далеком прошлом, когда за нравственностью населения Европы приглядывала бдительная Инквизиция, принято было клясться в любви и верности вплоть до костра. Но вплоть до костра включительно или исключительно, вот в чем вопрос. Если включительно, то это высокая жертвенность, полная самоотверженность, такое не каждому под силу. История сохранила не так уж и много подобных случаев, гораздо меньше, чем их было на самом деле. Почему? А потому что пепел молчит, отдал человек себя на всесожжение ради любви и мемуаров уже не напишет. Но некоторые примеры все-таки можно вспомнить – скажем, Януша Корчака, Старого Доктора из Варшавы. На самом деле он был не Януш и не Корчак, а Генрик Гольдшмит, но это не суть. У святых и праведников нет национальности. Всю свою жизнь этот человек отдал детям. Лечил их, воспитывал, спасал, писал книги о них и для них. Я, кстати, попыталась найти его произведения в наших книжных магазинах. Ничего нет, зато «Гарри Поттер» штабелями. Ну да ладно, не будем отвлекаться. В 1911 году Корчак создал в польской столице «Дом Сирот», маленький островок справедливости, доверия и равноправия в зыбком, неприютном мире. А потом случилось то, что случилось: началось гитлеровское нашествие, Варшава пала, и детский дом Старого Доктора перевели на территорию варшавского гетто, в преддверие ада. Влиятельные друзья предлагали Корчаку спастись: подготовили ему пропуск, сняли комнату; он предложения не принял, метался в поисках еды для воспитанников, до последнего старался уберечь их от гибели. Не сумел. 5 августа 1942 года 200 детей построили в колонну по четыре и повели на вокзал, где уже ждал их поезд, чтобы увезти в Треблинку, в концентрационный лагерь. Очевидцы вспоминали, что дети не плакали, не рвались, не пытались бежать. Под зеленым флагом короля Матиуша они спокойно шли навстречу газовым камерам и крематорию. Что это было: покорность судьбе, неведение? Думается, просто человеческое достоинство. Кто-то сказал, что достоинство это то, что остается, когда ничего другого уже не осталось. Верно замечено! Быть человеком в горе и в страхе, на пороге смерти – вот самый трудный экзамен, не всякий его сдаст.

Наконец колонна подошла к железнодорожным путям. Люди в молчании расступались перед ней. И тут снова забрезжил перед Старым Доктором лучик надежды на избавление: комендант вокзала читал его книги. «Это вы написали «Банкротство маленького Джека?» - спросил он. И услышав утвердительный ответ, сказал: «Вы можете остаться, доктор». Стоит ли говорить, что Януш Корчак отказался. Поднялся в вагон вслед за воспитанниками и был с ними рядом вплоть до костра включительно.

Вот и все. Сгинули дети, развеялся дым над закопченной трубой, не осталось и следа от их маленьких жизней. Но Учитель оставил нам свои труды, в которых он утверждает, что никаких детей на самом деле нет, есть люди с особым восприятием, с собственным видением мира. Читали эти труды те, кто именует себя важным словом «педагоги»? Боюсь, что нет. Если бы читали, меньше было бы крику и унижений в наших школах. А так представляете, выходит из дома сытый дяденька или сытая тетенька, кутается в теплое пальто, переставляет ноги в крепких сапогах. Несет в класс свое раздражение, недовольство жизнью и собой; несет бережно и выплескивает на тех, кто ни в чем перед ним не провинился, кто и защититься-то толком не может. А по большому счету, таких и близко к преподаванию подпускать нельзя, чтобы не травмировали, не калечили, не вредили. Вот и сами ученики того же мнения: «Все было бы хорошо, если бы люди, не любящие эту проффессию, не приходили бы в школу, что бы учителя учились правельно общаться с детьми, понимали, что они личности». Юный респондент, укрывшийся за ником KICH, пишет с ошибками, но суть вопроса схватывает верно: все дело в любви. Не любишь свою работу - не гуляй в этом садике, не рассыпай под видом разумного, доброго, вечного ядовитые семена неправедного гнева.

Конечно, любовь вплоть до костра включительно – это всегда трагедия, это тяжело, лучше бы поменьше костров. Ну, вот вам еще один рассказ, теперь уже без трагического финала, но тоже о замечательном учителе. Его имя мы уже упоминали здесь: это Константин Эдуардович Циолковский. В Боровском уездном училище он преподавал детям купцов и мещан арифметику, геометрию, черчение, чистописание, рисование, историю и географию. Короче говоря, и чтец, и жнец, и на трубе игрец. Смотритель училища вспоминал: «Уроки г.Циолковского всегда оставляют весьма приятное впечатление. Его приемы преподавания просты, наглядны и практичны, оживляют и заставляют быть внимательными учеников во все время урока. Вследствие такого преподавания дети без особого труда и сознательно усваивают изучаемый предмет»⁸. Если уж смотритель впечатлился, то дети и вовсе были в восторге: Циолковский учил, играя. Не превозносился, не гордился, не боялся выглядеть смешным. Когда изучали многогранники, клеил их из цветной бумаги, нанизывал на нитку, вешал на шею и шествовал в этих диковинных бусах в училище под изумленными взглядами купцов и мещан. Или мастерил огромный шар из бумаги, клал на тонкие проволочки внизу горящие лучинки и запускал свой «монгольфьер» в ситцевое боровское небо. А то катал на воздушном змее таракана в коробочке, «чтобы он мог почувствовать, до чего прекрасен полет, а заодно и понаблюдать, каким образом скажутся последствия полета на его организм». (Как тут не вспомнить первого космического туриста!) Мальчики ходили на уроки чудака-учителя с удовольствием еще и потому, что Циолковский никогда не сердился. Ну, так уж и никогда! – недоверчиво воскликнете вы. Наверняка ученики не раз давали ему повод для недовольства. Не верите мне, послушайте самого Константина Эдуардовича: «Перед роспуском дети волновались и не учили уроков. Вот тут-то часто я…» Стоп, давайте попробуем угадать, как заканчивается эта фраза. Может быть, «часто я ставил им двойки»? Или «часто я бранил своих нерадивых учеников»? Нет, не угадали: «Перед роспуском дети волновались и не делали уроков. Вот тут-то часто я развлекал их опытами. Например, предлагал вынуть серебряный рубль из таза с водой». Циолковский не раздражался, не впадал в отчаяние, но продолжал учить всегда, при любых обстоятельствах – только чуть-чуть по-другому. Он проповедовал педагогику ненасилия и писал, «что страх наказания следует заменить голосом рассудка, разума, науки».

В общем, милейшая картина вырисовывается, почти идиллия. Но справедливости ради к ней следует добавить несколько штрихов. Во время преподавания в Боровске Циолковский был нищ и болен – так, что и передвигаться быстро уже не мог. Более того, он страдал глухотой. После перенесенной в 9 лет скарлатины слух его ухудшился настолько, что учиться пришлось экстерном – будущий ученый не слышал преподавателей. А учеников слышал, вот что любопытно. «Несмотря на глухоту, мне нравилось учительство. Большую часть времени мы отдавали решению задач. С учениками старшего класса летом катались на моей большой лодке, купались и практиковались в геометрии». Интересно, как они это делали? Лежали, наверное, боровские архимеды на песке, чертили палочкой геометрические фигуры, и было это так же радостно и приятно, как грести или плавать.

Я вообще почему-то очень ясно себе все это представляю. Вот он идет утром в училище: некрасивый, бледный, плохо одетый; на шее, как папуасские бусы, красуются разноцветные многоугольники. Из окон на него глядят добропорядочные граждане, пожимают плечами, посмеиваются. У них-то и дома ладные, и герани на подоконниках, и самовары на столе, а этот, смотрите-ка, чудак-человек! Ну и где теперь все эти насмешники с их самоварами? Да нет их, канули, как говорится, в Лету. А Циолковского, больного, неустроенного, немолодого ребенка, бездонная река не унесла. Почему? Потому что все его дела точно, до миллиметра, укладываются в определение любви, данное апостолом Павлом. Он был терпелив, не гордился и не завидовал, не искал своего, не бесчинствовал и не раздражался, верил в свои идеи, в своих учеников. Он любил их и на спасительном плотике любви тихо переправился на другой, высокий берег, в Вечность. Кстати говоря, видимо, по этой же причине глухота не мешала Константину Эдуардовичу слышать подопечных: Любовь обостряет восприятие. Она, как писал Оскар Уайльд в горькой исповеди «De profundis», «может прочесть письмена и на самой далекой планете».

Ну ладно, - скажут мне, - это все высокопарные слова, литературщина. Нам-то, обычным людям, Вечность ни к чему. Прожить бы жизнь без трагедий и потерь, уйти без страданий, а там - какая разница! Как говорил Екклесиаст, «кто приведет /человека/ посмотреть на то, что будет после него»? Что ж, в этом есть своя правда. К сожалению, посмертная слава редко сочетается с благополучием при жизни. Опухший от водянки Сервантес, умирающий на бедном ложе, тяжело больной и затравленный властями Булгаков, диктующий жене последние строки великого романа – были ли они счастливы от мысли, что имена их останутся в веках? Не знаю, не знаю. Вот и великий Ронсар с грустной иронией писал:

Нет, Рюбампре, куда сытней

Прожить свой век купцом богатым

Иль, куш сорвавши покрупней,

Витийствовать перед Сенатом,

Чем славную стезю творить

В прислугах музы горемычной,

Которой голодом морить

Своих ревнителей привычно. ⁹

Но на самом деле, высокая жертвенность вовсе не обязательна, чтобы полностью реализовать себя при жизни, радоваться каждому дню здесь и сейчас, обеспечить будущее своих детей. Согласитесь, это тоже очень немало, тем более что времена теперь пошли совсем другие, больше располагают к решению сиюминутных задач и к достижению практических целей. Да, все это верно, но и здесь без любви никак нельзя, потому что только она дает нам возможность найти себя.

Все знают, что камертон издает звук «ля» первой октавы. На ноту «до» он не зазвучит. Так же и люди – каждый настроен на свою ноту. «Доктор, какая у Вас легкая рука!» - сказала я своему стоматологу. - «Понимаете, - ответила эта милейшая женщина, - я с детства мечтала лечить зубы». Так вот в чем суть: мы делаем хорошо только то, что любим. Заставьте человека заниматься нелюбимой работой, привяжите его к стулу, стойте над ним с палкой – все равно ничего не получится. Один юноша четыре года проучился на двух первых курсах недешевого факультета престижного вуза, и, в конце концов, был отчислен. Я как-то спросила у него: «Скажите, а чем бы Вы занимались, если бы родители не запихали Вас сюда?» А он, оказывается, собирался стать пластическим хирургом. И стал бы – исправлял бы людям носы, уши и другие части тела, и был бы счастлив. Но мама с папой рассудили по-другому, не услышали сына, изрядно испортили ему жизнь. Иногда роль «мамы с папой» играют наши собственные амбиции - хочется заниматься чем-то своим, любимым, а амбиции шепчут: «Да что ты, кому сейчас все это надо, иди лучше в менеджеры (адвокаты, дипломаты, прорабы), а не то умрешь под забором». И мы послушно идем, делаем изо дня в день постылую работенку, мечтаем о субботе с воскресеньем, тихо ненавидим коллег, таких же конформистов и товарищей по несчастью.

А ведь все могло быть иначе. Не повиновались бы фальшивому шепотку – радовались бы будням, каждой их минуте. Вот послушайте трогательную, почти сказочную историю про человека-снежинку. Жил-был на свете, а точнее, в США человек по имени Уилсон Бентли (совпадение фамилии с маркой роскошного автомобиля – чистая случайность). Он родился в фермерской семье, и на роду мальчику было написано крутить коровам хвосты и беспокоиться о надоях. Но не тут-то было: с детства его завораживали снежинки, их неповторимая, совершенная форма. Он часами мог простаивать во дворе, любуясь хрупкой, ускользающей красотой холодных кристаллов. Родители имели полное право возмутиться и «выбить дурь» из юной головушки. Но они поступили мудрее, купив сыну на скромные сбережения сначала микроскоп, а потом и фотоаппарат. Прошли годы кропотливого труда, и на свет появился уникальный альбом с фотографиями самых разных снежинок, прославивший Бентли на всю страну. В конце жизни он признавался, что любимое дело не принесло ему богатства, однако добавлял: «Я не поменялся бы местом с Генри Фордом или с Джоном Д. Рокфеллером за все их миллионы. У меня есть мои снежинки!»¹⁰

Впрочем, иногда вдохновенный труд всей жизни дает и вполне ощутимые материальные дивиденды: бывает же так – и за деньги, и по любви. Взять, например, Билла Гейтса. Это теперь он чуть ли не самый богатый человек на Земле, гуру, изменивший мир. А был когда-то смешным носатым юнцом в скромном свитерке. Но с тринадцати лет обожал компьютеры, интересовался по-настоящему только электронными технологиями, даже университет бросил, чтобы создать Microsoft. Сейчас ясно, что у него все получилось, а тогда, в начале пути, были, наверное, сомневающиеся, и немало. Только он не сомневался, просто занимался тем, что нравилось – и вот вам результат.

Так что, дорогие коллеги, прислушайтесь к себе. Не любите свою работу? Скорее меняйте ее, не делайте несчастными себя и других. Как-никак, профессия учителя предъявляет повышенные требования к личностным качествам. И потом, обществу нужны переводчики, бухгалтеры, библиотекари и даже гардеробщики (театры-то, как мы помним, начинаются именно с вешалки). Любите? Ну, тогда флаг вам руки: экспериментируйте, играйте, воздействуйте и влияйте. Вы не станете примитивными манипуляторами, не навредите, не сфальшивите: у вас есть лучший в мире камертон – любовь. Тот, кто правильно расслышал свою ноту, услышит и чужие, он знает, что в октавах человеческих характеров их не восемь, а гораздо больше.

VI

«В этой маленькой корзинке есть помада и духи, ленты, кружево, ботинки, что угодно для души»