«С таким учителем одно удовольствие работать. Она очень хороший, интересный человек, но одновременно и строгий. Она нам близка по духу»

«Мой любимый учитель – это Надежда Владимировна. Она очень понимающий человек, никогда ничего плохого не скажет. Она и на внешность очень хороша. На нее приятно смотреть, ее приятно слушать, она объясняет хорошо, доходчиво. Она, конечно же, строга, но в меру. У нее отличное чувство юмора, она не держит весь класс в страхе»

Как видите, все просто. Дети ценят доверие, деликатность, терпение, принимают и строгость, если она не оскорбительна. Охотно выстраивают с учителем партнерские отношения («С ней приятно работать»). Обстановка раскрепощенности куда конструктивнее, чем атмосфера угнетенности и страха.

Теперь представим себе, что респонденты из списка I и из списка II выросли и сами стали учителями или преподавателями. Подумайте, кто из них в своей педагогической практике чаще будет прибегать к психологическому насилию? Правильно, вы угадали. Почему? Да потому, что в детстве у них сложился прочный стереотип ролевого поведения: учить значит кричать на учащихся, унижать их. Варварское отношение к ученикам опасно, поскольку, как пишет автор книги «Тренинг влияния», «такая практика может породить лишь порочный круг воспроизведения и усугубления варварства». Разорвать этот порочный круг непросто, тут требуются значительные усилия и время. Для начала надо сбросить броню собственной непререкаемой правоты, в которой мы, педагоги, так любим щеголять: «Я прав, потому что я прав всегда». Броня эта имеет опасную способность прирастать к телу, избавляться от нее больно.

☼ Как сейчас помню себя на заре своей славной педагогической карьеры. Увы, эти воспоминания не доставляют мне радости. Самонадеянная, раздражительная девица, уверенная в том, что ее знания абсолютны и, как говорится, «кто не с нами, тот против нас». Особенно доставалось от меня юноше по имени Толя. Даже не юноше – молодому мужчине, потому что значительную часть наших студентов составляли тогда так называемые производственники, ребята с рабочим стажем, отслужившие в армии. С ними было трудно работать: в силу возраста и полученного в средней школе образования иностранные языки давались им нелегко. Но почему-то именно Толя особенно раздражал меня, и изводила я его нещадно. Несчастный краснел и бледнел, пытался возражать - все напрасно. Впрочем, вскоре обстоятельства освободили его от моего присутствия. Я родила дочь, увлеклась радостями материнства и забыла обо всем на свете, в том числе и о работе. Прошло несколько лет, в течение которых судьба терпеливо ждала подходящего момента, чтобы преподать урок мне, молодой преподавательнице. Как-то летом мы отдыхали в Латвии, в маленьком приморском поселке, где сразу за заборами начинался лес, а кабаны среди бела дня бродили в дюнах, разыскивая маслята. И вот однажды в этой кабаньей глуши, стоя у дверей крохотного магазинчика в многометровой очереди за молоком, я вдруг заметила его, Толю. Он сразу узнал меня, приветливо кивнул. Почти в ту же минуту я поняла, что безумно виновата перед ним, и вместо приветствия спросила: «Скажите, Толя, Вы простили меня?» Он лукаво улыбнулся: «Да что там, дело прошлое». Больше мы не виделись никогда, да и зачем? Дело было сделано, урок получен. В зеркале этой невероятной встречи я увидела себя со стороны, панцирь уверенности в собственной непогрешимости треснул и развалился. Именно тогда, жарким летним днем, вдали от аудиторий и учебников, я впервые начала учиться – учиться быть учителем.

Мы, добросовестные преподаватели, стремимся выполнить учебную программу, проверить контрольные, написать отчеты, и за деревьями не видим леса, не понимаем себя, не анализируем своего поведения. Иногда ученики делают это куда лучше нас. Перебираю листки с ответами, вырванные из школьных тетрадок, и натыкаюсь на удивительный комментарий: «Я вообще придерживаюсь точки зрения, что отношения между людьми должны быть спокойными. А крик – это способ хоть как-то защититься. Это слабость. Учитель должен быть психологом, а не психом». Судя по почерку, писал мальчик. Нет, с трудами Альфреда Адлера он определенно незнаком, но в точности повторяет утверждение о том, что агрессивное стремление навязать другим свое превосходство есть невротическое отклонение, результат глубокого чувства собственной ущербности - того, что австрийский психолог назвал комплексом неполноценности.

Вообще слово «комплекс» прочно обосновалось в русском языке, обросло суффиксами и приставками: «комплексовать», «закомплексованный». Прижилось – и захватило чужие ниши. Мы называем «закомплексованным» застенчивого человека, говорим «Не комплексуй» вместо «Не робей», что в корне неверно, ведь и застенчивости, и робость по сути своей одномерные свойства, в то время как любой комплекс является сложным сочетанием психологических проблем. В данном случае он включает в себя недовольство собой и стремление от этого недовольства избавиться. Если стремление реализовано, от комплекса не останется и следа. Был у меня однокурсник, которого страшно изводили преподаватели английского: бесконечные двойки, уничижительные характеристики и пересдачи. Другой бы сломался, бежал от языка Шекспира, как от огня, вспоминал бы, как страшный сон. А этот ничего, выдержал и не просто выдержал, а стал переводчиком с английского, переводил Брэдбери и Сарояна. Мы встретились через много лет после выпуска: передо мной стоял спокойный, уверенный в себе мужчина, авторские экземпляры своих переводов подарил. Я держала их в руках и видела не просто книги, а кубки победителя, преодолевшего собственную слабость и чужую враждебность. Так и хотелось сказать его мучителям: «И где вы сейчас? Нет вас, сгинули, и имен ваших никто, кроме близких родственников, не помнит. А курилка-то жив и знаменит, не сумели вы его затоптать».

Но что происходит, если цель не достигнута, комплекс неполноценности по каким-то причинам не преодолен? Если ребенок вырос, своих детей завел, на работу вышел, но в глубине души по-прежнему ощущает себя маленьким запуганным неучем? Тогда он будет стремиться избавиться от тягостного ощущения за чужой счет, ведь его собственные счета пусты. И начнутся крики, унижения, истерики. Бесплодные попытки насильственным образом утвердить свое Я, причиняющие поистине танталовы муки, ведущие к глубокому неврозу. Вот тебе и «псих».

Так что агрессивное поведение педагогов – змея, кусающая свой собственный хвост. Давным-давно неумелый «учитель» нанес ребенку травму, напугал и унизил, оставив в сердце ледяную занозу. И вот прошло много лет, ребенок вырос, сам стал преподавать, а заноза не растаяла, сердце хочет освободиться, душа жаждет признания, но никогда не получит его таким способом. Порочный круг психологического варварства так просто не разомкнешь, что-то мешает. Что? Об этом в следующей главе.

III

«Пятая планета была очень занятная. Она оказалась меньше всех. На ней только и помещалось, что фонарь и фонарщик»