Глава 4

Демон с перекрестка

Вечерняя жизнь закрутила Настю. Пришедшие в туалет девчонки стали наперебой успокаивать свою любимую вожатую, наобещали ей массу всего неосуществимого. Они думали, что она переживает из-за Ксюхи.

Но ее беспокоило не это. Она еще помнила, с каким жаром шептала слова в перебинтованное запястье. Помнила пульсацию чужой боли под ладонью. Все это не могло только показаться. Рана была, а потом ее не стало.

Пора идти звонить? Здравствуй, мама, вот и твоя дочь – ведьма? Что делать дальше? Метлу ей пришлют по почте? «Нимбус 2000»? Теперь она сможет наводить страх на округу, устраивать гонки с ночными совами и соревноваться в фигурах высшего пилотажа с асами?

Настю передернуло. Она не понимала, что ей пытались передать в наследство, а поэтому не собиралась это брать. Это было страшно в своей неизвестности. Примет она наследство – и что? Каждую неделю будет обязана летать на Лысую гору? Пойдет регистрироваться куда-то там, что она тоже ведьма? Начнет давать объявления в газеты: «Ясновидящая Серафима снимет сглаз, наведет порчу»? А как же ее жизнь? Такая хорошая, такая привычная. Насте не хотелось ничего менять, ей все нравилось. Может, мечталось о чуть большем внимании к себе, хотелось быть значимой. Но не так. Хотя кого она обманывает? Уже все было – и косые взгляды из-за того, что слишком пристально смотрит и вроде бы может наложить «сглаз», и предчувствие вызова к доске, и угадывание желаний. Даже в институт она поступила по наитию. Однажды открыла каталог учебных заведений, и сразу выпал пед. Что ее спросят на собеседовании, она и так знала. Значит, все предпосылки были, оставалось дополучить чуть-чуть, могучего покровителя и помощника…

Укладывался первый отряд сегодня особенно бурно и долго. Все четыре палаты хотели поговорить с Настей, убедиться, что она больше ни на кого не сердится. Поэтому посидеть по двадцать минут пришлось у всех, послушать, как Женька поет о пиратах и дальних странах за горизонтом, рассказать девчонкам о своей первой любви, убедить, что их мальчик мимо ни за что не пройдет.

Ермишкин еще что-то вещал своим подопечным, когда Настя уже освободилась и пошла к себе в комнату. Судя по тишине в вожатской, Наташки еще не было, хотя на половине второго отряда вроде бы все было спокойно, никто не разговаривал. Наверное, уснула у своих. Наташка часто так делала – пока укладывала, засыпала сама.

– Где мой кекс?

Вовка сидел на ее кровати, закинув ногу на ногу, вертел в руках брелок с ключами, но не так раздраженно, как в кабинете у начальника, а скорее от нечего делать.

– Съели. – Настя обошла свою кровать и села около стола. – Лечила расшатанные нервы. А тебя разве у малышей не покормили?

– Там уже все спят. Посмотри на время!

Ого! Час ночи! «Старички» не любят долгих посиделок.

– Знаешь, что во второй смене мы будем ставить вожатский спектакль?

Ей об этой традиции уши прожужжали. Всем детям хотелось, чтобы их вожатый сыграл главную роль.

– Взяли «Али-Бабу и сорок разбойников». Есть такой радиоспектакль. Не слышала? Там еще Табаков Али-Бабу озвучивает.

– Слышала. – Настя вглядывалась в ухмыляющееся лицо Вовки. Что-то он затеял.

– Макс Первый, напарник Томы, сыграет Хасана, я Али-Бабу. Хочешь стать женой Али-Бабы?

Предложение было неожиданным. Если ей что-то и светило в этом раскладе, то лишь подтанцовка, а тут такой почет и уважение. Да, конечно, ей очень хотелось сыграть одну из главных ролей. Это вышло бы заметным повышением. Она бы тоже могла появляться в компании «старичков», Вовка бы проводил с ней больше времени.

– Как Валя скажет, – не стала преждевременно радоваться Настя. Музыкальный работник Валентина была дамой строгой, со своим творческим видением. Если Настя ей не подойдет, то никакой Вовка ничего сделать не сможет.

Толмачев улыбнулся. Нехорошо так. Словно не эмоцию демонстрировал, а зубы показывал. Какие они у него белые и крепкие, если что, кого угодно поперек перекусит.

– Скажет, – покивал Вовка.

– Если так, то, конечно, сыграю. – В конце концов, с чего она взяла, что Вовка демон? Ничего проклятого в нем нет. Обыкновенный. Как всегда.

– У тебя получится.

Старший вожатый смотрел на нее, и Насте вдруг захотелось подойти, сесть рядом. А лучше обнять. Любовь не любовь, но Вовка ей очень нравился.

– Ты ведь на педагога учишься, а значит, очень артистична. Красивая. Я видел, как ты танцуешь. Не комплексуй, и все у тебя получится. Я долго присматривался. Все не верилось, как ты могла оказаться в нашей глуши. У тебя с детьми отлично получается справляться.

Настя почти уплыла в туманную даль блаженства от этих слов, но какая-то заноза в голове все предупреждала – будь осторожна!

– Я что-то не пойму, – пробормотала она, пытаясь вырваться из очарования мужского голоса. – Это признание в любви?

Казалось, Вовка обиделся.

– Все вокруг это заметили, одна ты делаешь вид, что ничего не происходит. Я очень люблю тебя!

Настя опешила. Крикнуть в ответ: «Я тоже!» – не получалось. Вовка ей нравился. Но она боялась вклиниться в уже устоявшиеся отношения, предчувствуя массу сложностей.

– Что же ты молчишь?

Сначала ей показалось, что колдовские черные глаза притянули ее к себе, что она сама не заметила, как оказалась на кровати рядом с Толмачевым. Но нет, она все еще сидела на стуле, это он подошел к ней, навис, прижав к спинке.

– Ты не веришь мне? – жарко шептал Вовка. – А я ведь о тебе давно знал, верил, что ты появишься. Вот такая. Сильная, уверенная. Красивая. Я теперь спать не могу, все время брожу около твоего корпуса. О сегодняшнем можешь не беспокоиться, тебя никто не тронет. Тебя вообще никто никогда не тронет. Все теперь будет зависеть только от тебя. Ну, скажи, что ты любишь меня! Что хочешь быть со мной. На всю жизнь!

Он резко сдернул ее со стула, прижал к себе. Слабым эхом билась в голове тревожная мысль, что сейчас сюда придут другие вожатые, что все это придется как-то объяснять.

– Ты не представляешь, что ты для меня значишь. Столько лет один. Как проклятый. И вдруг – ты. Как спасение. И я понял – все это время я ждал только тебя. Вот такую. И все сразу стало неважным. Одно слово. Скажи!

Жар, с которым все это произносилось, пугал. В каждом слове было столько страсти, столько отчаяния, что вся Настина жалостливая душа готова была кричать: «Да! Я буду с тобой!» Но что-то мешало ей это сказать.

А Вовка уже опустил ее на кровать, тяжело навалился сверху, жадно гладил тонкими пальцами лицо, смотрел так, словно не мог насмотреться.

– Ты невероятная, – жадно шептал он. – Ты не могла здесь появиться. Такие должны ходить по небу, а не по земле. Тобой можно только восхищаться. Ты ангел, и я не могу даже рядом с тобой встать. Но вот она – ты. Позволь мне только коснуться тебя! Позволь стоять рядом и смотреть.

– Подожди! – шептала в ответ Настя.

Его слова кружили голову. Она уже не чувствовала своего тела. Оно, как проклятое зеркало, начинало повторять его движения. Он ее обнимал, и она к нему прижималась. Он вел рукой по плечу, по груди, и она выгибалась, чтобы ему удобней было отодвинуть ткань сарафана. И он целовал ее. Настойчиво. Страстно.

Что должно было произойти дальше, Настя уже не понимала. Все вокруг заполнил его шепот:

– Я люблю тебя. Ради тебя я откажусь от всего. Все уже забыто. Все столетия, тысячелетия боли и отчаяния. В этом мире больше не будет страданий. Мы искупим их. Скажи только слово, что ты согласна. Мы вдвоем – и мир ляжет к нашим ногам. Я все сделаю, чтобы ты ни секунды не пожалела о своем выборе. И это будет правда. Скажи!

Его слова ядом вливались ей в уши. Он закрывал ей глаза ладонью, губы запечатывал своими губами. Она задыхалась. Сознание ускользало. Они уже были не в маленькой вожатской комнате на скрипучей неудобной кровати. Они уже неслись между звезд. В лицо бил ветер, гудели, проносясь мимо, вселенные.

«Да! Только с тобой!»

Мысленно она уже кричала это. Но грудь полнилась жаром, говорить было невозможно, воздуха не хватало. Из кружений галактик вокруг нее выплыло лицо. В темных глазах было столько любви. Его рука потянулась, чтобы коснуться ее лица. Узкая ладонь с тонкими нервными пальцами. Пальцы чуть подрагивали.

Он хочет ее, и это так прекрасно! Остается только согласиться. Если не сказать, так кивнуть.

Настя на мгновение закрывает глаза. И вдруг… Как вспышка. Она с Вавой и Марусей сидит около мистической палатки и гадает старшему вожатому. У нее на ладони лежит его рука. Небольшая крепкая ладонь с длинными узловатыми пальцами – знак гармонии и уверенности в себя.

– Настя! Ты свет в моем бесконечном проклятье.

Очарование уходило. Настя распахнула глаза, пытаясь выбраться из-под навалившегося на нее тела.

– Да? Да? – требовательно задавался вопрос. – Конечно, да!

– Нет! – Настя уперлась в плечи, заставляя Вовку приподняться.

Взгляд был испепеляюще черен, темные брови нахмурены, тонкие губы обнажились в злой ухмылке. Это был не Толмачев. Белая кожа, остановившиеся темные глаза, густые черные волосы, развевающиеся от невидимого вечного ветра. Существо было обнажено. Кожа его была обжигающе горячей. Настя чувствовала этот жар там, где существо так страстно прижималось к ней.

– Да… – протянуло существо, торжествующе улыбаясь. – Ответ – да! Мы будем вместе, Настя. Я сделаю тебя бессмертной.

Он снова склонился, собираясь поцеловать Настю. Прямо над собой она увидела ненормальные змеиные глаза с холодной желтой радужкой и вертикальным зрачком. Между синюшными губами промелькнул раздвоенный на конце язык.

– Ну, здравствуй, Настя, – усмехнулось существо. – Вот мы и встретились. Отвечай: «Да!»

Ужас и отвращение заставили ее забарахтаться на кровати, завизжать. Она билась, отчаянно выворачивая голову, орала, тратя последний воздух из легких. Теперь она тоже видела то, о чем рассказывала девочка Маша.

Неожиданно кошмарное видение закончилось. По глазам ударил яркий свет, комнату заполнили голоса.

– Какой бес в тебя вселился?! – орал Женька, удерживая Вовку в стороне от Насти.

– Пусти! – рвался вперед Толмачев.

Набежавший на него из коридора Николай Сергеевич через голову низкого Ермишкина ударил старшего вожатого по лицу. Вовка отлетел к столу и затих.

Наташка дала Насте воды. Руки ходили ходуном, полстакана пролилось. Она пыталась одернуть на себе сарафан, но от волнения никак не могла подцепить подол – неверное движение уводило руку в сторону.

Вовка держался за разбитую губу, тяжелым взглядом осматривая присутствующих. Запоминал.

– Уходи, – тихо произнес Женька, специально встав между Настиной кроватью и столом. Если Вовка сделает шаг мимо двери, он его не пропустит.

– Ты об этом пожалеешь, – выдавил из себя Толмачев.

– Как бы тебе не пожалеть, – хорохорился Женька, но вид при этом имел не победителя, а побежденного.

Вовка ухмыльнулся. Обыкновенно так. Как обычно это делал. Подвигал челюстью, проверяя себя на наличие увечий. Николай Сергеевич растерянно потер кулак. Толмачев вышел. Слышно было, как он отпирает дверь корпуса и тихо прикрывает ее за собой.

– Это не Вовка, – прошептала Настя, справившись с дрожью и ровнее садясь на кровати.

– Ладно, – одним словом сворачивая возможные обсуждения, произнес Николай Сергеевич. – Поздно уже. Нат, глянь, никто не проснулся?

Цветкова покорно вышла из комнаты. Все, что нужно, она узнает чуть позже.

Настю передернуло запоздалой реакцией на испуг. Ермишкин не смотрел на нее. Стоял, хмуро уставившись себе под ноги, пытался уложить сегодняшнее событие в своей голове.

– Женя, – жалобно позвала Настя.

– Сейчас приду.

На прямых ногах вожатый подошел к окну и вывалился в дождливую темноту. На Настю сквозняком дохнуло могильной сыростью размытой почвы. От запаха неприятные мурашки пробежали по спине.

– Дверь закрой, – донеслось из ночи.

Настя побрела в коридор. Хотелось обнять себя крепко-крепко, чтобы выгнать изнутри мелкого дрожащего зверька. Страх. Ей было по-настоящему страшно. Все еще хотелось убедить себя, что это был Вовка. А страшное существо всего лишь ей померещилось. Но если так, то как Вовка попал в корпус? Через окно. Не постучал в дверь, как делал обычно, не позвал, чтобы впустили. Долго сидел? Вряд ли. Но при этом одежда его не была мокрой, хотя на улице дождь и все в корпус приходили мокрые. Кеды его должны были оставить грязные следы на полу. Опять ничего. Словно он перенесся из своей комнаты сюда. И с чего вдруг всегда спокойный рассудительный Толмачев кинется на нее с объятиями и с выбиванием признаний? Ответ один – это не он. Это кто-то страшный, кого ухитрилась увидеть девочка Маша. Демон или кто-то другой, кто хочет быть всегда с ней. Все по Лермонтову. Остается только умереть. Как бабушка.

Настя закрыла дверь, вернулась, поискала в чемодане сотовый. Телефон в лагере был не нужен. Звонить ей особенно некому, ждать чьего-то звонка она тоже не собиралась. Никто из вожатых трубки с собой не носил – аппараты легко терялись, разбивались, тонули в речке. Включали их, если надо было кому-то позвонить. А Насте сейчас очень надо было услышать мамин голос.

Она не сомневалась, что дома у нее никто не спит. Бабушку не любили, но смерть – это всегда смерть.

– Настя, что? – сразу крикнула в трубку мама.

Из головы тут же высыпались все слова, что она собиралась произнести.

– А у вас что? – Мама впервые себя так вела, Настя не понимала ее.

– Все нормально. У тебя что-нибудь болит?

– Голова, – неловко пробормотала Настя.

«Прости!» – прошелестело в воздухе. Настя испуганно прижала к себе трубку, оглянулась. Около окна стояла ее бабушка. Такая, какой Настя ее запомнила. Невысокая, с бледным морщинистым лицом, в платке, скрывающем реденькие седые волосы, с внимательными карими глазами.

Настя попятилась, споткнувшись, упала на кровать. Ей хотелось поднять руку, чтобы убедиться, что перед ней фантом, призрак, ее собственная фантазия. Но она не шевелилась, боясь узнать обратное.

– Настенька.

Бабушка сложила руки на животе, чуть склонила голову к правому плечу. Этот простой, до боли узнаваемый жест заставил Настю обмереть от ужаса. Это была не фантазия. К ней и правда пришла ее бабушка.

– Тяжко мне уходить вот так, душа мается. Помоги. Возьми мой гостинчик. Хороший. Пригодится.

Из телефонной трубки тараканьим писком доносился мамин голос. Она рассказывала, кого удалось найти, кто приехал, кто помог. Что хоронить решили в деревне. Что местный священник согласился провести обряд.

Настя медленно закрыла глаза и так же медленно открыла. Бабушка приблизилась. За ее спиной возник черноглазый.

– Возьми его от меня. Он помощником будет. Не обидит. Ваши судьбы теперь повязаны.

А мама уже рассказывала, как она всю жизнь боялась, что бабушка Настю «испортит», ведь бабка была ведьмой, с демонами зналась. Они ей указывали, что делать, как людей лечить и как им вредить. Что бабушка в приступе откровенности сама рассказала, как однажды, когда она сама была маленькой, встретилась ей старуха. Как повела ее старуха на перекресток, как кричала какие-то слова. И как потом эта старуха ругалась – что-то не получилось. На следующую ночь черт понес маленькую бабушку снова на тот перекресток, было как раз полнолуние. Все слова она не запомнила, но ей как будто кто подсказывал. И явился на ее зов демон. С тех пор он всегда с ней. И что этого демона перед смертью надо бы передать. Как только мама об этом услышала, она тут же забрала Настю. Никто так и не знает, говорила бабушка правду или все придумала, но Насте надо вести себя ближайшие сорок дней осторожно. Сходить в церковь, приглядываться к людям.

– Настя, внученька.

Тяжелая шершавая ладонь опустилась Насте на лоб, погладила по голове.

– Тяжело мне, освободи.

В какой-то детской книжке это было – если ведьма вызывает демона и не отправляет его обратно, то он потом вечно служит ей.

– Пускай уходит, – через силу произнесла Настя.

В глазах демона застыла вечность. И эта вечность манила к себе. Все то, что он обещал, снова зазвучало в ее голове. Бессмертие, блаженство, власть. Все то, что она хотела. Но как он мог так ее обмануть? Зачем предстал в образе, который она так желала? Это было подло! Он не смел пользоваться ее тайными фантазиями. Не было никакой любви. Все обман. Он получит согласие и станет через нее совершать что-то мерзкое – губить, рушить, развращать. Нет, не нужна ей такая власть. Не нужен ей такой демон. Ведь это из-за него тогда бабушку бросало по комнате, так что все оказалось перевернуто. Видимо, она пыталась отказаться. Видимо, ее отказ не был принят.

– Алло! Алло! Настя! – звала мама.

– Хорошая моя, – ворковала бабушка. – Куда же от этого денешься? Судьба наша такая. По роду передается. Ты своей внучке потом оставишь.

Некстати вспомнилось изображение ведьмы, летящей на метле на шабаш. Что, и так всю жизнь?

– Настя! – кричала мама.

– Настенька, – шептала бабушка.

Демон прожигал ее взглядом. Он обещал выполнить любое желание.

– Насть, ерунда какая-то, – вошел в комнату Женька.

Настя вздрогнула.

– Бери! – растаял в воздухе голос бабушки.

– Мам, я потом перезвоню, – пробормотала Настя в трубку, давая отбой.

– Вовка сидит в корпусе у малышей и ничего не помнит. – Женька нахмуренно смотрел в пол. Кеды его оставляли размытые рубчатые следы. – Говорит, выходил на полчаса лагерь проверить, а потом вернулся. В темноте налетел на куст, расцарапал лицо…

– Женя, – Настя сползла с кровати. – А ты веришь в демонов?

Ермишкин остановившимся взглядом посмотрел на напарницу.

– Завтра поговорим, – вздохнул он и вышел.

Прибежавшая после обхода корпуса Наташка тоже ничего не смогла вытянуть из Насти. Та все повторяла, что это было наваждение, что завтра они во всем разберутся.

На следующий день опять был дождь. Серое унылое небо рождало тоску и нежелание выходить на улицу. Ребят усадили смотреть фильм. Вожатых экстренно вызвали к начальнику.

Вчерашние прыжки через окно и фокусы со стеклом не прошли даром. Стаса выгоняли, вожатым первого отряда делали строгий выговор. Вовка демонстративно в их сторону не смотрел. Настя же упрямо сверлила его взглядом, отлично понимая, что это месть. Стас ей нравился. И тем, кто умел читать не только то, что написано, но и людские души, это было хорошо известно. Она даже знала, кто будет следующим в этом списке. Толмачев. Выгнать его, конечно, не выгонят, но здоровье попортить могут.

– Сидит, как будто ничего не было, – пыжилась от знания тайны Наташка. – Мог бы и замять дело ради такого скандала.

– Он не мог, – ответила Настя и покосилась на Женьку. Тот молча изучал свои драные кеды.

Знать бы, как демона зовут, можно попробовать отправить его обратно. Нужен перекресток, полнолуние и имя. А еще слова. И как можно скорее, пока он не развалил весь лагерь. Не утопил его в бесконечном дожде.

Тягучий день завершился скандалом. Просидевшие из-за дождя в корпусе ребята к вечеру взорвались нерастраченной энергией. Пока мальчишки бесились в палатах, а девчонки устроили забастовку в душевой, пока Настя гоняла особо резвых по коридору, незаметно подкрался очередной скандал.

– Получай!

Сначала в корпус вошли двое мокрых парней из ее отряда, следом за ними, неумолимый, как Каменный Гость, шествовал Толмачев.

– Седьмой отряд, палата девочек, – сводкой происшествий отчеканил Вовка. – Не знаешь, что они там делали?

– Сказки на ночь читали, – огрызнулась Настя, отправляя мальчишек на их места.

Это было только начало. Даже не стоит пытаться спрашивать, с чего вдруг два здоровых лба, полсмены не смотревшие в сторону «малышей», заявились в незнакомый отряд. Они не ответят. А вернее, ответ бы их звучал приблизительно так же, как и Ксюхин: «Сами не понимаем, как вышло».

В час ночи ее словно что толкнуло, и она пошла по палатам. Две кровати пусты. Исчезли те же самые мальчишки.

Она стояла, глядя в темное окно, и понимала, что придется сдаваться. Ей в любом случае надо отработать две смены, иначе диплома не видать. А как тут отработаешь, если тебя вот-вот если не посадят, так уж выгонят точно. Да и дети могли пострадать. И если на характеристику и оценку за практику ей было плевать, то другие страдать из-за ее борьбы с семейными проклятиями не должны.

Настя стояла в раздумьях в коридоре, когда раздался стук в дверь.

Старший вожатый. Ну, конечно! Не спится, голубчику. Сейчас ее опять будут обманывать.

Она медленно шла к двери, не зная, что сказать. На крыльце горел фонарь, он бросал желтый свет на Вовкин затылок, делая лицо черным.

Кто это был сейчас? Демон? Вожатый?

– Подожди немного, – громким шепотом произнесла Настя. – Ключ принесу!

Она побежала в вожатскую, заглянула к парням.

– Николай, вы не впустите Володю? А я к Наташе пойду.

Вожатый второго отряда быстро, по-спортивному поднялся. Вопросов у него не было.

– А где Женька? – Настя осторожно вошла в комнату, присела на краешек кровати. В душе пульсировало неприятное чувство тревоги.

– К брату пошел в рубку.

Хорошо это или плохо, Насте сообразить не удалось.

– Как дела?

Вовка застыл на пороге. Вид у него был уставший.

Настя с Наташей быстро переглянулись.

– Вроде все спят, – протянула Цветаева.

Если говорить, то сейчас. Это же ЧП. Ночь. Двоих нет. Куда их понесло? В поселок? Кого они там встретят? Вернутся ли?

Старший вожатый, прищурившись, смотрел на Настю. Но она чувствовала другой взгляд. Тяжелый. Прожигающий насквозь. И так страшно было поднять глаза, опять увидеть, пережить вчерашний ужас. Ой, не надо!

– Только что обошла палаты, – через силу произнесла Настя. – Все в порядке.

Демон стоял рядом с Вовкой. Губы его кривила злая усмешка. Хотя ему, наверное, сейчас не очень весело. На земле, без хозяина, без возможности вернуться домой. Попади Настя в такую историю, она бы тоже злилась.

Демон медленно протянул руку и легонько ткнул Вовку пальцем в затылок. Вожатый поморщился.

– Голова у меня что-то болит, – пожаловался он, тяжело припадая к косяку двери.

– Надо думать, – еле слышно фыркнула Наташка.

– Тебя проводить? – Николай Сергеевич встал вполоборота, выпуская старшего вожатого в коридор.

Настя закрыла глаза. Кто следующий?

Как только Николай Сергеевич вернулся, Настя снова пошла по палатам. Мальчишки были на месте. Они даже ровно дышали, словно никуда и не ходили. Успели уснуть? А может, они никуда и не исчезали, просто кто-то сделал так, чтобы она их не видела?

Сорок дней. Вряд ли у демонов есть кодекс чести. Что-то типа – детей и стариков не трогать. Тронут и глазом не моргнут. У них своя игра. Им чем больше жертв, тем лучше. Но что он хочет? Заключить с ней союз? Потребовать, чтобы его отпустили? А может, он просто развлекается, путая планы людей, разрушая установившиеся связи, сталкивая тех, кто не должен был столкнуться.

Настя вышла из палаты. По стене шоркнула тень. Или это перед фонарем на улице пролетела ночная бабочка, задела крылом железный каркас вокруг матового стекла? Бабочка… Раньше ее что-то мотыльки не пугали. А теперь разлетались. Ну, конечно! Днем до нее добраться невозможно. Но есть ночь. Темное время суток. Когда мрак поселяется в каждом закутке. Когда так легко из души вынуть лето и солнце, а взамен вложить зиму с вечными сумерками. Когда обманные виденья выдаются за правду. Когда кажется, что ты слышишь крики всех умирающих в мире, чувствуешь всю боль земли, а в тебе одно лишь равнодушие и лень. Когда не веришь ни в кого, особенно в себя, и остается только принять то, что тебе говорят. А говорят так сладко, так искренне и просто.

– Пойдем со мной. Пойдем! Ничего не бойся. Скоро ты увидишь, что страхи – пустота. Не будет ни вершин, ни бездн, я спрячу тебя от всех невзгод. Я могу все. Я подарю тебе вечность. Все то, что ты здесь называла любовью и страстью, покажется смешным. Это шутовское кривляние. Ты познаешь со мной, что такое страсть. Что такое настоящая жизнь.

Она это все хорошо представила. Алые от солнца облака, горы, обрывы и далекий замок в туманном мареве. В последний момент почему-то подумалось, что никто ее долго нести над этой бездной не будет. Уронит невзначай, а потом скажет, что сама попросила.

Ну, хватит!

Настя хлопнула ладонью по выключателю. Коридор озарился мутным желтым светом.

– Еще тебя успокаивать, – выглянул из вожатской Николай Сергеевич.

– Показалось, крыса… – прошептала Настя, выключая свет.

Руки у нее тряслись. Было по-настоящему страшно. Прислушалась – тихо. Все спят. А все ли?

Кажется, пришло время воспользоваться полученными в детстве знаниями и уже хоть что-то сделать. Бабушка обрела свой «подарок» на перекрестке. Там же его и надо возвращать.

Она сменила сарафан на джинсы и рубашку, накинула ветровку. Носки, кроссовки. Хорошо бы иметь с собой крест. Но на нет – и суда нет.

Что может понадобиться еще? Прислушалась к тишине вокруг и к страху внутри себя. Вчера в изоляторе нужные слова появились в ее голове сами. Ладно, ей их нашептал демон. Но сейчас она очень надеялась на свою интуицию. Чутье не подведет. Все-таки потомственная ведьма. Хоть и не обращенная.

– Ты куда? – удивилась Наташка неожиданным приготовлениям к ночной вылазке.

– Настроение дурацкое. Прогуляюсь.

– Толмачев уже спит, – отозвался из своей комнаты Николай Сергеевич.

Настя поджала губы. Если все закончится мирно, то драку с Вовкой все равно придется как-то объяснять. Но об этом потом, потом. Только бы никто больше не пострадал.

Настя вышла из корпуса. Посмотрела направо-налево, на тускло освещенные мокрые дорожки. Отяжелевшие от влаги кусты наклонились, словно преграждали дорогу.

Семьдесят два князя. У каждого свой облик. Недавно у Настиной группы закончился курс «Основы религии». Про демонов преподаватель почему-то говорил особенно много. Вельзевул является в виде огромной мухи. Асмодей, демон разврата, имеет три головы – барана, человека и быка. Чаще всего именно он сбивает людей с пути истинного. Но если сейчас в лагере бесчинствует именно он, то человечество должно спать спокойно, на измены никто никого не толкает. Есть еще Ваал, с головами человека, кошки и лягушки, на паучьих ножках. Может наделять мудростью. Вот бы такого в помощники. Но нет, здесь что-то попроще. Из всей этой когорты только Люцифер имеет облик человека, прекрасного юноши или ребенка. Но в аду тогда должно было все развалиться, если на восемьдесят лет его лишили императора. Хотя у Люцифера был дружок, звали Велиал. Тоже мог являться в образе человека. Любит лгать и толкать людей на обман. Подбивает людей совершать греховные поступки. Вроде бы все сходится. Кроме одного. Вряд ли маленькая девочка притащила с собой на перекресток жертвоприношение. А такого уровня демоны без жертвы не являются. Значит, демон был попроще, и узнать его имя будет почти невозможно.

За размышлениями Настя и не заметила, как миновала темный корпус администрации, как оставила за спиной хозяйственный двор. Единственное место, более-менее похожее на перекресток, – это въездные ворота. Место, где все решается. Либо ты здесь, в лагере, либо за его пределами.

Ворота сейчас были закрыты, но каждый знал, что в любом заборе есть дырки. Были они и здесь. Стоило только немного пройти налево. С двух сторон от ворот сторожили покой лагеря разбитые статуи. Барабанщик, горнист или девушка с веслом – сейчас уже не догадаешься.

Настя постояла около них, пытаясь представить, сколько всего пережили эти каменные изваяния, сколько видели их равнодушные гипсовые глаза. Точь-в-точь памятник вечным демонам. Постоянным и безразличным ко всему.

Настя сунула руку в карман. Звякнула мелочью. Подойдет.

Она стояла за воротами, повернувшись лицом приблизительно в ту сторону, куда ежедневно падало солнце. Темные кусты притихли, предчувствуя грядущие события.

Настя собрала мелочь в кулак.

Как же его зовут? Опять вспомнилась бабушка. Вряд ли она с легкостью могла произнести Вельзевул или Люцифер. Должно было быть что-то попроще. Как она обычно ко всем обращалась? Милый да голубчик. Еще деточка.

Деточка. Не очень солидно. Но на собственное имя обижаться последнее дело.

Настя встряхнула монетки. Оплата за переход из этого мира в иной. Еще, наверное, что-то нужно начертить на земле. Круг, пентаграмму или пятиугольник. Пускай будет круг. Она провела перед собой мыском кроссовки. Мокрая земля чавкнула, соглашаясь с таким обращением.

Пока поворачивалась, делая границу, невольно сместилась ближе к деревьям. С поникших листьев падала ночная влага. Настя последний раз сжала кулак, мысленно дала себе приказ: «Ну, давай!» – и бросила себе под ноги веселые монеты.

– Появись! – негромко позвала она. – Деточка.

Показалось, в вершинах деревьев что-то зашуршало. Она подняла глаза, а когда вновь посмотрела перед собой, то ночь стала вдвойне темней. Неприятный страх струйками яда разлился по венам, похолодил грудь. Настя впилась в темноту и глазами и слухом.

– Встань передо мной, посланник ада! Приди! Не прячься!

Голос ее звучал неуверенно, потому что она не знала, кого зовет. Если эти демоны настолько глупы, что приходят по зову маленькой девочки и соглашаются многие годы быть у нее на посылках, то их, наверное, очередь стоит на проход в этот мир. А ну как придет, да не тот. Еще и с чужим разбираться.

– Ты больше мне не помешаешь, – с нажимом произнесла Настя, невольно снова поднимая глаза к деревьям. Тонкие белые стволы осинок серебрились в темноте. – Не перешагнешь ворот этого лагеря! – Для убедительности она махнула рукой в сторону забора, чтобы у демона не возникло сомнений, о чем она говорит. – Не станешь портить жизнь моим друзьям!

Называть или нет всех поименно? Потому что кое-кому пощекотать нервы не мешало бы. Но не будем мелочиться. Мир – так на всей земле.

Для острастки была приготовлена коронная фраза: «И чтобы я тебя больше не видела!» Но произносить ее Настя не стала. Пускай все становится так, как было раньше.

Ее не смутило, что приказы, которые она раздавала, немного противоречили друг другу. Тяжело было одновременно и появиться, и больше не показываться. Но демону это вполне было под силу. Если он ее слышал.

Настя еще какое-то время терпеливо постояла в молчании. От реки донесся ухающий звук, легкий ветерок коснулся листьев, забарабанили посыпавшиеся на землю дождевые капли.

Сквозь эту тугую дробь стали слышны шаги. Медленные, тяжелые. Кто-то натужно шаркал по земле, словно нес на своих плечах тысячелетний груз отчаяния.

Настя не заметила, сколько простояла, вслушиваясь в эти звуки. Ладони заболели – с такой силой она сжала кулаки, вгоняя ногти в мгновенно ставшие бесполезными Линии Жизни и Здоровья.

Озноб пробежал по спине. Через силу, заставляя окаменевшие мысли работать, Настя повернулась.

У демона появились ноги. Он шел из лагеря. Невысокая сгорбленная фигура. По дорожке, освещенной фонарем, к ней, в темноту. Негромкое бормотание перекрывалось звуком шагов, в которых для Насти звучал безрадостный приговор. Демон добрался до ворот, на мгновение исчез, а потом сгустком темноты появился с противоположной стороны. Повернул в сторону Насти и замер.

«Главное, не выходить из круга», – мелькнула в ее голове последняя здравая мысль.

– О! – удивленно произнес демон. – А ты тут что забыла?