Заметка № 7

Знак обреченности

Я приняла решение.

Страшно, этот дневник, задуманный как рассказ о веселом путешествии, приобретает все более мрачные тона. Разумеется, теперь и речи не идет о том, чтобы показать его кому-нибудь. Скорее всего, я просто уничтожу свои записи. Сотру из памяти компа. Это так легко. Если бы с такой же легкостью все можно было стереть из собственной памяти. Увы, это невозможно. Потом придется как-то жить со всем этим. Я думала о том, чтобы не жить, но это стало бы бегством, трусостью. К тому же нельзя забывать о родителях и друзьях. Зачем обрушивать на них этот страшный груз?!

Дис… Он сломал мою жизнь так же легко, как сухую былинку. Что у меня осталось? Только боль и зияющая пустота. Не пожелаю этого и врагу, а значит, я должна остановить Диса. Сашка прав – выбора нет.

Я приняла единственно правильное решение, в этом нельзя сомневаться. Сомнения разрушают. Как тяжело! Но скорее бы все закончилось. Чтобы не думать об этом, запишу некоторые детали.

Все планируем сделать просто. Саша подготовит то, что нужно. Он знает место, где нам никто не помешает. От меня требуется только вызвать Его и уйти. Саша сказал, что мне не нужно смотреть, как он будет это делать. Огонь? Ритуальные ножи? Святая вода? Без разницы. Я уже знаю, что мне будет так же больно. Может, не стоило уходить тогда, в Риме, из-за глупой, совершенно детской обиды?.. Нет, нельзя думать об этом. Дис – не человек. Любовь между человеком и демоном невозможна. Мы слишком разные. Как я вообще могла подумать, что Он полюбил меня?

На следующий день я не пошла в институт, потому что испугалась, что Наташка и Светка, едва взглянув на меня, сразу обо всем догадаются.

Я не помнила, как прошел этот день. Помню только, как стояла на мосту и глядела на темную дорожку воды. Крошечный колокольчик, лежащий у меня на ладони, казалось, весит целую тонну. Может, легче бросить его вниз и забыть обо всем, что со мной было?.. Нет, слишком поздно. Я уже слишком далеко зашла, пути назад нет.

Саша позвонил мне часов в шесть и сказал, что все готово. Нужно было подъехать к одной из станций «серой» ветки, где мы договорились о встрече. Я зашла в метро и добралась до нужной остановки. Сашка уже ждал меня, мы вышли на улицу, сели в автобус и ехали еще минут двадцать.

Было холодно и как-то стыло. Бывает такая погода, когда не помогает даже теплая одежда, а влажный прилипчивый холод просачивается внутрь, выстуживая кровь в венах, сковывая сердце ледяным панцирем. Хотя, возможно, виноват тут вовсе не холод, а нечто другое, что поражает не тело, а душу.

– Сюда, – Сашка указал на ступени, ведущие вниз, и открыл натужно скрипнувшую металлическую дверь.

Передо мной был небольшой подвал. Щелкнул выключатель, и на потолке зажглась тусклая круглая лампочка. В ее скудном свете я огляделась. Помещение, в которое я попала, оказалось оборудовано весьма странно. По стенам висели свитки и глиняные таблички, на полу была начерчена пентаграмма, в углах которой стояли толстые свечи, сплошь покрытые какими-то странными символами.

Приглядевшись к линиям пентаграммы, я поняла, что они начерчены чем-то бурым.

– Это моя кровь. Лучший способ запечатать демона, – сказал Саша, демонстрируя мне кое-как забинтованное запястье.

Он уже снял верхнюю одежду и тщательно помыл руки – в углу подвала обнаружилась не замеченная мною с первого взгляда проржавленная раковина и кран. Затем подошел к пентаграмме и принялся зажигать свечи. Все, кроме одной, самой последней.

– Ты вызовешь его, я зажгу последнюю свечу и запру его внутри пентаграммы, – объяснял он мне сухим, по-деловому звучащим голосом. Я с трудом верила, что это говорит тот самый человек, который недавно признавался мне в любви. – А потом – уходи, не оглядываясь. То, что произойдет здесь, не твоего ума дело. Поняла?

Я машинально кивнула.

– Ну так не будем терять время. Приступаем. Ну же, зови! – Сашка стоял наготове с горящей лучиной – почему-то свечи нужно было зажигать от лучины и ни в коем случае не от спичек. Видимо, дань традициям, но тогда почему бы не добывать огонь трением?..

Я поморщилась, раздосадованная вздорными мыслями. И о чем я думаю в этот момент? Почему тяну время?

Не ради Сашки, не ради себя я пошла на это. У меня есть настоящая цель. Пусть другая, незнакомая мне девушка никогда не узнает о Дисе и останется жива, и не будет страдать от разъедающего душу яда. Пусть будет так. Остальное не важно.

Моя рука не дрожала, когда я вытащила из кармана старинный колокольчик. Его звук в тишине подвала показался мне грохотом грома.

Дон-дон-дон!

Наверное, целую минуту ничего не происходило, затем воздух внутри пентаграммы дрогнул и словно подернулся рябью, и все яснее стали прорисовываться очертания высокой фигуры.

– Еt libera nos a malo![3] – прошептал Саша, зажигая последнюю свечу.

Секунда – и она вспыхнула ярким пламенем.

Теперь я ясно видела Диса. Он стоял внутри пентаграммы – совершенно такой, каким я его запомнила. Нет, не такой… что-то изменилось. Возможно, взгляд?..

Он не смотрел на Сашу – только на меня, и в его глазах читались разочарование и боль.

– Теперь уходи! – крикнул мне Сашка.

Я медлила.

Дис молчал. Он только по-прежнему смотрел на меня, и у его губ образовалась горькая складочка.

– Не смотри на него! Не верь ему! Он пытается тебя обмануть! – Сашка схватил меня за плечи и тряхнул так сильно, что я едва устояла на ногах.

– Оставь ее. Как я понимаю, тебе нужен я, юный охотник за славой. Ты же не хочешь, чтобы что-либо пошло не так. – В голосе Диса звучало неприкрытое презрение.

К моему удивлению, Сашка немедленно послушался, разжав руки.

– Уходи, – нетерпеливо повторил он.

– Уходи. Все, что здесь произойдет, – не для твоих глаз, обойдешься без этих воспоминаний, – сухо сказал Дис, обращаясь уже ко мне.

Я сделала то, чего от меня хотели, он прав. Я отвернулась и, не оглядываясь, пошла к двери, вышла на улицу.

За это короткое время стало еще темнее. Редкие фонари не разгоняли, а словно еще больше подчеркивали тьму. Под одним из фонарей стояла девушка.

– Катя! – окликнула она, когда я проходила мимо.

Я оглянулась. У меня неплохая память на лица, и я не сомневалась, что никогда не встречала ту, что назвала меня по имени. Я бы ее запомнила, хотя бы благодаря необычным фиолетовым глазам и бледной, как у готов, коже. Я не встречала ее ни в узких коридорах Литинститута, ни в одной из немногих компаний, с которыми общалась.

– Ты права, мы незнакомы, – сказала девушка.

Я почти не удивилась: должно быть, проникать в мои мысли – веяние последней моды, хотя наверняка все они и без того легко читались на моем лице.

– Но я пришла, чтобы помочь тебе не совершить ошибку, – она говорила быстро, словно боялась не успеть. – Понимаешь, мне тоже когда-то пришлось встать перед выбором, и теперь я хочу сказать тебе только одно: доверяй своему сердцу.

– Кто ты? – спросила я. Чем дольше я разглядывала незнакомку, тем более странной она мне казалась. Несмотря на мороз, на ней было надето лишь легкое черное пальто, к тому же распахнутое на груди.

– Это не важно, – она сжала на груди руки, словно умоляла. – Пойми, потерять все очень легко, и когда у тебя не остается ничего, ищи веру в глубине своего сердца. Это все, что я имею право сказать. Загляни в свое сердце. – Она улыбнулась бледной улыбкой, похожей скорее на тень улыбки, и зашагала прочь.

– Погоди!

Я кинулась за ней, но странно, девушки уже не было. Она словно растворилась во тьме.

Господи! Что же мне делать?! Кому верить и можно ли верить хотя бы кому-нибудь? Почему все обрушилось именно на меня?

Дис… Я вспомнила его взгляд и горькую складку, появившуюся возле губ. Теперь он заперт внутри пентаграммы и не может ответить ударом на удар. Разве это честно? Да и вообще, почему я поверила не ему, а Сашке? В какой момент сделала выбор?!

Но ведь еще не поздно! Еще можно успеть!

И забыв обо всем, я побежала к скользким кривым ступенькам.

Заметка № 8

Свет моей любви

– И только когда я всажу последний, седьмой нож, только тогда ты подохнешь. Понимаешь, тварь?

В Сашкином голосе звучало столько ненависти, что я едва его узнала.

– Ну что ты молчишь? Щуришься и молчишь. Думаешь, тебя это спасет? Фигли! Ты думал, что бессмертный и тебе все позволено?! Ну уж нет! Я с тобой расправлюсь! Понимаешь, я! Гордись, ты будешь первым демоном, которого я убил!

– Не перевозбуждайся, парень, – послышался насмешливый голос Диса, – а то, гляди, сердечко не выдержит, кто же тогда осуществит твою благородную миссию?

– Ты мне угрожаешь, мразь?! Да я тебя… – Сашка запнулся. – Я тебя буду убивать долго, очень долго. Ты еще намучаешься, чертово отродье!.. Ну что вздыхаешь, проняло наконец?

– Нет. От жалости. Знаешь, юный демоноборец, раньше в ваши ряды абы кого не брали. Мне грустно смотреть на упадок мира.

– Ах, тебе грустно? Ну погоди, я избавлю тебя от этого!

Слушать этот диалог и дальше не было сил, и я вышла из мрака.

На звук шагов Сашка оглянулся. В руках у него действительно было нечто наподобие длинного чехла, из карманов которого торчали рукоятки ритуальных ножей.

– И зачем ты вернулась? – спросил он, явно не ожидавший моего появления.

– Посмотреть на триумф славного демоноборца, – усмехнулась я.

Теперь я видела Сашку как на ладони. Не слишком умный, но очень амбициозный, желающий прославиться и вообразивший себя великим борцом со злом. Как же я вообще могла рассматривать его в качестве своего молодого человека? Этого доморощенного Ванхельсинга мелкого пошиба.

– Не надо иронии. Ты разве не понимаешь, что этот демон – зло, он искушает тебя!

Сашка говорил совершенно искренне и, похоже, сам верил в свои слова. Хорошо, что он не видит себя со стороны и не осознает, как жалко смотрится. Тем более рядом с Дисом, который и в этой ситуации сохранил свой шарм. Он стоял в горящей пентаграмме, словно посреди светской гостиной, – спокойный и слегка насмешливый, даже волосы не растрепались. Сашка же был весь красный, точно свекла, а на лбу его от усердия поблескивали бисеринки пота.

Оставалось еще кое в чем убедиться. Так, для общей эрудиции.

– Саш, помнишь, ты говорил о том, что любишь меня? – Я сделала шаг вперед, незаметно приближаясь к пентаграмме.

– Ну говорил.

Похоже, он не был настроен на романтику.

– Так вот, у меня есть предложение. Отпусти его, и я стану твоей девушкой. По-настоящему.

Еще один шаг – совсем маленький, едва заметный.

– Ты не понимаешь! Он опасен! Он демон! И я убью его!

– А как же любовь?

Сашка скривился, словно на зуб ему попалось что-то кислое.

– Любовь – это пустяки, это не главное! – ответил он, не задумываясь.

И я поняла: вот теперь он говорит правду. Вероятно, он и находил меня привлекательной, но, разумеется, не настолько, чтобы рвать из-за меня со своими амбициями. А Дис… Знал ли он, идя на мой зов, что подвергается опасности?

Я взглянула на него.

– Уходи, Катя. Твой чокнутый друг целиком захвачен идеей убить чудовище и не согласиться ни на какие сделки. Ты свое дело сделала, можешь идти, – произнес Дис в ответ на мой взгляд.

Его лицо оставалось безмятежным и таким божественно красивым, что захватывало дух. Не важно, знал он об опасности или не знал, но Дис никогда не был мелочным. Как бы там ни было, я не смогу жить без него, и я верю ему. Мое сердце верит…

– Я ошиблась и проявила слабость. Но еще не поздно все исправить, – ответила я, кинувшись к пентаграмме.

Но Сашка понял мое намерение и, бросившись наперерез, оттолкнул меня так, что я отлетела к стене и впечаталась в нее локтем. Кажется, что-то хрустнуло, а на меня навалилась такая боль, что я невольно вскрикнула.

– И не думай встать у меня на пути! – закричал Сашка.

Губы у него дрожали, а глаза горели фанатичным огнем.

И тут я впервые увидела, как спокойствие оставило Диса. Красивое лицо исказилось от гнева, и он ринулся вперед, но резко остановился, наткнувшись на невидимую преграду.

Сашка, который при его движении ощутимо испугался и инстинктивно отступил подальше, перевел дух и засмеялся.

– Ты слабак! – сказал он, похлопывая по чехлу с ножами. – Ты не вырвешься отсюда! Ты теперь в моей власти! Понимаешь, тварь?!

Дис зарычал, и на лбу его обозначились вены. Кажется, еще чуть-чуть, и он вырвется из удерживающей его пентаграммы. Сашка торопливо вытащил нож и тут же уронил его – так тряслись у него руки. Но нет, свечи в лучах пентаграммы горели исправно, и она полностью выполняла свою функцию, накрепко удерживая попавшегося в нее демона.

Я сидела, скорчившись на полу. Малейшее движение отзывалось в руке такой острой болью, что я боялась потерять сознание. Забавно. Правая рука. Та самая, которую клевал ворон. Чем не ирония судьбы?..

– Вот мне, наконец, удалось нащупать твое слабое место! – снова засмеялся Сашка. – Если бы я знал, что ты так реагируешь на девчонку, я бы сразу не выпустил ее отсюда! – Дис опять дернулся. – Шучу, шучу! – широко развел руками Сашка. – Понимаю, ты не сделал мне ничего дурного. Даже напротив. Очень хорошо, что ты был так глуп и влюбился в смертную… И ты, – он оглянулся на меня, – очень помогла мне. Я и не загадывал, что наше общение принесет такие плоды. В общем, раз уж это твой осознанный выбор, смотри и наслаждайся. Я убью своего первого демона у тебя на глазах!

Нет, похоже, Сашке всегда было на меня наплевать. Кажется, я сломала руку, мне больно, но он даже не подумал поинтересоваться, что случилось со мной после удара. Обидно быть разменной монетой в чужой игре.

– Ну что же, начнем! – Сашка отвернулся от меня и, встав перед Дисом, забормотал какие-то странные певучие слова, занося первый из семи ножей.

Выбора нет. И я поползла, опираясь на здоровую руку. Из глаз от боли градом катились слезы. Кажется, я прокусила губу – ну да ладно, не это сейчас важно. Лишь бы ползти.

Первый кинжал, сверкнув в неярком отсвете свечей, вонзился в Диса.

Быстрее, а то не успею. Господи, но отчего же так трудно! Я натворила дел, теперь мне все и исправлять.

Бормотание стало быстрее. Вот уже второй кинжал. Мне на руку упала горячая капля – то ли воск, то ли кровь.

Тело едва слушалось, напоминая набитый мусором мешок, а время наматывалось на катушку вечности блестящей металлической нитью. Боль и страх. Но в этом царстве ужаса я вдруг подняла глаза и встретилась взглядом с Дисом. По его одежде – там, где в тело вонзились кинжалы, текла темная кровь, но лицо оставалось по-прежнему спокойным. Он едва заметно качнул головой, и я поняла его без слов: «Не надо. Уходи». Не потому, что он отталкивал меня, а потому, что он боялся за меня. Только сейчас я вдруг почувствовала, как много его любви – целый океан, безграничность. Надо было упасть в пропасть, чтобы понять, что тебя действительно любят.

И мне вдруг стало удивительно легко. Людям не даются испытания, которые им не по силам.

Третий кинжал. Тонкие губы Диса чуть дрогнули.

Не помня себя, словно все это делала не я, а некто, вселившийся в мое тело, я поднялась на ноги и отшвырнула носком сапога одну из свечей в пентаграмме. Свеча покатилась по полу, и огонь погас.

И в ту же секунду Дис, вырвавшись из плена, оказался рядом с Сашкой, перехватив занесенную уже руку с четвертым кинжалом.

Я видела, как побледнел Сашка, как медленно разжались его пальцы, и замерла в ужасном ожидании человеческой смерти.

Дис оглянулся на меня, и целую минуту мы смотрели друг другу в глаза, а потом он отшвырнул Сашку.

Тот упал на пол и вдруг отчаянно громко зарыдал, сотрясаясь всем худощавым телом.

– Ты не убьешь его? – спросила я, уже прекрасно зная ответ.

Дис едва заметно скривился, вытащил из тела засевшие там кинжалы и бросил их на пол.

– Нет, я не воюю с детьми, – произнес он с презрением. – Твой друг решил стать демоноборцем. Почему бы ему не использовать такой прекрасный шанс упрочить в мире добро и справедливость? Что уж там, не он один.

Я почувствовала, что кровь приливает к щекам.

– Прости, я… – Слов, чтобы объяснить мой поступок, не было.

Дис отвел взгляд.

– Это ты… извини, – слово далось ему с большим трудом, я заметила, как вздулись вены на его лбу, – я так давно… – Он нахмурился и махнул рукой.

И в этот миг меня пронзила острая нежность. Передо мной был уже не тот холодный коллекционер, который напугал меня на своей вилле в Риме. Дис изменился, даже черты его лица стали мягче, словно человечнее.

Я шагнула к нему, прижалась щекой к плечу и не удержалась от стона: оказывается, я совсем забыла о раненой руке.

– Сломана, – он осторожно коснулся пальцами моей руки, – сейчас будет легче.

От его прикосновений боль действительно отступила.

– Будь осторожней с рукой. Ее надо перевязать. В былые времена я помог бы тебе, но сейчас все, на что я способен, – немного унять боль.

Мне было тяжело слышать в его голосе сожаление. Возможно, все это лучше для меня – чем меньше особенных способностей, тем больше человеческого. Мне не нужно суперсущество со сверхспособностями. Мне нужен тот, кто будет рядом, просто чтобы ощущать тепло родного человека, слышать стук его сердца и дарить ему нежность.

Дис улыбнулся, и в его улыбке сквозило столько понимания и тепла, что я почувствовала, что на глаза наворачиваются непрошеные слезы.

Тем временем Дис уже шагнул к Сашке.

– Ну, рассказывай, юный герой, – сказал он, присаживаясь перед ним на корточки, – как ты дошел до такой жизни.

Сашка шмыгнул носом и поднял покрасневшие глаза на того, кого еще совсем недавно собирался неторопливо убить.

– Ты обманываешь! Таким, как ты, нельзя доверять! – проговорил он, глядя взглядом загнанного в угол волчонка.

И я вдруг подумала, что не знаю ничего о Сашке. За последние сутки он несколько раз переменил мое представление о себе.

Дис медленно покачал головой:

– Нет, я не убью тебя и не стану мстить. Но предупреждаю, что в следующий раз ты вполне можешь нарваться на кого-нибудь не столь… – он взглянул на меня, подыскивая подходящее слово, – не столь доброго. Да и я в другое время поступил бы с тобой совсем по-другому.

Сашка сел и уставился в пол.

– Мой отец из охотников, – мрачно произнес парень, – он погиб, когда я был совсем маленьким. Мама воспитывала меня одна. А потом меня нашел тот человек. У него был странное имя – Владлен. Он казался совсем нестарым, однако знал столько, словно жил на свете лет сто. Владлен рассказал про моего отца и пообещал, что научит, как стать таким же, как он. Я сначала не поверил Владлену, но он привел меня сюда и показал все это… Он учил меня два года, но однажды пропал и больше не появлялся… Я ждал его, но до сих пор так и не дождался… Иногда, когда я прихожу сюда, я словно ощущаю присутствие учителя…

– Тебе повезло, – послышался от дверей девичий голос.

Я вздрогнула, потому что не слышала ни скрипа двери, ни легких шагов.

Перед нами стояла та же девушка со странными фиолетовыми глазами, которая помогла мне решиться вернуться за Дисом. Кем бы она ни была, я ей уже обязана.

Сашка, похоже потерявший способность пугаться, только хмуро посмотрел на новую гостью, а Дис окинул ее медленным внимательным взглядом, после чего кивнул, словно придя к какому-то решению.

– Тебе повезло, что твой учитель… пропал. Я знала его, – продолжила незнакомка, и в ее словах мне послышался отголосок то ли старой боли, то ли каких-то не слишком приятных воспоминаний.

Мы молчали, заинтригованные.

– Возможно, это станет новостью для тебя, – продолжала она, обращаясь к Сашке, – но он использовал тебя. Вернее, собирался использовать. Они любят заставлять своих противников сражаться на своей стороне, в этом для них есть особый шик.

– Почему противников? И о ком ты вообще говоришь? – спросила я, чувствуя, что голова и так пухнет от различных историй, а тут еще таинственные «они».

– Московский дом, – произнесла девушка так, как будто это что-нибудь объясняло.

Я непонимающе посмотрела на Диса, думая, что он разделяет мое недоумение, однако тот кивнул, словно только что получил недостающее звено в цепочке рассуждений. Может, это я чего-то не понимаю? Нет, и Сашка выглядел как человек, который не в теме, и сейчас недоуменно пялился на темноволосую. Надеюсь, у меня не такой же дурацкий видок, как у него.

– Московский дом вампиров, – уточнила девушка.

Боги, демоны, охотники, вампиры… Я уже ничему не удивлялась. Все это похоже на большой запутанный клубок, на чужие игры, куда нас попытались втянуть. Я не хотела в них ввязываться. Честно сказать, мне было наплевать на все вселенские проблемы. Мне нужно было лишь немного простого человеческого счастья. Но, наверное, я желала слишком многого.

– В тебе есть древняя кровь, – медленно произнес Дис, делая шаг в сторону незнакомки, – и еще кровь тех, кто ищет добычу, избрав своей судьбой ночную охоту.

Девушка грустно улыбнулась.

– Это так, но я не желаю вам зла. Напротив, случайно встретив Катю, я поняла, что она в беде, и решила помочь…

Теперь, когда я разглядела незнакомку получше, я могла бы поручиться, что она действительно далеко не проста, а за внешней мягкостью скрывается сталь. Мягкие движения, гордая посадка головы… она похожа на опасного хищника. Если бы она захотела, то легко бы справилась с Сашкой и спасла Диса. Но между тем ограничилась разговором со мной, только предупредила меня…

Должно быть, ход моих мыслей можно было легко прочесть по лицу, потому что темноволосая посмотрела на меня и ободряюще кивнула.

– Так было надо. Тебе пришлось все сделать самой, иначе ничего бы не получилось, – изрекла она очередную непонятную фразу.

– Ты права, и я верю тебе, – сказал Дис, адресуясь к незнакомке. – Можешь назвать, что ты хочешь за помощь.

Девушка развела руками:

– Ничего. Считай, что я просто отдала один давний-давний долг.

– Долг? – Дис нахмурился. – Но я не знаю тебя.

– А может, кого-то из моих родных? Не вспомнишь?

– Ну конечно! – Дис рассмеялся. – У тебя очень знакомые глаза. Выходит, ты из той семьи, которую я знал некогда в Риме… Даже удивительно, как тесен человеческий мир.

– И нечеловеческий тоже, – добавила девушка, снова погрустнев. – Ну что же, будьте счастливы и прощайте.

– Погоди! – закричал Сашка. – Но ты не сказала, что с учителем!

Девушка, уже собиравшаяся уходить, оглянулась:

– Ничего. Владлена убили три года назад. Свои же. Но не печалься о нем, он нес только зло, и постарайся позабыть обо всем этом. Ради своей же пользы, – она многозначительно указала на увешанные многочисленными амулетами стены. – Прощайте.

– Но все-таки назови свое имя! – снова не выдержала я. – Ты помогла мне принять самое важное решение, я хочу знать, кто ты.

– Не важно… Полина…[4]

Незнакомки уже не было, последние слова донеслись до меня дуновением холодного ветра, влетевшего в подвал через открытую дверь.

– Все к лучшему, – Дис осторожно приобнял меня за плечо. – Лучше держаться от нее подальше. У нее своя дорога, и я вижу на ней много крови и страданий, у тебя – своя. Пойдем.

Мы вышли из подвала.

– Ну, куда теперь? – спросила я, уже, правда, начиная соображать, что Дис в заляпанной кровью рубашке выглядит на заснеженной московской улице, мягко говоря, экзотично.

– Катя, – от холода, прозвучавшего в его голосе, я вздрогнула и остановилась. – Вовсе не обязательно опекать меня и идти за мной. Я отпускаю тебя. Ты свободна, понимаешь? Обещания, которые ты давала, аннулированы. Ты свободна.

Он стоял передо мной, и в темноте я видела фактически только черный силуэт.

Почему Дис так говорит? Он хочет прогнать меня? Я выполнила свою роль и больше ему не нужна?..

Эпилог

В этом городе надо прожить тысячу лет, чтобы знать все его улицы, как линии собственной руки, чтобы дышать им и ощущать биение его сердца всей своей кожей. Чтобы однажды, свернув с туристических улиц, окунуться в покой тенистого сада, где среди зимы зреют ярко-оранжевые апельсины и стоит старинная вилла, заложенная еще в античное время… Здесь живет моя любовь и моя надежда.

Семен Петрович отложил в сторону листок бумаги, поднял очки на лоб и взглянул на меня.

– Ну что же, Николаева, вполне в твоем духе. Пафосно и… ни о чем. Вот скажи, зачем ты используешь образ старой виллы? Разве твои корни в Италии? Ты русская, поэтому твоя любовь и надежда должны быть связаны с русской землей. Вот в мое время была такая песня: «Не нужен мне берег турецкий и Африка мне не нужна», – он потер переносицу и укоризненно покачал головой. – И по стилистике у тебя далеко не все хорошо. Зачем писать «всей своей кожей». Почувствовать чужой кожей у тебя в любом случае не получится.

– Ну это же интонационно, – попыталась робко возразить я.

– Когда будешь сидеть на моем месте, тогда и станешь писать интонационно, а пока тебе нужно научиться писать правильно. Понимаешь?

Я кивнула.

– И вообще, раз уж тебе так нравится Италия, напиши о ней хотя бы рассказ. Это тебе в качестве домашнего задания. Все, свободна, – Семен Петрович безнадежно махнул рукой.

– До свидания! – радостно отозвалась я и вышла из кабинета.

Наташка и Светка уже ждали меня.

– Ну как?

– Что сказал? – спросили они хором.

Я, подражая руководителю семинара, тоже махнула рукой. Левой, свободной от гипса. Правая, похожая скорее на глиняную куклу, висела, придерживаемая бинтом, перекинутым через шею. Признаться, тот еще видок.

– Ну и ладно, – утешила сердобольная Наташка, – а мне нравится, как ты пишешь. Здорово ты придумала про Рим, помнишь?.. И, мне кажется, очень романтично. Может, все-таки получится роман или хотя бы повесть?

Я категорично замотала головой.

– Ладно, Наташ, что ты к ней пристала, – заступилась за меня Светка. – Катя сама во всем разберется.

Она помогла мне надеть пальто – я не справлялась даже с этой простой процедурой.

– И как же ты все-таки неудачно упала, – покачала головой Наташка, разглядывая мою загипсованную руку. – Ну ничего, бывает. Зимой многие руки ломают. Хорошо хоть не ногу.

Я согласно кивнула. Да, с ногой было бы хуже. Хотя и рука – не очень приятно. К тому же она противно ныла и отчаянно чесалась под гипсом.

Мы вышли из института, и в лицо ударил ледяной ветер. Зима не спешила сдавать свои позиции, хотя сегодня был первый день календарной весны… Когда еще растает снег и окончательно потеплеет…

– Может, в кино? – предложила Наташка. – В «Пушке» как раз премьера.

– Не могу, уже есть планы, – призналась я, отводя взгляд.

– Катя, честно говоря, мне не нравится твое состояние, – Светка развернула меня к себе и заглянула в лицо. Под ее внимательным честным взглядом мне опять стало стыдно. – Мне кажется, ты живешь в каком-то нереальном мире. Пора очнуться! Почему ты все время одна? Что случилось с Сашкой? Ну что еще тебе не хватает?

– Слишком много вопросов, – пробормотала я, по-прежнему не глядя на нее. – Я обязательно вам расскажу. Но не сейчас, когда-нибудь потом, честное слово!

Светка и Наташка переглянулись.

– Точно в кино не пойдешь? Тебе бы было полезно, – уточнила Наташка.

– Никак.

Наташка горестно вздохнула.

– Ну смотри. Заставлять мы тебя не будем, но помни, что у тебя есть подруги и вовсе не обязательно страдать в одиночестве. Хочешь, не пойдем в кино, а просто посидим у тебя, поболтаем, как в былые времена, – не сдавалась упрямая Светка.

Немногим везет в жизни так, как мне. У меня замечательные подруги, и, честно говоря, я их совсем недостойна. Не люблю ложь, но все равно, вопреки желанию, вынуждена врать им, хотя ужасно устала от собственного вранья. Но нет, время правды еще не пришло.

– Я не буду страдать, – ответила я, поднимая голову.

– Ну хорошо, – кивнула Светка, хотя я видела, что она мне вовсе не поверила. Ну что же, таков удел всех лжецов, да и глаза наверняка выдали меня с потрохами.

– Завтра увидимся. Пока, – я помахала им рукой и вышла через калитку к Тверскому бульвару.

Оглянувшись на пороге, я увидела, что Светка и Наташка стоят плечом к плечу и смотрят мне вслед.

Я шла по бульвару. Завывал и бесновался ветер, сбрасывая с деревьев серебряные водопады снега, закручивал под ногами поземку… Кажется, начиналась пурга. В этой снежной круговерти силуэты прохожих казались призрачными, нереальными. Словно я была одна на всей планете. Во всей вселенной. Совершенно одна…

Но вот у скамейки вырисовалась высокая фигура в длинном черном плаще, и на моих губах сама собой вспыхнула улыбка.

Завывал ветер, попреки календарной весне, закручивалась у ног поземка. Но мне было тепло. Я шла навстречу Дису, чувствуя, что теперь не одинока. Ну и пусть мы такие разные, ну и пусть мне предстоит состариться и умереть, когда он не постареет ни на один день. Это не имеет значения, когда действительно любишь, и, если бы это потребовалось, я легко отдала бы за него жизнь, потому что моя жизнь и так принадлежит ему, как и моя любовь. Навеки.

Иди, иди за мной – покорной

И верною моей рабой.

Я на сверкнувший гребень горный

Взлечу уверенно с тобой.

А. Блок

Глава 1

Бабушка – ведьма

Его звали Полкило. Кличка приклеилась в десять лет, когда он впервые приехал в летний лагерь «Дружба» со старшим братом Сергеем, пятнадцатилетним активистом и любимцем взрослых. Женьку приписали к нему в первый отряд – все равно будет пропадать в корпусе у старших. Так у первого отряда появился довесок – невысокий, глазастый и ушастый. Полкило. Серега брата в обиду не давал, но особенно и не покровительствовал. Положенные синяки и шишки Женька набирал по корзине в смену. Пару раз, закутанный в одеяло, он вылетал в окно, однажды его завалили матами в клубе. И так все лето. Да не одно. Еще и от отца доставалось. В лагере он работал физкультурником.

Осенью кличка обрушилась на Женьку в школе. Город небольшой. Половина ребят, с которыми он провел лето, училась вместе с ним. В старших классах.

– О! Полкило! – радостно звали его на переменах, щедро одаривали пирожками в столовой, передавали пас на футболе.

– Полкило! А ты как сюда?

Женька так и прилип глазами к списку зачисленных на первый курс педуниверситета.

– Ермишка! Не слышишь, что ли?

Почему же? Он все очень хорошо слышал. А главное, он чувствовал, как все взгляды стоящих рядом девчонок обращаются к нему. Карих, голубых, серых, зеленых глаз… Губы растягиваются в ухмылках. Ну вот, приехали, от насмешек теперь не отбиться.

Полкило-о-о-о… Даже до килограмма не дотянул…

– Слышу. – На ватных ногах Женька обернулся, поднял глаза. – Привет, Вовка!

Семь лет прошло, а Вовка для Женьки был все таким же высоким. И, как всегда, старшим. Старшим вожатым. Он до сих пор каждое лето ездил в лагерь. Старшим. Брат Сергей, как только дождался восемнадцати, тоже вернулся в лагерь. Вожатым на старшие отряды.

– А я и не знал, что ты в педагогический поступаешь! – радовался Вовка.

Он был высоким, отчего слегка сутулился. Длинные руки и ноги. Со стороны казался неуклюжим, но стоило Вовке улыбнуться, шевельнуть плечами, как он преображался. Его хотелось слушать, за ним хотелось идти. Настоящий вожатый.

– Поступил уже, – отвернулся Женя.

Сергей учится в МАИ, на факультете робототехнических и интеллектуальных систем, а Женька поступил в педагогический на факультет начальных классов. Почувствуйте разницу.

– Значит, летом в лагерь, – хлопает его по плечу Вовка и уходит.

Старший вожатый учится в аспирантуре в этом же педе, встречаться они будут редко. Но зато весь Женькин поток теперь будет знать, что его зовут Полкило. Не тонна, не фунт и не килограмм. А всего лишь половина от целого.

Сто человек на курсе. И все девчонки. Ну и ладно.

Летняя педпрактика в лагере по плану после третьего курса, и Женька честно держался. Его тянуло поехать в лагерь, он знал, что там будет хорошо. Что стоит ему услышать, как шуршат строгие сосны, увидеть речку Киржач, проснуться под неизменный горн, как все станет прежним – понятным и простым. Но он туда не ехал. Из упрямства. В лагере были Вовка Толмачев, Женькин брат Сергей Ермишкин, отец, старый, хорошо знакомый начальник Петр Петрович. И каждый встречный ему бы кричал: «Полкило! Привет!» А ему не хотелось быть ничьей половиной или довеском. Он сам как-нибудь, без чужого пригляда обойдется.

Но третий курс был неминуем. Он пришел четко по расписанию, следом за вторым. В учебном плане отдельно было выделено «Летняя практика». Значит, впереди у него был лагерь. Его любимый и одновременно ненавистный лагерь «Дружба».

В отличие от брата Сергея, который здорово вытянулся и раздался в плечах, так что они с Вовкой могли теперь спорить, кто больше загораживает дверной проем, Ермишкин-младший так и остался невысоким. Знакомые умильно улыбались: «В отца». Женьке было не до улыбок. По жизни он обречен был оставаться вторым, прибавочной стоимостью, незаметным. И лагерь в скором времени собирался ему это доказать.

Старожилы знают: в любом лагере самая интересная смена – вторая. Самая солнечная, самая речная, с праздником Нептуна, с ночными походами и посиделками около костра, с теплыми вечерами и звонкими утрами. Дождливый июнь и холодный август ни в какое сравнение не идут со второй сменой, с июлем.

Но чтобы июль состоялся, должна отзвенеть, прокатиться первая смена. Часть детей из первой смены перейдет во вторую, и если закрутить пружину лагерной жизни с самого начала, то ее энергии хватит до сентября. Тогда, глядя в морозное, занесенное декабрьским снегом окно, дети будут вспоминать лето и лагерь, звучную зелень, буйство солнечных лучей. Но сейчас начало первой смены, щемящий июнь, его надо прожить достойно, чтобы потом ни о чем не жалеть. Чтобы Господь Бог, посмотрев на все это, сказал: «А ну, повтори!» – и вернул всех обратно.

– Настя! Чего застряла?

Только сейчас Настя заметила, что сосредоточенно грызет карандаш. Перед ней чистый лист бумаги. Она думает.

– Думаю я, – буркнула Настя, переворачивая лист.

В окне висит Женька Ермишкин. Чтобы дотянуться до подоконника, ему пришлось встать на приступок.

– И хватит лазить через окно! – вдруг взорвалась Настя.

Женькина физиономия сначала вытянулась, а потом исчезла. Зашуршали кусты.

Ну вот, обиделся. И чего она вдруг на него накричала?

Настя поднялась и уже шагнула к двери, чтобы выйти, но тут краем глаза заметила на дорожке Вовку Толмачева, старшего вожатого. Дальше ноги-руки действовали отдельно от головы. Она легко перемахнула через подоконник, привычно приземлилась между кустами магнолии и побежала через лужайку.

– Вовка! Погоди! Ты к Григорию Федоровичу?

– Орлова? – Толмачев попытался придать своему лицу суровость. – Опять через окно прыгаешь? Сколько раз говорить! Дети же смотрят! Вози их потом в травмпункты.

Настя задохнулась от готовой сорваться с губ подготовленной фразы и остановилась. Минуту назад говорила Женьке про окно и вот оплошала.

– Больше не буду, – честно соврала Настя, пристраиваясь к широкому Вовкиному шагу.

Она сама не понимала, что ее так привлекало в нем. Спокойствие? Уверенность? Смешинки в глазах? Авторитет? Да, наверное, ей нравится, что вокруг Вовки вечное движение, что стоит ему появиться, как начинается жизнь. Жизнь веселая, суматошная, настоящая. За ним идут, ему подражают. И так хотелось тоже быть вовлеченной в эту круговерть, стать ей причастной, рождать ее.

Настя покосилась на Вовку и тихо улыбнулась. Хорошо рядом с ним. Надежно.

– У вас все готово? – хмурился Толмачев.

– Да, от нас три станции.

Настя вспомнила, что так и не придумала подробный сценарий. Специально отправила Женьку к обормотам, чтобы полчаса в тишине посидеть, по шагам расписать, кто куда и когда пойдет на празднике. «Здесь в мешках прыгаем. Здесь – кольца бросаем…»[5]

В родительский день[6] решено было устроить благотворительную ярмарку. Ребята несколько дней делали своими руками поделки, девчонок пустили на кухню для стряпни – все эти творения будут продаваться за символические деньги. Мало соберут – обитателей лагеря ждет сладкий стол, много – поездка в ближайший город на экскурсию.

Чего она за Вовкой-то плетется? Ведь Григорий Федорович, физрук, ждет ее именно со сценарием. А ничего не написано…

– Погода, что ли, портится? – Вовка покосился на небо.

– Обещали ясно…

Им только плохой погоды не хватает! Ярмарка будет на улице. Пойдет дождь – вся идея насмарку. Настя с утра смотрела в Интернете – ближайшие три дня должно быть солнце. Откуда тучи? Господь Бог, что ли, Интернет не читает? Или больше верит «Гуглу», чем «Яндексу»?

Но небо пока было чистое, промытое, перечеркнутое белыми самолетными следами, нанизанное на быстрый пролет стрижей. И хоть на горизонте темнели тучи, они вполне еще могли уйти. Настя верила в это. Шагая рядом с таким уверенным, таким сильным и решительным Вовкой, нельзя было думать о плохом. Только о хорошем. Только об удаче. Только о любви?

Дыхание сбилось, Настя отстала на шаг. Но зато теперь она видела, как двигаются под его футболкой плечи при ходьбе, как чуть выступают лопатки, как из-под белой ткани рукава показывается слегка подрумяненный загаром локоть.

Они прошли мимо корпуса малышей, миновали березовую рощицу и оказались на спортивной площадке. Здесь уже вовсю трудилась половина ее первого отряда и почти весь мужской коллектив лагеря. Носили столы из игротек, расставляли по выбранным местам, крепили таблички и ножки для зонтиков. Если завтра будет то, что обещает «Яндекс», а не небо, то «продавцов» от солнца собирались закрывать большими пляжными зонтами.

В стороне от суеты, за кучей столов, в теньке на корточках сидел Стас. Его местоположение можно было безошибочно определить по кружащим неподалеку главным красавицам Настиного отряда, Зине и Ксюхе. Обе высокие, тонконогие, грудастые, обе хохотушки с циничными взглядами. У Ксюхи ко всему еще и шикарная коса, длинная, толстая. Когда она сушит волосы, все мальчишки соревнуются в остротах и комментариях, тем самым лишний раз признавая несомненную красоту. Такая роскошь редка в наше время каре и хвостиков.

– Вот я вас! – выскочил из своего укрытия Стас, предварительно потушив сигарету. Девчонки с визгом прыснули прочь. – Вот глупые, – покачал головой Стас. – Как будто они кому-то нужны!

– Хорош девчонок гонять, – расплылся в улыбке Вовка. – Выходной сегодня?

У Стаса была смешная фамилия Попугайчик. В лагере на младших отрядах работала его сестра Тамара. Сам же Стас помогал на кухне. Должность его называлась «котловой» – он таскал тяжелые котлы и огромные кастрюли, принимал мешки с картошкой и разгружал машины. Но обо всем этом забывалось, стоило только Стаса увидеть.

Нет, все-таки матушка-природа не устала экспериментировать, да и Бог не отвернулся от людей. Он еще милостиво посылал на землю Красоту. Спокойное, уверенное в себе совершенство. Стас был потрясающе красив. Льняные вьющиеся волосы, мягкий овал лица, резкая линия носа и губ, серые глаза с длинными ресницами, решительный подбородок. Высокий, с крепкими плечами, с сильной выразительной мускулатурой рук. Пальцы у него были длинные и крепкие, ладони широкие. И весь он был какой-то очень правильный. А главное – он никогда не суетился, никогда никуда не бежал. И если тебе нужна была помощь – он всегда помогал. Причем получалось это как-то само собой. Ребенок подвернул ногу, и его надо донести до медпункта, девочка в истерике забаррикадировалась в туалете, и уже два часа никто не может до нее достучаться. Перегорела лампочка. Сломалась кровать. Потерялся десятилетний балбес.

В ответ на просьбы Стас растягивал губы в задумчивой улыбке, прищуривался – и через пять минут все были спасены, лампочки вкручены, техника работала. Подчиняясь магии внешности, за Стасом табунком носились девчонки. И здесь уж котловой проявлял чудеса изобретательности, чтобы отваживать особенно настырных фанаток. Родись у него желание заниматься с мелюзгой, он вполне мог пойти в вожатые – педагогическим талантом они с сестрой не были обделены. Но ему это было не надо. Это Вовке, приятелю Стаса по лагерю и по школе, нравилось руководить, командовать, быть лидером. Попугайчик вполне был доволен несложной работой, хорошей кормежкой и относительным покоем.

Одно время Настя еще решала, кто ей больше нравится – Вовка или Стас. И в конце концов остановилась на Вовке. Во-первых, любить старшего вожатого было безопасней – она с ним постоянно на работе сталкивалась, никто не станет подозревать никаких других чувств, кроме дружеских. Да и сам Вовка казался более живым, чем застывший в своей красоте Стас.

– Орлова! У тебя бабушка случайно не на стеклянной фабрике работает? – раздался рядом с Настей насмешливый голос. Этот вопрос заставил вынырнуть замечтавшуюся Настю из мира грез.

– Нет, она у меня ведьма, – огрызнулась Орлова, стараясь не глядеть на усмехающегося Вовку.

– Как кстати! – тут же нарисовался рядом Григорий Федорович. – Для павильона с гаданием. Твоя бабушка не собирается приехать? Внучку проведать?

Настя посмотрела в знакомые прищуренные глаза. До чего все-таки Женька похож на своего отца. Когда он вырастет, то станет таким же толстеньким и розовощеким. И очки черные будет носить такие же. Дурацкие.

– Не приедет, – отвернулась огорченная Настя. – У меня девочки на гаданиях сидеть будут, я им уже карты отдала, они учатся.

– А ты у нас тоже – ведьма? – услышала она тихий вопрос.

– Если бы я была ведьмой, я бы вас уже давно всех заколдовала, – проворчала Настя. В ответ Стас усмехнулся и потянул из пачки новую сигарету.

Если бы она была ведьмой, то все было бы по-другому. Она бы одним щелчком пальцев заставляла людей делать то, что ей хочется. Понравившиеся ей мужчины ходили бы за ней по пятам, экзамены без напрягов сдавала бы, а дети беспрекословно бы ее слушались и не устраивали бы ночных вылазок в гости к привидениям. Ведь вот сейчас – столы расставят, таблички укрепят, а ее оболтусов непременно ночью куда-нибудь понесет, они в темноте пойдут через поле и все здесь посшибают. Шума будет больше, чем от встречи с покойником в ином фильме ужасов. И опять начальник Петр Петрович будет кричать: «Орлова! В чем дело? Вы когда работать начнете? Вы сюда не к бабушке на пироги приехали!»

Бабушку зачем-то вспомнили. Не к добру это.

Бабушка у Насти и правда была непростым человеком. На метле, конечно, не летала и черных кошек не разводила, но скромными предсказаниями пробавлялась. Раскидывала карты, гадала по руке и глазам. Могла небольшую болячку заговорить, пошептать над водой. Дома у нее всегда были чаи с травами, отчего в квартире стоял особенный лесной дух.

Отношение в семье к бабушке было осторожным. С одной стороны, мать никогда не бросала ее и не забывала, что в нескольких кварталах от нее живет родная душа. Но Настю к ней не пускала. Да и сама бабушка не очень рвалась видеть внучку. С весны по осень пропадала в деревне. В детстве Настю туда возили, а после школы про «родовое гнездо» как будто забыли. Даже традиционные соленья и варенья исчезли. Мать ездила к бабушке на дни рождения и праздники, привозила фотографии, но никогда – подарки. Эхом детства к Насте возвращались полустертые воспоминания о быстрых руках, раскидывающих по столу потрепанные карты. О постоянных гостях, которые заходили не через порог основного входа, а сначала стучали в окно, ждали, когда бабушка отзовется, и только потом шли вокруг дома к задней двери, где в пристроенном сарае до сих пор стоял сильный запах куриного помета – прабабушка держала когда-то кур. Слезы, быстрые причитания и шепот. Этот шепот потом Насте снился во сне. Пустой набор слов. А еще она помнила свое последнее лето. Как прибежала с речки. Бабушка сидела на полу, а в комнате было все перевернуто, стол сломан. Настя порывалась все куда-то бежать, звать на помощь, но бабушка устало отмахивалась, бормоча:

– Это я упала. Упала я.

Вечером Настя рассказала о случившемся маме, и уже утром примчался отец. Больше Настя бабушку не видела. По телефону разговаривали. В гости бабушка к себе не звала, знала, мать Настю не отпустит. И только через несколько лет из подслушанного разговора узнала, что бабушку так нечисть наказывала. Видимо, бабушка отказывалась выполнять то, что окаянным было нужно, вот они и вселились в ее тело, заставив расшвыривать все вокруг себя, превратили в одержимую. После такого наказания любой снова станет податливым. Интересно, что бабушка отказывалась выполнить и на что все-таки согласилась?

Сильный порыв ветра заставил посмотреть вверх. На небе тяжелыми глыбами ворочались облака. Быть дождю. А переносить все в клуб уже бессмысленно. Не успеют. Сегодня суббота. Завтра к десяти родители начнут приезжать. Как раз после завтрака и собирались начать ярмарку, чтобы уложиться до обеда. Правда, что ли, поколдовать, чтобы тучи разошлись? Не пропадать же такой родословной!

Пока Настя размышляла над судьбой завтрашнего праздника, Вовка успел уйти, Григорий Федорович побежал ругаться с ребятами, которые вместо того, чтобы носить столы, устроили соревнование по пинг-понгу – ракетки и шарики у мальчишек всегда были с собой. Запомнив место, где предполагалось ставить шатер с предсказаниями, Настя пошла обратно в свой корпус. Погода, бабушка, завтрашний родительский день – все это требовало какого-то более радикального решения. На крыльце Настя поймала пробегавшую мимо девчонку из отряда.

– Маруся, где Вава?

Невысокая бледная Маруся с бесцветными волосами открыла рот, чтобы ответить, но вдруг лицо ее пошло пятнами, глаза забегали.

– Не знаю, – неумело соврала она.

– Мне нужны карты. Где она?

Маруся не выдержала психической атаки и отвела взгляд.

– Так! – протянула Настя, мысленно прикидывая, что такого могли устроить завтрашние ворожеи и цыганки, о чем тихая Маруся боится рассказать. Всю неделю они тренировались в гаданиях, измучили и первый, и второй отряд – им нужна была свежая «кровь» для экспериментов – и вот теперь пропали. И если они сейчас не гадают – а этим невинным занятием им было разрешено заниматься, – то отправились повышать статус, переходить на новый уровень и зарабатывать бонусы. Они подались в колдуньи!

– Где?

Из всех возможных фокусов самым популярным среди девчонок был вызов духа летчика Пушкина. А.С. Пушкин, в смысле ас Пушкин, был излюбленным персонажем для телепортации. Где этим можно заниматься? В нежилом помещении. Столовая и клуб отпадают – везде сейчас толпа. Остается туалет с душем. В туалете не запрешься – воплями, чтобы пустили, замучают. К тому же там светло. А нужна темнота. Темноту среди бела дня найти можно только в душе.

– Ой, Настя, не ходи! – помчалась за ней Маруся. – Они недавно начали!

– Кого вызывают? – Настя поднялась по ступенькам крыльца, в холле повернула налево. – Пушкина или Гоголя?

– Вельзевула, – пискнула Маруся, и Настя споткнулась на ровном месте.

– Кого? – медленно повернулась она.

– Духа тьмы, – умирающим голосом произнесла Маруся, и на ее бледном лице ярче проступили веснушки.

– А чего мелочитесь-то? – У Насти странно дернулась щека, сердце сжалось предчувствием тревоги. Словно ей опять надо войти в дом, где разбросаны стулья, сломан стол, а в окне, задевая осколки стекла, свистит ветер. – Звали бы сразу дьявола и всех его шесть тысяч приспешников.

– Зачем так много? – икнула Маруся.

– На самом деле их больше. – Настя как будто только что вспомнила, куда и зачем шла. – Семь с половиной миллионов рядовых духов под командой семидесяти двух князей тьмы.

– Как это? – зависла на бестолковых вопросах Маруся.

– Молча!

Настя рванула ручку двери. Конечно, душ был заперт. Изнутри. Шваброй или веником. Если включили фантазию, то подперли стулом. Можно начать кричать: «Открывайте, а то позову начальника!» Можно и правда его позвать. А заодно найти Женьку и настучать ему по башке. Куда он смотрел? Пол-отряда ушло в отрыв, а он не заметил.

Можно было сделать все, но Настя поступила по-другому. Она зашла в мужской туалет, оставив опешившую Марусю в коридоре, и остановилась около шкафчика в углу за раковинами.

О том, что женский душ и мужской туалет какими-то сумасшедшими строителями был объединен дверью, знали только вожатые. Настя лично это обнаружила, когда будущих властителей детских сердец и помыслов привезли на уборку корпусов перед началом работы лагеря. Конечно, дверь была предусмотрительно заставлена шкафчиком. Конечно, со стороны душа с нее была снята ручка и краской замазана щель от замка. Но рано или поздно эта тайна должна была открыться. Например, сейчас.

Настя сдвинула легкую металлическую конструкцию в сторону и пнула ногой обнаружившуюся за шкафчиком дверь. Получилось не с первого раза, но в конце концов фанера сдалась и треснула.

В душевой стояла гробовая тишина.

– А вы знаете, что Вельзевул является в виде огромной мухи? – отдуваясь, спросила Настя. – Прислушайтесь, кажется, у вас что-то летает.

В следующее мгновение помещение взорвалось воплями. В слабом свете, сочащемся из мужского туалета, было видно, как в узком пространстве душа рвутся на свободу как минимум четыре любительницы инфернальщины. Самая сообразительная метнулась к Насте.

– Так! Здесь выхода нет, – грозно прикрикнула вожатая, понимая, что если девчонки пройдут через эту дверь один раз, повторов не избежать, а поэтому выпускать их через мужской туалет не стоит. – Выходите отсюда, как вошли.

Но с этим возникла проблема, потому что умные девочки не просто закрыли дверь. Они примотали ручку двери к батарее шпагатом и затянули крепкий узел.

– И кто у нас тут такой умный? – бушевала Настя, добравшись наконец до выключателя. – Я вам для чего ватман дала?

Под ногами был затоптанный большой лист бумаги. Высоким мостиком на нем разбегалась радуга русского алфавита. Буквы читались не очень хорошо, потому что ватман был закапан красным парафином со свечек.

– Зажигалку давайте, – приказала Настя, когда стало понятно, что добровольно веревка развязываться не станет. – Буду вас, как ведьм, жечь на медленном огне.

– Настя, он же пришел, – пискнула растрепанная Вава – как истинные колдуньи, перед вызыванием духов все распустили волосы.

– Это я к вам пришла в виде черта, – вконец разозлилась Настя. – Вообще сейчас сниму всех с магического салона. Какого дьявола вы тут устроили? А если бы начальник пришел? А если бы старший вожатый заглянул? Где бы я вас искала?

Она чиркнула зажигалкой и поднесла огонек к веревке. Синтетический материал задымился и завонял. Девчонки все заморщились, заотворачивались.

– Приблизительно так будет пахнуть в аду, куда вы непременно попадете за бесовское увлечение предсказаниями, – пыталась еще выказывать свое раздражение Настя, хотя уже успокоилась. – Брысь отсюда!

Не успела дверь распахнуться, как девчонки вылетели в коридор. Настя помахала перед собой рукой, прогоняя неприятный дым. Обернулась.

Веревка и правда какая-то дико ядовитая, у Насти начались зрительные галлюцинации – показалось, что сероватый дымок складывается в обнаженную мужскую фигуру. Мускулистые плечи, волевой подбородок, опущенные глаза. Так… скорее на воздух.

Но прежде чем уйти, Настя все привела в порядок. Задвинула шкафом дверь, создала видимость ее закрытости. Пока сворачивала ватман, с неприятием смотрела на закапанные буквы. Напридумывают же! Вельзевула они вызывали. А почему не Люцифера? В конце концов, чем им Пушкин не угодил? Он хотя бы безобидный. Ну, вызвали бы они его и что бы стали делать? Желания загадывать? А потом? Не может же он быть вечно у них на посылках! Сам не уйдет, хулиганить примется. Кстати, а что у девчонок с желанием было-то? Неужели хотели себе колдовских бонусов поднакопить?

В эту секунду Насте словно кто на легкие нажал. Горло перехватило. Настя закашлялась, вывалилась в коридор, движением прогоняя неприятное предчувствие беды.

Точно – ядовитая веревка. И где они ее взяли?