Билет № 11. Русский футуризм: мотивы творчества в.Маяковского до 1917-го года, поэзия в.Хлебникова, Игоря-Северянина

Изначально назывались будетлянами (т.е. деятели будущего – термин Хлебникова), а не футуристами. Название «футуристы» именно от итал.futuro, а не лат.futurum (как принято в советском литературоведении).

Итальянский футуризм – параллельное явление, связей с русским Ф.не было. Итальянский Ф.возник на почве совершенного культурного затишья в Италии того времени, желание возродить национальную гордость, стремление снова стать великой страной (отсюда поддержка со стороны действующего в Италии режима – фашизма).

Логично вести родословную футуризма от альманаха «Пощечина общественному вкусу».

18 декабря 1912 г. – Манифест футуристов «Пощечина общественному вкусу» (Д. Бурлюк, Александр Крученых , Виктор Хлебников):

• Объявляют себя «лицом Времени», именно они – передовое искусство («Новое Первое Неожиданное»).

• Отрицают предшествующую литературу («Бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч. и проч. с парохода Современности»)

• Отрицают современные литературные течения: символизм, реализм («С высоты небоскребов мы взираем на их ничтожество!»).

• Подчеркивают свою исключительность; искусство, которое не дано понять без труда («С ужасом отстранять от гордого чела своего из банных веников сделанный вами Венок грошовой славы» ), («Стоять на глыбе слова "мы" среди моря свиста и негодования») - противостояние толпе обывателей (романтическое по сути).

Нововведения:

• Предлагают «увеличение словаря в его объеме произвольными и производными словами (Слово-новшество)». Поиски  самоценного, самовитого слова.

• Провозглашают необходимость обновления языка («Право поэтов на непреодолимую ненависть к существовавшему до них языку»).

1913 г. – Манифест из сборника «Садок судей II» (Давид Бурлюк, Елена Гуро, Николай Бурлюк, Владимир Маяковский, Екатерина Низен, Виктор Хлебников, А. Крученых).

Выдвигают новые принципы творчества (взято непосредственно из манифеста):

1. Мы перестали рассматривать словопостроение и словопроизношение по грамматическим правилам, став видеть в буквах лишь направляющие речи. Мы расшатали синтаксис.

2. Мы стали придавать содержание словам по их начертательной и фонической характеристике.

3. Нами осознана роль приставок и суффиксов.

4. Во имя свободы личного случая мы отрицаем правописание.

5. Мы характеризуем существительные не только прилагательными (как делали главным образом до нас), но и другими частями речи, также отдельными буквами и числами:

а) считая частью неотделимой произведения его помарки и виньетки творческого ожидания;

в) в почерке полагая составляющую поэтического импульса;

с) в Москве поэтому нами выпущены книги (автографов) «Само-письма».

6. Нами уничтожены знаки препинания, — чем роль словесной массы выдвинута впервые и осознана.

7. Гласные мы понимаем как время и пространство (характер устремления), согласные — краска, звук, запах.

8. Нами сокрушены ритмы. Хлебников выдвинул поэтический размер живого разговорного слова. Мы перестали искать размеры в учебниках — всякое движение: — рождает новый свободный ритм поэту.

9. Передняя рифма (Давид Бурлюк), средняя, обратная рифмы (Маяковский) разработаны нами.

После второго сборника «Садок судей» последовали «Дохлая луна», «Требник троих», «Затычка», «Молоко кобылиц» и др.издания (параллельно следуют скандальные выступления футуристов в Млскве, Петербурге, турне по городам России)

Особенности поэтики футуризма в целом:

• анархичность, нигилистичность мировоззрения;

• попытка создать искусство, устремлённое в будущее;

• бунт против привычных норм стихотворной речи, эксперименты в области ритма, рифмы;

• поиски раскрепощённого «самовитого» слова, эксперименты по созданию «заумного» языка;

• культ техники, индустриальных городов;

• пафос эпатажа.

- энергия отрицания, критики, обличения существующих порядков, дух протеста, перемен, новаторства.

РАННИЙ МАЯКОВСКИЙ (БУНТАРСКИЙ):

Несовершенство буржуазного миропорядка, резкое несоответствие мечты и действительности порождало недоуменные вопросы. В полном разладе с этим миром появляется «Нате». Это - первое стихотворение Вл.Маяковского из пары десятков написанных к тому времени, где он открыто противопоставил себя обывательскому, буржуазному обществу. В грубой, вызывающей форме:

А если сегодня мне, грубому гунну, кривляться перед вами не захочется — и вот я захохочу и радостно плюну, плюну в лицо вам, я — бесценных слов транжир и мот.

Ранний Маяковский противопоставил порядку в мире не демонический идеал, а «грубого» земного человека, претендующего на реальную жизнь. Он решительно «опредметил» и этот «порядок», довольно легко расправившись с Богом и сосредоточив свою ненависть на вселенском «жирном».

Через час отсюда в чистый переулок вытечет по человеку ваш обрюзгший жир, а я вам открыл столько стихов шкатулок, я — бесценных слов мот и транжир.

(«Нате» (1914, сборник «Рыкающий Парнас»)

Вашу мысль, мечтающую на размягченном мозгу, как выжиревший лакей на засаленной кушетке, буду дразнить об окровавленный сердца лоскут; досыта изъиздеваюсь, нахальный и едкий.

(«Облако в штанах», 1915)

Все подводило к тому, что в этой реальной схватке не должно быть «вечного» (романтического) противостояния, но именно в такой позиции, в конечном счете, остается ранний Маяковский. Достигнув высшего выражения в «Облаке в штанах» (четыре «долой» (подробнее – след.билет ).

В «Человеке» герой после очередного бунта против «неба» попадает в будущее (за тысячи лет) — и видит там ту же картину. Может быть, это поэтическая гипербола, прием, рассчитанный на максимальное эмоциональное воздействие? Конечно, гипербола, — только не «прием», а выражение внутреннего максимализма Маяковского, его склонности к категорическим обобщениям — и в жизни и в искусстве.

В пьесе «Владимир Маяковский» поэт – фигура трагическая. Потрясенный человеческим страданьем он весь – боль, смятение. У сильного, уверенного в себе молодого человека вдруг прорывается совсем беззащитное:

Господа!

Послушайте! –

я не могу!

Вам хорошо,

а мне с болью-то как?

Не только трагедия «Владимир Маяковский», но и другие стихи (и цитировавшиеся) говорят о том, какие противоречия раздирали молодого Маяковского, который хотя и нашел культурную среду, в какой-то мере созвучную его душе, нашел единомышленников в стремлении создать новое искусство, но ощущал в себе мощь бороться не только за обновление искусства, а за обновление мира.

Романтический конфликт между бытием и бытом перекрывается у него идеей переделки мира, сложнейшие вопросы человеческого бытия, так называемые «вечные вопросы», объявлены практически разрешимыми. Революционный штурм прошлого укрепил поэта в этой вере, и он не изменил ей в пору самых мучительных сомнений, почти отчаяния — он только отодвинул сроки (в поэме «Про это» — до тридцатого века). Идеи коренных социальных преобразований не просто повлияли на Маяковского — они нашли отклик в самой натуре его, насквозь «земной», принимавшей возвышенный идеал только в плоти и крови, только в реальной — пусть будущей — практике.

СЕВЕРЯНИН:

Игорь Северянин - псевдоним Игоря Васильевича Лотарёва (1887-1941). Считаем необходимым отметить, что сам поэт вплоть до 1912 года {год расставания Северянина с «Ассоциацией эгопоэзии») на титульных листах своих книг подписывал имя и псевдоним через дефис: Игорь-Северянин, понимая приложение как второе имя (пришелец с Севера), а не фамилию. Читатели восприняли наименование «Северянин» как фамилию, что впоследствии было закреплено поэтом до конца жизни.  Группу эгофутуристов (К. Олимпов, П. Широков, Р. Ивнев и др.) возглавил Игорь Северянин, которого В. Брюсов выделил среди поэтов этого течения: «...это – истинный поэт, глубоко переживающий жизнь...». Но далее Брюсов заметил, что примитивный эстетизм поэта, упоение собственными успехами, «отсутствие знаний и неумение мыслить принижают поэзию Игоря Северянина и крайне сужают ее горизонт».

В творчестве Северянина некоторые эстетические принципы акмеизма обнажились с какой-то пародийной наглядностью. В сонете, посвященном Георгию Иванову, Северянин декларирует безоговорочное и радостное приятие мира:

Я говорю мгновению: «Постой!»

Поэтизация современной жизненной гармонии оборачивается у него воинствующим гедонизмом (учение о наслаждении, как высшей цели жизни), акмеистические стилизации придворной жизни – картинами мещанских будуаров, ресторанной жизни, прогулок в кабриолетах, обстановки легкого, бездумного флирта:

В шумном платье муаровом, в шумном платье

муаровом

По аллее олуненной Вы проходите морево...

Ваше платье изысканно, Ваша тальма лазорева,

А дорожка песочная от листвы разуверена –

Точно лапы научные, точно мех ягуаровый.

Ножки пледом закутайте дорогим, ягуаровым,

И, садясь комфортабельно в ландолете

бензиновом,

Жизнь доверьте Вы мальчику в макинтоше

резиновом,

И закройте глаза ему Вашим платьем

жасминовым –

Шумным платьем муаровым, шумным платьем

муаровым!...

(Кензель, 1911)

Кукольная маскарадность такой стилизованной действительности станет для поэзии Северянина характерной. По сравнению с акмеистами, жизнь, которая стилизуется Северяниным, «порядком ниже»: это не галантные празднества придворных, где любовь – служение, а современный веселящийся город «золотой молодежи», кокоток-«принцесс», дам полусвета. «Трагедию жизни превратить в грезофарс» – вот в чем усматривал Северянин назначение поэта и поэзии.

В предреволюционной лирике Северянина обнаруживались и связи с темами и мотивами ранней символистской поэзии, прежде всего, в ней проповедуется культ индивидуализма, самоценного «Я». Желание и воля «Я» для Северянина становятся единственной реальностью мира.

В поэзии Северянина своеобразно трансформировался бальмонтовский культ мгновения, эротических «мигов», акмеистический культ дикости, первобытности, «конквистадорства»

(«М-m Sans-gene», «Юг на севере» и др.). В этом смысле Северянин как бы пародировал программные стихи акмеистов, сводя их лирику из области философической изысканности в сферу эстетических интересов мещанской среды. Однако в отличие от творчества других участников группы поэзия Северянина не была лишена чувства авторской автоиронии, авторской полемики (письменный, ученый спор).

Приспособление к запросам публики, как писал в свое время Брюсов, губило в Северянине поэта «истинного», который в лучших своих вещах чутко видел мир, внес в поэзию новые ритмы, размеры, удачные словообразования. Слабость таланта Северянина, как справедливо считал Брюсов, в том, что он не «направляем сильной мыслью». Отсутствие «сильной мысли» и привело Северянина к скудости тем, их однообразию: «...вместо бесконечности мировых путей перед ним всегда будут лишь тропки его маленького садика».

Нечего было сказать Северянину и как мэтру нового течения: у него не было новой программы. Эгофутуризм как литературное течение оказался бесплодным.

Но в лучших своих произведениях Северянин проявил себя как талантливый поэт-лирик, сумевший преодолеть тезисы эгофутуризма. В его стихах, обращенных к реальной повседневности, проявилась поэтическая искренность и простота. Эти создания Северянина – образцы настоящей, а не стилизованной для буржуазной эстрады лирики («Весенний день», «Это все для ребенка», «Весенняя яблоня», «Октябрь» и др.). В них сказывалось влияние поэтов-классиков, прежде всего Фофанова, которого Северянин всегда очень любил.

После Октябрьской революции поэт оказался за рубежом; он жил в Прибалтике, зарабатывал на жизнь литературным трудом, выступал с поэтическими вечерами. Скоро его начали забывать. Северянин оказался в общественном и литературном одиночестве. В 20–30-х годах вышло несколько сборников стихов поэта и стихотворные романы («Соловей», 1918; «Менестрель», 1919; «Падучая стремнина», 1925; «Колокола собора чувств», 1925, и др.). Стихи Северянина приобретают простоту, ясность; в основном это воспоминания о прошлом, о России.

К эмигрантам поэт относился с неприязнью; они отвечали ему тем же. Эмигрантская среда казалась Северянину воплощением пошлости и эгоцентризма:

Они живут политикой, раздорами и войнами,

Нарядами и картами, обжорством и питьем.

Интригами и сплетнями, заразными и гнойными,

Нахальством, злобой, завистью, развратом и нытьем.

Поэт обнаруживает сочувственный интерес к Советской России. В стихотворении с характерным названием «Наболевшее...» он писал в октябре 1939 г.:

Нет, я не беженец, и я не эмигрант, –

Тебе, родительница, русский мой талант <...>

Мне не в чем каяться, Россия, пред тобой:

Не предавал тебя ни мыслью, ни душой...

В предвоенный период Советской Эстонии Северянин печатался в «Огоньке» и «Красной нови». После занятия Прибалтики фашистскими войсками Северянин не успел выехать из Эстонии; умер в Таллинне.