2. После смерти Александра

Весть о смерти Александра вылилась в открытое восстание двух оппозиционных сил против централизованной македонской власти. Эти силы проявили себя в противоположных уголках империи, но имели общее хотя бы в том, что обе родились из недовольства греческих наемников.

В дальних сатрапиях, где уже произошли открытый мятеж и убийство сатрапа, греческие колонисты объединились и выбрали своим стратегом некоего Филона Энианского. Диодор оценивает их численность в 20 тысяч пехотинцев и 3 тысячи конников, но эти цифры, должно быть, сильно преувеличены, если не предположить, что они получили много азиатских подкреплений. Это не представляется вероятным, поскольку, согласно нашему единственному источнику, мотивом мятежа было стремление вернуться в лоно греческой цивилизации.

Пердикка, принявший центральную власть после смерти Александра, предпринял срочные карательные акции против мятежников. Он послал Пифона, который хотел избежать полного разгрома, надеясь вместо этого привлечь мятежников на свою сторону, а затем использовать и для создания самостоятельной автократии. Поэтому он тайком сговорился с неким Летодором, предводителем 3 тысяч греков. Когда же настало время битвы, дезертирство большого контингента воинов заставило остальных обратиться в бегство. Пифон настолько преуспел в реализации своего плана, что уговорил своих противников сложить оружие. Но на этом этапе план расстроили его македонские войска. Отсылая их, Пердикка предусмотрительно пообещал, что они получат большую добычу в качестве трофеев. Теперь же, возмущенные милосердием своего стратега, они занялись грабежами и убийствами пленных. Таким образом, мятеж в дальних сатрапиях и амбициозный план Пифона в качестве стратега наемников рухнули сообща.

Одновременно в Греции начал борьбу против Александра Леосфен. Но в то время как истоки Ламийской войны довольно неясны, а Леосфен, должно быть, действительно ожидал бунта наемников в дальних азиатских провинциях, все же остается маловероятным, чтобы между ним и Филоном существовало сколько‑нибудь четкое взаимопонимание.

Диодор и Павсаний, два авторитета, которые описывают эти события, подходят к теме с разных углов зрения. Диодор рисует общую обстановку. Как следствие приказа Александра распустить наемников сатрапа, «много чужестранцев, уйдя с военной службы, разбрелось по всей Азии и стало добывать себе пропитание грабежом. Наконец они стеклись со всех сторон к Тенару. Точно так же уцелевшие персидские сатрапы и другие начальники, собрав деньги и воинов, приплыли к Тенару и объединили свои силы. И в довершение всего полномочным стратегом выбрали Леосфена, афинянина, человека блистательных душевных качеств и непримиримого врага Александра».

Павсаний сделал больший упор лично на Леосфена и поясняет, что его вражда к Александру проявилась тогда, когда «все греки, которые служили Дарию III и сатрапам за плату, сначала были доставлены им на кораблях в Европу, в то время как Александр хотел расселить их в Персии». Из этого можно предположить, что Леосфен заботился о сохранении воинов, выживших во время мятежа Битона в Бактрии. Вероятно, он сам служил за морем в качестве наемника, поскольку был сыном изгнанника.

К 324 г. Афины уже заигрывали с заговорщиками против Македонии и избрали Леосфена стратегом. Он изложил им свой план действий, одобренный его 8 тысячами воинов в Тенаре. По получении вести о несомненной смерти Александра (летом 323 г.) Леосфен был официально признан главнокомандующим, ему выдали 50 талантов из денег Гарпала и оружие. Сначала он отправился морем в Этолию, где к нему присоединились местные рекруты в количестве 7 тысяч человек. Кроме того, в Афинах самые бедные граждане увидели в войне шанс заработать на государственных субсидиях. Поэтому, когда был укомплектован большой флот, 5 тысяч ополченцев и 2 тысячи наемников послали присоединиться к Леосфену перед Платеями. Там с частью своих сил он одержал победу над беотийцами и Македонским гарнизоном в Фивах.

Между тем Антипатр послал обращения с призывом о помощи новому сатрапу Фригии Леоннату и Кратеру, который возвращался из Вавилона с демобилизованными македонцами. До их прибытия он оставил в Македонии гарнизон во главе с неким Сиппом, чтобы обезопасить себя с тыла от фракийцев и набрать наемников. Сам же с македонским войском, уменьшившимся до 14 тысяч воинов, двинулся в Фессалию. Но фессалийцы поддержали греков, и их поддержка способствовала значительному превосходству греческих сил над македонцами, особенно в кавалерии. Антипатр не рискнул пойти на открытое сражение и заперся в Ламии.

Однако Леосфен не проявил особой сноровки в ведении осады. Она выродилась в зимнюю блокаду при помощи наемников, а в ходе одной вылазки был убит сам Леосфен. С его смертью греки утратили остатки энергии. Больше наемники в этой связи не упоминаются, в то время как они появляются в стане македонцев. Разумеется, греки продолжали еще пользоваться ими, и, возможно, после гибели их признанного лидера они проявляли меньше рвения и добивались меньше успехов. Леосфена заменил афинянин Антифил, но имеется свидетельство того, что кампания велась группой представителей городов – самый худший способ управлять наемной армией. Как раз кавалерия Фессалии играла основную роль в каких‑либо успешных действиях против Леонната или Кратера, в то время как к неудаче в целом имеет отношение отсутствие союзных войск в критические моменты. Как всегда случалось с армиями ополченцев, они не могли существовать на постоянной основе, и такая недисциплинированность распространялась как эпидемия на все войско, так что к битве при Кранноне численность ополченцев сократилась до 25 тысяч пехотинцев и 3500 конников. Даже эти войска оказались настолько ненадежными, что после очень незначительного поражения войска Союза рассеялись.

После битвы при Херонее Афины реорганизовали подготовку своих эфебов в попытке повысить боеспособность ополченцев. Эти усилия не дали результата в Ламийской войне, хотя не только Афины следовало винить за ее плачевный результат. То, что началось как успешный мятеж наемников, завершилось неудачей, весьма характерной для армий ополченцев, и оправдало пророчества Фокиона. С этим поражением греков последняя серьезная угроза преобладанию Македонии исчезла на 50 лет.

Часть шестая

ЭПОХА ДИАДОХОВ

Глава 21

НАЕМНИКИ В АРМИЯХ ДИАДОХОВ

1. Вступление

Мы описали итог Ламийской войны как избавление Македонской империи от внешнего нападения. Но, как часто случается в истории, безопасность от внешней угрозы не укрепила, но разрушила внутреннее единство. После смерти Александра его империю могла скрепить угроза, общая для всех македонцев. Когда был подавлен последний мятеж и ничто не угрожало городам‑полисам Греции, стратеги Александра начали борьбу за наследство; и следующие 20 лет заполнены войнами между ними. Они стремились в различных коалициях объединить или разъединить империю. Но под этими усилиями скрывалась общая для всех негативная черта: диадохи никогда не опирались в своих планах на полис как административную единицу. Как бы правители ни старались не замечать этого, государство‑полис прекратило играть свою роль на том же уровне, что сатрапия или монархия, будь то в политической или военной сфере. С этих пор почти все армии эллинского периода становятся наемными в той мере, в какой они не являются армиями ополченцев.

Сама Македония, как бы она ни отличалась от греческого полиса, могла бы составить исключение. Но исключение скорее кажущееся, чем реальное. Поскольку в этот период обнаруживается, что любой большой контингент македонских воинов мог бы трактоваться как воплощение государства. Это было отнюдь не лишенное логики продолжение прежнего конституционного обычая. Но на практике такой контингент действовал в манере, едва ли отличающейся от любой обычной наемной армии. Он приводился в действие не интересами своего далекого отечества, но насущными потребностями момента. Такой контингент мог принять своим предводителем грека, поскольку он назначен царем и обращался к воинам от имени их героического Александра Македонского. Но воины могли точно так же забросать своего старейшего македонского командира камнями, если тот задержал выплату им жалованья. Боевой дух такого контингента часто мог интенсивно выражаться в национализме (Александр обнаружил это в Описе, когда попытался сделать свою армию азиатской). Но ветераны так и не объединились для возвращения в Македонию. Они могли ворчать по поводу бесконечных военных походов, но в действительности предпочитали оставаться служить до 60 или 70 лет (Плутарх . Эвмен).

В конце каждой летней кампании армии не распускались, но делились на меньшие контингенты воинов. Если их заставала зима, они распределялись на постой в соседних городах. В начале лета войска собирались вновь и переходили на лагерное содержание. Поэтому эллинский воин так и не имел возможности возобновить гражданскую жизнь или расстаться со своими соратниками.

Корпоративный дух лагерной жизни четко материализуется в форме, неизвестной до эллинистических времен. Это обоз или воинский багаж, то, что воин ценит в жизни. Уже в армии Александра лагерь представлял собой нечто большее, чем совокупность воинов и их обслуги. Даже в самых отдаленных местах, куда доходили в Индии греческие воины, жены и дети сопровождали их и делили с ними трудности. Во времена диадохов обоз включал женщин, а также известную во всем мире военную добычу, иногда за несколько лет грабежа. Поэтому делом первой важности для стратега становится уберечь воинский обоз, потому что если его захватят, то иссякнет лояльность армии, она может превратиться в держателя добычи. Это нашло яркое воплощение в судьбе Эвмена и может частично объяснить частоту обходных маневров в войнах эллинистического периода. (Мнасикл захватил обоз Фиброна и привел его в отчаяние. Эвмен захватил обоз войск Неоптолема, после чего эти войска присоединились к нему. Антигон специально послал конницу Медеса и Тарентина для захвата обоза аргираспидов войска Эвмена. Они согласились предать Эвмена ради спасения потерянного имущества. Известна неистовая попытка Деметрия вернуть свой обоз после битвы при Газе (312 до н. э.). Попытка не удалась, и большое число его воинов попало в плен. Деметрий, включивший на Кипре в свое войско пленников (после разгрома в 306 г. до н. э. флота Птолемея при городе Саламине), обнаружил, что не может заставить их остаться, потому что они оставили свой обоз у Птолемея.) Так, крайности сходятся. Наемник, лишенный пожитков, столь же ненадежен, как ополченец, чьи поля подвергаются опасности.

Соответственно, когда воин прикован к своему маленькому переносному домашнему очагу, он теряет все другие связи. Поэтому во времена диадохов победоносный стратег имел обыкновение принимать в ряды своего войска пленных врагов и использовать их даже против их бывших военачальников. (Например, Эвмен после разгрома македонцев Неоптолема, Антигон после победы над Эвменом. Лисимах вербует войска Павсания. Антигон берет на службу гарнизоны Птолемея. Но Птолемей продает в рабство гарнизон Антигона в Малле в Киликии и посылает пленных на поселение в Газу как иноземных ополченцев.) Такая практика и частота, с которой воинов можно уговорить дезертировать скопом, побуждали каждого стратега зарабатывать репутацию военачальника, снисходительного к пленным и великодушного в отношении подчиненных. Лучшей гарантией лояльности воинов для него была серия успехов: другие методы привязывания к себе воинов, такие как принятие присяги, оказывались в конечном счете неэффективными.

Из общих замечаний по воинам диадохов легко увидеть, что это была эпоха, когда наемник стал самым обычным и распространенным явлением. Верно и то, что никогда раньше не было столь крупных армий, содержащих такой большой процент кондотьеров. Но такое преобладание наемников вместо упрощения нашей задачи еще более усложнило ее. Потому что, когда однажды все воины были сведены к одному профессиональному типу, наши источники часто перестают выделять наемника как такового. Все бойцы становятся воинами – пехотинцами или конниками. Македонец почти не отличался от наемника, а также было обилие воинов, обученных и вооруженных по македонскому образцу, хотя это были люди всяких племен. Поэтому редко обнаруживается различие между тремя наиболее распространенными типами воинов: во‑первых, собственно македонцы, во‑вторых, греческие наемники, в‑третьих, местные войска. И даже там, где упоминаются первые два типа, невозможно быть абсолютно уверенным, что они не содержат, помимо перечисленных, воинов другого типа. Например, македонские армии на Востоке, вероятно, позже возмещали потери в своих рядах за счет отпрысков смешанных браков, которые родились в лагерях. Но, кроме того, к македонским воинам постепенно добавлялись контингенты немакедонцев, которые обучались пользованию македонским оружием. При всяком другом предположении трудно объяснить постоянное присутствие большого количества македонцев в любой армии. Аналогичным образом расплывчато понятие «иноземец», и эллинизация Передней Азии развилась достаточно, чтобы позволить многим воинам‑негрекам занять место среди чисто греческих соратников.

Учитывая все эти недостатки наших источников, видимо, лучше использовать лишь часть имеющегося материала, где четко упоминаются наемники, как таковые. Такой метод создаст поверхностное впечатление минимального участия наемников в войнах диадохов, но любой другой метод был бы бездоказательным. Можно привести достаточно цитат, чтобы показать, что наемник как воин был характерной фигурой для этого периода и обусловливал ее военную активность.