42. Государство и империя.

Еще лет 20 назад с империями все казалось ясно: эта отжившая, устаревшая форма политической организа­ции в XX веке уступала место новой форме — нации-государству. Крах империй объяснялся их неспособ­ностью меняться, приспосабливаться к требованиям современности, а также натиском национально-освобо­дительных движений, которые олицетворяли собой прогресс и справедливость. Сегодня историческая роль империй серьезно пересматривается.

Историки отказываются от представле­ния об империи как о сугубо домодерной форме поли­тической организации, на смену которой приходит го­сударство. Этопротивопоставление модерного государства традиционной империи не лишено определенных резо­нов. Государство мыслилось как не универсальная струк­тура. В то же время государство по преимуществу основывалось на прямом правлении и контроле в отличие от империй, опирав­шихся на непрямые формы контроля и правления. Со­временная система налогообложения, монополия на военную мобилизацию, стабильная бюрократия, посте­пенная замена элит по рождению элитами по образова­нию, современное понимание законодательства - считается, что все это не было свойственно импе­риям, но было признаками модерного государства. Па­радокс заключается в том, что модерное государство рождается в сердцевинах империй и во многом как ре­акция на проблемы, возникающие в контексте соревно­вания империй, прежде всего в военной сфере. Не все домодерные империи сумели справиться с задачами строительства государства в своем ядре, но те, кто су­мел, как Британия, Франция, Пруссия-Германия, не перестали от этого быть империями. Они, а за ними и их отстававшие соперники — Россия, Австрия, Осман­ская империя, Испания - стремились, каждый по-свое­му, найти приемлемое сочетание традиционных им­перских механизмов и форм правления с формами и методами модерного государства. При этом историки существенно скорректировали представления о мо­дернизации как процессе повторения этапов и форм развития ведущих стран Запада и показали,что пути к модерну могли быть и были разными. Неудача такой перестройки означала крах, как это и произошло с Ре­чью Посполитой в результате разделов конца XVIII ве­ка. Османская империя, слишком сильно запоздавшая с перестройкой, также была обречена — уже в XIX столе­тии. Лишь более удачная геополитическая ситуация позволила Великой Порте так надолго пережить Речь Посполитую.

Практически все империи нового време­ни в XIX веке уже не были классическими империями. Они видели смысл своего существования не в сохране­нии и воспроизведении себя, но в развитии и «прогрес­се» и переживали кризис приспособления к новым ме­тодам правления и формам политической организации. Это был именно кризис — то есть сюжет с открытым финалом.

Сегодня, в начале XXI века, мы имеем дело с весьма динамичной ситуацией в историографии, когда постко­лониальный дискурс, для которого понятие «империя» было однозначно ругательным, все еще весьма влияте­лен, в том числе и в Восточной Европе, но его односто­ронность уже вполне очевидна. Будем, однако, по­мнить, что односторонность постколониальной школы во многом была реакцией на прежнюю апологетику империй или замалчивание темных сторон их истории.

Империи в стремлении к легитимации нагородили столько же лжи и фарисейства, как и национальные государства. Как и нации-государства, они претендова­ли на то, что являются носителями свободы и «прогрес­са». Они также выставляли себя гарантами мира. Как это всегда бывает, подобные утверждения отчасти вер­ны, отчасти нет. При желании в истории можно подо­брать довольно примеров для отстаивания как имперс­кой, так и националистической идеи. Не подлежит сомнению, что хуже всего людям приходится в переход­ные периоды — когда империя или нации-государства себя утверждают.

Менее десяти лет назад диагноз Ф. Купера и Э.Л. Столер: «..."национальное государство" занимает слишком много места в концепциях европейской истории с кон­ца XVIII в., а "империя" слишком мало» — был вполне справедлив. Сегодня политологи и историки, отме­чающие ключевую роль империй в истории, рассуж­дающие о них как о явлении сложном, неоднозначном, оставившем как отрицательное, так и положительное наследие, выглядят скорее респектабельно, чем вызыва­юще. Все больше исследователей склонно видеть импер­ские структуры не только в прошлом, но и в настоящем и оценивать их роль без упрощенного негативизма.

Взаимоотношения империи и нации-государства — один из ракурсов отношений империи и модерного государства вообще. Дело в том, что про­ект нации-государства, с его стремлением к культурно-языковой гомогенизации населения, тоже вызревает в империях. Франция как эталон нации-государства бы­ла ядром империи, более того, она сама прошла путь подавления локальных культур и языков в пользу доминирую­щей культуры и языка Иль-де-Франс. Причем сформулирован этот проект был в правление Наполеона I, который рассматривал унаследованный от французс­ких королей шестиугольник как ядро будущей паневропейской империи. Во многом особенные, но по ряду показателей сходные проекты строительства нации в имперском ядре мы видим на Британских островах и в Испании.

Все это справедливо и для большинства кон­тинентальных империй, несмотря на то, что в них выделение ядра, которое должно быть охвачено про­ектом строительства нации, было более сложной зада­чей. В империи Романовых такой проект русской на­ции был сформулирован в 30—60-е годы XIX века и включал великорусов, белорусов и малорусов, а также финно-угорские народы Поволжья. В империи Габс­бургов австрийского проекта по ряду причин не было, но после конституционного соглашения 1867 года о создании дуалистической монархии весьма энергично осуществлялся венгерский проект национального стро­ительства в Транслейтании.

Имперские успехи помогали строительству нации в имперском ядре, иначе говоря, не столько сложившие­ся нации-государства имперского ядра создавали им­перию, сколько империи создавали в своем ядре нации-государства. Не случайно испанский проект строительства нации пережил глубокий кризис на рубеже XIX—XX веков именно в связи с потерей империи, а с британским, и отчасти французским, проектом это про­изошло по тем же причинам во второй половине XX ве­ка. Процесс формирования русской/российской нации также пережил серьезные кризисы сначала в результате Первой мировой войны и революций, а затем распа­да СССР.

Таким образом, можно говорить о двух принципи­ально различных парадигмах строительства наций-госу­дарств.

Изначальный западноевропейский проект осу­ществлялся в ядре империй и не был направлен на их разрушение. Образцами модерной нации-государства стали именно Франция и Великобритания. Проект строительства наций в ядре империй во многом пода­вил периферийные проекты национального строитель­ства, которые с новой силой проявились уже в XX сто­летии в Шотландии, Каталонии, Стране Басков и т.д. (во Франции эти проекты — бретонский, провансальс­кий — так и не «выстрелили»).

В Восточной Европе к началу XX века успехи проектов, опиравшихся на импе­рии, были меньше, эти империи Первую мировую вой­ну проиграли, и здесь после войны были реализованы разрывавшие имперскую структуру периферийные про­екты национального строительства. В таких перифе­рийных проектах этнический мотив акцентировался сильнее, чем в тех, что осуществлялись в имперском ядре. Во многом, кстати, периферийные проекты были не только отрицанием империй, но и плодом имперс­кой политики. Так, Румыния, Болгария и Сербия полу­чили независимость еще до большой войны как резуль­тат компромисса христианских империй по вопросу о контроле над перифериями сжимавшейся Османской империи. А Польша, Литва, Латвия, Эстония, Украина возникли (на более или менее продолжительное время) как результат соперничества европейских империй в Первой мировой войне и поддержки ими периферий­ного национализма в лагере противника. Это сопер­ничество разрушило прежние конвенциональные ограничения, которых империи, разделившие Речь Посполитую, придерживались в вопросе об использова­нии карты национализма в борьбе друг с другом. Таким образом, в строительстве наций и наций-государств империи не были лишь фоном или помехой, в действи­тельности они были важными, если не главными, учас­тниками процесса.

Процессы эволюции империй, усвоения ими новых методов правления и контроля над населением имели и много других аспектов. Иначе говоря, империи меня­лись, становились весьма непохожими на традицион­ные образцы. В XX веке, и особенно после Второй ми­ровой войны, направление этой эволюции радикально изменилось. Предыдущие два века империи стремились в значительной мере заменить непрямые формы прав­ления, которые Ч. Тилли считает родо­вым признаком империй^[6], прямыми формами правления и методами контроля,характерными для модерного государства. Теперь на первый план ста­ли вновь выходить непрямые методы контроля над пе­риферийными обществами. Так называемые народные демократии Восточной Европы не были частью СССР, но частью «империи Кремля» они, безусловно, явля­лись. Такая форма имперского правления отнюдь не нова. М. Дойл, автор важного теоретического труда об империях, считает, что Афины выполняли роль импер­ского центра в союзе греческих полисов. Последние были формально независимы, но Афины могли до­статочно эффективно контролировать не только вне­шнюю, но, до определенной степени, и внутреннюю политику полисов — членов союза. Те случаи, когда ан­тичные Афины, послевоенная коммунистическая Мос­ква или современные США вынужденно прибегали к прямой военной интервенции для удержания своего контроля, были не столько апофеозами их мощи, сколь­ко провалами их обычной политики непрямого контро­ля. Можно сказать, что СССР в конце XX века действи­тельно был анахронизмом и его распад как империи, основанной на прямом контроле центра над перифери­ей, был закономерен.

В последние годы историки все больше внимания уделяют понятию имперской власти. Оно шире и гибче, чем понятие «империя» и охватывает многообраз­ные примеры неравных отношений имперского центра и периферийных политий, будь то с формальным вклю­чением в империю или с сохранением государственной «независимости». Между прочим, изначально слово imperium означало суверенную власть на той или иной территории. В этом смысле плодотворно сравнивать постимперские проблемы развития России с опытом именно тех стран, которые также имеют традицию им­перской метрополии и соответствующей трактовки су­веренитета.

Итак, в современной историографии империя пред­стает как меняющаяся форма со сложным и противоре­чивым содержанием и наследием. Это не оставляет ме­ста для «простых» объяснений и оценок прошлого. Сам факт, что Россия была империей, не объясняет тех сложностей, которые она испытывала и испытывает с осуществлением модернизации и демократизации, а расставание с империей, хотя и создает новые возмож­ности для решения этих задач, вовсе не гарантирует современной России успеха. Имперская роль России также не фиксирует сама по себе ее роли «виноватого» или «благодетеля» в отношениях с соседями.

Можно согласиться с Н.Е.Тихоновой в том, что в контексте дебатов об имперском наследии в совре­менной России очень важно оценить, как эта проблема­тика воспринимается сегодняшними россиянами. Если мы пытаемся понять, что происходит с нашим обще­ством после развала СССР, можно ли, например, го­ворить о постепенном становлении нации, не менее важно оценить, как развиваются в России процессы со­циокультурной и политической модернизации, посколь­ку гражданская нация может сформироваться только в об­ществе, прошедшем этап модернизации.

Можно отметить пять базовых характеристик, с которыми понятие «империя» связывается в россий­ских политических дискурсах.

1.   Многосоставностъ: империя - это политическое образование, включающее в себя много разнокачествен­ных элементов, которые могут выделяться по разным основаниям («народы», «нации», «национальности», «этносы», «политические организмы», «разнокультур­ные земли» и др.). В роли идеально-типической про­тивоположности этой характеристики выступает «на­циональное» государство с ударением на прилагательное (nation-state). В российских публичных дискурсах в каче­стве альтернативы империи нередко представляют го­сударства, где есть одна доминирующая нация.

2.   Наличие центра и периферии (метрополии и ко­лоний), отношения между которыми имеют асиммет­ричный и неравноправный характер. Нередко под­черкивается насильственный характер «удержания» периферии, а также несправедливый обмен ресурсами в пользу центра. В этом качестве «империя» проти­востоит, с одной стороны, федерации, где отношения между федеральным центром и субъектами федерации строятся на началах равноправия, а с другой — унитарному государству, в котором нет столь явного противопо­ставления центра и периферии.

3. Автократический способ интеграции территорий и общества «сверху». Данное значение понятия подчеркива­ет вертикальный характер политических связей в импе­рии в противоположность комбинации связей горизон­тальных и вертикальных, характерных для идеального типа нации-государства (nation-state), интерпретируемого как тандем демократического государства и гражданско­го общества. В рамках такого понимания империи нередко подчеркивается факт бесправия подданных (в отличие от полноправных граждан нации-государства). Таким образом, «империя» рассматривается как способ организации власти, при котором объектами автократи­ческого принуждения оказываются не только полити­ческие сообщества, но и индивиды.

4.   Наличие «универсальной объединяющей идеи», некоего глобального цивилизационного проекта, во имя кото­рого империя вбирает в собственное «тело» и в орбиту своего влияния народы и территории. «Империя» при таком понимании выступает не просто как способ орга­низации власти, но как воплощение некоего мессианс­кого проекта. И в таком качестве она противоположна идеальному типу государства - «ночного сторожа», функ­ции которого ограничены обслуживанием интересов собственных граждан.

5.   Влияние на международной арене / стремление подчинить этому влиянию другие государства без утраты ими са­мостоятельного государственного статуса. В этом значении «империя» — это, прежде всего «великая держава», в полной мере реализующая свой потенциал влияния. Эта интерпретация является не слишком строгой (воз­можно, в данном случае более уместным было бы говорить об «имперском порядке» или «гегемонии», а не о собственно «империи»), это скорее метафора, однако можно сослаться на некоторую прак­тику использования слова «империя» именно в этом значении, причем не только в России. Для определе­ния противоположности качества империи, положен­ного в основу данной интерпретации, мы также вос­пользуемся метафорой — выражением «нормальная страна», взятым в качестве заголовка к некогда нашу­мевшей статье А. Шлейфера и Д. Трейсмана.

Выделенные значения слова «империя» являются базовыми, они могут по-разному варьироваться и ком­бинироваться, поэтому спектр интерпретаций в дейст­вительности гораздо богаче.