Гаман-Голутвина О.В. Политические элиты России. Вехи исторической эволюции. М.: Интеллект, 1998. — 416 с.

ПОПЫТКА ДИАГНОСТИКИ

В истории России (и любого иного «месторазвития») ничто и никто не исчезает бесследно и не появляется заново. Всякая история — «колесо в колесе». В борьбе между теми, кто старается сделать, «как должно быть», и теми, кто хочет оставить все «как есть», всегда, в конечном счете, одерживают верх последние. Ибо «то, как есть», — в данном случае не данность, а сверхданность.

Автор книги «Политические элиты России» применительно к конкретному историко-государственному вопросу — становлению правящего слоя — довольно успешно пробует постичь эту сверхданность. Исходя из результатов анализа, проведенного многими авторами (В. Ключевский, А. Пресняков, П. Милюков, И. Солоневич, Р. Пайпс), О.В. Гаман-Голутвина в качестве постулата принимает сделанный ими вывод о том, что противоречие между потребностями государства в развитии и крайне неблагоприятными возможностями их удовлетворения — прежде всего из-за непрерывных войн и тяжелых природно-климатических условий — определило характер политических режимов России на протяжении всей ее истории. Способом разрешения этого противоречия, по мнению автора, стала мобилизационно-распределительная схема использования ресурсов посредством их максимальной сверхконцентрации и сверхэксплуатации, а также сверхнапряжение всех звеньев общества для его развития в чрезвычайных условиях. Такая мобилизационно-распределительная схема стала основой формирования соответствующего типа развития — мобилизационного (МТР). В подобной ситуации «инструментом организации принуждения выступают “жесткие” (авторитарные и тоталитарные) политические системы и репрессивные политические режимы. При этом на первый план взаимоотношений государства и гражданского общества выходит способность политической системы жесткими методами мобилизовывать различного рода ресурсы. Авторитаризм осуществляет эту функцию посредством мер принуждения; тоталитарная система прибегает к методам всеобъемлющего контроля за всей системой жизнедеятельности общества». Из этой посылки — вывод Гаман-Голутвиной: «При МТР возникает политико-центричный тип общества и идеологии и соответствующий тип формирования правящего слоя» («элиты», как определяет его автор вслед за Г. Моской, В. Парето, Г. Лассуэллом). Иными словами, отношения власти предшествуют отношениям собственности и выступают первичными касательно последних. Этим же обусловлена близость МТР к «азиатскому способу производства».

В отличие от МТР, инновационный тип развития (ИТР) основан на принципе опережающих инвестиций и использовании особых ресурсов, причем в понятие ресурсов входят также и общественные отношения, существующие прежде государства как такового и независимо от него. «Доминирование экономических факторов в системе факторов развития позволяет определить этот тип социальной организации как экономико-центричный», — отмечает Гаман-Голутвина. Соответственный ИТР политический режим — естественно, демократический (я бы уточнил: либеральный, поскольку демократия в ее аристотелевом понимании есть просто власть количественного большинства, а значит, возможна и при МТР).

 Автор совершенно справедливо указывает, что МТР — это путь России, ИТР — Европы (вообще Запада). Она приводит яркую цитату из труда Г. Федотова: «Весь процесс исторического развития на Руси стал обратным западноевропейскому: это было развитие от свободы к рабству. Рабство диктовалось не капризом властителей, а новым национальным заданием — созданием империи на скудном экономическом базисе». Далее уже сама Гаман-Голутвина добавляет: «Анализ основных этапов развития российского общества и государства (Киевская Русь, «удельные века», Московское государство, Российская империя, СССР, современная Россия) показывает, что те из этапов русской истории, которые характеризуются как периоды развития, были периодами движения в мобилизационном режиме. Таким был московский период, ознаменовавшийся созданием централизованного государства; такой была восходящая фаза имперского периода; в мобилизационном режиме была осуществлена индустриальная модернизация СССР».

В данном пункте исследования его автор переходит к рассмотрению собственно элиты. «Основанием социальной стратификации в подобной системе выступает не различие имущественного ценза и политических прав, как это происходит в гражданском правовом обществе, а различие обязанностей перед государством <…> Вследствие приоритетности политических факторов в системе факторов развития по мобилизационному типу, доминирования жестких форм политической организации властная элита формируется в недрах государственных структур, что конституирует высший эшелон бюрократии в качестве политической элиты».

Используя в качестве критерия периодизации процесса становления элит в России сам тип правящего слоя, автор выделяет четыре основных периода, «когда традиционная для России модель элитообразования лишь изменяла свой внешний облик, сохранив содержание (выделено мною. — В.К.). 1) Период доминирования боярства — от начала государственности до 1682 г. (отмена местничества). 2) Господство дворянства — 1682-1825 (начало николаевской бюрократической канцелярии). 3) 1825-1917 — период доминирования имперской бюрократии. 4) 1917-1991 — господство советской номенклатуры”. Относительно этой хронологии можно спорить по частностям (на мой взгляд, боярство утрачивало свою роль уже в конце XVI в., а советская номенклатура как сословие складывалась в 1929-1937 гг.), но в целом схема понятна и приемлема.

 Если описание происходившего до 1917 г. вполне соответствует ожиданиям читателя, — в нем присутствуют как убедительные наблюдения (отмеченное автором типологическое родство между деятельностью Александра I, причем не только начального периода, но в целом, и декабристов; характеристика бюрократии в качестве целенаправленно создававшегося орудия освобождения крестьян в противовес земледельцам и т.д.), так и ходячие схемы (о «беспомощности» Николая II, негативной роли Григория Распутина и т.д.), — то яркое впечатление производит анализ советского периода «элитообразования», очевидный в логике русской истории, но довольно неожиданный в современном контексте. Вот основной ход мысли Гаман-Голутвиной.

Реальная практика «элитообразования» в СССР осуществлялась не благодаря, а вопреки марксизму. «Известно, что доктрина Маркса и Ленина, выступившая в качестве теоретического обоснования социального конструирования в ходе социалистической революции, была построена на принципиально иных основаниях, чем те, что были использованы на практике в СССР: выборность и сменяемость высших руководителей, партмаксимум (зарплата не выше зарплаты квалифицированного рабочего), отмирание государства, наконец». И далее: «Несмотря на внешнее сходство курса сталинской политики на форсированную модернизацию с программой левой оппозиции, по содержанию сталинская революция не была реализацией курса Троцкого, а во многом предстала контрреволюцией в противовес революции Ленина и Троцкого. Если Троцкий делал упор на разрушительный аспект задач революции («В конечном счете, революция означает окончательный разрыв с азиатчиной, с семнадцатым веком, со Святой Русью, с иконами и тараканами», — считал Троцкий), то содержание сталинской революции не только не было разрывом с прошлым, но по существу означало возвращение к традиционной исторической модели российских модернизаций <…> Таким образом, в начале 1930-х гг. произошло возвратное историческое движение, причем даже не в эпоху империи, а в период Московского государства». Автор в ходе анализа явления сталинизма вновь обращается к свидетельству «христианского социалиcта» Г. Федотова, писавшего, что советский человек это прежде всего человек «старой Москвы» эпохи XV-XVII вв., а потому «Сталин и созидательно строит свою власть на преемстве русских царей и атаманов».

«Представляется обоснованной, — отмечает Гаман-Голутвина, — точка зрения тех современников и исследователей, которые выделяют две фазы сталинской революции: на первом этапе произошло закрепощение рабочего класса и крестьянства все более централизовавшимся сталинским государством (иначе говоря, был реконструирован аналог податных сословий Московского государства); в течение второго этапа аналогичная судьба постигла партию и интеллигенцию, которые стали служилым классом (причем служилый статус приобрел еще более осязаемые черты с введением в 1930-1940-х годах сталинской тарификационной сетки). При этом в ходе второго этапа революции — кровавой чистки 1936-39 гг. — на место уничтоженной большевистской партии пришла новая партия». Автор обоснованно приводит в связи с этим свидетельство Е. Гинзбург о том, что в период сталинизма «принадлежность к коммунистической партии являлась отягчающим обстоятельством, и к 1937 г. мысль об этом уже прочно внедрилась в сознание всех».

Все эти рассуждения и свидетельства вполне вписываются не только в картину сверхданности российской истории, но и в логику развития революции и контрреволюции, как она была представлена, в частности, французским философом и политиком Ж. де Местром. Более того, в такой оптике (здесь Гаман-Голутвина, по понятным причинам, кое-что не договаривает) ленинизм и белое движение, при всем различии их интенций, оказываются явлениями одной субкультуры — интеллигентско-прозападной, а сталинский период и все то, что интеллигенция презрительно называет «совком», глубоко укоренены во многих веках русской истории.

 Называя советскую номенклатуру, вслед за последовательными марксистами (и, естественно, противниками «реального социализма») М. Джиласом и М. Восленским, «господствующим классом» советского общества, Гаман-Голутвина отмечает ее абсолютное «бесправие» (в европейском смысле слова). Номенклатурные привилегии носили исключительно временный и распределительный характер, соответствуя привилегиям служилых сословий Московской Руси. «Именно противоречие между правом распоряжения — действительно крайне широким, в отдельные периоды практически неограниченным — и правом владения, вернее, отсутствием такового, стало ключевым противоречием сознания советской номенклатуры, ставшим одним из побудительных мотивов перестройки». Автор находит в истории России аналогичный прецедент, некую «предперестройку» — «Манифест о вольности дворянской» 1762 г. Однако в силу своего очень ограниченного характера и иной внешнеполитической ситуации Манифест не имел тех далеко идущих последствий, какие получила конвертация власти в собственность в 1990-е годы. К написанному Гаман-Голутвиной я бы мог добавить: второй основной причиной краха «сословно-служилого государства» оказалось то, что номенклатура именно из-за своей консервативно-служилой природы была неспособна отказаться от принципиально антиконсервативной, «антислужилой» идеологии марксизма. Это оказалось еще одним, но не менее решающим противоречием «реального социализма».

Совершенно справедлив вывод автора о том, что «реформы 1990-х годов знаменуют трансформацию модели элитообразования более значительную, чем та, которая произошла в 1917 г., когда традиционная модель лишь изменила свой внешний облик, сохранив содержание». Более того, добавлю я, в 1989-1993 гг. фактически проводилас тт ь ревизия не только и не столько способа “элитообразования”, сколько всей российской государственно-политической парадигмы, попытка превращения политико- и этико-центричного общества в экономико-центричное, т.е. начались изменения «восточного» пути развития в пользу «западного». Результат, однако, оказался противоположным: вместо провозглашенной модернизации произошла «феодализация» общества, по сути, возвращение к организации XI-XII вв., с поправкой на то, что место родовой аристократии заняли финансовые группировки, чьи интересы, как правило, вообще находятся вне границ России. «Таким образом, — пишет Гаман-Голутвина, — выбор реформаторов эпохи перестройки в пользу казавшейся им суперсовременной модели — ценой разрушения традиции — закономерно обернулся возвратом к наиболее архаичным формам воплощения избранной модели».

К сожалению, выводы, которые делает из сказанного автор, находятся не на высоте яркого описания развития исторических форм прошлого (и недавнего тоже). В чем-то они даже удивляют своей наивностью. Возможно, это обусловлено и неправомерным употреблением понятия элиты, особенно применительно к деятелям позднесоветского периода. Для номенклатуры 1956–1991 гг. характерны, прежде всего, интеллектуальная слабость, связанная с элементарным незнанием каких-либо идеологических парадигм, кроме марксизма, и слабость моральная (бытовая ориентация на Запад при антизападнической риторике). События 1991 г. давали номенклатуре определенный шанс на «инициацию», но она не только эту «инициацию» не выдержала, но и вообще предпочла не принимать. Для Гаман-Голутвиной же «самое поразительное заключается в том, что возвратное движение произошло именно на том этапе, когда впервые в российской истории возникла реальная (а не формальная, как в начале ХХ в.) возможность перехода от мобилизационного типа развития к инновационному. Причем в данном случае совпали возможность и необходимость перехода к инновационной модели развития. Однако этот уникальный исторический шанс был упущен». Наивность исследователя здесь заключается в том, что автор, говоря о внешнем противостоянии России миру в прошлом, почему-то «отмысливает» его применительно к современности. Проект глобализации на самом деле означает всемирную «мобилизацию инновационных обществ», превращение «количества» либерализма в «качество» тоталитаризма. Для России в будущем глобальном обществе место заведомо не приготовлено, в том числе в силу ее «опоздания». И сознание этого должно внести коррективы в прежние представления об идеологическом противостоянии (коммунизма и антикоммунизма, например).

Весьма неправдоподобно выглядит и предложение о некоем «пакте согласия» и «рамочном соглашении» с государством распавшихся по интересам номенклатурных и финансовых групп, которое позволило бы сохранить «историческую и политическую субъектность» страны. На мой взгляд, вопрос следовало бы ставить принципиально иначе. Гаман-Голутвина негативно относится к «союзу крайне правых и крайне левых», о котором говорит применительно к периоду царствования Александрa II. Однако несколько позже К. Леонтьев только в таком союзе увидел залог спасения как монархии, так и российской исторической субъектности. Разумеется, прямые аналогии здесь невозможны, тем более, что сегодняшний «человеческий материал» сочетает в себе, по моему мнению, не лучшие, а худшие черты «тоталитарного» и «потребительского» человека (и в этом смысле «новый человек», о котором «мечтали большевики», действительно родился). Вместе с тем ныне вопрос может стоять только так: или гибель России в процессе «феодализации» с неминуемым поглощением иными крупными образованиями (перспектива «белого движения» времен гражданской войны), или мобилизация, на сей раз последняя и тотальная. Трагизм отечественной ситуации заключается в том, что сегодня такую мобилизацию, по крайней мере, на уровне видимых политических сил, в отличие от 1920-х годов, осуществить некому.

В самом конце рецензии хотел бы обратить внимание на то, что вышедшая в свет четыре года назад книга Гаман-Голутвиной “Политические элиты России” приобретает все больший интерес для читателя, поскольку она уже окружена рядом других публикаций на сходную или смежную тематику, а значит, возможны сопоставления мнений разных авторов.

 Владимир КАРПЕЦ

 

http://gaman1.narod.ru/index.htm

Политические элиты России 2006

СОДЕРЖАНИЕ

 

               ВВЕДЕНИЕ

    ====================================================================

 

    Глава 1       КОНЦЕПТУАЛЬНЫЕ ОСНОВЫ АНАЛИЗА 

                             ПРОЦЕССОВ  ЭЛИТООБРАЗОВАНИЯ

                 Терминологический аппарат исследования 8

 

                 Тип развития общества как приоритетный 

                                фактор элитообразования. 16

                 Типология моделей элитообразования 37

 

    Глава 2         ПОЛИТИЧЕСКИЕ ЭЛИТЫ И ПОЛИТИЧЕСКОЕ  

                             ПРОСТРАНСТВО. ЗАРОЖДЕНИЕ ИМПЕРИИ

     

                    Боярство как исторически первый тип  65

                                  российского правящего класса  

                   Формирование мобилизационной модели

                                   элитообразования в Московском государстве

 

    Глава 3       ПОЛИТИЧЕСКИЕ ЭЛИТЫ И ПОЛИТИЧЕСКОЕ

                             ПРОСТРАНСТВО. СТАБИЛИЗАЦИЯ ИМПЕРИИ

                    Модернизация мобилизационной модели элитообразования.

                                   Дворянство в качестве властной   элиты.

                    Факторы упадка мобилизующей функции дворянства.

Глава 4         ПОЛИТИЧЕСКИЕ ЭЛИТЫ И ТЕХНОЛОГИЧЕСКИЙ ВЫЗОВ.

                               ИМПЕРСКАЯ БЮРОКРАТИЯ И 

                               ПРОБЛЕМЫ МОДЕРНИЗАЦИИИ

                   Бюрократия Российской империи в качестве 

                                   политической элиты 

                   Особенности трансформации модели

                                   элитообразования в позднеимперский период

 

    Глава 5        ПОЛИТИЧЕСКИЕ ЭЛИТЫ И ТЕХНОЛОГИЧЕСКИЙ ВЫЗОВ.

                              СОВЕТСКАЯ НОМЕНКЛАТУРА И ПРОБЛЕМЫ 

                              ФОРСИРОВАННОЙ  ИНДУСТРИАЛИЗАЦИИ

 

                    Советская номенклатура — классическая модель элиты.

                                   мобилизационного типа

                    Трансформация  модели элитообразования  в позднесоветский период:

                                    этапы и специфика.

 

Глава 6 "революция элит" как реальность

                               ПОСТСОВЕТСКОЙ  РОССИИ

    

                      Приватизация государства в условиях

                                     "демократии беспорядка" 1990-х гг.  252

                      "Вертикаль власти" между бюрократией и олигархией. 276

 

                      Региональные элиты в современной России:

                                    портрет в изменившемся  интерьере. 300

 

 Констатация доминирующей роли политической элиты в современном российском обществе предопределяет теоретическую и практическую актуальность концептуального изучения специфики процессов элитообразования в России как условия обоснованности анализа и надежности прогноза дальнейшего развития политического процесса с целью обеспечения эффективности политического управления.

 При этом очевидно, что исследование сущностных, идущих из глубины веков, особенностей политического развития России, в том числе специфики процессов элитообразования, с необходимостью предполагает изучение исторической составляющей этого процесса, без чего невозможна адекватная оценка состояния современной политической элиты России и ее роли в процессах управления; невозможен и надежный прогноз на будущее.

Вышеизложенные обстоятельства обусловили пристальный интерес к изучению особенностей эволюции политических элит России в историческом процессе, что и составило предмет исследования в предлагаемой читателю книге. 

О.В. Гаман-Голутвина

  ВВЕДЕНИЕ

 

Политическое развитие России традиционно характеризуется особой значимостью субъективного фактора развития—политического управления в системе факторов развития, что обусловливает особую роль политической элиты как субъекта политического управления. Практически все российские революции и все успешные российские модернизации представляли собой “революции сверху”. Это характерно не только для реформ Петра I и Александра II, но и, например, для февральской революции 1917 г., вошедшей в учебники истории как хрестоматийный пример “народного восстания”, под напором которого пала одна из крупнейших империй мира. Анализ событий февраля 1917 г. показывает, сколь незначительным было влияние социальных и экономических факторов в этой революции. Изучение исторических обстоятельств и объективных исторических свидетельств не оставляет сомнений в том, что расхожее представление, будто царя к отречению вынудили восставшие рабочие и крестьяне, не более, чем миф. Судьба монархии была решена в узком элитарном кругу политиков и военных.  

Доминирующая роль политической элиты существенным образом отличают Россию от классической модели эволюционного развития (характерного для Западной Европы и США), ведущими силами которого являются экономические потребности, инициированный “снизу” и продиктованный частным интересом характер импульсов развития. Если в России государство строит общество, то в Западной Европе общество строит государство. П. Милюков писал в этой связи: “У нас государство имело огромное влияние на общественную организацию, тогда как на Западе общественная организация обусловила государственный строй”.

 В современном российском обществе, несмотря на глубину происшедших в 1990-е гг. социально-экономических преобразований и существенное изменение сложившейся в предшествующий период модели элитообразования, политическая элита по-прежнему является важнейшим фактором политического процесса. Более того, анализ ряда особенностей современного политического процесса в России  убедительно свидетельствует о том, что в современном российском обществе политическая элита не только сохранила, но и значительно укрепила свою доминирующую роль. Это обусловлено как глобальными тенденциями современного постиндустриального развития (характеризующегося использованием широкого спектра политических технологий, многократно умноживших возможности влияния на массовое сознание), так и спецификой политического развития в современной России (для которого традиционно характерна слабая артикулированность политических и экономических интересов на массовом уровне), что предопределяет приоритетность влияния политических элит.

 Констатация доминирующей роли политической элиты в современном российском обществе предопределяет теоретическую и практическую актуальность концептуального изучения специфики процессов элитообразования в России как условия обоснованности анализа и надежности прогноза дальнейшего развития политического процесса с целью обеспечения эффективности политического процесса.

 При этом очевидно, что исследование сущностных, идущих из глубины веков, особенностей политического развития России, в том числе специфики процессов элитообразования, с необходимостью предполагает изучение исторической составляющей этого процесса, без чего невозможна адекватная оценка состояния современной политической элиты России и ее роли в процессах управления; невозможен и надежный прогноз на будущее.

Кроме того, обоснование новых концептуальных подходов в политологии на материале изучения исторического генезиса феноменов отечественной политики является актуальным с точки зрения разработки новых методологических стратегий отечественной политологии: для политологического сообщества сегодня очевидно, что развитие отечественной политической науки путем простого переноса “из страны в страну, не меняя...проблемного поля, средств, приемов и направления исследования” не продуктивно (195*).

Впрочем, разработка новых эвристических моделей анализа процессов формирования и ротации властных сообществ является актуальной задачей не только отечественной политической науки. Участие автора на протяжении многих лет в совместных проектах с зарубежными коллегами, в том числе в рамках Международной ассоциации политической науки (IPSA), убеждает, что именно концептуализация накопленного обширного эмпирического материала сегодня выступает приоритетной методологической задачей мировой элитологии. Вне содержательной концептуализации процессов элитообразования эмпирический материал остается грудой малоинформативных данных. Об этом, в частности, пишут такие авторитетные исследователи элит, как Дж. Хигли, М. Бартон [332а, 332с], У. Хоффманн-Ланж [333]. Вопросы методологии исследования властных групп – постоянно в рамках внимания Исследовательского комитета «Политические элиты» IPSA, и в частности были предметом обсуждения в рамках ХХ Конгресса Международной ассоциации политических наук, состоявшегося в июле 2006 г. в г. Фукуока (Япония).

Вышеизложенные обстоятельства обусловили пристальный интерес к изучению особенностей исторической и современной эволюции политической власти России, что и составило предмет исследования в предлагаемой читателю книге, в которой автор предлагает одну из возможных моделей концептуализации процессов рекрутирования и ротации политических элит.  После публикации первого издания этой работы в 1998 г. автору не раз приходилось встречать ряд идей книги в иных изданиях без ссылки на первоисточник, что – с одной стороны, свидетельствует о востребованности этих идей, а с другой – является свидетельством эрозии норм профессиональной этики в научном сообществе.