Глава одиннадцатая уроки «маркиза пугачева»

Императрица остро нуждалась в человеке, который был бы предан лично ей и всем обязан только ее милости. В фаворите, готовом оставить свою группировку и проводить линию, выгодную самой государыне, укрепляя, таким образом, лишь ее власть. Все говорило в пользу Потемкина — его многолетняя безответная страсть, о которой Екатерина знала, опыт государственной работы, сильные покровители, обширные связи в военной и чиновничьей среде. К тому же о Потемкине все уши Екатерине прожужжала ее ближайшая подруга Прасковья Александровна Брюс, сестра П. А. Румянцева, представлявшая как бы петербургское «отделение» его партии.

В течение 1770–1773 годов Румянцев несколько раз посылал своего протеже ко двору с важными поручениями. Однажды, в 1773 году, Потемкину пришлось отстаивать в Совете мнение, противоположное мнению императрицы⁹³⁴. Екатерина прислушалась к его словам и позволила себя убедить.

«Сей новый актер»

Принято считать, что императрица вызвала Потемкина с театра военных действий письмом от 4 декабря 1773 года⁹³⁵. По дороге в столицу Григорий Александрович сделал крюк и завернул в Москву. Он намеревался добиться поддержки Паниных. В последнее время партия Румянцева фактически блокировалась с ними по вопросу о мире и расходилась с Орловыми, не расставшимися с идеей «константинопольского похода». Это вселяло надежду на то, что общий язык будет найден. В старой столице «на покое» жил генерал-аншеф граф Петр Иванович Панин, человек едва ли не столь же влиятельный, как и его брат — Никита Иванович⁹³⁶. Один из виднейших русских масонов своего времени, Петр Иванович вместе с братом долгие годы руководил партией наследника престола. При всей внешней несхожести братья как нельзя лучше дополняли друг друга: мягкий, вкрадчивый, неторопливый дипломат и мрачный неразговорчивый генерал с крутым решительным характером — при дворе и в армии они охватывали своим влиянием всех сторонников великого князя⁹³⁷.

Императрица направила главнокомандующему старой столицы князю Михаилу Никитичу Волконскому строжайшие инструкции следить за деятельностью Панина в Первопрестольной⁹³⁸. Петр Иванович при любом удобном случае подвергал строгой критике правительственные меры, и Волконский не раз жаловался Екатерине на «известного большого болтуна». Панин настойчиво твердил, что после совершеннолетия Павла Петровича корона должна быть передана ему⁹³⁹. Результатом этой «пропаганды» стало изменение общественного мнения Москвы в пользу наследника престола. Московские поэты-масоны А. П. Сумароков, А. Н. Майков и М. И. Богданович обращались к Павлу с одами, подчеркивая предпочтительность мужского правления перед женским, отмечали черты характера цесаревича, присущие истинному государю, восхваляли воспитателя наследника — Н. И. Панина и «незабвенного завоевателя Бендер» — П. И. Панина. Все это были явные знаки подспудного брожения в дворянском обществе.

Но имелась и другая, тайная сторона жизни Петра Панина, о которой свидетельствует его переписка с Д. И. Фонвизиным, секретарем и ближайшим сотрудником Никиты Панина в Петербурге. Письма Фонвизина с февраля 1771-го по август 1772 года предоставляли отставному генералу подробную информацию о политической жизни двора, о ходе войны, продвижениях чиновников по службе. По приказу Никиты Ивановича Фонвизин снимал копии с многочисленных документов, проходивших через Коллегию иностранных дел: инструкций императрицы послам России за границей и отчетов последних в Петербург, донесений с театра военных действий, докладов братьев Орловых. Через специальных курьеров эти копии отправлялись в Москву Петру Ивановичу. В личный архив «покорителя Бендер» попало немало секретных документов, и в частности «Дневная записка пути из острова Пароса в Сирию лейтенанта Сергея Плещеева» — донесение С. И. Плещеева графу А. Г. Орлову о разведывательной миссии русских моряков в Сирии и Ливане⁹⁴⁰. Таким образом Фонвизин передавал информацию секретного характера частному лицу. Это было вопиющим нарушением служебных инструкций, пойти на которое секретарь мог лишь будучи уверен в своей безнаказанности. Подобную уверенность давала надежда на скорое изменение «царствующей особы» на российском престоле.

Петр Иванович знал Потемкина по Русско-турецкой войне и имел возможность оценить его характер. Он первым из панинской группировки установил контакт с будущим фаворитом и попытался сделать его своей креатурой. Потемкин встретился с опальным генералом в Москве⁹⁴¹. Их разговор не мог не затронуть болезненной темы: беглый казак Емельян Пугачев, объявив себя спасшимся императором, вел успешные военные действия в Оренбуржье, правительственные войска терпели от него поражения. Уже к декабрю под знаменами восставших собралась армия, по численности не уступавшая армии Румянцева. Петр Панин заверил Потемкина в своем желании «послужить Отечеству». Будущий фаворит обещал дать генералу такую возможность взамен на поддержку его группировки. «Сей новый актер станет роль свою играть с великой живостью и со многими переменами, если только утвердится»⁹⁴², — писал 7 марта 1774 года Петр Иванович своему племяннику камер-юнкеру А. Б. Куракину.

Снова Екатерина заставляла свое сердце идти на поводу у политики. Она вызвала любящего ее человека с театра военных действий в столицу, ввела в фавор для того, чтобы он разблокировал вокруг нее кольцо сторонников цесаревича Павла, снизил вес этой партии, помог заключить мир с Турцией и организовал переброску войск внутрь страны, где уже бушевала Пугачевщина. Эту работу императрица намеревалась щедро оплатить. Потемкин получал ее самою и все, что прилагается к любви венценосной особы, — титулы, богатства, власть и… презрение общества, замешенное на зависти. В зените своего 45-летия здравая, рассудительная, немолодая женщина вела взвешенный политический торг. Однако претендент сразу смешал карты. Он повел игру по непредвиденным правилам — потребовал от императрицы отчета в ее далеко небезупречном поведении, а потом обрушил на нее такой шквал своего долго сдерживаемого чувства, что под его напором и она не устояла на позиции холодного рассудка.

«Какие счастливые часы я с тобою провожу… — пишет Екатерина в одной из ранних записок Потемкину. — Я отроду так счастлива не была, как с тобою. Хочется часто скрыть от тебя внутреннее чувство, но сердце мое обыкновенно пробалтывает страсть. Знатно, что полно налито, и оттого проливается»⁹⁴³. «Нет, Гришинька, — продолжает императрица в другом письме, — статься не может, чтоб я переменилась к тебе, отдавай сам себе справедливость, после тебя можно ли кого любить? Я думаю, что тебе подобного нету, и на всех плевать. Напрасно ветреная баба меня по себе судит, как бы то ни было, но сердце мое постоянно»⁹⁴⁴; «Мое сердце, мой ум, мое тщеславие одинаково довольны Вами»⁹⁴⁵. В отсутствие возлюбленного ее охватывали тоска и досада: «Батинька, мой милый друг, приди ко мне, чтоб я могла успокоить тебя бесконечной лаской моей»⁹⁴⁶; «Боже мой, увижу ли я тебя сегодни? Как пусто, какая скука!»⁹⁴⁷

Его короткие и очень сбивчивые «цидулки» тоже полны нежных излияний: «Дай Вам Бог безчетные счастья и непрерывнаго удовольствия, а мне одну Вашу милость»⁹⁴⁸; «Моя душа безценная. Ты знаешь, что весь я твой. И у меня только ты одна. Я по смерть тебя верен»⁹⁴⁹.

В конце 1774-го — начале 1775 года состоялось тайное венчание Екатерины и Потемкина в церкви Самсония, что на Выборгской стороне⁹⁵⁰. А летом 1775 года во время торжеств по случаю заключения мира с Турцией у морганатических супругов родилась дочь Елизавета⁹⁵¹. Память о тайном браке осталась в семейных преданиях нескольких русских и польских дворянских фамилий, чьи предки присутствовали во время обряда в храме, — Воронцовых, Голицыных, Чертковых, Энгельгардтов, Самойловых и Браницких. Эти рассказы собрал и изучил известный русский публикатор конца позапрошлого века Петр Иванович Бартенев. Версию о браке Екатерины II и Г. А. Потемкина подтверждает их переписка, где они часто именуют друг друга «мужем» и «женой», «дорогими супругами», соединенными «святейшими узами», а также посылают поздравления с неким «собственным праздником», ведомым только им.

В отличие от Орлова, желавшего гласного и открытого союза с императрицей, Потемкин согласился на тайный брак. Почти никто при дворе не знал о венчании. Это делало положение нового фаворита очень двойственным. Муж по сути, он должен был на людях играть роль любовника. Такая ситуация, естественно, не доставляла Григорию Александровичу удовольствия. Ради возможности провести лишний час в обществе любимой женщины, к тому же своей законной супруги, ему приходилось преодолевать тысячи трудностей: вставать раньше придворных истопников и лакеев, ждать, пока императрица, поминутно рискуя быть замеченной, доберется до его комнат, или самому под покровом ночи прокрадываться в ее спальню. Но все эти трудности не шли ни в какое сравнение с тем поистине аховым положением, в котором оказалась государыня из-за неоконченной войны с Турцией и развернувшейся в стране Пугачевщины.