«Я не доверяю русским»

Приготовления заговорщиков не могли не вызывать беспокойства у тех, кто догадывался, куда клонится дело. Самые далекие от комплота люди ощущали накаленную обстановку. Придворный ювелир Иеремия Позье, однажды присутствуя на ужине в Ораниенбауме и наблюдая за поведением императора, с тревогой сказал своей соседке, супруге канцлера Анне Карловне Воронцовой: «Я очень боюсь, как бы не случилось чего-нибудь ужасного». В ответ почтенная дама залилась слезами: «Я имею повод быть еще менее спокойна, чем вы»⁴¹⁷.

Одной из причин, по которым императрица боялась доверять Дашковой слишком много сведений, была близкая дружба княгини с Кейтом. «Этот почтенный старец, — писала Екатерина Романовна, — любил меня как родную дочь… Он часто говорил в интимном кругу, что император точно намеренно старается навлечь на себя всеобщее неудовольствие, а может быть, и презрение… Однажды он мне сообщил, что в городе распространились слухи, что в гвардии готовится бунт и что главной причиной его была нелепая война с Данией. Я спросила, не называют ли имен главарей.

— Нет, — ответил он, — и я думаю, что их вовсе нет; офицеры и генералы не могут иметь ничего против войны, которая даст им возможность отличиться. Вероятно, все кончится тем, что сошлют в Сибирь нескольких лиц да солдат накажут розгами»⁴¹⁸.

Оба приведенных разговора относились к началу июня 1762 года. До развязки оставалось совсем немного. Надо отдать Кейту должное, он все-таки передавал в Лондон тревожную информацию. Если в конце апреля посол доносил о «влиянии недостойных фаворитов, кои, к несчастью, окружают государя», то 6 июня высказался прямо: «Ныне Его величество попал в руки наихудших людей»⁴¹⁹. Позднее даже Гольц признавал, что именно принц Георг, дядя императора, «много споспешествовал к возбуждению народной ненависти против немцев и ускорил падение своего повелителя», чему помогло «дурное обращение этого принца с… войском»⁴²⁰. Штелин же заявлял, что «до прибытия… принца Георгия»⁴²¹ его ученик вызывал в обществе большую любовь.

Эти рассуждения очень любопытны, так как показывают восприятие Петра III окружающими. В глазах близких он представал добрым, но слабым человеком, поминутно подпадавшим под дурное влияние. Петра точно тянуло к «наихудшим из людей», ему нравилось, когда они управляли им. Ведь потакать дурным склонностям всегда легче, чем подчиняться дисциплине и здравым рекомендациям.

В этом смысле исключительно интересна переписка русского императора с Фридрихом II. Она показывает, что Петр был готов облагодетельствовать кумира, но не прислушаться к его советам, если те шли вразрез с желаниями самого государя. Даже на расстоянии Фридрих чувствовал накалявшуюся атмосферу. Двадцатью годами ранее, в декабре 1741 года, он писал по поводу переворота, возведшего на престол Елизавету Петровну: «Единственное, что может встревожить тех, кто ставит на Россию, есть мысль, что гвардейцы русские, постепенно войдя в роль римской преторианской гвардии, пристрастятся к перемене своих государей, отчего никто на добрые отношения с Россией полагаться не сможет, ибо во всякую минуту ожидать придется нового переворота»⁴²². Теперь предстояло подтвердить эту мысль на практике. Доверенные лица короля Гольц и прибывший ему на помощь флигель-адъютант Фридрих Вильгельм Шверин доносили об обширном заговоре, зревшем под боком у беспечного императора. «Первый и самый опасный человек здесь, — писал Шверин 8 апреля, — это Иван Иванович Шувалов, фаворит покойной императрицы. Этот человек, живущий интригами, хотя внутренне и ненавидим императором, однако так хорошо умел уладить свои дела… что государь поручил ему Кадетский корпус и главный надзор за дворцом — должности, которые делают пребывание его в столице необходимым… Я готов прозакладывать что угодно, что у него страшные планы в голове. Второй из этих вредных людей есть генерал Мельгунов… Император совершенно ему доверился, а между тем этот человек вместе… с Волковым — самые главные его враги и ждут только первого удобного случая, чтоб лишить его престола. Я пространно говорил об этом с императором и даже назвал имена опасных лиц, но Его величество отвечал, что… он дал им столько занятий, что у них нет досуга думать о заговорах»⁴²³.

Над предупреждением Шверина относительно Шувалова принято потешаться. Однако, может быть, параллельно вызревало два заговора, об одном из которых мы почти ничего не знаем.

Фридрих счел долгом лично объясниться с Петром. «Ваше императорское величество спросите меня, во что я вмешиваюсь, и будете правы, — писал он 1 мая. — …Признаюсь, что мне было бы весьма желательно, чтобы Вы были уже коронованы, так как эта торжественная церемония внушает сильное почтение народу, привыкшему видеть своих государей коронованными. Скажу откровенно Вашему величеству: я не доверяю русским. Всякая другая нация благословляла бы небо, имея государя, обладающего столь дивными качествами… но сознают ли русские это счастье? Не могла ли бы низкая продажность нескольких частных лиц побудить их к образованию заговора или устройству возмущения в пользу брауншвейгских принцев… Пусть Ваше императорское величество на один момент допустит, что какой-либо несчастный мятежник замыслит во время Вашего отсутствия посадить на трон Ивана, устроить при помощи иностранных денег заговор с целью освободить из тюрьмы этого Ивана и взбунтует войска… Мысль эта привела меня в содрогание, когда пришла в голову»⁴²⁴.

Петр ответил 15 мая: «Ваше величество думаете, что ради народа я должен бы короноваться прежде своего отъезда в армию. На это я принужден сказать Вам, что так как эта война почти еще в начале, то именно поэтому я не вижу никакой возможности короноваться раньше с тою пышностью, к которой русские привыкли. Я бы не мог совершить это, так как еще ничего не готово, и наскоро здесь ничего не найдешь. Принц Иван у меня под строгой стражей, и, если бы русские хотели мне зла, они бы давно могли его сделать, видя, что я не берегусь, предаваясь всегда Божьей воле, хожу по улице пешком, чему Гольц свидетель. Могу вас уверить, что, когда умеешь обращаться с ними, можно на них положиться»⁴²⁵.

Страшные слова. До переворота осталось менее двух недель.

Впрочем, не стоит слишком обольщаться на счет простодушия императора. С легкомыслием он всегда сочетал подозрительность. Поэтому при встрече сказал Шувалову: «Прусский король мне пишет, что ни один из подозрительных мне людей не должен оставаться в Петербурге в мое отсутствие». Вслед за чем прислал к Ивану Ивановичу Мельгунова с приказом следовать за ним в армию волонтером⁴²⁶.

После переворота Фридрих II с раздражением писал Гольцу: «Лица, на которых смотрели как на заговорщиков, менее всего были замешаны в заговоре. Настоящие заговорщики работали молча и тщательно скрываясь от публики»⁴²⁷. Позволим себе одно предположение. Когда-то в Кёнигсберге Шверин был очень дружен с Орловым. Встретившись в Петербурге, приятели, вероятно, возобновили добрые отношения. Григорий мог стать тем человеком, который пустил наблюдателей прусского короля по ложному следу или переключил их внимание с императрицы на недовольных вельмож в окружении Петра III.