«Одну лапу мы из грязи вытащили»

Вскоре последовал ответный удар русской дипломатии. 3 (19) августа в Вереле Россия и Швеция подписали мир без всякого посредничества Пруссии или Англии.

С русской стороны к переговорам были допущены граф И. А. Остерман, А. А. Безбородко, граф А. Р. Воронцов и Н. И. Салтыков¹³⁷⁹. Однако уполномоченный подписывать договор барон О. Г. Игельстром вел через их голову непосредственную переписку с Потемкиным, в которой не только доносил о ходе русско-шведского диалога, но и просил оказать необходимое содействие, жалуясь на негибкую позицию своих начальников¹³⁸⁰. Потемкин поддерживал мнение Игельстрома перед императрицей. Так, Густав III отказывался удовлетворить желание России и восстановить государственное право, существовавшее в Швеции до переворота 1772 года. «Требования для примирения, чтоб король шведский был без власти начинать войну, было напрасно, ибо сим способом никогда не помиримся. Бросьте его так»¹³⁸¹, — убеждал Потемкин Екатерину в письме 18 марта. На сей раз императрица была склонна прислушаться к словам советника. Однако заключению мира между Россией и Швецией предшествовала череда летних морских сражений.

Операции на Балтике велись в такой близости от Петербурга, что в город доносилась пушечная стрельба, Екатерина проводила ночи без сна, а граф Безбородко плакал¹³⁸². В письме 8 июня императрица с удовольствием рассказывала Потемкину, как шведский флот был блокирован русскими эскадрами в Березовом Зунде. «Тут они доднесь еще здравствуют, быв с моря заперты нашим всем флотом корабельным… Если Бог поможет, то кажется, что из сей мышеловки целы не выйдут»¹³⁸³.

Екатерина очень зримо описывала ситуацию в письме Гримму: «Возьмите, пожалуйста, карту Балтийского моря и отыщите Выборг. Он находится в глубине залива, на финляндском берегу. Это ближайший за Кронштадтом залив. Так вот, после трехдневных сражений… флот герцога Зюдерманландского… соединился перед этим заливом с галерным флотом под личным начальством самого короля. Выборгский залив весь усеян островами. Тридцать наших галер расположены среди этих островов, город Выборг позади их. Два шведские флота стали между нашими тридцатью галерами, а две эскадры, ревельская и кронштадтская, отрезывают им сообщение с морем и шведскими берегами. Со стороны же Кронштадтского залива стоит принц Нассауский с флотилией из галер, шебек и других гребных судов… более двухсот. Ну, что же он делает, то есть Фальстаф (Густав III. — О. Е.) конечно? Он умирает с голоду и его люди тоже… В этом Выборгском заливе, между подводными камнями и скалами находится с обеих сторон более пятидесяти тысяч человек и, вероятно, когда Вы получите это письмо, все будет покончено»¹³⁸⁴.

22 июня при попытке вырваться из плотного окружения русских эскадр шведы потеряли семь линейных кораблей и два фрегата. Наблюдавший с берега за сражением командир казачьего пикета прислал императрице в Петербург короткую записку: «Наши на море хватают, жгут и теснят неприятеля». Екатерина была в восхищении от спартанского лаконизма этой цидулки. «Пленных тысяч до пяти, пушек до осьми сот, о мелких судах счету нет еще»¹³⁸⁵, — писала она Потемкину. Король с братом потихоньку «сели в баркас между двумя судами с провиантом и таким образом бежали, пока сражались корабли, — рассказывала императрица Гримму. — Вот уже этого, например, я бы не сделала, потому что оно доказывает, что боишься за свою шкуру. Я просто сказала бы своему флоту: „Господа, хочу делить ваши опасности; где вы будете, там и я. Будем жить и умирать вместе!“ Но бежать в самом разгаре опасности это низость, а не ошибка. О, дрянные трусы!». В следующем письме Екатерина добавляла: «О короле ничего не известно. Его завтрак, галера, шлюпка взяты»¹³⁸⁶.

Поражение Густава III произвело тяжелое впечатление в Лондоне и Берлине. Англия выразила немедленную готовность выступить в роли посредника на мирных переговорах¹³⁸⁷. Однако русский посол в Лондоне Семен Воронцов предупреждал, что английский король «будет ободрять короля шведского к продолжению войны»¹³⁸⁸. По этому поводу Екатерина писала Гримму: «Мы на все готовы: и принять, и прогнать, и устоять, и драться… и останемся покойны, степенны, учтивы и веселы… в упрямой уверенности… что Господь воинств поддержит и благословит правое дело»¹³⁸⁹.

Однако вслед за блестящей победой русский флот постигло поражение. Командовавший гребной флотилией принц Карл Нассау-Зиген хотел в годовщину вступления Екатерины на престол — 28 июня — нанести шведам новый удар, но был наголову разбит. «После сей прямо славной победы шесть дней последовало несчастное дело с гребною флотилиею, — писала императрица Потемкину 17 июля, — которое мне столь прискорбно, что, после разнесения черноморского флота бурею при начатии нынешней войны, ничто сердце мое не сокрушило как сие»¹³⁹⁰.

Нассау умолял об отставке и возвратил императрице все свои ордена. Уже после заключения мира Екатерина рассказывала об этом Потемкину: «Я писала к Нассау, который просил, чтоб я его велела судить военным судом, что он уже в моем уме судим, понеже я помню, в скольких сражениях он победил врагов империи… что вреднее уныния нет ничего, что в несчастье одном дух твердости видно»¹³⁹¹. Императрица довольно точно передала в послании князю содержание и сам дух письма, направленного ею к Нассау-Зигену. «Боже мой, кто не имел больших неудач в своей жизни?.. Покойный король прусский был действительно велик после большей неудачи… все считали все проигранным, и в то время он снова разбил врага»¹³⁹². Екатерина оказалась права, в дальнейших операциях Нассау сопутствовала удача, «что не мало и помогло миру»¹³⁹³.

Однако императрица не могла закрыть глаза на то, что к поражению едва не привели почти пиратские действия флотилии Нассау — так называемая погоня за призами, из-за которой капитаны позабыли свои прямые обязанности. «Не шведский король или его флотилия разбили принца Нассауского, — отвечала Екатерина на соболезнования Гримма, — это произвел… слишком большой пыл его подчиненных, которые считали себя непобедимыми. Он хотел поддержать горячие головы, бросившиеся вперед… пошел к Гохланду, вместо того, чтоб лавировать в шхерах. На это уговорили его, вероятно, его капитаны, потому что они развлекались призами больших шведских кораблей… Если б, вместо того, чтоб гоняться за большими судами, они отрезывали и преследовали гребные суда, что было их прямым делом, всякий исполнил бы свое назначение, и остатки [шведского] флота не повредили бы принцу. Но сделанного не воротишь, и нечего более об этом говорить»¹³⁹⁴.

5 августа императрица сообщала Потемкину радостную весть: «Сего утра я получила от барона Игельстрома курьера, который привез подписанный им и бароном Армфельдом мир без посредничества, а королю прусскому, чаю, сей мир не весьма приятен будет»¹³⁹⁵.

Финальные переговоры велись на Верельском поле между передовыми постами двух армий и направленными друг на друга заряженными пушками. При малейшей попытке шведской стороны увеличить требования Игельстром, взяв свою шляпу, направлялся в расположение русских войск, чтобы начать бой. Наконец король уступил, договор был подписан, и уполномоченные обменялись текстами¹³⁹⁶.

«Так Вы находите наш северный мир прелестным, — писала Екатерина Гримму, — вместе с формой его подписания в открытом поле двумя баронами, из которых один был в состоянии сказать другому: „Я убью тебя, барон, если ты не приступишь со мной прямо к делу“». «Вот одним злом меньше… У меня голова кружится от мирных празднеств… Слава Богу, что она у нас не кружилась во время войны»¹³⁹⁷. Потемкину государыня сообщала: «Одну лапу мы из грязи вытащили, как вытащить другую, то пропоем аллилуя»¹³⁹⁸.

Как и предполагала императрица, случившееся не могло быть приятно прусскому королю. Берлинский кабинет упустил удобное для нападения на Россию время. Весной и летом прусские и польские войска не могли двинуться, так как армия Потемкина не ушла за Дунай и в любой момент могла всей своей мощью развернуться против них. В конце лета был подписан Верельский мир, и Россия высвободила значительные военные силы на севере. Даже из Рейхенбахского соглашения русская сторона сумела извлечь пользу. Потемкин сократил линию локальной обороны и совершенно блокировал польскую границу.

Любопытно, что барон Гримм узнал о заключении Верельского мира, направляясь во Франкфурт на коронацию нового австрийского императора Леопольда. «Ну, сказал я, разговаривая со своей шапкой: это с ее (Екатерины. — О. Е.) стороны такая мастерская штука, какой мало подобных, и ее завистливые и желчные друзья не так легко ей простят это, как даже то, что она своего двоюродного братца… разбила на голову». «Что до Верельского мира, то я согласна с Вами, — торжествовала Екатерина, — он может быть единственный в своем роде, потому что заключен в трое суток, отчего все гороховые супы и их здешние повара (монархи и послы „лиги“. — О. Е.) потеряли голову»¹³⁹⁹.

Философ оказался прав и в другом. «Друзья» не простили русской императрице этого успеха. Вслед за первым «подарком» бывшие союзники приготовили петербургскому кабинету еще один сюрприз. 19 августа 1790 года Потемкин уведомил корреспондентку, что Вена намерена вступить с Берлином в военный союз, то есть примкнуть к «лиге» и оказаться в числе врагов России¹⁴⁰⁰.

У этих событий было неожиданное «побочное» действие. Выход Австрии из войны и расторжение альянса с Петербургом нанесли сокрушительный удар по влиянию «социетета». Группировка, сильная поддержкой Венского двора, теперь стремительно теряла вес. Ее уход с политической сцены ознаменовался громким скандалом — имя Александра Воронцова оказалось замешано в деле его подчиненного А. Н. Радищева.