Соперники

Практически весь 1775 год Екатерина провела в Москве. После подавления крестьянской войны императрице необходимо было показаться в Первопрестольной, еще так недавно трепетавшей при приближении войск самозванца. Вереница блестящих праздников и красочных зрелищ, продолжавшихся от самого прибытия двора до первой годовщины Кючук-Кайнарджийского мира, призвана была изгладить мрачное впечатление от недавней казни «злодея».

22 января царский поезд прибыл в подмосковное село Всесвятское, а через три дня торжественно въехал в Первопрестольную⁹⁸³. Иностранные наблюдатели подчеркивали, что горожане Москвы холодно встретили государыню. А вот за каретой великого князя Павла бежали восторженные толпы. Молодой друг цесаревича Андрей Разумовский, склонившись к уху Павла, многозначительно прошептал: «Если бы вы только захотели…»⁹⁸⁴

Екатерине необходимо было вернуть популярность. Ей казалось, что она придумала способ. Война закончилась, внутреннее возмущение тоже, казна могла позволить себе снизить подати. Ко дню рождения императрицы был приурочен указ о снижении налогов на соль. 21 апреля «для народной выгоды и облегченья» цена соли с каждого пуда была уменьшена на 5 копеек⁹⁸⁵. Против ожидания, высочайшая милость не произвела никакого впечатления на горожан. Французский дипломат Дюран де Дистроф писал, что «императрица нарочно выбрала день своего рождения, чтобы обнародовать известие, которое способно было вызвать если не энтузиазм, то, по крайней мере, благодарность населения большого города. Она уменьшила налог на соль, и полицеймейстер вышел с поспешностью из дворца, чтобы сообщить народу об облегчении… Вместо радостных восклицаний, к которым она приготовилась, эти мещане и мужичье перекрестились и, даже слова не вымолвив, разошлись. Императрица, стоявшая у окна, не могла удержаться, чтобы не сказать громко: „Какая тупость!“ Но остальные из зрителей почувствовали, что ненависть народа к Екатерине столь велика, что ее благодеяния принимаются равнодушно»⁹⁸⁶. Зато, по словам английского посла сэра Роберта Гуннинга, большой любовью пользовался в это же время великий князь Павел Петрович. «Популярность, которую приобрел великий князь в день, когда он ездил по городу во главе своего полка, разговаривал с простым народом и позволял ему тесниться вокруг себя так, что толпа совершенно отделяла его от полка, и явное удовольствие, которое подобное обращение доставило народу, как полагают, весьма не понравились» Екатерине⁹⁸⁷. Государыня была задета, она считала, что цесаревич еще ничего не сделал для подданных, чтобы заслужить их любовь. Но в том-то и заключена разгадка симпатий к Павлу: он почти никому не был известен, а его мать царствовала уже четырнадцать лет. И добавим: лет непростых. Война, чума, внутренняя смута — достаточно, чтобы охладеть к монарху и возложить чаяния на нового правителя.

Отношения Екатерины с сыном становились всё напряженнее, и Потемкин играл в этом семейном расколе не последнюю роль. В государственном управлении России он занял место, которое по достижении совершеннолетия сторонники прочили Павлу. Стал членом Совета, фактическим главой Военной коллегии, первым человеком после государыни. С ним, а не с наследником, императрица обсуждала все важнейшие дела.

Вскоре до Екатерины дошли сведения о связи молодого Разумовского с великой княгиней и об их честолюбивых планах⁹⁸⁸. Информацию подобного характера передавали своим дворам иностранные дипломаты. Особенную заинтересованность в ней проявил французский посол Дюран. Именно он в 1775 году через Разумовского предложил цесаревичу крупный денежный заем, узнав о котором Екатерина сделала сыну суровый выговор⁹⁸⁹.

Франция долгие годы была самым опасным врагом России на международной арене, она приложила огромные усилия для того, чтобы лишить Петербург возможности заключить выгодный мир с Турцией, больше всех сожалела о прекращении войны и о подавлении Пугачевского бунта. Направляя в Париж нового посла И. С. Барятинского, вице-канцлер предупреждал его, что служить ему придется «в таком месте, где концентрируется злоба, ненависть и ревность против Империи». «Общая система Франции против нас, — писал в инструкции Никита Иванович, — состоит в том, чтобы… стараться возвратить Россию в прежнее положение державы, действующей не самостоятельно, а в угоду чужим интересам»⁹⁹⁰.

В этих условиях сближение Павла с французами выглядело в глазах Екатерины как измена. Такой поступок стоял в ряду других «промахов» наследника, который, казалось, противопоставлял свою позицию всему, что делала мать на внутри- и внешнеполитической арене. Еще в 1774 году великий князь подал императрице созданный им совместно с братьями Паниными проект «Рассуждение о государстве вообще». Этот труд возник одновременно с подготавливаемым Екатериной для введения в действие «Учреждением о губерниях…». Он содержал завуалированную критику курса тогдашнего правительства и был встречен государыней более чем сдержанно. В ответ на свою «неуместную» активность Павел не получил места ни в Сенате, ни в Совете⁹⁹¹.

История с займом у Франции доказывала, что цесаревич и его окружение не оставили попыток продвинуться к власти. Денег Павел получить не успел⁹⁹². Дюрану дали понять, что он в России больше не ко двору. Его сменил маркиз Жак-Габриель Луи де Жюинье⁹⁹³.

Внести в царскую семью хотя бы внешний мир могло появление у великокняжеской четы наследника. Екатерина с нетерпением ждала этого события, поскольку оно укрепляло ее ветвь на престоле. Из Москвы императрица сообщала своему старому «конфиденту» барону М. Гримму: «Вы желали, чтобы от моего богомолья к Троице сделалось чудо и чтобы Господь послал молодой великой княгине то, что некогда даровал Сарре и престарелой Елисавете; желание Ваше исполнилось: молодая принцесса уже третий месяц беременна, и здоровье ее, по-видимому, поправилось»⁹⁹⁴. Однако надеждам не суждено было осуществиться: 15 апреля 1776 года в Петербурге, куда вернулся двор, супруга великого князя скончалась в присутствии тринадцати докторов, хирургов и повивальной бабки, так и не произведя на свет желанного наследника⁹⁹⁵.

В письме Гримму императрица рассказывала: «10 апреля в 4 ч. утра сын мой пришел за мною, так как великая княгиня почувствовала первые боли. Я вскочила и побежала к ней, но нашла, что ничего особенного нет, что… тут нужны только время и терпение. При ней находились женщина и искусный хирург. Такое состояние продолжалось до ночи, были спокойные минуты, она иногда засыпала, силы не падали… Кроме ее доктора, который сидел в первой комнате, приглашены были на совет доктор великого князя и самый лучший акушер. Но они не придумали ничего нового для облегчения страданий и во вторник потребовали на совет моего доктора и старого искусного акушера. Когда те прибыли, то было решено, что нужно спасать мать, так как ребенок, вероятно, уже не жив. Сделали операцию, но по стечению различных обстоятельств, вследствие сложения и других случайностей наука человеческая оказалась бессильною… Я не имела ни минуты отдыха в эти пять дней и не покидала великой княгини ни днем, ни ночью до самой кончины. Она говорила мне: „Вы отличная сиделка!“ Вообразите мое положение»⁹⁹⁶.

На следующий день Екатерина продолжает свой рассказ Гримму: «Мы чуть живы… Были минуты, когда при виде мучений я чувствовала, точно и мои внутренности разрываются: мне было больно при каждом вскрикивании. В пятницу я стала точно каменная, и до сих пор все еще не опомнилась. Вообразите, что я, известная плакса, не пролила ни единой слезы… я себе говорила: „Если ты заплачешь, другие зарыдают, коли ты зарыдаешь, те упадут в обморок и все потеряют голову; тогда не с кого будет взыскать“»⁹⁹⁷.13-го в пятом часу утра Екатерина наспех писала своему статс-секретарю Козмину: «Сергей Матвеевич, дело наше весьма плохо идет. Какою дорогою пошел дитя, чаю, и мать пойдет. Сие до времени у себя держи, а теперь напиши письмо к Кашкину (коменданту Царского Села. — О. E.), чтоб покои в Царском Селе приготовили и держали, будто к моему рождению, не равно — приеду. Кой час решится, то сына туда увезу»⁹⁹⁸. В этот момент Екатерина уже знала и о неверности Натальи Алексеевны Павлу, и о том, что сам цесаревич замешан в очередном заговоре.

Дипломаты сообщали своим дворам, что государыня недолюбливала невестку, сколачивавшую вокруг Павла группу сторонников и подталкивавшую мужа к решительным действиям. Вскоре после кончины великой княгини в Европе распространились слухи об убийстве несчастной Натальи Алексеевны по приказанию императрицы. Источником этих слухов были рассказы принцев Гессен-Филиппстальских, состоявших в родстве с покойной и повторявших слова ее брата — принца Людвига Гессен-Дармштадтского⁹⁹⁹, за полгода до смерти сестры выставленного с русской службы. Его кутежи и слишком вольные рассказы о государыне не могли быть терпимы.

Сразу после смерти Натальи Алексеевны императрица вывела пораженного горем сына из комнаты покойной и, никуда не заходя, села с ним в дорожный экипаж. Они вдвоем немедленно отбыли в Царское Село¹⁰⁰⁰. Этот поступок очень материнский по своей сути — закрыть Павла от всего света, защитить его, дать ему возможность побыть в стороне от людей. Однако дальнейшие действия Екатерины будут продиктованы уже волей государыни.

В Царском Селе через несколько дней непрерывных слез и стенаний Павла императрица сочла нужным ознакомить его с выкраденными у покойной великой княгини письмами А. К. Разумовскому. Эти бумаги содержали сведения не только о любовной связи последних¹⁰⁰¹, но и о заговоре в пользу цесаревича¹⁰⁰². Декабрист М. А. Фонвизин со слов своего отца (брата Д. И. Фонвизина) записал, что Павел Петрович знал о заговоре и даже собственноручно подписал какие-то документы, составленные Н. И. Паниным. Узнав, что заговор раскрыт, великий князь принес повинную, раскаивался перед императрицей и передал ей список участвовавших в деле лиц¹⁰⁰³. Переписка великой княгини изобличала не только саму Наталью Алексеевну, но и Павла Петровича. Продемонстрировав сыну эти письма, Екатерина поставила его в известность: она все знает.

После состоявшегося между ними разговора императрица писала Потемкину: «Говорил сквозь слез, прося при том… не лишить его милости моей и устроить его судьбу на то и на другое. Я ответствовала, что его прозбы справедливы и чтоб надеялся иметь и то и другое»¹⁰⁰⁴. Разговор Екатерины с Павлом стоит в ряду подобных, крайне неприятных, бесед государей и претендентов. Петр Великий допрашивает царевича Алексея; правительница Анна Леопольдовна за день до переворота предупреждает Елизавету, чтобы та поумерила свою дружбу с гвардейцами; сама Елизавета дважды допрашивает великую княгиню Екатерину по делу канцлера Бестужева, Павел I посылает сыну Александру дело царевича Алексея. Каждый раз царствующая особа показывает, что ей известны политические интриги наследника, и она может поступить с ним по своему разумению…

Что означала просьба великого князя «устроить его судьбу на то и на другое»? Павел Петрович намеками просил мать: во-первых, не лишать его права наследовать корону (что императрица могла сделать, согласно законодательству Петра I) и, во-вторых, устроить его судьбу. Этим вторым пунктом Екатерина занялась незамедлительно. Видимо, она не собиралась менять своего наследника, по крайней мере до тех пор, пока у нее не появится выбор. Дать сыну новую жену, получить внуков, обеспечить таким образом стабильность русского престола — вот ее цель.

На другой же день по смерти Натальи Алексеевны гостивший в Петербурге принц Генрих Прусский писал по просьбе императрицы своей племяннице, принцессе Вюртембергской Фредерике Доротее Софии и приглашал ее приехать в Берлин с дочерьми — Софией Доротеей и Фредерикой Елизаветой. Он сообщал, что в прусскую столицу прибудет цесаревич Павел, чтобы познакомиться с Софией Доротеей и затем просить ее руки¹⁰⁰⁵.