Трагедия а.П. Сумарокова "Димитрий Самозванец"

"Димитрий Самозванец" — одна из лучших трагедий А.П. Сума­рокова на тему русской истории, имевшая популярность у читателей и сценический успех на протяжении всего XVIII столетия.

С именем Сумарокова связано создание национальной русской драматургии, превращение сцены российского театра в трибуну про­паганды высоких нравственных и политических идеалов. Писатель по­лагал, что искусство классицистической трагедии призвано иметь большое воспитательное значение, его цель — "принудить чувство­вать чужие нам напасти и к добродетели направить наши страсти". А.П. Сумароковым, прозванным современниками "северным Раси­ном", написано девять трагедий, большая часть которых воскрешает легендарные события отечественной истории ("Хорев", "Синав и Тру-вор", "Мстислав" и др.). Известно, что Сумароков живо интересовал­ся историей России, он был автором работ о стрелецких бунтах и Пет­ре Первом, "Краткой московской летописи" и "Сокращенной повести о Степане Разине". Создавая художественные и исторические сочине­ния, писатель обращался к изучению печатных источников и архивных документов. В письме к историку Г.Ф. Миллеру он признавался, что "не может погасить жара к древностям своего Отечества".

"Димитрий Самозванец", созданный в 1771 г., принадлежит к по­следнему этапу творчества Сумарокова, является итогом его драма­тургических исканий. Из всех трагедий, созданных писателем на национально-историческую тему, "Димитрий Самозванец" самая "исто­рическая". В основу ее сюжета положены подлинные события XVII в., хотя и подвергшиеся авторскому переосмыслению, в то время как ис­торизм ранних трагедий, например "Хорева", весьма условный, там вымысел явно преобладает над историческим фактом, а само действие отнесено к периоду глубокой древности, к легендарной эпохе основа­ния Киева. "Димитрий Самозванец" посвящен событиям недавнего прошлого — "смутного времени", когда московский престол благо­даря поддержке поляков в 1605 г. незаконно захватил Лжедмитрий, власть которого была свергнута восставшим народом. Об этой эпохе сохранилось много исторических документов, некоторые из них были известны создателю пьесы. Трагедия "Димитрий Самозванец" насы­щена упоминаниями о реальных исторических лицах: Иване Грозном и Борисе Годунове, папе Клименте VIII и патриархе Игнатии. В ней слышны отзвуки борьбы католицизма с протестантизмом в Европе, кровавой истории завоеваний в странах Нового Света, сложных отно­шений России и Польши.

Для трагедий Сумарокова 70-х годов характерно то, что они пре­вращаются в драматургические иллюстрации либо идеального образа монарха ("Вышеслав"), либо монарха-тирана ("Димитрий Самозва­нец"). В последней автор не ограничивается главной для классицизма коллизией между долгом и страстью в душе героя, а изображает кон­фликт нравственно-политический — столкновение монарха-тирана с подданными. Проблема узурпации власти в стране, поднятая драма­тургом в "Димитрии Самозванце", имела злободневное звучание в век Екатерины II, которая заняла престол незаконно, свергнув Петра III, и не передала власть достигшему совершеннолетия сыну Павлу. Тра­гедия Сумарокова, богатая политическими аллюзиями, превращалась в дискуссию о формах государственного правления в России, о слож­ных взаимоотношениях между "властителем" и "чернью", о нравст­венном облике "человека на троне". На двуплановый характер траге­дии, ее связь с современной драматургу действительностью, содер­жатся намеки в монологах положительных героев, один из которых (Георгий Галицкий) в минуту откровенности вынужден признать:

Язык мой должен я притворству покорить-

Иное чувствовать, иное говорить,

И быти мерзостным лукавцам я подобен

Вот поступь, если царь неправеден и злобен.

Ему вторит Шуйский, вставший во главе заговора против Лжедмитрия

Когда имеем мы с тираном сильным дело,

Противоречити ему не можем смело

Так истина должна до времени молчать.

Об авторской концепции монарха можно судить по речам героев пьесы, например Ксении, утверждавшей: "Блажен на свете тот пор­фироносный, который не теснит свободы наших душ, кто пользой об­щества себя превозвышает". Наперсник Димитрия Пармен опровер­гает мнение Шуйского, что "порода", принадлежность к царской ди­настии, — главное условие утверждения на российском престоле. Обращаясь к Димитрию, Пармен наставляет его: "Не род, но царские потребны нам дела". Итог рассуждений о власти подводит князь Геор­гий, убежденный, что самодержавие — "России лучша доля", однако только та власть "не тяжкие оковы", когда монархия носит просве­щенный характер. Из монологов героев пьесы, которые часто стано­вятся политической исповедью, ясно, что автор "Димитрия Самозван­ца" дорожит идеей неукоснительного соблюдения законов самими мо­нархами, считает, что царь должен быть отцом для своих подданных, ,» выступает против обожествления личности правителя. Для Сумаро­кова власть царя не имеет божественного происхождения, поэтому трагедию он видит не в том, что русский престол захватил самозванец, а в том, как тот распоряжается властью:

Когда б не царствовал в России ты злонравно,

Димитрий ты иль нет, сие народу равно.

В отличие от Симеона Полоцкого и Феофана Прокоповича, про­славлявших русских правителей и даже обожествлявших Алексея Михайловича и Петра Алексеевича, Сумароков-драматург поучает царей и подвергает критике их действия и моральный облик. Другая черта новаторского характера заключается в оправдании Сумароко­вым народного бунта против царя-тирана. В "Димитрии Самозванце" впервые в русской литературе прозвучала мысль о необходимости ак­тивного противодействия "злонравному" правителю, что придало тра­гедии тираноборческий характер:

Народ, сорви венец с главы творца злых мук;

Спеши, исторгни скиптр из варваровых рук.

В основе образной системы пьесы лежит контраст: добродетель­ным и патриотически настроенным вельможам, которые сочувствуют народу и пользуются его поддержкой, противопоставлен царь-тиран. Димитрий — традиционный тип классицистического персонажа, во­площающего зло: он привел на Русь поляков, стремится к насаждению католицизма в России, замышляет убийство жены. У Лжедмитрия в пьесе есть своя предыстория, краткая, но в основных чертах правдивая. Известно, что он беглый монах, нашедший себе "убежище" и невесту в Польше, что к российскому трону он "дошел обманами". 278

Самозванец — наиболее яркий образ трагедии, переживающий конфликт между долгом (властью монарха) и страстью ("злодейскою душою") и выбирающий порочный путь: "Хочу тираном быть. Все хва­лят добродетель. На свете коей нет..." О том, что душа героя мятется, чувства достигают невероятного напряжения, свидетельствуют моно­логи Димитрия, где властвует интонация многоточия, восклицаний и вопросов:

Нетвердо на главе моей лежит венец,

И близок моего величия конец..

Беги, тиран, беги!.. Кого бежать? . Себя?

Не вижу никого другого пред собою.

Беги!.. Куда бежать?., твой ад везде с тобою.

Убийца здесь; беги!.. Но я убийца сей. .

Страшуся сам себя и тени я моей.

Конфликт Самозванца с самим собою, с подданными гипертрофирован и достигает вселенских масштабов:

Встают против меня и Бог, и человеки,

Разверсты пропасти, пылают адски реки.., —

признает Димитрий, ощущая себя "врагом природы всей". Он сам казнит себя, ударяя в грудь кинжалом (что не соответствует историче­ской правде и является следствием литературной традиции — это ти­пичный способ наказания отрицательного героя в классицистической трагедии). Злодей и в смерти остается злодеем. "Издыхая падущий в руки стражей", он страстно мечтает, чтобы вместе с ним "погибла вся вселенна". Самозванец не раскаивается в содеянном, он лишь при­знает свое моральное поражение.

Развитие действия в трагедии подтверждает самохарактеристику героя: "Я к ужасу привык, злодейством разъярен, наполнен варварст­вом и кровью обагрен". Психологическую напряженность пьесе при­дает ожидание неминуемой кары злодею, и сам Лжедмитрий сознает безвыходность положения: "Все против меня: и небо, и земля". Итак, проблема долга монарха решается в пьесе "от противного", через изо­бражение злодея на троне, а поэтика образа Лжедмитрия у Сумароко­ва восходит к шекспировской традиции.

С проблемой нравственного выбора сталкиваются и другие герои пьесы, например Ксения. Она может обмануть тирана и выиграть вре­мя перед восстанием, но остается непреклонной. От смерти ее спасает лишь вовремя пришедшие на помощь Пармен, Шуйский и Галицкий. Добродетель и разум торжествуют в пьесе:

Избавлен наш народ смертей, гонений, ран.

Не страшен никому в бессилии тиран.

Таким образом, характерными приметами трагедии Сумарокова являются и обращение к национальной исторической теме, а не к ан­тичной, как в западноевропейском классицизме, и благополучная раз­вязка конфликта, связанная с верой писателя в возможность обузда­ния деспотизма.

Трагедия Сумарокова внешне не нарушает правил классицизма. Она имеет исторический характер; ее героями являются значитель­ные люди, причастные к решению государственных проблем; "высокость" темы подчеркнута отсутствием элементов комического, низко­го бытописания, грубого стиля. Сумароков соблюдает четкое деление персонажей на отрицательных и положительных, следует закону единства времени, места и действия. В центре пьесы одно событие, _г которое происходит в течение суток в царских покоях московского Кремля.

Пространственно-временные границы пьесы расширяются за счет упоминаний исторических событий и лиц, вовлечения в спор об истинной вере и истинной власти других стран и народов. Согласно по­этике классицизма в трагедии мало действующих лиц — шесть глав­ных персонажей, однако в ней ощущается мощное дыхание народной стихии. Мы слышим тревожный голос набата, "голоса граждан, неяс­ное движение за стенами Кремля", узнаем, что царский дом окружен толпой народа, однако главная роль в решении исторических судеб страны связывается Сумароковым с образами просвещенных бояр, которые являются выразителями народной воли. Причины того, что "смущается народ, и все волнуются, как бурей токи вод", кроются в антинародной политике Лжедмитрия, допустившего бесчинства поля­ков в Москве. Самозванец не скрывает своей враждебности ко всему русскому

Здесь царствуя, я тем себя увеселяю

Что россам ссылку, казнь и смерть определяю. -'

Сыны отечества — поляки будут здесь;

Отдам под иго им народ российский весь.

Не случайно трагедия начинается с религиозно-философского спора, который ведут Лжедмитрий и его наперсник Пармен, выра­жающий точку зрения автора. Этот спор — "прение" об истинной вере, ибо Самозванец ведет наступление на православие, содействуя распространению "папской власти". Антикатолическая направлен­ность пьесы подчеркнута в монологе Пармена, где звучит мысль об ос­лаблении влияния папы римского в Европе:

Сложила Англия, Голландия то бремя

И пол-Германии: наступит скоро время,

Что и Европа вся откинет прежний страх.

И с трона свержется прегордый сей монах..

.По словам другого положительного героя пьесы Георгия, католи­ческая Испания обагрила кровью страны Нового Света, и такая же участь ждет Россию, если она попадет под власть "папистов" во главе с Самозванцем.

Символом нарастающего народного негодования становятся зву­ки набатного колокола, повергающие Лжедмитрия в смятение:

В набат бьют! Сему биенью что причина?!

В сей час, в сей страшный час, пришла моя кончина.

Нарушая законы классицистической трагедии, Сумароков делает народ активным действующим лицом пьесы, а народное восста­ние — необходимым сюжетным звеном. Тема заговора, во главе ко­торого стоял Шуйский, определяет развитие и развязку действия, вытесняя любовный конфликт на второй план, что характерно для сумароковской трагедии. Любовный конфликт в пьесе является внешним и способствует решению главного — нравственно-полити­ческого. Любовь Самозванца к дочери боярина Шуйского Ксении преступна: Лжедмитрий готов ради "царской страсти" убить жену, казнить любимого девушкой человека и против ее воли сделать своей женой. Любовь Самозванца к Ксении не только очередной каприз ца­ря-тирана, но и трезвый политический расчет. Чтобы упрочить свою власть в России, ему нужна такая жена, как Ксения, — русская, пра­вославная, к тому же дочь основного политического противника. Лю­бовная линия "Ксения — Георгий" в трагедии задана, но не развита, мы знаем только, что герои любят друг друга. Главная задача положи­тельных персонажей — стать рупором авторских идей, выразить его представление об идеальном монархе.

В отличие от статичных образов Ксении и Георгия, образ Василия Шуйского лишен одноплановости, что придает этому герою пьесы особую живость и достоверность. "Лукавый царедворец" и хитроум­ный политик, он воплощает в себе и черты пылкого патриота, демон­стрируя решительность и твердость характера, самоотверженность в борьбе с Самозванцем:

Спасу престольный град, отечество избавлю:

Умру, но имени бессмертие оставлю.

Шуйский, тайно готовя заговор против Лжедмитрия, стремится усыпить бдительность Самозванца, уверяя его, что "черни шум" лишь "звук пустой", что народ любит своего царя, а "ропщут" только "тати" и "пияницы". Однако обман не может служить благим целям, в душе Шуйский вынашивает честолюбивые планы — сменить самозванца на троне.

С темой народа в трагедии неразрывно связан образ Москвы. Это не просто фон, на котором разворачиваются события пьесы, но и дей­ствующее лицо, символизирующее всю страну. Отношение к Москве у добродетельных героев окрашено патриотическим чувством. Если Шуйский любит и стремится спасти "престольный град", то Лжедмитрий, боясь и ненавидя Москву, пытается уничтожить город, предать его огню.

Трагедия состоит из пяти актов Ее стиль отличается ясностью и ^лаконизмом; "александрийский" стих, то есть шестистопный ямб с парной рифмовкой, которым написана пьеса, порой достигает афори­стичности звучания. "Блаженство завсегда народу вредно: Богат быть должен царь, а государство бедно", — рассуждает Лжедмитрий.

Чрезмерность страсти, которая владеет душою героя, резкие пе­репады его настроения, сочетание в образе Лжедмитрия несочетае­мого с позиций здравого смысла (царь-тиран, царь-самозванец) по­зволяют исследователям творчества Сумарокова усматривать в тра­гедии следы барочной традиции, восходящей к драматургии школь­ного театра. Влияние комедийного искусства, где хозяин и слу­га — антиподы, сказалось на необычной функции в пьесе наперсни­ка Лжедмитрия Пармена. Он не верный друг и исполнитель воли владыки, а его антагонист, обличающий Самозванца и оберегающий от тирана подданных.

В "Димитрии Самозванце" Сумарокова, по мнению И Вишнев­ской, "звенят первые слезы русского сентиментализма". Монологи Георгия и Ксении отражают влияние на поэтику классицистической трагедии со стороны сентиментальной "слезной драмы", в них господ­ствует чувственное начало. Убежденный в том, что "в нежности любви и раб и цесарь равны", Георгий со слезами на глазах молит Бога — "злую отвратить со Ксенией разлуку", мечтает о Москве, ко­торая станет для них "райским селеньем", а не "мутным адом". "Не­счастная судьбою" Ксения утешает себя воспоминаниями о "рощах" и "чистых лугах", где они с любимым гуляли "и вод журчанием свой слух увеселяли". Речь героев насыщена традиционными для сентимента­лизма "поэтизмами": "И полны нежностью все тропки, все минуты", "О небо, ты мое вздыхание исчисли!", "И капли изочти моих горчай­ших слез!", "Душа моя в тебе,/ Тобой живу, дышу, тобою украшаюсь,/ 282

Тобой блаженствую, тобою утешаюсь./ Не стану при тебе и в бедно­сти тужить-/ В убогой хижине с тобой готова жить"/"Пройдите вы скоряй, пройдите, дни плачевны!"

"Димитрий Самозванец", созданный на стыке традиций западно­европейской и отечественной драматургии, различных художествен­ных методов и жанров, положил начало русской политической траге­дии, его отзвуки явственно слышны в тираноборческих произведениях декабристов, пушкинском "Борисе Годунове", в исторической хрони­ке А.Н. Островского "Димитрий Самозванец и Василий Шуйский".