Литература Тексты

Княжнин Я-Б. Вадим Новгородский. Карамзин Н.М. Марфа По­садница, или Покорение Новгорода // Русская литература XVIII века /Сост. Г.П. Макогоненко. Л., 1970. С. 429—447, 740—761 или дру­гие издания.

Радищев А. Н. Путешествие из Петербурга в Москву. Вольность/ Изд. подготов. В.А. Западов. СПб., 1992. С. 31—35 (сер. "Литера­турные памятники").

Критическая литература

Гоголь Н.В. Карамзин //Гоголь Н.В. Избранные статьи. М., 1980. С. 129—130.

Исследования

Федоров В.И. Историческая повесть Н.М. Карамзина "Марфа Посадница"//Учен. зап. МГПИ им. В.П. Потемкина. М., 1957. Т. 57. Вып. 6. С. 109—132.

Флоринская Ю.О. О художественном методе повести Н.М. Ка­рамзина "Марфа Посадница" // XVIII век. Сб. 8. Л., 1969. С. 299—309.

Травников С.Н. Тема древнего Новгорода в произведениях А.Н. Радищева//Литература Древней Руси. М., 1975. С. 105—113.

Стенник Ю.В. Жанр трагедии в русской литературе: Эпоха клас­сицизма. Л., 1981. С. 95—124.

Прийма Ф.Я. Тема новгородской свободы в русской литературе конца XVIII — начала XIX века//На путях к романтизму. Л., 1984. С. 100—138.

Дополнительная литература

Кулакова Л.И. Жизнь и творчество Я-Б. Княжнина // Княж­нин Я.Б. Избранные произведения. Л., 1961. С. 48—58 ("Библиоте­ка поэта". Большая сер.).

Кану нова Ф.З. Из истории русской повести (Историко-литера­турное значение повестей Н.М.Карамзина). Томск, 1967.

Орлов П.А. Повесть Н.М. Карамзина "Марфа Посадница" // Русская литература. 1968. № 2. С. 192—201.

Бочкарев В.А. Исторические пьесы Екатерины II. Трагедии Я-Б. Княжнина // Бочкарев В.А. Русская историческая драматургия последней трети XVIII века: Учебное пособие. Куйбышев, 1985. С 48—106.

ГурвичИ. Необычная трагедия (О "Вадиме Новгородском" Княж­нина) // Вопросы литературы. 1987. № 4. С. 175—188.

Стенник Ю.В. Историософские аспекты содержания русской дра­матургии XVIII века (жанр трагедии)//XVIII век. Сб. 19. СПб., 1995.

Кошелев В.А. Пушкин и легенда о Вадиме Новгородском //Лите­ратура и история. Вып. 2. СПб., 1997.

Рукавичникова В.В. Вадим Новгородский в русской историогра­фии и литературе (исторический факт и его интерпретация) // Рус­ская литература. 2000, № 4. С. 73—83.

Материалы к занятию

Н.М. Карамзин. Известие о Марфе Посаднице, взятое из Жития св. Зосимы. 1803

"Женщины во все времена и во всех землях жили более для семейственного счастия, нежели для славы: мудрено ли, что их имена редки в истории? Чем ближе народ к простоте естественной, тем менее влияния имеют они на политическую судьбу его. Не одно воспитание определяет скромную жизнь их: сама природа хотела того, дав им неж­ное сердце, чувствительные нервы, робость, стыдливость и болезни. Мы видим цель ее: кому-нибудь надлежало поручить воспитание и хранение младенцев. Однако ж природа любит иногда чрезвычайно­сти, отходит от своего обыкновенного закона и дает женщинам харак­теры, которые выводят их из домашней неизвестности на театр народ­ный, не только в странах просвещенных, где искусство во многом из­меняет натуру, но и в самом почти диком состоянии людей. Таким об­разом и старая Русь являет нам примеры некоторых славных жен­щин — весьма немногих, но потому еще более достойных внимания нашего.

... Марфа-посадница была чрезвычайная, редкая женщина, умев присвоить себе власть над гражданами в такой республике, где жен­щин только любили, а не слушались. Если бы современные летописцы разумели, что такое история и что важно в ней для потомства, то они, конечно, постарались бы собрать для нас все возможные известия о Марфе; но не их дело было оценить характеры. В сказках, в песнях и в преданиях осталось более следов ее, нежели в летописях. Тем любо­пытнее показалось нам в "Житии св. Зосимы" следующее известие о Посаднице, которое выписываем здесь для читателей.

Обширные владения новгородские простирались на север до реки Двины и Белого моря. Бояре и вельможи сей республики имели знат­ные поместья в нынешней Архангельской губернии. Люди их часто бывали для рыбной ловли на острове Соловецком и наглым образом оскорбили монахов тамошней новой обители. Зосима, начальник ее, приехал в Новгород и требовал защиты от Феофила. Ответ сего архи­епископа достоин примечания, изъявляя великое уважение духовных властей к тогдашнему новогородскому правительству: "Я готов помо­гать монастырю твоему, но не могу ничего сделать без воли бояр на­чальных", — и святый муж, без сомнения, узнав о могуществе Мар­фы, великой болярыни града, просил ее заступления. Она имела де­ревни в земле Корельской: рабы ее, вместе с другими, часто обижав соловецких монахов и боясь допустить Зосиму к строгой госпоже сво­ей, оклеветали его перед нею так, что Марфа велела выгнать старца из дому: черта, которая не доказывает отменного ее христианского благочестия. Но бояре новогородские обошлись с ним ласковее, вы­слушали его справедливые жалобы, обещали покровительство Соло­вецкой обители и вывели Марфу из заблуждения насчет характера св. Зосимы. Сия пылкая женщина, устыдясь своей несправедливости, ре­шилась загладить ее блестящим образом — дала великолепный обед — пригласила знаменитейших бояр новогородских и Зоси­му — встретила его с великими знаками уважения — посадила за столом в первом месте, угощала с ласкою и, желая превзойти щедростию всех бояр... отдала Соловецкому монастырю большую деревню на реке Суме. — Зосима получил от совета новогородского грамоту на владение островом... скоро по возвращении угодника в Соловец­кую обитель, князь Иван Васильевич объявил войну сей республике и навеки уничтожил ее. Чудеса не принадлежат к истории; однако ж упомянем здесь о пророчестве св. Зосимы. Выгнанный в первый раз гордою Посадницею, он сказал ученикам своим: "Скоро, скоро сей дом опустеет и двор его зарастет травою!", что и в самом деле совер­шилось. Род Борецких погиб с республикою; дом Марфин опус­тел, — но доныне еще показывают в Новегороде место его. [Примеч. к статье]: Другое чудо, описанное в житии сего угодника,, заставляет думать, что князь Иван Васильевич не простил тогда знатных новгородцев, как говорят наши летописи. Св. Зосима, взглянув на шесть главных чиновников, вместе с ним обедавших у Марфы, увидел их, сидящих без голов. Автор жития прибавляет, что сии шесть чинов­ников были после казнены московским князем" (Карамзин Н.М. Из­бранные статьи и письма. М., 1982. С. 136—137).

Об историзме русской литературы второй половины XVIII

столетия.

"На почве русского просветительства во второй половине XVIII в. начали складываться первые исторические концепции, учитывавшие самобытность общественного и культурного развития России.

В русском классицизме и сентиментализме эта тенденция прояви­лась весьма отчетливо. Переломные периоды русской истории неод­нократно освещались Сумароковым, Ломоносовым, Державиным, Княжниным, Николевым и другими художниками, полагавшими, что более "пользы отечеству" принесет изображение собственных исто­рических деятелей, нежели иностранных "образцов" добродетели. При этом интерес к истории сочетался с признанием национальной самобытности и подготавливал будущий поворот к тому культу нацио­нально-исторического самобытничества, который придаст особенную характерность романтизму западному и русскому.

Нельзя не признать, что в произведениях на сюжеты из русской истории длительное время сказывались традиции классицизма. Под­линный историзм еще не мог возникнуть при господствовавшем убеж­дении в возможности и даже "необходимости" перелицовывания ис­торических событий на современный лад. Стремление к максимально­му укрупнению персонажей придавало им оттенок богоподобности. Тенденция к вселенской грандиозности при изображении историче­ских событий нередко стирала черты конкретно-исторического и на­ционального своеобразия.

Разностороннее изображение многогранных характеров истори­ческих лиц оставалось еще недостижимой задачей для русского искус­ства XVIII в., однако задача эта уже тогда начала осознаваться как одна из важнейших. Она со все большей остротой осознавалась к кон­цу XVIII в. и в начале 800-х годов осмысляется как первоочередная.

Разумеется, ни Сумароков, когда он изображал Самозванца, ни Княжнин в "Вадиме", ни Херасков в "Россияде", в которой русская критика почти три десятилетия усматривала шедевр эпической поэмы на национальную тему, и даже Карамзин в его исторических повестях еще не могли так почувствовать дух русской истории и воссоздать ко­лорит ее событий, уяснить ее законы, как этого впоследствии стали

добиваться романтики. Однако именно в этих многочисленных попыт­ках воссоздания различных эпизодов русской истории следует видеть одну из предпосылок романтической концепции мира, сложившейся в России в начале XIX в. Карамзин, в сущности, обобщил начинания своих предшественников, когда приступил к созданию "Истории госу­дарства Российского", переосмысляя фактически уже на романтиче­ской основе прежние просветительские концепции исторического процесса" (Курилов А.С., Шаталов СЕ. Литературно-обществен­ные предпосылки возникновения романтизма в России // История ро­мантизма в русской литературе. 1790—1825.М., 1979. С. 36—37).