Материалы к занятию Мнение исследователя

"По давней традиции русская книжная словесность до "Смутного времени" считается почти исключительно прозаической. Периодиче­ски возобновляющиеся попытки поколебать этот тезис, найти в пись­менности заметный слой метрически организованных памятников возбуждаются высказываемым или молчаливым убеждением в том, что отсутствие развитой книжной поэзии нанесло ущерб националь­ной культуре, снизило ее абсолютную ценность. В этой научно несо­стоятельной посылке повинен естественный для русской науки нового времени европоцентризм: если некое явление, свойственное Запад­ной Европе, чуждо России, — значит, это еще один из признаков пре­словутой русской отсталости.

Между тем былинный эпос доказывает, что наши предки отнюдь не страдали отсутствием или неразвитостью "поэтического чувства". Примерная схема словесной культуры периода возникновения и пер­воначального распространения христианства имеет следующие очер­тания: письменность на первых порах служила преимущественно культовым целям или же государственным (княжеским) и деловым потребностям, а "поэтическое чувство" русского народа удовлетворя­лось фольклором. Существовал особый профессиональный цех ско­морохов — творцов и исполнителей народной поэзии...

Генетически поэзия старше прозы. На ранних этапах развития художественной литературы ощущалась необходимость наглядно обозначить дистанцию между обыденным речевым общением и ис­кусством слова; мерная речь и выполняла эту функцию. Поэтому в принципе поэзия не может возникнуть из прозы... процессы разви­тия ритмической и рифмованной прозы, с одной стороны, и силлаби­ческой поэзии — с другой, были параллельными и не связанными генетически...

Возникновение книжного стихотворства в начале XVII в. объясня­ется двумя факторами. Первый — это украинско-польское влияние, которое проявляется в особенностях литературного быта этой эпохи. Второй фактор — это внутренняя московская потребность, объяс­няемая тем, что в это время фольклор стал уходить из города и "поэти­ческое чувство" горожан искало удовлетворения в книге — как в "высокой" силлабической поэзии, так и в попадавшей по необходимо­сти в письменность народной — в эпосе, сатире, лирической песне, духовном стихе. Усиление роли города — вот внешняя причина появ­ления книжного стихотворства в Москве" (Панченко A.M. Русская стихотворная культура XVII века. Л., 1973. С. 3, 25).

О реформе русского стихосложения и поэтах-реформаторах

А.Н. Радищев. Путешествие из Петербурга в Москву (отрывок из гл. "Тверь"):

— Стихотворство у нас, — говорил товарищ мой трактирного обеда, — в разных смыслах как оно приемлется, далеко еще отстоит величия. Поэзия было пробудилась, но ныне паки дремлет, а стихо­сложение шагнуло один раз и стало в пень.

Ломоносов, уразумев смешное в польском одеянии наших стихов, снял с них несродное им полукафтанье. Подав хорошие примеры но­вых стихов, надел на последователей своих узду великого примера, и никто доселе отшатнуться от него не дерзнул. По несчастию, случилося, что Сумароков в то же время был; и был отменной стихотворец. Он употреблял стихи по примеру Ломоносова, и ныне все вслед за ними не воображают, чтобы другие стихи быть могли, как ямбы, как такие, какими писали сии оба знаменитые мужи. Хотя оба сии стихотворцы преподавали правила других стихосложений, а Сумароков и во всех родах оставил примеры, но они столь маловажны, что ни от кого под­ражания не заслужили. Если бы Ломоносов преложил Иова или псал­мопевца дактилями или если бы Сумароков "Семиру" или "Димит­рии" написал хореями, то и Херасков вздумал бы, что можно писать другими стихами опричь ямбов, и более бы славы в осмилетнем своем приобрел труде, описав взятие Казани свойственным эпопее стихо­сложением. Не дивлюсь, что древний треух на Виргилия надет ломоносовским покроем; но желал бы я, чтобы Омир между нами не в ям­бах явился, но в стихах, подобных его, ексаметрах, а Костров, хотя не стихотворец, а переводчик, сделал бы эпоху в нашем стихосложении, ускорив шествие самой поэзии целым поколением.

Но не одни Ломоносов и Сумароков остановили российское стихо­сложение. Неутомимый возовик Тредиаковский немало к тому способ­ствовал своею "Телемахидою". Теперь дать пример нового стихосложе­ния очень трудно, ибо примеры в добром и худом стихосложении глубо­кий пустили корень. Парнас окружен ямбами, и рифмы стоят везде на карауле. Кто бы ни задумал писать дактилями, тому тотчас Тредиаковского приставят дядькою, и прекраснейшее дитя долго называться бу­дет уродом, доколе не родится Мильтона, Шекспира или Вольтера. То­гда и Тредиаковского выроют из поросшей мхом забвения могилы, в "Телемахиде" найдутся добрые стихи и будут в пример поставляемы.

Долго благой перемене в стихосложении препятствовать будет привыкшее ухо ко краесловию. Слышав долгое время единогласное в стихах окончание, безрифмие покажется грубо, негладко и нестройно. Таково оно и будет, доколе французской язык будет в России больше других языков в употреблении. Чувства наши, как гибкое и молодое дерево, можно вырастить прямо и криво, по произволению. Сверх же того в стихотворении так, как и во всех вещах, может господствовать мода, и если она хотя несколько имеет в себе естественного, то приня­та будет без прекословия. Но все модное мгновенно, а особливо в сти­хотворстве. Блеск наружный может заржаветь, но истинная красота не поблекнет никогда...