Пассаровицкий (Пожаревацкий) мир

Великая держава могла развиваться здесь только извне как пришедшие из Малой Азии турки или выросшая из Германии Австрия. Соответственно, с 16 века  на юго-востоке Европы имелись две великие державы; расположенная обширно за Веной Германская империя и Османская империя, развернувшаяся у входа в большой бассейн Дуная и после выходов из него со своими армиями за Белградом. Венгрия была между ними в качестве буфера.

И хотя потом эмблема власти султана всё же два раза была донесена до врат Вены, то штандарты императора напротив — вопреки многим далеко идущим планам принца Евгения Савойского — никогда не достигали территории после Ниша (Nissa), это всего 200 километров по ту сторону Белграда. Всё-таки блестящие победы принца в 1718 году согласно Пассаровицкому миру принесли Австрии три трамплина в направлении Стамбула: на западе весь северный край Боснии, на востоке Малую Валахию, в середине наряду с Белградом ещё 160 километров сербской земли по направлению к Салоникам. 

Пусть это было немного, но притязания Австрии тем самым всё же были явлены: в приобретённой боснийской области притязание на остаток этой земли; в Малой Валахии притязание на Большую Валахию, следовательно, на низовье и на устье Дуная; в Белграде и его хинтерланде притязание на остальную Сербию и на прорыв к Эгейскому морю; во всех трёх — претензия на освобождение христианских балканских народов от объятий турков.

Три двуглавых орла и полумесяц

При этом можно было ожидать долгого спора обоих двуглавых орлов, немецкого и русского, за наследство третьего, также двуглавого орла Византии. Однако ещё были в союзе с Россией и этот союз продолжался ещё в течение 130 лет. Итак, при известных условиях, пока турок ещё был противником, предлагалось разделение: Чёрное море, то есть сначала Болгария, — русским, Эгейское море и, прежде всего Сербия — Австрии.

Однако во всех вариантах будущего русские обладали преимуществом. Они, пожалуй, вовсе не нуждались в разделе, ибо с самого начала у них были два козыря: 1) родственный язык сербов и болгар; 2) идентичность веры и ритуала — все Балканы были ортодоксально православными.

Но турок был ещё врагом. Мелкая ревность церквей ещё не играла роли. Пусть великодушие турецкого правления в вопросах веры и призывало к осторожности, пусть из лучших побуждений евангельские христиане Венгрии предпочитали турецкое господство габсбургскому, но России представился удобный случай разыграть карту ортодоксии и после неё карту панславизма в следующем 19 веке. Пока же, в 18 веке, сербский патриарх Ипека и болгарский митрополит Охриды выразили кайзеровскому генералу своё желание стать наподобие немецких архиепископов мирскими господами их обширных епархий и в качестве таковых присоединиться к Священной Римской империи германской нации, пока что кайзеру открывалась перспектива принимать сербских и болгарских архиепископов в Вене как своих вассалов! Ветер дул тогда ещё после 1718 года в знамёна Австрии и это было южнее Дуная в то время, когда русские ещё должны были бороться за их собственный южный берег, северный берег Чёрного моря.

Однако потом — принц Евгений Савойский тем временем умер — всё пошло иначе. Уже 1738 год принёс с собой катастрофу, а 1739 год завершил её; катастрофа была вызвана ничем иным, как ужасной неспособностью и бездарностью. Её причины были — где же ещё? — в Вене и она перекинулась ещё и на фронт. Её никогда так и не удалось исправить и она предстаёт ретроспективно во всём своём значении сравнимой, пожалуй, только с Hradec Kralove (чешский город).

1739 и 1866

Здесь на карту было поставлено господство в Германии, господство на Балканах и вдоль Дуная. Различие: немецкая Австрия и после Hradec Kralove осталась немецкой, напротив, потерянное в 1739 году на юго-востоке больше никогда не стало опять австрийским. Далее: в 1866 году вся Германия, даже вся Европа знала, о чём шла речь, в 1739 году в Вене едва пожали плечами по поводу перенесённой утраты. Будет день, будет и пища, утро вечера мудренее. Но утро не пришло никогда. То, что пришло, была смерть кайзера, полный отказ от Прагматической санкции, собственная война за порядок наследования, силезские войны — Вена имела теперь иные заботы.

И ещё одно отличие: в 1866 году выиграла судьбою предрешённая для этого Пруссия, в 1739 году, напротив, исторически находящаяся, собственно говоря, уже в упадке Турция, но не благодаря каким либо образом примечательному командованию или вооружению, нет, никоим образом не блестящая победа с одной стороны, никак не героическое поражение с другой стороны; нет героя как Бенедек, и нет такого противника, как Мольтке. Ничего в этом событии не имело и слабого оттенка величия. Кроме того, решение 1866 года сто тридцать лет было неминуемо, но решением 1739 года был опрометчиво брошен вызов по отношению к русским.

Едва ли есть более выдающаяся противоположность к обсуждаемому первенству политики перед ведением войны. Ответственные за фронт очутились на Шпильберге и на укреплении Граца, а в Вене — остались в своих креслах. Через французское посредничество — читай вмешательство — все санкционированные графом Найппбергом великому визирю уступки были ещё раз торжественно подтверждены в снова турецком Белграде. Россия не потерпела никакого ущерба, Франция стала покровителем всех христиан, живущих в турецкой сфере власти.