Глава двадцать девятая

Равенна, 15 мая 1317 года

Майское солнце золотило волны реки Рубикон. Пьетро запустил руку в переметную суму, что болталась на боку у Каниса, и извлек кусок сыра. О, сегодня настоящая идиллия. Погода великолепная. Пьетро возвращался из Римини, с лекции, и по пути обдумывал, услышанное. Ему казалось, что профессор совершенно прав: в современном мире беззаконий полно, а хороших судей раз‑два и обчелся. «В наше время, – говорил профессор студентам, расположившимся на скамьях под открытым небом, – справедливость необходима как никогда прежде. Если миру нужны рыцари, чтобы защищать законы, разве ему не нужны судьи и адвокаты, чтобы решать, каковы эти законы и для чего они придуманы? Судьи важнее рыцарей, поскольку, в конце концов, именно судья определяет, что есть справедливость».

«Неужели человек, защищающий справедливость, столь же необходим, сколь и человек, определяющий, что такое справедливость?» – недоумевал Пьетро.

Пьетро поймал себя на мысли, что всерьез увлекся юриспруденцией. До поступления в университет он и представить себе не мог, что подобные чувства можно испытывать к концепции. Да, конечно, он знал, что отец его любит поэзию. Теперь он все понял. Юриспруденция стала для Пьетро тем же, чем поэзия – для его отца.

Правда, на это понадобилось два года. Пробыв недолго в Венеции, где Игнаццио и Теодоро напали на след Пугала, Пьетро уехал в Болонью. Предполагалось, что под видом студента он будет дожидаться известий о Пугале. Но недели превращались в месяцы, и средство постепенно стало для Пьетро целью.

Во Флоренции Пьетро учили основам грамматики, логики, музыки, арифметики, геометрии, астрономии, риторики. Однако в ста милях к северу от его родного города юноши изо дня в день прилагали огромные усилия для того, чтобы познания их не ограничивались только основами. Не довольствуясь стандартным набором сведений, они приезжали в La Cittia Grossa,⁶⁶ где способы обучения были не менее парадоксальны, нежели способы приготовления славящейся на всю Италию колбасы. Подобно тому как вкуснейшее блюдо делалось из самых скверных, даже грязных, частей свиной туши – костей, хрящей и копыт, – Болонский университет использовал темные стороны жизни, чтобы выявить нелицеприятную, но столь необходимую истину.

По объему накопленных знаний Болонья уступала лишь Сорбонне. Однако в отличие от парижского университета, где студенты выбирали лекции как бог на душу положит, целый день хаотически перемещаясь от одного профессора к другому, в Болонье они сами устанавливали распорядок и нанимали преподавательский состав. Многие студенты параллельно с обучением имели практику юристов или врачей. Девизом университета было «Bolonia docet» – «Болонья обучает».

Пьетро такое положение вещей очень нравилось; вдобавок к нему сразу стали относиться как к знаменитости – он ведь был сыном великого поэта Данте. Вняв ненавязчивому совету Кангранде, Пьетро начал с лекций по юриспруденции, но вскоре уже не мог отказать себе в посещении лекций по другим дисциплинам. Новые, почти еретические идеи, согласно которым путь к истине лежал через познание человеческого тела, полностью захватили ум Пьетро. Новая практика вскрытия трупов с целью изучения анатомии, а также алхимия несказанно страшили юношу, но в то же время проливали свет на все, что страшило его прежде. Самые ожесточенные споры вызывала теория о том, что через половой акт человек познает Бога – на этой почве целый ряд теологов отделился от приверженцев традиционной концепции.

И вот, сразу после трагедии в Кальватоне, Пьетро получил от Кангранде шифрованное письмо. Зашифровывать письма было делом обычным – ведь каждый лист бумаги проходил через множество отнюдь не дружелюбных рук. Скалигер, конечно же, ни словом не обмолвился о пятне, появившемся на его репутации. Вместо этого он выказал по отношению к Пьетро прямо‑таки отеческую заботу.

«Похоже, охота продлится дольше, чем мы предполагали. Я хочу, чтобы ты не предпринимал никаких поездок. Настоящее твое положение между Падуей и Флоренцией идеально для того, чтобы узнавать об интересующих меня событиях и слухах, тем более что все думают, будто ты у меня в немилости. К тому же я велел Игнаццио и еще нескольким своим осведомителям обо всем, что им удастся разузнать, сообщать тебе в письмах. События в Кальватоне – лишнее доказательство, что некто действует вопреки моим интересам, причем этот некто – человек из ближайшего моего окружения. Пока он на свободе, я не могу допустить, чтобы сведения, касающиеся лично меня, поступали в мой дом. Ты будешь последним звеном в цепи моих агентов. Я сам выберу надежных гонцов.

В свете вышесказанного предлагаю следующее: пока ты снимаешь комнату, тебя считают чужаком. Я же хочу, чтобы твое имя ассоциировалось с Болоньей – или, точнее, чтобы оно не ассоциировалось с Вероной. Для этого я договорился с другом твоего отца, Гвидо Новелло из Поленты. Ты станешь пользоваться церковными бенефициями в Равенне. Поскольку эта должность не предполагает ни рукоположения, ни пострижения, тебе придется всего лишь собирать налоги на церковную десятину и разрешать второстепенные тяжбы. Вдобавок у тебя будет свой дом. Ты должен переехать немедленно и найми двоих слуг из местных. Близость к Болонье позволит тебе продолжать занятия в университете, вероятность же того, что тебя увидят с моими гонцами, существенно снизится.

Тебе также придется содержать и обучать военному делу небольшой отряд. Это приказ. Если тебе понадобятся деньги, напиши кузену Мануила в Венецию.

К.»

Прошло уже более года с тех пор, как Пьетро обосновался в Равенне. На целые недели он уезжал в Болонью учиться, затем возвращался, чтобы собрать налоги и разрешить тяжбу‑другую между мирянами и священником. Пьетро считал такие занятия хорошей практикой, поскольку перед ним теперь открывались весьма неплохие перспективы. Впрочем, карьера юриста вызывала у него сомнения. Ведь, например, судья – это почти комедиант.

– Ну и жара, – буркнул Фацио, бок о бок с Пьетро вброд пересекавший реку.

Солнце действительно палило, небо было ослепительное. Канис грудью раздвигал волны. Пьетро, сидевший верхом, промочил сапоги до самых щиколоток, но не выше. Время от времени налетал освежающий ветерок.

– Фацио, остановимся на минуту, пусть кони остынут.

Фацио послушно спешился и повел коня к берегу. Пьетро поступил так же. Оба застыли, засмотревшись на реку.

– Подумать только, почти тысячу четыреста лет назад на том берегу перекусывал величайший воин всех времен и народов, – произнес Пьетро.

– О ком это вы, синьор? – спросил Фацио.

– Да о Цезаре же! – рассмеялся Пьетро.

– А, о Цезаре, – разочарованно протянул Фацио, теперь уже не малорослый тщедушный мальчик, а стройный юноша. Работой он не был перегружен и, к неудовольствию Пьетро, все свободное время проводил за игрой в кости.

– И чем же тебе Цезарь не угодил?

– Цезарю далеко до нашего Кангранде.

Пьетро подавил усмешку. Ему не давал покоя юридический аспект перехода через Рубикон. Цезарь практически на этом самом месте предпочел закону свои собственные притязания. В результате возникла империя – правление одного вместо правления многих, точно по слову Божьему. Но как же может человек, поставивший себя выше закона, затем объявлять себя защитником последнего?

На дальнем берегу Рубикона Меркурио выскочил из зарослей и помчался к хозяину. Он отряхнулся, с ног до головы окатив Пьетро и Фацио.

– Меркурио, что ты делаешь, черт тебя подери! – заорал Фацио.

Пес уже научился находить в зарослях сурков. Равенна приняла Меркурио. За два года он из щенка превратился в прекрасного охотника, украшение породы, а прошлой зимой сошелся с соседской сукой и в первый раз стал отцом. Пьетро забрал себе всех щенков, хотя им, полукровкам, конечно, далеко было до Меркурио, родившегося на псарне самого Кангранде.

Равенна приняла и Пьетро. То был славный, тихий приморский город, одинаково близко расположенный и к Поленте, и к Болонье и слишком близко находящийся от Венеции, чтобы с нею соперничать. Равенна словно дремала на морском берегу, и Пьетро это нравилось. В приходе его любили. Обязанности Пьетро не обременяли – он в основном ездил по фермам, пропускал с хозяевами по кружечке вина и собирал церковные десятины. Ему предоставили двадцать солдат на случай бунта или отказа крестьян платить десятину, однако Пьетро еще не приходилось прибегать к их помощи. Впрочем, помня наказ Кангранде, он заставлял своих людей непрестанно совершенствоваться в искусстве владения мечом, даже когда сам уезжал в Болонью. В результате они, в отличие от Пьетро, всегда были готовы к бою.

Сейчас, как обычно, мысли Пьетро о собственной его физической форме выстроились в передовую линию. Кангранде обещал вызвать его, когда начнет войну с Кремоной. А теперь они с Пассерино уже начали осаду Брешии – лагерь стоял невдалеке от озера Гарда. Верону Кангранде пока поручил бывшему покровителю Данте, Угуччоне делла Фаджоула. С бывшим правителем Пизы Пьетро вел переписку.

Также он переписывался с донной Катериной. Она писала о разных вещах, но лишь постольку, поскольку они были связаны с Ческо. Мальчику недавно минуло три года; изменчивость его натуры, проявляющаяся пока в непоседливости, никому в доме не давала расслабиться. Каждый день Катерина видела особую хитрую мину на его лице и знала: Ческо опять что‑то задумал. Шалостям, затеям и забавам не было конца, фантазия мальчика казалась неисчерпаемой. Столь же умен, сколь и опасен, неизменно подытоживала Катерина. Гордость за приемного сына светилась в каждом слове, в каждой чернильной букве.

Щурясь на солнце, Пьетро свистом подозвал Меркурио и дал ему легкого пинка. День чудесный, торопиться некуда. Через три‑четыре часа Пьетро будет в своем доме, в предместье Равенны. Можно провести день в тенечке, на лоджии, за чтением старых пергаментов, поглядывая время от времени на соседский виноградник. Местное вино совсем недурно.

«Вот доберусь до дома, откупорю бутылочку, – думал Пьетро. – Может, почитаю новые главы „Чистилища“, что прислал отец».

Его труд уже близок к завершению.

Да, Пьетро знал, что может распорядиться своим временем именно так. Может, но не распорядится. Нет, он до вечера будет упражняться с мечом, как настоящий солдат, будет тренировать мышцы плеч, рук, бедер. Фацио с удовольствием станет отбивать удары своего синьора – Пьетро придется попотеть, пытаясь его догнать.

Пьетро увидел на дороге конного прежде, чем успел сообразить, что видит. Фацио пришлось сказать: «Там кто‑то стоит», чтобы Пьетро выпрямился в седле.

– Будь поблизости и смотри назад – вдруг и там кто появится, – велел он своему пажу. – Да не пялься так, незаметно поглядывай.

Опасность представлял не столько конный впереди на дороге, сколько вероятность, что за ним стоит еще дюжина. Для разбойников сборщик податей – лакомый кусочек, а по стране бродили сотни солдат, не задействованных ни в одной кампании, и надо же было им на что‑то жить.

Конный застыл, как изваяние. Весьма странное изваяние, кстати сказать. Высоченное, в ниспадающей одежде, а на голове тюрбан. Пьетро разглядел цвет кожи конного и его кривой меч. Пришпорив Каниса, юноша в несколько скачков очутился рядом с мавром и протянул ему руку для пожатия.

– Где только тебя носило? – воскликнул он, расплываясь в улыбке.

– Я скрывался, – прямо отвечал мавр. – Ты получил мое предупреждение?

– Да. Игнаццио умер?

– Умер. – Мавр поворотил коня, чтобы ехать вместе с Пьетро. – Я привез новости и распоряжения. По дороге поговорим.

– Ты едешь ко мне, – произнес Пьетро с полувопросительной, полуутвердительной интонацией.

– Нет, – проскрипел мавр. – Лучше, чтобы нас вместе не видели. – Он бросил взгляд на пажа. – Привет, Фацио. А ты подрос, ничего не скажешь. – Фацио не знал, как отвечать, и потому отвесил несмелый и неглубокий поклон. – Мы с твоим синьором должны побеседовать наедине. Поезжай‑ка вперед да смотри, как бы кто на дороге не появился.

Фацио взглянул на Пьетро, тот кивнул, подтверждая поручение мавра. Нехотя Фацио взобрался на коня и пустил его небыстрой рысью, чтобы упустить как можно меньше слов.

Пьетро несколько сдержал Каниса, чтобы он и конь мавра шли голова к голове.

– Ты упомянул о распоряжениях. Значит, ты с ним говорил?

– Да. Последние несколько месяцев я провел в Падуе.

– Но ведь это опасно. Тебя там отлично помнят.

– Если соответствуешь ожиданиям людей, становишься невидимым. Я жил в Падуе под видом помощника укротителя львов. – Пьетро удалось сдержать смешок, и он был вознагражден улыбкой мавра. – Представь себе. За одним египтянином остался должок – я в свое время очень его выручил. А он известный укротитель. Я настоял, чтобы он перевез свой зверинец в Падую, поехал с ним и все время ходил в маске, закрывающей лицо и шею. Легенда была, что один раз я потерял бдительность и меня изуродовал лев.

Улыбка Пьетро приобрела новое качество – стала восхищенной.

– Выходит, тебя все жалели, думая, что ты свалял дурака.

– Верно. Я частенько сиживал на мостовой и вином утишал боль от ран. По чистой случайности дом, перед которым я околачивался, принадлежал графу Сан‑Бонифачо.

Улыбка сползла с лица Пьетро.

– Так ведь он – один из тех, кто нанял Пугало.

– Именно. Он связывается со всяким, кто хоть что‑нибудь замышляет против Капитана. Я несколько недель следил за его домом, запомнил всех, кто туда входил. Месяц назад графа посетил твой знакомый – Марцилио да Каррара.

Пьетро прищурился.

– Это не к добру. У тебя уже есть соображения?

– Я заранее придумал способ проникнуть в дом графа и решил, что лучше случая, чем визит Марцилио, не дождусь. Граф предложил план, и Марцилио его принял. Правда, сначала поколебался. Он не доверяет графу.

– Я просто на глазах проникаюсь к графу симпатией, – съязвил Пьетро. – А в чем заключается план?

– Они решили захватить Виченцу.

– Ничего себе!

– Ни больше ни меньше. Граф добился поддержки примерно пятидесяти недовольных граждан Виченцы и всех изгнанников. Он убедил падуанцев, что на этот раз все получится. Винчигуерра предлагает подкупить один из гарнизонов, стоящих в Виченце, чтобы солдаты признали его людей и армию Падуи. Они возьмут ворота штурмом, и в течение часа город будет в их власти.

– Ты, конечно, рассказал обо всем Кангранде.

– Конечно. Под предлогом, что отправлен покупать единорога, я встретился с Кангранде и сообщил ему об их планах.

– Кангранде, наверно, собирается заранее сделать внушение всем гарнизонам Виченцы, чтобы никто не польстился на деньги?

– Он мог бы так поступить, – отвечал мавр, – но предпочитает дождаться, когда падуанцы начнут атаку.

Пьетро вспомнился разговор в пустой часовне.

– Потому что так падуанцы нарушат перемирие?

– Да. Если Кангранде выждет семь дней, у него будет повод начать справедливую войну.

Пьетро усомнился, считается ли справедливой война, которой можно было избежать.

– Почему именно семь дней?

– Потому что Кангранде устроил так, чтобы молодой солдат из гарнизона в Виченце успел получить от графа кругленькую сумму.

– Как его имя?

– Муцио, дворянин. Юноша, похоже, считает, что наш хозяин по воде ходит, аки посуху.

– Какова в этом роль Каррары?

– Поскольку граф рассчитывает прорваться в городские ворота силами небольшого отряда, Каррара поведет основные силы Падуи и разграбит город.

– А что же его дядя? – удивился Пьетро.

– А дядя тут ни при чем. Пока дело не будет сделано, он ничего и не узнает.

Пьетро с минуту подумал и наконец задал настоящий вопрос:

– Чего правитель Вероны хочет от меня?

Мавр понизил голос, жестом предлагая Пьетро придержать коня, и прошипел юноше в самое ухо:

– В день нападения Угуччоне делла Фаджоула спрячет у стен Виченцы небольшой отряд. Конечно, падуанцы будут превосходить этот отряд численностью, но иначе никакой засады не получится. Армия Кангранде уже два года воюет, а падуанцы все это время почивали на лаврах. Однако Вероне все равно нужна поддержка. Ты должен приехать в Виченцу за день‑два, со своими солдатами. В гарнизонах не могут знать, что происходит, и подозрений твои люди не вызовут.

Пьетро наморщил лоб.

– Понимаю. Я поеду навестить донну Катерину. Все знают, что она ко мне милостива, так же как все знают, что я в опале у ее брата. Но как люди объяснят себе двадцать человек солдат?

– Папа затребовал отчет о твоем пребывании в Равенне. Ты повезешь деньги для папской казны в Авиньон. Разумеется, тебе понадобится целый отряд охраны.

Ясно было, что план заранее тщательно продумали.

– Значит, такова воля Кангранде? А как же наша ссора?

– Ты появишься случайно, станешь защищать город, где живет его сестра. Твоя репутация только выиграет. У тебя ведь есть свой отряд? Весь план на этом держится.

– У меня двадцать три человека милиции. Хватит?

– Найди еще семерых.

– У моего соседа есть сын, который спит и видит, как бы стать воином. Но что я должен делать, когда начнется атака?

– Чтобы у Кангранде появился законный предлог развязать войну, ворота Виченцы должны быть открыты подкупленными солдатами. Падуанцы должны ворваться в город. Тогда‑то Угуччоне и атакует.

– Если я позволю им ворваться, что помешает им прикончить меня на месте?

– Хороший вопрос, – одобрил мавр. – Вот тут‑то и начинается самое интересное. – И он объяснил причину собственной усмешки.

Пьетро не сдержался и усмехнулся в ответ – правда, в это время пот градом катился по его спине.

– Но где же будет сам Кангранде?

– Нужно, чтобы его видели вдалеке, иначе падуанцы не начнут атаку. Этим займется Угуччоне.

Пьетро, хотя не на шутку обеспокоился, решил, что все отлично продумано.

– Когда мне нужно убраться?

Мавр изложил план до конца. Отряд во главе с Пьетро должен выступить через два дня, объявив, что держит путь во Францию. Задолго до того, как они достигнут Падуи, Пьетро во всеуслышание объявит, что намерен навестить своих друзей, синьора и синьору да Ногарола. Отряд сменит курс и направится в Виченцу. В Виченце они пробудут до двадцать первого мая, а на закате все и произойдет.

– В Виченце ты встретишь старых знакомых, – добавил мавр. – Вернулся один из изгнанников. Капитан вызвал Монтекки.

– Да ну? Что ж, в этом есть смысл. Сестра Мари выходит замуж, а он, я знаю, хотел просить разрешения приехать на свадьбу.

– Капитан говорит, Монтекки хорошо проявил себя в Авиньоне. Он добился, чтобы Кангранде не отлучили от Церкви, одним только личным обаянием. Но даже обаяние открывает не все двери. Кангранде нужен человек более влиятельный, возможно, с титулом. Он хочет предложить эту должность Баилардино.

– Вряд ли Баилардино поедет, – произнес Пьетро. – Говорят, он на своего сына не надышится.

«Вдобавок, – подумал, но не стал говорить Пьетро, – донна Катерина снова беременна».

Мавр не дал мыслям Пьетро перекинуться на донну Катерину.

– Вы ведь с Марьотто друзья?

Пьетро только вздохнул.

– Да, наверно, друзья. По крайней мере, мы переписываемся. Поначалу он умолял меня о прощении. Не знаю… Я написал, что простил, но простил‑то я не от сердца. А вскоре все стало как прежде.

– А как у него с Капуллетто?

– Спроси что полегче! Два года прошло, а он в каждом письме жалуется, что Антонио не отвечает ему. Вот тебе обычное содержание писем Марьотто, по пунктам. Сначала приветствие, клятвы в вечной дружбе, затем проклятия в адрес упрямца Антонио, дальше пара страниц, на которых он до небес превозносит Джаноццу. Потом Марьотто излагает новости двора – думает, мне это интересно. Например, пишет про какого‑то юного итальянца, с которым познакомился в Авиньоне и который как поэт подает большие надежды. Отец у него настоящий тиран, так что юноша пишет стихи тайком. А фамилия его Петрарка. Пусть Петрарка, мне‑то что? Лучше бы Мари писал моей сестре – она знает о поэзии больше, чем я вообще в состоянии запомнить. – Пьетро бросил на мавра лукавый взгляд. – А вот моя новость: у Антонии появилась подруга. Нелепее пары и не придумаешь. Это не кто иная, как Джаноцца, Мари. Обе обожают поэзию, потому и сошлись. Так что не только Мари об этой су… извини, об этой Джаноцце пишет, а еще и моя сестра. И Антонио, конечно.

– Капуллетто пишет тебе о своей бывшей невесте?

– И больше практически ни о ком и ни о чем! Его письма выстроены по той же схеме, что и письма Мари. Сначала похвалы, клятвы в верности, выпад в адрес Марьотто, а потом несколько страниц о Джаноцце. То он видел ее на улице, то слышал о ней от кого‑нибудь. И не думаю ли я, что она раскаивается. Надеюсь, с возвращением Мари дело разрешится тем или иным образом.

Через дорогу метнулся воробей, за воробьем метнулся Меркурио – надо же было облаять нахальную птицу.

– А что насчет печати Скалигера? – спросил Пьетро. – Ты выяснил, кто?..

– Нет. Был занят слежкой за графом.

– Понятно. – Пьетро наблюдал, как воробей дразнит собаку, нарочно летает низко, а потом устремляется вверх. – И я не выяснил. Кангранде написал, что доступ к печати, насколько ему известно, только у двоих – у него и у дворецкого. Дворецкого он отослал служить Угуччоне. Но я не верю, что он действительно подозревает Туллио.

– Конечно нет. Иначе Туллио был бы уже мертв.

– Пожалуй, ты прав.

Мавр нахмурился.

– Зато я кое‑что разузнал про медальон.

– Про какой медальон?

– Про тот, что Пугало сорвал с бедного Игнаццио. Эта вещица, или не эта, а очень на нее похожая, принадлежала одному шотландцу по имени Уоллес. Лет двадцать назад он послал медальон одному итальянцу в знак особой благодарности. Видимо, за то, что итальянец отправил Уоллесу оружие и рыцарей, чтобы они обучали его людей искусству владения мечом.

– И кто же этот итальянец?

– Альберто делла Скала. Отец Кангранде.

Пьетро резко повернул голову, словно получил пощечину.

– Что? Но… но как медальон оказался у Пугала?

– Понятия не имею. Кангранде клянется, что в жизни медальона не видел. Однако кому бы эта вещь ни принадлежала, она, несомненно, имела для владельца особое значение. Пока мы выслеживали Пугало, он выслеживал нас, чтобы вернуть медальон.

– Выходит, мы и не представляли себе истинной ценности медальона.

– Выходит, так.

Некоторое время они ехали молча, в глубокой задумчивости. Меркурио путался у коней под ногами, Фацио скакал впереди, довольный, что больше не надо напрягать уши. Внезапно Пьетро произнес:

– А какую услугу ты оказал египтянину?

– Составил гороскоп его сына, и это позволило отцу предпринять кое‑какие меры.

Пьетро понимающе кивнул и оглядел мавра с головы до ног.

– Игнаццио, получается, никакой не астролог. Это ты астролог.

– Бедняга Игнаццио всю жизнь колебался по тому или иному поводу. Он был моим учеником.

– А заодно и живой мишенью.

– Это входило в его обязанности.

«Жестоко, – подумал Пьетро. – Умно, но жестоко».

– Как я смогу с тобой связаться?

– Бродячий зверинец уезжает из Падуи, я присоединюсь к нему по дороге.

– Подожди, сам догадаюсь: зверинец едет в Виченцу?

– Разумеется.

– Ты по‑прежнему Теодоро, или?..

– Они зовут меня Арус. Настоящее мое имя Тарват аль‑Даамин.

– Мне этого не выговорить. Но я постараюсь запомнить.

– Уж постарайся. В Виченце смотри в оба. Звезды говорят, что в судьбе мальчика произойдут перемены.

– Какого рода перемены?

– Точно не скажу; знаю только, что кардинальные. И так во всех его гороскопах. На четвертом году жизни мальчик попадет под новое влияние, которое и сформирует его личность. Это и тебя касается.

– Меня? Каким образом?

– Не могу сказать. Звезды показывают, что, пока происходит перелом в жизни ребенка, твоя собственная жизнь в опасности.

Пьетро бросил на мавра мрачный взгляд.

– Так ты и мой гороскоп составил?

Аль‑Даамин покачал головой.

– Нет. Просто я был во Флоренции и просмотрел гороскоп, который заказал твой отец, когда ты родился. Там сплошные знаки да предзнаменования.

– Отец заказал мой гороскоп? – опешил Пьетро.

– Да. И гороскоп этот подтверждает мои предположения – твоя судьба тесно связана с судьбой Борзого Пса.

– Если только он и есть Борзой Пес. А ты когда‑нибудь?..

– Я составил еще несколько гороскопов, с учетом твоих соображений относительно падающих звезд, пути которых пересеклись. Одни гороскопы сулят процветание, другие – всяческие беды, но, сам понимаешь, сказать, который из гороскопов верный, можно будет только по прошествии времени. – Мавр придержал коня. – Здесь мы расстанемся. Если что‑то пойдет не по плану, и вообще если я тебе понадоблюсь, отправь письмо сапожнику из городка Альгамбра. Это в провинции Гренада, в Испании. А уж он мне передаст.

Пьетро понимал, какая ему оказана честь, и в знак благодарности склонил голову. Они попрощались, и мавр ускакал. Теодоро Кадисский, Арус, Тарват аль‑Даамин. Интересно, каково это – жить с таким количеством имен? Впрочем, вспомнил Пьетро, у Кангранде имен не меньше. Франческо делла Скала, Скалигер, Капитан. Но только не Борзой Пес.

Именно поэтому Сан‑Бонифачо и плетет интриги. Графу нужен мальчик, агенты же его не справились с поручением. Граф не придумал ничего лучше, чем захватить целый город.

Но зачем ему наследник Кангранде? Что ему за прок от трехлетнего ребенка? Выкуп? Месть? Какова его цель?

– Синьор, – начал Фацио, едва оказавшись рядом со своим господином, – в чем дело? Мы что, уезжаем? Какие новости?

Пьетро сдерживал Каниса, чтобы тот шел голова к голове с конем Фацио; впрочем, думал он о своем и на вопросы пажа не отвечал. Через неделю он будет в Вероне, со своими друзьями и родными. А Кангранде явит милость к своему заблудшему рыцарю. Сир Пьетро Алагьери, рыцарь из Вероны, защитник обиженных. Но прежде произойдет еще одна битва, а значит, появится еще одна возможность поквитаться с да Каррарой. Более того, появится возможность показать людям, с кем в сговоре граф Сан‑Бонифачо. Взять графа в плен и на суде Скалигера заставить его выдать имя сообщника – да, вероятность именно такого исхода весьма велика. Ожиданию настал конец.

Поместье Капуллетто

Недалеко от Вероны, к юго‑востоку от озера Гарда, на лучших пахотных землях располагалась великолепная усадьба, построенная лет двести назад. Господский дом совсем не походил на замок, однако был просторным, удобным и очень красивым. До начала нового века в усадьбе жили стойкие гвельфы – семейство Капеллетти. Затем, когда все Капеллетти погибли, за порядком в усадьбе стали следить правители Вероны. Каждые несколько лет появлялся новый арендатор и наслаждался тихими сельскими радостями до тех пор, пока решением суда его не изгоняли. Кангранде и его братья никому не давали обжиться на земле Капеллетти.

Однако два года назад поместье загудело, словно пчелиный улей по весне. Там поселилось новое семейство. Точнее, новое старое семейство. Капуллетти.

До нападения на Виченцу оставалась неделя, в воздухе носились слухи. Слово «Падуя» не звучало, однако все только и говорили, что о Кангранде, который собирает армию для некоего ответного удара. Слухи дошли и до Луиджи Капуллетто; сейчас он, белый от ярости, шел в покои отца. Луиджи с грохотом отворял двери и сметал все и вся на своем пути. Людовико был в опочивальне, которая также служила ему кабинетом. С каждым днем пораженная подагрой нога болела все сильнее, и даже установившаяся жара не облегчала страданий старика.

Дверь распахнулась, и в опочивальню почти вбежал Луиджи. При виде наследника старый Капуллетто только проворчал:

– Ты что как с цепи сорвался?

Одним усилием воли Луиджи взял себя в руки, хотя эти самые руки прямо‑таки тянулись к горлу старика.

– Угуччоне делла Фаджоула собирает армию. Что‑то должно случиться, и вы знаете, что именно. Ведь знаете?

– Может, и знаю, – отвечал старый Капуллетто.

– И вы отправляете Антонио на войну под началом Угуччоне?

– Да! – рявкнул Людовико.

– Нет! – Луиджи грохнул кулаком по стене. – Нет, отец, нет! Вы делаете ставку на Антонио, а ведь он не наследник! Наследник – я! Именно я ваш законный первенец, или вы забыли? Если Антонио умеет вас развеселить, это еще не значит, что он способен вести ваши дела. Черт возьми, вы сами не способны вести свои дела! Как вы думаете, Кангранде было бы интересно узнать истинную причину нашего отъезда из Капуи? Если эта история станет всем известна, вы впадете в немилость, не так ли?

Приступ кашля начался у Людовико задолго до того, как Луиджи дошел до кульминационного момента своей тирады. Пока сын распинался, изрыгая проклятия и не скупясь на эпитеты, старик встал с постели и, припадая на больную ногу, сделал несколько неверных шагов. Луиджи понял, что сейчас получит оплеуху, однако был не в том настроении, чтобы ее получить. Он перехватил занесенную руку и отбросил отца назад, так что тот мешком упал на пол. Луиджи сам не поверил, что поступил так с отцом; его забила крупная дрожь.

Людовико со скрипом поднялся и кое‑как дотащился до постели. Руки его, впрочем, не дрожали.

– Болван! Сопляк! Думаешь, после этого ты получишь мои деньги?

– Плевал я на деньги! Дело не в деньгах! Вы, похоже, больше и думать ни о чем не в состоянии! Почему, отец? Почему вы выбрали Антонио?

– Антонио умеет меня развеселить, – проворчал старый Капуллетто. Он отхаркнул целый комок мокроты и сплюнул в жестянку, стоявшую возле кровати. – А это вот – от тебя подарочек.

– Я подарил вам внука!

– Да, я помню, – усмехнулся старый Капуллетто. – Он слишком похож на свою мать. По крайней мере, вырастет смазливым. Глядишь, девчонка Джуарини будет довольна.

– Вот, значит, кто мы для вас! Шестеренки! Я, мой сын, Антонио и вся эта дурацкая история с племянницей Каррары – только зерна для ваших жерновов. Что ж, папа, ты многого добился. У тебя и земля, и деньги, и уважение! Тебе мало? Что же дальше?

Людовико щелкнул пальцами.

– Ты спрашивал, почему я выбрал Антонио. Именно поэтому. Антонио не спрашивает, что дальше – он и сам знает! Он сразу сечет все ходы и выходы, он понимает, как улучшить положение. Вот, например, если бы ты кое‑что внушил своей жене, водяная кузница, которую строит Скалигер, досталась бы тебе. А так ее получил Риенджи, всего‑навсего в обмен на добродетель своей жены. Большой Пес, ха! Кобель он большой, вот кто! – Старик рассмеялся, однако смех тотчас перешел в кашель.

Луиджи не стал дожидаться, пока кончится приступ.

– Вы хотите, чтобы я продал свою жену Скалигеру?

На глазах Людовико выступили слезы, он видел сына как в тумане.

– Невелика жертва за такое вознаграждение.

Луиджи заскрипел зубами. Ему хотелось голыми руками порвать в клочья этот ком дряхлой плоти. Однако он сдержался.

– Я требую, чтобы вы отправили меня к Угуччоне в качестве представителя семьи.

– Он требует, ха! Требуешь – получишь. Я тебя отправлю, не сомневайся, – будешь оруженосцем у своего брата. И не вздумай перечить. Или на таких условиях, или вообще не поедешь! Будешь оруженосцем Антонио. В конце концов, твой брат – рыцарь. А ты кто? Обычный помещик, вот кто. Будешь прислуживать брату, а я уж выберусь, посмотрю, как у тебя получается. Еще на один разок сил у этой полугнилой туши хватит. В бой, конечно, я не гожусь, но проверю, как ты тщишься прославить фамилию.

Это было унизительно, оскорбительно, непростительно, но Луиджи получил что хотел – возможность доказать, что он не хуже Антонио. Он резко развернулся и вышел, держась прямо, точно кол проглотил.

Антонио торчал во дворе, подпирал стену, обшитую панелями.

– Я же тебе говорил…

– Иди к черту! – Нет, на черта брат не реагирует. Луиджи вспомнил о своем лучшем оружии. – Как поживает наш юный Менелай? Нет ли вестей от Париса?

Антонио побелел, показал брату фигу и бросился в дом. Луиджи пошел к сыну.

Теобальдо спал. Луиджи выпустил пар и остановился у колыбели. Погладил тонкие, очень светлые волосики. Это его мальчик, только его. Теобальдо минуло два года, однако Луиджи не желал подпускать к сыну нянек. С присутствием жены приходилось мириться. Дрянь. Очередная пешка в играх старика. Ладно, по крайней мере она родила Луиджи сына. Теобальдо. Имя старинное; в семействе Капеселатро – именно Капеселатро – его часто использовали. Теперь старику вздумалось купить титул.

«Поздравляю, папа! Хотел титул, а получил кровную месть!»

Впрочем, похоже, с этим скоро будет покончено. Старый Монтекки прямо‑таки лебезит перед отцом, а молодой застрял во Франции и бог знает сколько еще там пробудет. Особенно же приятно, что Антонио получил хорошего – и заслуженного – пинка в причинное место. В итоге за все, что рано или поздно достанется Луиджи, отец заплатил унижением своего любимчика. А права и земли в один прекрасный день перейдут к Теобальдо.

Малыш тихонько посапывал во сне. Луиджи улыбнулся – он улыбался, лишь когда бывал наедине со своим мальчиком. Теобальдо. Это имя носил двоюродный дед Луиджи. Имя итальянское, хотя жена предпочитает произносить его на голландский манер – Тибальт. Как ни странно, Луиджи этот вариант тоже нравился больше. Тибальт.

– Ничего, Тибальт, сынок, мы им еще покажем. Они у нас попляшут, правда?