Глава двадцать пятая

Антония пребывала в такой эйфории от встречи с отцом, что не заметила ни дороги к Domus Bladorum, ни разматывания шарфов и отряхивания плащей, ни суеты прислуги. Запыхавшийся Поко принес скабрезные вести о друзьях Пьетро. Лишь выложив все, что ему было известно, Поко заметил сестру.

– Империя! – воскликнул он с такою неподдельной радостью, что Данте не смог сдержать улыбки.

– И нас теперь вызывают в суд, – продолжал Поко. – Так‑то вот. Монтекки сбежал с невестой Капуллетто и тайно обвенчался. Выходит, перемирию конец. Да здравствует война!

Все вместе они отправились в Domus Nova, где располагался суд Скалигера. Зал в изобилии украшали роскошные гобелены и резьба. Отец Антонии всегда превозносил презрение Кангранде к показной роскоши; здесь, однако, роскошь эта просто била в глаза. Будь Кангранде королем, тронный зал, он, без сомнения, устроил бы в Domus Nova.

Антония все еще не могла отвести от отца восторженных глаз, когда он указал на возвышение.

– Посмотри, милая, – это и есть Скалигер. Антония нехотя перевела взгляд – и забыла выдохнуть.

Читать баллады и поэмы, сложенные о покровителе отца, – это одно; увидеть его живьем – совсем другое. Скалигер показался девушке столпом силы и самоуверенности. Он выглядел очень молодо – наверно, из‑за длинных волос, рассыпанных по плечам; Антония же приготовилась увидеть коротко стриженного воина. Девушка не фиксировала внимание на том факте, что Скалигер действительно был молод. Он был всесилен, подробности же вытекали из этого главного обстоятельства.

Девушка взглянула на Антонио Капуллетто. Славный парень, что проводил ее до палаццо, являл собою жалкое зрелище. Он был ранен. Повержен. Раздавлен.

«Что за удар, – думала Антония. – Вот во Флоренции такое никогда бы не произошло».

Антония не была влюблена и не мечтала о любви, как большинство ее сверстниц, однако прекрасно понимала горе молодого Капуллетто. Но она понимала и другое: годы, проведенные под назойливой опекой матери, научили Антонию ценить свободу, и теперь в ней проснулся бес неповиновения. Джаноцца сама выбрала свою судьбу. Возможно, она поступила неразумно, но зато ей некого будет винить в своих несчастьях, кроме самой себя. Антония изо всех сил старалась не восхищаться мужеством, которого потребовал от Джаноццы этот шаг.

Посреди залы потрясал кулаками желтоволосый толстяк. В отличие от отца Антонии, выделявшегося нарочитой скромностью одежды, старый Капуллетто пестротою и роскошью платья соперничал с богатым убранством залы. Он кричал впрочем, кричать он начал задолго до прихода семейства Алагьери.

– Особенно оскорбительно, что в сговоре участвовал родственник девушки! Племянница Гранде была обещана моему сыну! Этого союза, если вы помните, желал сам правитель Вероны! Этого союза желал наш почтенный гость из Падуи! Какое право имел Марцилио выдавать девушку замуж против воли своего дяди, главы семьи?! Какое право, если синьор Каррара обещал ее моему сыну?!

Антония старалась следить за мыслью старого Капуллетто, пробивавшей себе дорогу сквозь обиду и гнев, но взгляд ее то и дело возвращался к отцу – тот спокойно наблюдал за накалом страстей. Внезапно он подмигнул дочери. Смущенная Антония поспешно отвернулась – и увидела гобелен у себя за спиной. На гобелене кролики сражались с конными рыцарями. Антония хихикнула и тут же принялась кашлять, чтобы отец не счел ее легкомысленной.

Однако Данте излияния Капуллетто успели наскучить, тем более что толстяк пошел уже по четвертому кругу. Услышав смешок дочери, он тоже взглянул на гобелен.

– Нелепо, не правда ли? Обрати внимание на лозы, что изображены на заднем плане, – посоветовал он.

За спинами рыцарей и кроликов стеной стоял лес, а в лесу скрывались крохотные черти. Они‑то и подстрекали грызунов на военные действия.

– Как тебе известно, милая Беатриче, даже самые невинные создания могут стать орудиями в руках нечистого.

Антония с умным видом кивнула. Данте шепотом стал объяснять дочери, какова политическая подоплека события.

– Сбежавшая невеста – падуанка, внучатая племянница Джакомо Гранде да Каррары. Хотя наш покровитель и в дружеских отношениях с Гранде, всякому ясно: тайный брак Джаноццы означает начало войны между ними. В настоящий момент у Вероны с Падуей перемирие. Кангранде хочет, чтобы оно продлилось возможно дольше.

– Значит, – прошептала в ответ Антония, – в какую бы сторону ни подул падуанский ветер, он наполнит паруса Скалигера?

– Умница.

Джакопо потянул отца за рукав и кивком указал на дверь.

– Пьетро пришел.

Антония проследила взгляд Поко. В залу вошел рыцарь в сопровождении низкорослого человечка и огромного мавра с ужасными шрамами на лице и шее. На рыцаре были длинный дублет и бриджи, которые, вопреки моде, скрывали бедра. Юноша опирался на костыль, однако плечи его от этого ничуть не ссутулились, лишь торс несколько искривился вправо. У ног рыцаря вертелся поджарый борзой пес. На секунду Антония представила, как хорош был бы рыцарь со своей маленькой свитой в качестве сюжета для гобелена – не то что двуличные кролики. Затем стала за спиной юноши искать глазами своего брата.

И вдруг Антония вспомнила. Ведь Пьетро был ранен в ногу. Девушка тотчас узнала цвет волос, почти скрытых шляпой и повязкой; увидела знакомые очертания лба и скул. Лицо было худощавое, как у отца, нос – материнский. В ладном юноше легко угадывался мальчик, когда‑то дергавший ее за косички.

Поко вздумал помахать брату, но Данте схватил его за запястье и жестом велел сидеть смирно. Антония видела, как Пьетро огибает толпу, не сводя глаз с молодого Капуллетто. На лице брата читалось глубокое сострадание, однако он был спокоен, как и отец.

Антония перехватила еще один взгляд Данте и не смогла удержаться, чтобы не стиснуть его локоть. Данте погладил дочь по руке, не отвлекаясь от излияний старого Капуллетто. Антония знала: события этого дня возымеют самые тяжелые последствия, но не могла сдержать улыбки.

Пьетро же было не до смеха. Прочитай сестра его мысли, замаскированные спокойною печалью в глазах, она пришла бы в ужас.

«Мари, подлец, будь ты проклят! Чтоб тебе вечно гореть в аду! Антонио, вставай, кричи, плачь! Тебе станет легче. Нужно как следует разозлиться – только тогда ты вернешься к жизни!»

Но Антонио сидел без движения, повесив голову. Пьетро не сомневался: друг не слышит ни единого слова из впечатляющей речи старого Капуллетто. Тот продолжал как по писаному, голос его гремел под сводами залы.

– Что касается алчности клана Монтекки, теперь мы видим, как деньги, неправедно добытые основателями рода, прокладывают путь к любым привилегиям. Я не сомневаюсь, что молодой Каррара получил хороший куш за то, что отдал девушку спесивому юнцу…

Пьетро приблизился к возвышению, на котором восседал Капитан. Толпа расступалась перед героем войны, астрологом и его невольником, более походившим на дьявола: первый внушал обожание, второй уважение, третий – суеверный ужас. Слуги отвели Меркурио к остальным собакам, среди которых был и легендарный Юпитер. Отец и сын обнюхали друг друга, но родственные чувства в них не проснулись – псы улеглись по разным углам.

Прежде Пьетро доводилось бывать в Domus Nova только дважды – Скалигер редко решал здесь проблемы, не относящиеся к делам государственной важности. Для внутренних дел он предпочитал собирать совет на собственной лоджии или в палаццо дей Джурисконсульти. Сегодняшнее собрание, однако, было посвящено не чествованию правителя далекой страны и не приему сановника из соседнего города‑государства. Сегодня народ собрался посмотреть, как Кангранде станет вершить правосудие.

– А как же наши права? – разорялся Капуллетто. – Неужели закон защищает только граждан Вероны, пусть и самого низкого происхождения, но не нас? Неужели старинный род имеет больше прав, чем семья, недавно получившая гражданство? Разве мы не доказали, что достойны быть гражданами Вероны? Если кто и заслуживает привилегий в глазах старейшин, так это мой сын. Антонио бросился защищать Верону еще до того, как стал ее гражданином. Он кровью добыл себе гражданство – кровью, пролитой у стен Виченцы! – Речь текла гладко, акценты ставились именно там, где нужно, – без сомнения, Капуллетто поднаторел в судебных процессах.

«Интересно, в каком качестве он выступал – адвоката или клиента?»

Пока крошка капуанец («браво, отец!») разорялся в таком духе, Пьетро обратил взгляд на Кангранде. Если тот и сердился, по нему этого было не видно. Каждые несколько минут Кангранде нагибался к Пассерино Бонаццолси, чтобы обсудить очередной пассаж Капуллетто; один раз дискуссии был удостоен Гранде, сидевший слева.

Имелась в зале и еще одна августейшая особа, с которою Кангранде не перемолвился ни словом. То был не кто иной, как Гаргано Монтекки. Отец «девичьего вора» сидел на скамье вместе с другими знатными синьорами Вероны прямо, точно палку проглотил. Никто не говорил с ним – все ждали приговора Кангранде.

«Вчера вечером он веселился от души, – подумал Пьетро. – А теперь словно постарел на тысячу лет».

Пьетро перевел взгляд на клан Капуллетти. Негодующий Людовико брызгал слюной. Луиджи не выказывал признаков волнения – пожалуй, он был даже доволен таким поворотом событий. Антонио смотрел прямо перед собой остекленевшими глазами; на лбу его застыла складка, как будто он никак не мог взять в толк, что же произошло. Пока Антонио не осмыслит случившегося, гнева в его душе не будет. Когда же потрясенный разум оправится, место шока займет боль.

Зато Людовико бушевал за двоих.

– Разве мой сын не был посвящен в рыцари рукою самого Скалигера? Разве это не вчера произошло? Разве он не занял второе место в скачках? Разве его не отделяла от победы в забеге всего одна пядь, когда на его пути возник девичий вор? Разве Скалигер не пожаловал нам фамилию старинной и уважаемой семьи? И разве сегодняшнее событие не является показателем фаворитизма, расточаемого Вероной на своих граждан? Или это у вас в обычае – похищать невест и выдавать их за юных фатов, что купаются в розовой воде? – Капуллетто обращался уже не к Скалигеру. Он пытался завоевать толпу, вызвать сочувствие к своей семье.

Такового не наблюдалось. Капуллетто выдохся и прервал свою проникновенную речь, чтобы отхаркнуть мокроту в салфетку. Заговорил Скалигер.

– Да, синьор Капуллетто, мы, как вы изволили заметить, понимаем вашу обиду. Уверяю вас, виновные не останутся безнаказанными. Я только жду, когда соберутся все, кто хоть как‑то был замешан в известные события. А пока, Скалигер обвел глазами толпу, – позвольте огласить указ. Как и во времена, когда мой почтенный отец служил нашему славному городу в качестве народного капитана и подесты купцов, сейчас дуэли запрещены. – По толпе прошел ропот. – Ссоры не должны разрешаться посредством меча! Враждующим сторонам надлежит обращаться в суд! Указ распространяется не только на сам город, но и на все земли, находящиеся под управлением Вероны!

Пьетро сразу понял, к чему клонит Кангранде. Правитель Вероны не желал новых вспышек междоусобной борьбы на своей территории. Закон, разрешающий дуэли, возобновленный Бартоломео делла Скала, чтобы Монтекки и Капуллетти могли напоследок сразиться, Кангранде вторично отменил. Новые Капуллетти не имели права мстить за свои обиды.

«Как жестоко шутит судьба, – думал Пьетро. – Отец был прав. Игнаццио тоже об этом говорил. И даже синьор Монтекки. Имена обладают властью над людьми».

Однако Кангранде пошел дальше – он наложил на поединки строжайший запрет. Адвокаты загалдели, услышав об этом решении. Нет, они не возмущались, наоборот, им запрет был на руку. Ведь при таком раскладе веронцам ничего не останется, как нанимать адвокатов, чтобы защитить свою честь.

Голос Людовико, успевшего передохнуть, перекрыл галдеж почтенных слуг правосудия.

– Вы запрещаете поединки, чтобы не дать моему сыну самому отстаивать свою честь!

Кангранде покачал головой.

– Нет, я просто забочусь о том, чтобы никто не нарушал спокойствия веронцев. Я также стараюсь защитить честь вашего сына и всей вашей семьи. Вас не было в Вероне, синьор Капуллетто, когда в этих стенах бушевала междоусобная война. Представители двух почтенных семейств, отстаивая то, что они считали честью, не думали о безопасности горожан. Так называемая честь более пострадала от беспорядков, что они чинили в городе, нежели от всех оскорблений, настоящих и мнимых, нанесенных враждебным семейством. Новый закон защитит всех веронцев, спасет как их собственность, так и самые жизни.

Людовико исчерпал еще не все аргументы в защиту поединков, однако продолжить спор ему помешали. За дверью послышался шум, и взорам веронцев предстали шестеро солдат в полном боевом снаряжении. Среди них был Марцилио да Каррара. Он вошел в залу с гордо поднятой головой, не удостоив самых почтенных мужей Вероны даже взгляда. Марцилио смотрел только на Скалигера, и, хотя на лице его не дрогнул ни один мускул, в уголках глаз играла насмешливая улыбка.

Прежде чем заговорить с Марцилио, Кангранде обратился к Джакомо Гранде.

– Мессэр Джакомо, этот молодой человек – ваш племянник. Он не является гражданином Вероны. Считаете ли вы, что его следует допросить здесь и сейчас, или же предпочтете вести допрос в падуанском суде?

– Поскольку своим поступком Марцилио запятнал честь нашей семьи, – отвечал Джакомо, подавшись вперед, – его следует допросить немедленно. Я полностью полагаюсь на вашу мудрость, синьор Капитан, и на справедливость веронских судей. Пусть его допросят в Вероне! – Когда утих одобрительный гул, Джакомо добавил: – Я тоже задам ему пару вопросов.

– Как вам будет угодно. – Кангранде перевел взгляд на Марцилио – будто каменной плитой парня придавил. – Синьор Каррара, говорят, вы присутствовали при венчании вашей родственницы, синьорины Джаноццы, и Марьотто Монтекки.

– И не просто присутствовал, – усмехнулся Марцилио, – я был посаженым отцом.

Капитан проигнорировал как приглушенный ропот в рядах зрителей, так и возглас Людовико Капуллетто, далеко не такой приглушенный.

– Понятно. И вы сделали это, синьор Каррара, зная, что и двоюродный дед девушки, и ее покойный отец нашли для нее другого жениха?

– Да.

– Где состоялось венчание?

– В часовне, в главном имении Монтекки, что к востоку от Илласи.

– Кто их венчал?

– Какой‑то монах‑францисканец. Я слышал, Монтекки называл его братом Лоренцо.

Пьетро вспомнил симпатичного монашка, того, что накануне так смутился, когда его приняли за француза. Кангранде смерил взглядом епископа‑францисканца – тот сидел мрачнее тучи.

– Давайте сразу проясним, синьор Каррара, – когда вы говорите «Монтекки», вы имеете в виду кавальери, а не мессэра Гаргано.

– Конечно. Полагаю, мессэр Гаргано ничего не знал о венчании. – Марцилио усмехнулся, посмотрев на бледного как полотно синьора Монтекки.

«Он полагает! Куда как любезно – полагать то, что всякому очевидно!»

– Что вам известно о новобрачных? – продолжал Кангранде.

– Мне известно, что до вчерашнего вечера они не встречались.

– Вы знаете, что случилось вчера вечером?

– Джаноцца сказала, что они… гм… разговаривали. – По тону Марцилио было ясно, что место имели не одни только разговоры.

Зрители, как один человек, подались вперед. И почему Скалигер не прогонит посторонних, подумал Пьетро. Если бы не возгласы да не шушукание, он бы давно уже до всего дознался. Впрочем, чтобы избежать междоусобицы, допрос, конечно, нужно проводить публично. По крайней мере, так Скалигер обезвредит сплетников.

– Мы в суде, а не на поэтическом ристалище. Будьте так любезны, синьор Каррара, избавьте нас от намеков.

– Извините. Монтекки читал Джаноцце вслух последнее произведение поэта, которому вы покровительствуете, – синьора Данте Алагьери.

О боже! Пьетро машинально, не успев сообразить, что делает, вместе со всеми обернулся к отцу. Отец, как всегда невозмутимый, явился в сопровождении Поко и девушки небольшого роста и очень строгого вида.

«Пожалуй, продажи теперь возрастут», – некстати подумал Пьетро.

Кангранде снова завладел вниманием толпы.

– И что же случилось потом?

– Потом они полюбили друг друга, – просто отвечал Марцилио.

– А как вы стали участником заговора?

– Джаноцца все мне рассказала сегодня поздно ночью.

– Каков был ваш ответ?

Толпа снова напряглась, чтобы не пропустить ни единого слова Марцилио.

– Я сказал, что, если она действительно любит Марьотто, она должна выйти за него замуж.

Людовико от негодования заклокотал, как горшок с похлебкой. Скалигер выдержал паузу и произнес:

– Выходит, это вы их надоумили.

– Любовь нынче стала такой редкостью. Как было не помочь влюбленным?

– Значит, вы почувствовали, что обязаны им помогать?

– Именно так. Я почувствовал, что это мой рыцарский долг.

– Возможно, – без тени улыбки произнес Скалигер, – я подзабыл рыцарский устав. Не припомню, где написано, что пособничество таким союзам является долгом кавальери.

– Синьору Капитану угодно, чтобы я освежил его память?

– Будьте так любезны.

Марцилио выпрямился, точно копье проглотил.

– Правила куртуазной любви просты и понятны. Вот, например, правило восьмое: «Никого нельзя лишать любви без очень веских причин».

– По‑вашему, договор между вашей семьей и благородным семейством Капуллетто не является очень веской причиной?

– Обручения еще не было. Даже официальной помолвки не было. Я чувствовал – и сейчас чувствую, – что такая всепоглощающая любовь, какая вспыхнула между моей племянницей и сиром Монтекки, стоит дюжины брачных контрактов.

Людовико зарычал.

– Синьор Каррара, вы говорили с сиром Монтекки, чтобы убедиться в серьезности его намерений? – не смутился Кангранде.

– Я был у сира Монтекки сегодня рано утром. Я нашел, что у него легкий нрав. Правило восемнадцатое: «Единый легкий нрав…»

– «…Делает человека достойным любви», – подхватил Кангранде. И прищурился.

– Также я понял, что сир Монтекки ревнует Джаноццу к жениху. С того часа, как сир Монтекки увидел мою племянницу, он не проглотил ни крошки и ни на минуту не сомкнул глаз.

– Надеюсь, он не очень похудел, – съязвил Кангранде.

– Не очень, мой господин.

– А вам не пришло в голову поговорить с женихом девушки? Может, он тоже не ел и не спал?

– Капитан, сердце Джаноццы выбрало другого. – И Марцилио поклонился с притворной почтительностью.

При этих словах Антонио еще сильнее сгорбился.

«Значит, он слушает».

– Получается, чувства сира Капуллетто вы в расчет не принимали?

Марцилио покачал головой.

– Еще как принимали – Монтекки и Джаноцца. Но я вспомнил последнее правило куртуазной любви – «Ничто не мешает одной женщине быть любимой двумя мужчинами».

Кангранде поджал губы.

– Полагаю, Марцилио да Каррара, весь вопрос в том, почему вы не посоветовались со своим дядей. Он – глава семьи, самый старший в роду. Это он вел переговоры о помолвке. Разве не к нему вы должны были в первую очередь обратиться?

– Сегодня утром мой дядя с вашей милостью закрылись в кабинете, чтобы обсудить дела государственной важности, – не моргнув глазом, отвечал Марцилио. – Я счел, что тревожить вас по мелочам не стоит. Что же касается одобрения, мой дядя не раз говорил, что мне следует больше интересоваться семейными делами. Вот я и попытался разрешить проблему так, чтобы должным образом почтить память предков.

– Допустим. Тогда следующий вопрос: к чему такая спешка?

– Сегодня вечером, за ужином, должна была состояться официальная помолвка. Я хотел уладить проблему прежде, чем она возникла. Ведь после помолвки Джаноцце было бы гораздо труднее избежать нежеланного замужества.

Пьетро заметил, как вздрогнул Антонио.

– Значит, вы предвосхитили помолвку, выдав девушку замуж.

– Замуж за человека, которого она любит, – подтвердил Марцилио. – Amor ordinem nescit.⁵⁷

– С вашего позволения, Капитан, – вмешался Джакомо Гранде. Скалигер кивнул, и Гранде обратился к племяннику: – Скажи, Марцилио, а почему ты решил, что Марьотто Монтекки – достойная партия?

Марцилио прищурился.

– Полагаю, дядя, это очевидно. Монтекки – фамилия древняя и благородная. Предки Марьотто были консулами и подестами, а некоторые из них – даже эмиссарами и гражданами Падуи. Имения Монтекки находятся почти на границе падуанских и веронских владений, чуть южнее Виченцы. Я подумал, для Вероны и Падуи будет добрым знаком объединиться посредством этого союза. Что касается самого Марьотто, я видел его на поле боя. Он благороден и храбр. Вчера на скачках он являл собою воплощение истинного рыцаря.

– Ты же пытался его убить! – не выдержал Пьетро. Гнусная ухмылка Марцилио только подзадорила юношу. – Ты и под Виченцей его чуть не убил, и во время Палио!

– У стен Виченцы мы были на войне, – смиренно отвечал Марцилио. – Марьотто тоже убил бы меня, представься ему случай. Что же касается Палио, мы просто соревновались. Много рыцарей погибло. Марьотто повезло, что он остался жив.

– Это ты подстроил их гибель! – не унимался Пьетро.

Каррара грустно покачал головой и обратил взор на Кангранде.

– Не понимаю, о чем он говорит.

Пьетро собрался было объяснить, но его перебил Кангранде:

– Сир Алагьери, вы не являетесь членом городского совета. Как рыцарь, вы имеете право молча присутствовать на суде, если вам угодно.

Марцилио заговорил прежде, чем Пьетро успел ответить.

– Мой господин, молодой Алагьери, очевидно, нездоров, если выдвигает подобные обвинения. Благородные граждане Вероны погибли в результате несчастного случая. Вы сами так говорили.

– Ты, выходит, обвиняешь меня во лжи? – запальчиво воскликнул Пьетро.

– Я просто сказал, что ты ошибаешься, – отвечал Марцилио. – Ты получил слишком много ударов по голове. Неудивительно – ведь из‑за своей ноги ты не успеваешь вовремя пригибаться.

Пьетро резко развернулся и, обращаясь к Скалигеру, произнес:

– Чтобы доказать свою правоту, я вызываю его на…

– Нет! – Кангранде, подавшись вперед, взглядом пригвоздил Пьетро к месту. – Похоже, кавальери, вы не слышали моего указа. Возврата к правосудию меча не будет. – Он окинул взглядом всю залу. – Итак, повторяю. Дуэли вне закона. Всякий, пойманный с поличным, будет изгнан из нашего города и не сможет рассчитывать на еду и кров в землях, находящихся под властью Вероны. Это во‑первых. Я также оставляю за собой право определять дисциплинарное взыскание за оскорбление, которое наносится гражданину посредством вызова на дуэль. Время сейчас военное, и я не допущу, чтобы в моем городе знатные синьоры убивали друг друга из‑за юношеской горячности!

Кангранде переводил глаза с одного лица на другое в поисках недовольных указом. Не найдя таковых, он вернулся к допросу падуанца.

– Марцилио да Каррара, оба раза, когда вы сталкивались с сиром Монтекки, он был вместе с этим вот молодым человеком. – Кангранде указал на Антонио. – Разве сир Капуллетто менее достойный рыцарь, чем его друг?

– Антонио Капуллетто, без сомнения, храбр, мой господин, – отвечал Марцилио. – Однако мне кажется, ему не хватает одного… одного качества, которым обладают лишь благородные люди. Ему не хватает… как бы это сказать… истинного рыцарского духа. Конечно, это только мое скромное мнение.

Пьетро мысленно застонал. В зале собрались исключительно благородные синьоры; среди их предков никто не припомнил бы купца или ростовщика. Они помешались на семейной чести. Новоиспеченная знать вроде Капуллетти в их глазах была в лучшем случае необходимым злом. Каррара, без сомнения, наступил на их любимую мозоль. Он завоевал толпу, сыграв на главном ее предубеждении.

Кангранде явно думал о том же, поскольку прекратил допрашивать Марцилио, таким образом не дав ему взбудоражить толпу. Кангранде вызвал епископа и осведомился о личных качествах упомянутого брата Лоренцо.

– Вина целиком и полностью на мне, – проговорил преподобный Франциск. – Этот молодой рыцарь из Падуи сегодня рано утром постучался в нашу обитель, и я велел брату Лоренцо совершить любую службу, о которой попросит синьор Каррара. Брат Лоренцо только выполнял мое поручение. Взгляд Франциска был тверд. – Само собой разумеется, я понятия не имел ни о каком венчании. Тем не менее, если требуется кого‑нибудь наказать за роль Церкви в данном деле, пусть это буду я.

– За роль Церкви мы наказывать никого не будем, – успокоил епископа Кангранде. – Однако нам необходимо поговорить с братом Лоренцо и выяснить, не было ли каких‑либо несоответствий канону в церемонии венча…

Кангранде осекся, потому что в задних рядах произошло некоторое замешательство. Очень скоро шепот перешел в восклицания: «Вот они! Вот они! Вы только посмотрите на нее!» Ряды благороднейших граждан Вероны раздались, чтобы пропустить Марьотто Монтекки и его молодую супругу, Джаноццу делла Белла.

О, что это была за пара! Оба знали – не могли не знать! – что входят в логово льва, однако и мысли не допускали, что доспехи блаженства окажутся ненадежными. Девушка светилась от счастья. Марьотто шел от нее по правую руку; шаг его был тверд, уверен, полон достоинства. Появление юных преступников только подтвердило главный аргумент Марцилио, о рыцарском духе. Никто не решился бы отрицать, что вместе эти двое – само совершенство, идеальное воплощение любви.

Пьетро увидел, как довольный Марцилио ухмыляется во весь рот. Больше всего на свете юноше хотелось, чтобы нахальный падуанец подавился своей ухмылкой. Пьетро отлично знал характер Мари – тот ни за что не решился бы сбежать с чужой невестой, не заручившись самой деятельной поддержкой падуанца. Мари – просто влюбленный болван. Главный злодей здесь – Каррара, он пытается посеять вражду меж рыцарей Скалигера.

Но удался ли его коварный замысел? Как поступит Антонио теперь, когда его бывшая невеста и бывший друг стоят прямо перед ним? Затаив дыхание вместе с остальными зрителями, Пьетро смотрел, как Марьотто преклонил колени перед Скалигером – медленно, чтобы не вырвать руки из белых пальцев своей возлюбленной, присевшей в глубоком реверансе. Справа от Марьотто сгорбился на скамье его столь жестоко обманутый друг. Слева играл желваками отец, честь которого он запятнал. Марьотто на них не смотрел – он глаз не сводил с бесстрастного лица Скалигера.

Приказ объясниться не заставил себя долго ждать.

– Сир Монтекки, Верона благодарит вас за столь скорый ответ на вызов в суд. Полагаю, вам известно, почему вы здесь.

– Да, мой господин, – отвечал Марьотто. – Я женился на этой девушке против воли ее родных и без ведома своих. Я никогда не пожалею об этом шаге. Тем не менее я отдаю себе отчет, что нанес обиду многим, в первую очередь своему самому лучшему другу. Я… – Марьотто замялся, не в силах взглянуть Антонио в глаза. – Я готов возместить семейству Капуллетто моральный ущерб в любом размере; я также покорно приму любое наказание, какое вы сочтете нужным, – даже смерть.

Пьетро показалось, что Капитан вздохнул, но он просто ответил:

– Ну, на смерть из‑за любви вам вряд ли придется идти.

Затем Капитан в третий раз провозгласил указ о запрете дуэлей. Антонио сидел, как побитая собака, сломанная нога в лубках глупо торчала вперед. Когда вошли Марьотто и Джаноцца, он метнул на них быстрый взгляд и снова принялся изучать пол.

– Пожалуй, в данном случае я не вправе выносить приговор, – подытожил Кангранде. – Вы не совершали преступления против государства. Вы согрешили против двух семейств.

– Против трех, – уточнил Марьотто. – Я подорвал доверие родного отца. Мой отец был бы категорически против этого союза. Вот почему я не стал с ним советоваться.

Толпа снова загудела – одобрительно, как показалось Пьетро. Марьотто не пытался избежать ответственности. Он являл собой воплощение истинного рыцаря – отважного, честного, влюбленного.

– Трех так трех, – согласился Кангранде. – Значит, вы понесете наказание – или заслужите прощение – только от этих трех семейств. В первую очередь спросим опекуна девушки, желает ли он предъявить претензии Марьотто Монтекки.

Джакомо поглаживал свою холеную бородку. Формально девушка была его собственностью. Гранде мог бы предъявить юнцу обвинение в воровстве, хотя участие Марцилио существенно запутывало дело.

– Меня терзают сомнения, – начал Гранде, – причем сомнения не относительно поступка этого молодого веронца, а относительно поведения моего племянника. Он превысил полномочия, которыми наделен в нашей семье, он присвоил себе мое право выбирать мужа для Джаноццы. С другой стороны, мой племянник, пожалуй, не ошибся. Пара получилась действительно прекрасная. Возможно также, что моя внучатая племянница не подходила в жены Антонио Капуллетто. В таком случае мой племянник поступил правильно.

Гранде глубокомысленно вздохнул.

– Как бы то ни было, семейство Каррара снимает обвинение с Марьотто Монтекки. Он действовал с согласия родных Джаноццы – пусть подразумеваемого, но согласия. Я знаю его отца, я только что слышал речь самого Марьотто, и я считаю его достойной партией для Джаноццы. Мы, да Каррара, принимаем и приветствуем этот союз.

Благородные синьоры в унисон испустили нечто вроде вздоха облегчения.

Людовико Капуллетто вскочил.

– А мы, Капуллетто, не принимаем этого союза! Слышите? Мы не согласны! Мы взяли имя Капуллетти, только чтобы угодить отцу этого девичьего вора, – и мы не принимаем, не принимаем, не принимаем! Мы требуем справедливости!

– Я понимаю, что вы имеете в виду, мессэр Людовико, – сказал Кангранде, и в голосе его зазвучал металл. – Однако я еще не слышал, что скажет человек, более остальных пострадавший в этом деле. – Голос Кангранде зазвучал мягче. – Антонио, что ты скажешь?

Секунда тянулась бесконечно долго. По лицу Антонио Пьетро понял, что друг его не хочет говорить. Антонио посмотрел на Джаноццу, затем на Марьотто. Голова его качнулась, губы приоткрылись, но из них не вырвалось ни звука.

Марьотто выпустил руку своей невесты и двинулся к Антонио. Людовико дернулся было ему наперерез, но ледяной взгляд Кангранде охладил пыл оскорбленного отца. Приблизившись к Антонио, точнее, к его выставленной вперед сломанной ноге, Марьотто замялся. Наконец он низко наклонил голову и опустился перед своим лучшим другом на колени.

Антонио медленно поднял взгляд. Целую секунду казалось, что он сейчас заговорит. Но нет – голова снова бессильно повисла, глаза уставились в пол.

Этого Людовико Капуллетто снести не мог. Схватив костыль сына, он ударил Марьотто по голове. Удар пришелся на висок, стук расколол повисшую в зале тишину.

Марьотто повалился на пол. Джаноцца с криком бросилась к нему. Гаргано Монтекки вздрогнул, но счел за лучшее оставаться на месте. Скалигер в мгновение ока очутился рядом со старым Капуллетто и перехватил костыль, занесенный во второй раз. Костяшки пальцев у него побелели.

– Людовико! Покиньте свидетельское место! Немедля, или я вас арестую!

Синьор Капуллетто, багровый, мокрый от пота, разжал пальцы и на шаг отступил от Капитана.

– Видите, что с моим сыном? Он даже говорить не может! Я требую справедливости! Это нечестно – запрещать нам кровью смывать обиды! Если вчера справедливость измерялась в ударах мечом, пусть и сегодня так будет! Пусть ваш указ, Капитан, вступит в силу с завтрашнего дня, а сейчас позвольте нам отомстить за себя лучшим из способов!

Людовико поддержали все знатные синьоры. Они жаждали дуэли, и им было все равно, что думает на сей счет Кангранде. Тот попытался выдвинуть аргумент против.

– Антонио нездоров – он и стоять‑то как следует не может, не то что драться. А вам, Людовико, я не позволю сражаться с юношей втрое моложе вас.

Послышался хрип. Скалигер поднял руку, призывая к тишине.

– Что вы говорите, сир Капуллетто?

Медленно, очень медленно Антонио поднялся. Часто моргая, чтобы скрыть слезы, он промолвил:

– Я вполне способен драться.

– Молодец, сынок! – воскликнул Людовико.

Кангранде покачал головой.

– Я вам запрещаю.

– Мой господин… – начал Людовико.

– Нет! – отрезал Скалигер.

– Мой господин, – послышался голос со скамьи голос одного из старейшин, – дозвольте сказать?

Кангранде испустил вздох облегчения и снова занял свое место на возвышении.

– Синьор Монтекки, прошу вас. Вам слово.

Старший Монтекки как мог стремительно прошел на середину залы. Темный плащ его зловеще развевался за плечами. Глаза Людовико вспыхнули от ярости. Кангранде приготовился слушать.

«Вот кто поддержит Скалигера в запрете дуэлей», – подумал Пьетро.

Гаргано Монтекки единственный на себе испытал пагубные последствия практики каждый спор разрешать оружием – в междоусобной борьбе он потерял отца, братьев, дядьев и любимую жену.

Гаргано, всегда очень сдержанный, сейчас просто цедил слова.

– Дуэли преследуют род человеческий со времен Ветхого Завета. Каин и Авель, не умея разрешить спор другими методами, решились на поединок. Древние язычники точно так же по всякому поводу хватались за оружие. Древние умбры полагали меч не менее справедливым судьей, чем совет старейшин. Гомер повествует о поединке между Парисом и Менелаем за право обладать Еленой.

Вы назовете это варварством, единственным способом для полудиких людей решать споры. Однако из легенды о Давиде и Голиафе видно, что побеждает тот, на чьей стороне правда. Карл Великий поощрял дуэли между рыцарями, говоря, что страх за свою жизнь удерживает человека от необдуманных слов и поступков, на кои столь скоры молодые люди. Что есть война, как не множество поединков в одном месте? В битве Господь берет сторону правого и наделяет его меч силою, свойственной лишь справедливости. То же самое происходит во время дуэли. Разумеется, речь не об уличной потасовке и не о вероломном нападении из засады, а о законной дуэли, проводимой по всем правилам, с секундантами, единым оружием, и так далее.

Гаргано в упор посмотрел на поверженного Марьотто, и Кангранде нахмурился.

– После всего, что случилось сегодня, я хотел отречься от сына. Своим поступком он разрушил мои надежды. Он более не стоит доверия – ни вашего, Капитан, ни доверия своих друзей, ни доверия своего родного отца. Господь дал мне лишь одного сына; ничего, рассуждал я, у меня есть еще и дочь, которой, видимо, досталась вся верность и преданность, назначенная для обоих моих детей. – Взгляд Гаргано скользнул по лицам. – Но теперь я передумал. Благородный синьор Капуллетто требует дуэли. Я считаю, что его требование нужно удовлетворить. Пусть лучше дуэль состоится сейчас, на законном основании, чем когда‑нибудь потом, в темном переулке или у сточной канавы. Да свершится правосудие! Нечего моему сыну упражнять язык в клятвах да извинениях – пусть жизнью своей оправдает поступок, столь отдаливший его от нас. Марьотто утверждает, что совершил его во имя любви; любовь, благороднейшее из знамен, поднимает он в свою защиту. Пусть докажет, что его любовь столь велика. Если он примет вызов, я позволю ему снова считать своим имя, которое он сегодня опозорил.

Пьетро взглянул на Кангранде. Тот был мрачнее тучи – понятно почему. Его загнали в угол.

– Если Антонио сам не может сражаться, кто защитит его честь? – Кангранде выдвинул последний аргумент.

– Пусть выберет защитника, – отвечал Гаргано. – Возможно, его брат…

– Я буду защищать честь моего друга!

Все взоры устремились на Пьетро, уже пробиравшегося на середину залы. Антонио тоже поднял голову и кивнул. Взгляд его оставался пустым. Марьотто, который не мог встать без посторонней помощи, недоверчиво уставился на Пьетро.

Более всех, кажется, удивился Кангранде.

– Пьетро… Сир Алагьери, неужели вы будете сражаться за Антонио?

– Разумеется, буду.

– Но почему?

– Потому, мой господин, что я знал об искре, что вчера вечером пробежала между Марьотто и донной Джаноццей, однако ничего не предпринял.

– Пьетро, это не твое… – начал Марьотто, но отец резко его оборвал:

– Замолчи, щенок!

– Если мне не изменяет память, сир Алагьери, – продолжал Кангранде, – вчера вечером у вас были другие дела. – И он напомнил присутствующим о попытке похищения и о леопарде.

– Это не оправдание, мой господин. Вчера вы приняли меня в рыцари. – Пьетро прикрыл глаза и процитировал: «Стать рыцарем значит сделаться Господним мечом, вершащим правосудие на земле. Рыцарь сокрушает несправедливость. Рыцарь защищает невиновных. Рыцарь слушает глас Божий». – Пьетро открыл глаза и в упор взглянул на Кангранде. – Благодаря моему попустительству случилась беда. Это пятно на моей чести.

Цитируя слова Кангранде, Пьетро надеялся склонить его на свою сторону. Однако услышал из уст своего господина закономерный вопрос:

– А разве Марьотто не друг тебе?

Пьетро перевел взгляд на искаженное болью, обескураженное лицо Мари.

– Друг, мой господин.

– И ты тем не менее намерен с ним сразиться?

Пьетро тщательно обдумал свои следующие слова.

– Марьотто только что получил удар по голове. Вряд ли он способен сейчас сражаться. С вашего позволения, мой господин, я бы предложил другого защитника чести Монтекки.

На лице Кангранде отразилось отвращение. Он клюнул.

– И кто же у тебя на примете? Уж не убитый ли горем престарелый отец Марьотто?

– Нет, мой господин, хоть я и не сомневаюсь, что синьор Монтекки в бою не уступит юноше. – Кровь пульсировала у Пьетро в висках, и ему большого труда стоило не частить, а говорить внятно, подчеркивая каждое слово. – Покуда никто не упомянул об ответственности донны Джаноццы. В этой истории многое зависело от нее.

– Неужто ты вздумал сражаться с женщиной? – Кангранде не улыбался, только в глазах замерло ехидство. Он пытался умалить храбрость Пьетро, выставить его на посмешище.

В ответ Пьетро снял перчатку и крепко ее стиснул.

– О нет, мой господин, я желаю драться с человеком, который свел этих двоих. Синьор Каррара замешан в деле, он связан и с донной Джаноццей, и с Марьотто. Первой он доводится дядей, второго он выбрал своей племяннице в мужья. Если синьор Каррара полагает, что способствовал осуществлению настоящей любви, пусть защищает эту самую любовь, не щадя жизни! – И Пьетро бросил перчатку.

Все рты пораскрывали от изумления. И вдруг послышался голос Марцилио:

– Вызов принят! Вызов принят! – Сам молодой Каррара уже пробирался сквозь толпу.

– Я тебе покажу «принят»! – взревел Гранде и подался вперед, чтобы отвесить племяннику пощечину.

– Капуллетти никогда…

– Монтекки никому не позволят отвечать за свои грехи!

– Тише! Тише! Синьоры, успокойтесь! – взывал Кангранде. – Сир Алагьери, моя благодарность за все, что вы для меня сделали, не знает границ. Однако я не могу разрешить эту дуэль. Мой указ опирается на законодательство.

– Если уж на то пошло, дело не в законодательстве, – проговорил, поднимаясь со своего почетного места в первом ряду, Гульермо дель Кастельбарко. Старейший член Anziani, Кастельбарко имел вес в городе – вес как золота, так и ратных заслуг. – Мой господин, вы поддерживаете традицию, начатую вашим достославным дядей, великим Мастино. Согласно этой традиции, указ считается законом, только если он написан и должным образом заверен.

– Ну так напишите его, – велел Кангранде. – А я не допущу, чтобы мой город превратился в поле битвы!

Тут вмешался Пассерино Бонаццолси. Возведя очи горе, он изрек:

– Не знаю, как в Вероне, а в Мантуе подобные указы заверяются подписями всех членов совета старейшин в ходе заседания, должным образом организованного.

Кангранде раздраженно оглядел почтенных Anziani.

– Объявляю внеочередное заседание совета старейшин. Присутствующие считаются кворумом при голосовании. – Кангранде принялся выкликать старейшин по именам, первым назвав Гульермо дель Кастельбарко. Тот не отозвался. Кангранде перечислил всех, однако никто из благородных синьоров не подал голоса.

– Вижу, – тон у Кангранде был зловещий, – что без кворума у нас ничего не выйдет. – Он спустился с возвышения, прошел мимо Пьетро и остановился в середине залы. Тон из зловещего стал ледяным. – Итак, почтенные синьоры старейшины, вы хотите, чтобы дуэль состоялась. Но понимаете ли вы, чем это чревато? Я уже не говорю о том, что один из дуэлянтов – представитель соседнего государства, с которым мы совсем недавно заключили мир. Подумайте о последствиях. Вспомните времена, когда на улицах Вероны велись бесконечные бои! Вспомните, сколько погибло совершенно невинных людей! Вспомните трупы в переулках и умирающих в сточных канавах – существовал официальный запрет на дуэли. Дуэли были вне закона, потому что они против законов Божьих! Нынешнее разрешение на дуэли имеет место лишь благодаря попустительству моего брата Бартоломео. Помните ли вы, для чего он отменил запрет? Чтобы покончить с тем, что начиналось с крови, единственно возможным способом – кровью! Последней кровью Капеллетти! До вчерашнего дня никто не носил это имя, ибо все Капеллетти были мертвы! Похоронены! Они погибли не на войне, не от рук врагов‑иноземцев, а из‑за нашей… из‑за нашей глупости!

– Синьор Монтекки, – Кангранде теперь обращался к отцу Марьотто, – синьор Монтекки, преодолейте свой гнев. Вам ли не знать цену междоусобиц? – И Скалигер снова повернулся к старейшинам. – Хорошенько подумайте об этом! Если мы допустим еще одну вспышку междоусобной вражды, она не только запятнает честь нашего города – она поглотит нас с потрохами! Всех до единого! Ненависть порождает только ненависть! Одна дуэль не насытит жажды крови, что терзает врагов, тем более если речь идет о делах сердечных. Прольется кровь! Когда украдены деньги, их нетрудно выплатить. Когда отобраны земли, их нетрудно вернуть. Но пролитую кровь не вернешь! За нее можно заплатить – но только новою кровью. Кровопролитие ведет к кровопролитию! Подумайте хорошенько, прежде чем спустить с цепи Зло! Я говорю сейчас не как правитель, а как ваш соотечественник! Подумайте о том, какою славная Верона останется в памяти потомков – если таковые вообще появятся на свет!

Скалигер медленно обвел глазами залу. Конечно, собравшиеся слушали его речь – слушали, но не внимали.

– Очень хорошо. Я мог бы позвать стражу и силою вразумить вас. Но я не тиран. Если вам так хочется, я разрешу одну безумную ночь – но при условии, что с первыми лучами солнца вы все подпишетесь под указом о запрете дуэлей. Если вы, почтенные синьоры старейшины, не дадите мне сейчас этой клятвы, клянусь всем для меня святым, я сию же минуту позову стражу.

Старейшины, довольные победой, принялись клясться, что на рассвете подпишут указ великого Капитана и станут защищать этот указ до конца дней своих.

– Мне нужна еще одна клятва – от вас, почтенные отцы. Людовико и Гаргано, вы должны поклясться самым для вас дорогим – своим состоянием и самою жизнью, – что не станете мстить. Каков бы ни был исход этой дуэли, ею дело и завершится, без всяких репрессалий.

Гаргано сказал, что с радостью даст такую клятву – он не держит зла на благородное семейство Капуллетти. Людовико в знак согласия нехотя кивнул. Кангранде принял обе клятвы и, прикрыв глаза, произнес:

– Марцилио, теперь ты можешь принять вызов. Каррара, не взглянув на дядю, бросился к Пьетро. Он поднял перчатку высоко над головой и смял ее в кулаке.

– Я принимаю твой вызов, Алагьери!

– Тогда давайте поскорее покончим с этим. – Кангранде поднялся. – В вашем распоряжении один час. Ступайте на Арену! – вскричал он.

Толпа взорвалась восторженными воплями. Меркурио, сидевший с остальными собаками в углу, бросился к хозяину. Пьетро тяжело дышал. Щенок лизнул ему ладонь, и Пьетро рассеянно погладил его, раздумывая, доживет ли до утра. Он слышал, как множество голосов выкрикивали его имя, по большей части вместе с пожеланиями удачи. Пьетро не отвечал. Все его внимание сосредоточилось на Марцилио да Карраре, ожесточенно спорившим со своим дядей. Не дослушав Гранде, Марцилио резко развернулся и зашагал прочь. Он быстро удалялся от своего врага, однако на полпути не забыл с мерзкой ухмылкой помахать Пьетро рукой.

«Ублюдок».

На плечо юноше опустилась тяжелая рука. Нервы у него были на пределе – он развернулся, подняв руки для защиты.

– О чем ты только думаешь, мальчик мой? – вполголоса спросил Данте.

Рядом с отцом возник Поко – глаза у него блестели – и сердитая девушка – лицо ее казалось знакомым. Пьетро прищурился и узнал выражение вечного неодобрения, свойственное его матери.

– Антония, ты?

Он потянулся, чтобы обнять сестру, однако она стряхнула его руки.

– Отвечай – тебя отец спрашивает! О чем ты думаешь? Ты что, хочешь испортить ему отношения с покровителем? Как ты посмел пойти против воли человека, который приютил нашего отца?

– Вполне обоснованное, хотя и ошибочное предположение, милая Беатриче, – пробормотал Данте, ласково погладив девушку по руке. – Я имел в виду вызов одному из самых искусных рыцарей в Италии, в то время как Пьетро едва держится на ногах без костыля.

– Я смогу, – заверил Пьетро. – Я пока способен бегать – я это вчера доказал.

– Если ты вздумал принести себя в жертву, остановить тебя не в моей власти. Скажи только, почему ты решил драться с Марцилио да Каррарой?

– Потому что Мари свалял дурака. Устроил‑то все Каррара.

– Ты не сможешь его победить, – высказался Поко.

Пьетро глубоко вздохнул.

– Смогу, потому что я прав.

– Разве? – съязвил Данте.

– Да, он прав! – К ним подскочил Людовико Капуллетто и принялся трясти руку Пьетро. – Спасибо тебе, мальчик мой, спасибо! Чтобы такой благородный молодой человек принял нашу сторону! Кто скажет, что это ничего не значит?! Пусть теперь попробуют насмехаться над нами! Даже Капитан слова не скажет!

– Я бросил вызов Марцилио вовсе не в пику Кангранде, – осторожно проговорил Пьетро. – С Антонио обошлись несправедливо. И я знаю – все подстроил Каррара. Дуэлью я это докажу. Где Антонио?

– Здесь.

Тучный Капуллетто посторонился, пропуская сына. Антонио прохромал к Пьетро. Голос его звучал до странного мягко.

– Пьетро, я дам тебе все, что пожелаешь. Все, что имею.

– Да разве я из‑за награды? Я просто делаю то, что считаю правильным.

Антонио поник головой.

– Черт. Прости. Я болван. – На глаза ему навернулись слезы. Он поднял костыль. – Я не могу… понять… почему… почему он так… Почему?

Возглас, с таким трудом вырвавшийся из уст Антонио, прояснил страшную правду. Нет, не предательство Джаноццы убило Антонио. Джаноцца – только женщина, к тому же едва знакомая. А вот Мари – лучший друг. Был.

Повисло неловкое молчание, и тут вмешалась сестра Пьетро. Она посоветовала Антонио направляться на Арену – ведь на своих костылях он не скоро до нее доберется. А Пьетро, добавила девушка, нужно еще экипироваться. Антонио покорно кивнул и вышел в сопровождении ворчащего отца и напыжившегося брата.

– Моя сестра права, – сказал Пьетро. – Мне еще нужно вооружиться.

– Ты не ответил на мой вопрос, – проговорил Данте.

– Какой вопрос?

– Ты уверен, что правильно поступаешь? Подумай о том, что случилось вчера вечером. Еще вчера днем эти два семейства были в самых дружеских отношениях. Сегодня они готовы перегрызть друг другу горло. А почему? Девушка всего лишь выполняла волю судьбы. Нет, Пьетро, во всем виновато имя, которым лучше было бы никогда не называть живых. Как знать, может, Монтекки и Капуллетти суждено враждовать вечно.

Пьетро покачал головой.

– Вечно я сражаться не смогу – только сегодня, сейчас.

– У тебя с этим падуанцем свои счеты, – проницательно заметил Данте. – Каррара уже лишил тебя способности бегать. Скажи, мой мальчик, неужели он стоит твоей жизни?

Прежде чем Пьетро успел ответить, вмешался старый Монтекки.

– Ваш сын прав. Я хочу, чтобы он об этом знал.

Все Алагьери обернулись. Гаргано Монтекки все еще сидел на скамье. Вид у него был смертельно усталый.

– Я понимаю, что вы имеете в виду, синьор Алагьери. Я понимаю также, что местом возрождения старой вражды станет место ее же гибели – то есть Арена. Разве не символично, что и вы, синьор Алагьери, снова здесь и сможете в своих трудах рассказать потомкам о предательском безрассудстве Монтекки и Капуллетти? – Гаргано поднялся. – Но сын ваш прав. Звезды определяют нашу судьбу, однако человек вправе по‑своему понять предзнаменование. Кажется, вы об этом говорили. Мой сын выбрал свою дорогу – а значит, должен идти по ней. Мне остается только горевать. – Не зная, что еще сказать, Гаргано опустил ладонь на рукоять меча Пьетро. – Да пребудет с тобою Господь. – И с этими словами синьор Монтекки удалился.

Повисло напряженное молчание. Явился лакей, отвесил Пьетро поклон и сообщил, что послан Скалигером, чтобы помочь сиру Алагьери экипироваться. Пьетро взглянул на отца.

– Я должен идти. Присмотрите за Меркурио, отец.

Данте велел Джакопо помочь брату. Когда юноши в сопровождении лакея удалились, Антония стиснула локоть отца.

– Неужели это все? Что еще мы можем сделать?

– Мы можем молиться, милая Беатриче. Молиться – прочее в руках Господних.

И они ушли. В зале остались только двое. Игнаццио да Палермо и Теодоро Кадисский обсуждали слова Данте.

– Нужно составить гороскоп этого выдающегося молодого человека. Жизнь его в опасности.

– Составление гороскопа займет много времени. Сегодня на Арене гороскоп ему не поможет.

– Но вы согласны?

– Да. И все же кое‑что лучше не открывать раньше времени. Единственное, что мы можем для него сегодня сделать, это присутствовать при дуэли.

И они направились к Арене.