Глава восемнадцатая

В туннеле под Ареной слонялся внушительных размеров мужчина. Имя его было Массимилиано да Виллафранка, должность – барджелло. Внушительный барджелло не просто так блуждал среди бочонков, путаясь под ногами у слуг, – он выполнял поручение Кангранде. Едва начались скачки, Кангранде отозвал Виллафранка в сторону и велел разыскать прорицательницу и доставить ее в Трибунале для допроса. Массимилиано догадывался, какие именно вопросы зададут девушке, – уж очень необычно звучало пророчество, будто кто‑то таким образом передал Кангранде секретные сведения. Массимилиано был простой служака, не искушенный в дворцовых интригах, и понятия не имел, который из врагов Кангранде это затеял и для чего. А узнать очень хотелось.

Уворачиваясь от спешащих посмотреть на скачки, задевая головой за факелы, укрепленные на стенах, доблестный барджелло набрел на занавеску, закрывавшую дверной проем. Барджелло заметил, что факелы потушили только что, посредством опущения в воду – они еще дымились. В воздухе висел приятный запах железа.

Запах и вкус тесно связаны. Барджелло быстро сообразил, что на самом деле пахнет железом.

– Эй! – позвал он на своем окситанском, сильно сдобренном немецким акцентом.

Ответа не последовало. Взяв погашенный факел, Виллафранка прошел вниз по коридору и добыл огня. Это заняло порядочно времени, но Виллафранка не торопился. Он вернулся с факелом к занавеске и увидел на полу лужу. Разлита была явно не вода – вода не столь густа, да и светлее.

Барджелло отдернул занавеску и уставился на прорицательницу. Девушка сидела в неглубокой нише, прислонившись к стене. Ее темные волосы, еще недавно такие блестящие, прилипли к телу, словно окровавленный плащ. Слава богу, лицо было скрыто под густыми прядями – по крайней мере, так в первый момент показалось барджелло. Приглядевшись, он увидел, что голову, сломав шейные позвонки, повернули задом наперед, и отныне прорицательница могла смотреть только в прошлое.

Кангранде же остался при своих вопросах.

На Арене было не принято устраивать кулачные бои. Тем не менее, несмотря на присутствие как старшего да Каррары, так и старших Монтекки и Капеселатро, не говоря уже о правителе Вероны, именно кулачный бой Марьотто и Антонио и решили начать. Они соскочили со взмыленного коня и ринулись к коленопреклоненному Марцилио, сжав кулаки.

Отличительной чертой Кангранде было знание меры. Конечно, потасовка могла обернуться забавой, однако в политическом отношении она, несомненно, свела бы на нет все его старания. Мир с Падуей и так казался почти эфемерным; Кангранде, правда, стремился его нарушить, но не таким же способом. Поэтому он, оттолкнувшись одной рукой, ловко спрыгнул с балкона. Кангранде опустился на ноги, даже не согнув их в коленях. Через секунду он выпрямился.

– Я и не припомню таких захватывающих скачек!

Вообще‑то Кангранде должен был приветствовать этими словами Марцилио, однако интуиция направила его к двоим разъяренным юнцам.

– Антонио, тебе ведь раньше не случалось бывать в Вероне зимой? Как твоя капуанская кровь реагирует на веронский холодный воздух?

– С воздухом все в порядке, мой господин! – процедил Антонио. – И с кровью тоже. Мне нужна голова этого ублюдка! Я так его называю…

– Нет, – перебил Марьотто. – Это я его так называю…

Каждый стремился первым бросить вызов падуанцу.

– Я называю его победителем, – дипломатично провозгласил Кангранде.

– Но ведь он…

– Этот сукин…

Скалигер нечасто умышленно использовал свой огромный рост, чтобы указать подданному его место. Теперь он словно вырос над Марьотто и Антонио, преградив им путь в прямом и переносном смысле.

– Я также прошу синьора да Каррара отужинать со мной сегодня. – Кангранде заметил, что на Арену въехали еще двое всадников. – Похоже, в этом году победителей у нас негусто.

– Произошел несчастный случай. – Марцилио ухитрился сделать скорбное лицо.

Если бы Марьотто и Антонио знали о «несчастном случае» то, что знал Пьетро, они, пожалуй, убедили бы Кангранде в справедливости своих притязаний. К сожалению, они могли обвинить Марцилио только в умышленной порче подпруги, о чем и принялись наперебой рассказывать. Марцилио на это бодро заметил:

– Синьоры, если у вас ко мне какие‑то претензии, я готов встретиться с вами, по очереди или с обоими сразу, как вам будет угодно. Поскольку вы предъявляете мне обвинение, я оставляю за собой право выбрать в качестве оружия меч.

– А почему не арбалет? – съязвил Антонио.

Взгляд Марцилио, и без того надменный, стал теперь до отвращения довольным.

– Я недостаточно хорошо владею арбалетом. Если бы я владел им так, как мечом… – И он как бы невзначай выбросил в сторону Марьотто правую руку.

Скалигер, однако, быстро прекратил словесный поединок.

– Сегодня никаких дуэлей. Сейчас Великий пост, если кто не помнит, к тому же воскресенье. Вы отлично показали себя на скачках, поэтому извольте говорить только о скачках. Не всем выпадает такая честь.

Краем глаза Кангранде заметил старшего да Каррару. Тот спустился с балкона, чтобы поприветствовать юных кавальери. Приблизившись к племяннику, Гранде поклонился, сжав при этом локоть Марцилио с такой силой, что костяшки его пальцев стали под цвет знаменитого фарсетто. Марцилио побледнел. Гранде и Скалигер обменялись любезностями; вновь прозвучало приглашение на ужин.

– А теперь, мессэр Джакомо, вашему племяннику следует приготовиться к кругу почета по городу. Марцилио, вот твой конь.

Конюх уже держал под уздцы белоснежного жеребца, который должен был провезти по городу победителя первых скачек. Поодаль еле стоял на ногах какой‑то доходяга, как выяснилось, призванный оттенять великолепие жеребца. Кляча хромала сразу на все ноги, живот ее был вздут, спина провисла, связки в плечах растянулись, бабки опухли, зубы выпали, из носа текло. Всадник, достойный этого экземпляра, пока не подъехал.

Трибуны неодобрительно загудели, когда красавчик в белом собрался уходить. Конечно, зрители не слышали перепалки, однако они прекрасно все поняли по жестам и выражениям лиц троих всадников, пришедших первыми. Капитан, замяв инцидент, сильно разочаровал толпу. Мало того что люди не видели основной части скачек, так их еще лишили более захватывающего зрелища – дуэли настоящих рыцарей во имя Бога, истины и справедливости. Теперь они свистели и улюлюкали.

Под неодобрительные выкрики и свист Марьотто и Антонио снова попытались выдвинуть обвинение против Марцилио. Скалигер выслушал их и пожал плечами.

– Такое случается на Палио каждый раз. Если бы я позволял дуэли за каждый проступок, не дотягивающий до удара кинжалом в спину, я бы круглый год только и делал, что судил дуэлянтов. – Кангранде обнял Марьотто и Антонио за плечи. – Вы должны радоваться. Вы первый раз участвовали в Палио и заняли второе место. Это не последние скачки в вашей жизни. Вот хотя бы сегодня вечером опять состоится забег. А теперь идите. Идите к своим отцам, похвалитесь.

Из туннеля один за другим появлялись участники скачек. Некоторые вяло махали зрителям, другие ехали прямиком к Скалигеру, спешивались и преклоняли колени, бросая злобные взгляды на победителя.

Последним на Арену въехал Пьетро Алагьери – он следил, чтобы всем пострадавшим оказали помощь. Пьетро преклонил колени, стараясь не показать, как ему больно. Раненая нога под ним мелко дрожала. С балкона смотрели отец и брат. Лаял Меркурио.

Кангранде как‑то странно посмотрел на Пьетро – в лице его смешались сочувствие, печаль и плохо скрываемый смех.

– Ты жив, Пьетро? Моя сестра будет рада. Затяни дублет. Тебе предстоит еще раз проехать по городу.

– Что? Зачем? – опешил Пьетро. Ему казалось, что он больше никогда по доброй воле не сядет на лошадь.

Кангранде указал на пустой туннель.

– К сожалению, Пьетро, ты пришел последним. Не важно, рыцарь ты или не рыцарь – ты проиграл. Вот твой конь. – Капитан кивнул на клячу, тщившуюся не упасть рядом с белоснежным жеребцом Марцилио. На задней ноге клячи висел свиной окорок.

К Пьетро подскочило сразу несколько слуг; он и опомниться не успел, как оказался верхом на кляче. Молодой конюх взял под уздцы гнедого, ласково похлопал его по холке.

– Привет, Канис. Устал, наверно, малыш?

Пьетро чуть не свалился с клячи.

– Как ты его назвал?

– Канис, синьор. Его нарекли в честь коня нашего Капитана. Этот Канис – сын того Каниса.

– Это в смысле «Пес»? – глупо уточнил Пьетро.

– Да, конечно, синьор. Но почему… почему… – Бедняга‑конюх не мог взять в толк, почему Пьетро хохочет как сумасшедший.

По знаку Капитана мальчик, приставленный к белоснежному жеребцу, и уродливая старуха, державшая бечевку, что служила уздечкой кляче, тронулись с места. Медленно они повели коней вокруг Арены. С трибун летели цветы. Пьетро не различал лиц на трибунах, он видел только, как зрители то и дело привставали с мест. Он слышал двусмысленные приветствия в адрес падуанца, а также недвусмысленные насмешки в свой собственный адрес. Щеки его пылали. Он подумал о донне Катерине и покраснел еще гуще. На балконе Пьетро заметил Марьотто и Антонио; оба выглядели подавленными. Интересно, почему? По крайней мере, друзья не забавлялись над его унижением. Антонио спорил со своим братом Луиджи, Марьотто сидел надувшись рядом с отцом. Старуха поворотила клячу, и Пьетро упустил друзей из виду.

Они обогнули Арену трижды. Марцилио все время махал зрителям и потрясал сцепленными над головой руками. После третьего круга мальчик и старуха вывели лошадей на улицы. Трибуны громко выразили неудовольствие; толпа за пределами Арены, напротив, разразилась радостными криками.

– Теплый прием, – бросил через плечо Марцилио.

– Ты же этого хотел, разве нет? – неожиданно для себя бросил Пьетро. Он вовсе не собирался вступать в перепалку с Марцилио. Он вообще не хотел разговаривать.

– Ты имеешь в виду несчастный случай? – Падуанец тщательно взвешивал слова. – Отличный скакун, – заметил он, окинув взглядом клячу, и снова скроил улыбку на радость толпе. Пьетро показал ему фигу.

– А вы не слушайте его, синьор, не слушайте, – прошамкала старуха, ведшая клячу. – Это самый что ни на есть благороднейший конь, благороднее и не сыщете! Да, синьор, не сыщете, помяните мое слово. Капитан взял его у самого Бонавентуры. Горячий был скакун, ровно огонь. Хоть жену Капитана спросите.

Целый час Пьетро ездил по улицам Вероны на «благороднейшем коне». Каррара удостоился красной ленты с надписью «Гордость Меркурия» через плечо, а Пьетро, как самый медлительный всадник, – свиного окорока, привязанного к задней ноге клячи. Однако постепенно чувство унижения улетучилось. Самый воздух был пропитан торжественностью, и даже законченным неудачникам доставалось немного радостного тепла. Толпа насмехалась не по злобе, а просто потому, что так было принято. Ничего личного в шутках Пьетро не слышал. Вскоре он стал отвечать насмешникам, потрясать кулаками – в общем, играть роль, уготованную ему звездами или обычным невезением.

Никто не предупредил Пьетро об этой части церемонии. Горожане выхватывали ножи, кидались к окороку и отрезали от него куски. За клячей стаей бежали собаки – несколько человек были приставлены специально, чтобы их отгонять. Обструганную кость старуха то и дело заменяла свежим окороком. Кроме собак, никто не ел солонины – в конце концов, шла первая неделя Великого поста, – однако каждому непременно хотелось получить свой кусок. Наверно, окорок приносит удачу.

Они проехали по нескольким большим площадям. На каждой имелись животные, в клетках или на привязи. Самые пьяные из толпы, оттяпав солонины, дразнили ею животных. Таких граждан люди Кангранде бросали зверям. Оказавшись в непосредственной близости от клыкастых морд, пьяные быстро трезвели.

Пьетро жалел, что выбросил табарро – холодно было невообразимо, особенно когда кляча заворачивала за очередной угол. Толпа не дала бы замерзнуть, а на возвышении, если так можно назвать провислый круп, Пьетро был открыт всем ветрам. Час назад пошел снег, легкий, пушистый. Из каждого рта вырывались клубы пара. Пьетро хотелось оказаться притертым с обоих боков, однако он вспомнил о смраде, исходящем от черни. Нет уж, довольно с него и вонючей клячи.

Пьетро так озяб, что ничего и никого вокруг не замечал. Не заметил он и неожиданной преграды на пути. Двое юнцов в теплых плащах перекидывали друг другу единственный кинжал.

– Я придержу коня! – воскликнул один. – А ты хватай его.

Они схватили клячу под уздцы и аккуратно срезали по хорошему куску окорока. Серебряным кинжалом.

Пьетро только хмыкнул.

– Бери что хочешь, Мари. Мне уже все равно.

Марьотто откинул капюшон, осветив улицу неотразимой улыбкой. Антонио впился зубами в кусок окорока, забыв, очевидно, что на дворе Великий пост. Впрочем, он сразу выплюнул мясо.

– Сколько же тут соли!

– Большинство людей, – терпеливо объяснил Мари, – срезает с окорока куски отнюдь не для еды. Куски вешают над дверями для отпугивания злых духов.

– И как, помогает?

– Духов отпугивает не очень эффективно, зато собирает бродячих собак.

Марьотто и Антонио спешились и стали по обе стороны от клячи.

– Рад вас видеть, – сказал Пьетро.

– А мы рады видеть тебя, – делано проворчал Антонио. – Ты не ранен?

– Нет. – Кляча не вышла ростом, так что Пьетро едва на голову возвышался над здоровенным капуанцем. – А вы с Мари не пострадали?

– Не пострадали, – нахмурился Антонио.

– Разве что этот сукин сын мое седло в клочья изрезал, – произнес Марьотто, глядя исподлобья. «Сукин сын» в это время усиленно махал восхищенным поклонникам, улыбаясь в меру самодовольной улыбкой.

Друзья рассказали Пьетро о том, как почти победили. Пьетро пришел в ярость и в свою очередь рассказал о трюке с флажком.

– Вот мерзавец! – вскипел Антонио. – Хорошо бы от его задницы кусок отхватить!

Марьотто хлопнул в ладоши.

– А давайте устроим его коню падение, а его свяжем этой вот лентой.

Каррара с довольной улыбкой оглянулся.

– Эй, ребятишки, кажется, это ваше!

Марьотто поймал на лету серебряный кинжал, Антонио показал падуанцу фигу. Тот в ответ помахал рукой.

Они ехали вдоль Адидже, которая как раз в этом месте образовывала крутой изгиб. Район был застроен богатыми особняками и палаццо. Точно на севере высилась крыша собора. К ней примыкала церковь Сан Джованни, в обширной библиотеке которой хранились редкие манускрипты.

Между этими двумя церквями и площадью располагались роскошные частные дома новой постройки – свидетельства подъема купечества как класса. Граждане Вероны, которые жили и работали около Адидже, теперь переселялись в постоянно растущие пригороды, в то время как в центре города во множестве строились дома для богатых. Во Флоренции тоже так, вспомнил Пьетро: у всех преуспевающих синьоров имеются усадьбы в предместье, однако в последние годы каждый считает своим долгом отстроить дом непосредственно в городе. В Вероне особенным спросом пользовалась земля в районе, который на севере огибала река. Маленькие частные дома сносились, на их месте вырастали трех‑ и четырехэтажные особняки с балконами, оранжереями и лепниной. У семейства Монтекки тоже был великолепный дом неподалеку.

На одном из балконов появился молодой человек лет двадцати, широкоплечий и мускулистый. Пьетро сразу его узнал – на свадьбе Чеччино делла Скала молодой человек оплакивал свои шансы найти невесту в Вероне.

«Бонавентура, друг Чеччино», – вспомнил Пьетро.

Некогда изящная бородка Бонавентуры была теперь сальной и клочковатой. С его открытого дублета свисали нарядные ленты, сверху же он накинул домашний халат из тяжелого красного полотна с парчовыми вставками. Однако дорогую материю покрывали пятна, видимо, от жирного мяса и вина. Шляпа сидела косо. Темные кудрявые волосы, влажные от пота, словно в июльский день, сбились и спутались. Несмотря на холод, камича была расстегнута чуть ли не до пупа. Пот заливал Бонавентуре глаза. Казалось, он как минимум спасается на балконе от пожара.

В руках Бонавентура держал кусок ткани, когда‑то бывший женским платьем, вероятно, очень красивым – лавандового цвета, с серебристой нижней рубашкой, со вставками из тончайших кружев. Однако теперь великолепной гамурре⁴⁸ недоставало одного рукава, а на лифе красовалась прореха.

Пробежав по балкону, Бонавентура с криком: «Она недостойна моей жены!» перебросил гамурру через перила, на радость толпе.

В тот момент, когда Бонавентура разжал пальцы, на балкон, визжа, выскочила молодая женщина. На ней было платье кремового цвета – не менее изысканное, чем то, что выбросил Бонавентура; возможно, даже лучшее ее платье. Впрочем, кремовому платью досталось еще больше, чем лавандовому, парившему теперь над толпой в окружении снежных хлопьев. От пояса ткань покрывала густая грязь, парча местами оторвалась – полоски ее жалко свисали с лифа. Прическа женщины была под стать наряду – огненно‑рыжую копну волос кое‑как скрепляли несколько шпилек. В волосах каким‑то чудом сохранились крохотные цветки апельсина. Женщина бросилась с балкона за платьем, совершенно не задумываясь о собственной безопасности. Бонавентура успел схватить ее за талию и тем спасти от падения под ноги зевак, с нетерпением ждавших продолжения семейной сцены.

– Пусти! – кричала женщина, изо всех сил работая локтями и пятками.

– Как скажешь, дорогая, – с готовностью отвечал Бонавентура. Он разжал объятия, и рыжеволосая больно ударилась животом о низкую каменную ограду балкона. Толпа вздрогнула.

Медленно женщина поднялась и взглянула прямо в лицо своего мучителя.

– Мне нравилось это платье, муженек, – прорычала она.

– Платье никуда не годилось, милая женушка. Не потерплю, чтобы моя супруга в святой день вышла из дому в платье, которое пристало только продажным женщинам. – Бонавентура рыгнул и вытер рот рукавом.

– Платье было красивое. И скромное. И вообще, оно мне нравилось.

– А я говорю, дорогая моя, это платье тебе не пристало. Если хочешь пойти прогуляться, давай подыщем для тебя что‑нибудь более подходящее.

Бонавентура шагнул к ограде, чтобы бросить взгляд на лавандовое платье, и женщина, словно хорошо обученный солдат, тотчас повторила его движение. Теперь она смотрела на него из угла балкона, и по лицу ее было видно, что она что‑то задумала.

– Подходящее, значит. Хорошо же, – произнесла женщина.

Пальцы ее побежали по кружевам кремового платья. Она отрывала кружева вместе с присохшими лепешками грязи. В толпу полетели чулки и туфли, за ними последовала кремовая нижняя рубашка. Рука взметнулась вверх, и через мгновение немногочисленные шпильки были выхвачены из рыжей копны, и целый огненный водопад обрушился ей на плечи. Толпа охнула и подалась назад. Рыжеволосая женщина, абсолютно голая, уперла руки в бока. Ее не волновали ни холод, ни общественное мнение, в то время как холеное тело ее покрылось гусиной кожей.

– Ну что? Так лучше? – обратилась она к мужу.

Внизу образовалась давка – всем хотелось получше рассмотреть сумасшедшую аристократку. Женщина по‑прежнему не обращала внимания ни на людей, ни на погоду. Она в упор смотрела на мужа. Муж бросил вызов. Она не только приняла его вызов – она бросила свой. Теперь она с нетерпением ждала реакции.

Бонавентуру выходка жены ошеломила. Казалось, он вот‑вот сбросит свой халат и накинет его на жену – по крайней мере, любой другой на его месте так бы и поступил. Бонавентура, однако, застыл на месте, глядя жене прямо в лицо. Она тоже не сводила с него глаз. Поняв, что муж не знает, что делать, и потому не сделает ничего, женщина победно вскинула подбородок.

Возможно, именно этот жест вывел Бонавентуру из столбняка. Он окинул жену оценивающим взглядом и произнес, потирая руки:

– Прекрасное решение, дорогая!

Бонавентура одним прыжком оказался на ограде балкона и закричал:

– Вы все свидетели! Я с ног сбился, ища хорошего портного. Все портные Вероны – плуты! Моей жене придется примириться с этой горькой истиной. Говорю вам – в Вероне нет ни одного платья, подобающего моей несравненной супруге!

Женщина в ужасе смотрела на мужа. Кажется, в первый раз ей стало стыдно. Она обхватила себя руками за плечи. Впрочем, возможно, ей стало не стыдно, а просто холодно.

Бонавентура крикнул в открытую дверь:

– Кузен Фердинандо, позови моих слуг! Грумио, седлай коней! Я и моя молодая жена поедем на пир к Скалигеру!

Толпа возликовала; многие предлагали новобрачной коней под мужским седлом. Бонавентура балансировал на узкой ограде.

– Едем, Кэт! Сам Скалигер нас пригласил!

– Нет, муженек, – спокойно произнесла Кэт, – я с тобой не поеду.

И она изо всех сил обеими руками толкнула Бонавентуру. На секунду он завис над толпой, беспомощно размахивая руками, едва касаясь подошвами ограды, но в конце концов опрокинулся и, вопя, полетел с высоты второго этажа.

А Кэт, даже не полюбопытствовав, благополучно ли приземлился ее супруг, гордо развернулась и скрылась в доме. Слуга с безумными глазами поспешно затворил за ней двойные двери.

– Что это было? – воскликнул Пьетро.

Антонио плакал от смеха и хватал ртом воздух. У Марьотто, похоже, имелось объяснение, однако озвучить его помешало появление Бонавентуры. Счастливого новобрачного вовремя подхватила толпа; теперь его передавали с рук на руки, не опуская на землю. Он тоже, не в силах больше смеяться, утирал слезы. Оказавшись в непосредственной близости от клячи, Бонавентура правой рукой потянулся к окороку. Окорока он не захватил, однако тут же не менее дюжины ножей обкорнали для него поросячью ногу. Люди упрашивали Бонавентуру взять солонину, и он согласился.

– Отдам это мясо моей Кэт, а то она уже несколько дней ничего не ела. Мой повар никуда не годится! – Бонавентура снова усмехнулся. Людская река уносила его сквозь снегопад все дальше от дома.

«Может, и к лучшему, – подумал Пьетро. – Если у этого сумасшедшего осталась хоть капля ума, он домой не вернется. По крайней мере, пока там эта ведьма».

Ближе к вечеру Массимилиано да Виллафранка пришел в палаццо Скалигера. С полудня Скалигер ездил по городу, разбирая несчастные случаи. Это было лишь начало. Два человека погибли в драке, несколько получили увечья во время гусиных боев – на них напал свирепый гусь, которому не нравилось быть предметом забавы. Восемнадцать человек выловили из Адидже – они свалились туда в ходе боев на дубинках. Кангранде обо всем докладывали слуги. Барджелло застал Кангранде, когда тот отдавал распоряжения Туллио Д’Изоле относительно компенсации семьям погибших и выдачи призов победителям.

– Синьор делла Скала, – вкрадчиво начал Виллафранка. Он сто лет знал Скалигера. На каждую степень секретности доклада имелась своя форма обращения.

Скалигер отослал Туллио и произнес:

– У тебя одна минута. Если меня хватятся, кто‑нибудь явится на поиски.

Массимилиано понимающе кивнул.

– Она мертва.

Если Скалигер и удивился, по лицу его этого было не видно.

– Это не самоубийство?

– Она погибла от раны в грудь, а еще… я, право, не знаю, как это вышло, но ее голова…

– Ей отрубили голову?

– Нет. Не отрубили, а повернули задом наперед.

– Понятно, – спокойно произнес Кангранде. – Выходит, мы никогда не узнаем, кто ее нанял.

– Ни рядом с ней, ни в складках одежды не было денег, кроме тех, что вы ей дали. Я сам смотрел. Вы уверены, что пророчество заказное?

– Все ее пророчества заказные. Только сегодняшнее заказывал не я, а кто‑то другой. Как ты поступил с телом?

– Я заплатил актерам, и они ее унесли. Я дал им достаточно, чтобы они держали рот на замке, но проследить все же не мешает.

Кангранде нахмурился.

– Если она исчезнет при загадочных обстоятельствах, вера в ее пророчество только возрастет. Завтра я назначу вознаграждение за выдачу убийцы.

– Разве вы знаете, кто это?

– Не знаю. – Скалигер жестом поманил Массимилиано. Кем бы ни был убийца, он очень умен. Подкупить прорицательницу – не шутка. Я бы и сам так поступил.

– Проклятый мавр вернулся.

– Ты пытаешься сменить тему или тебе кажется, что между этими событиями есть связь?

– Чего уж хуже – держать в доме жида! А теперь еще и мавр! Они оба проклятые язычники, колдуны…

– Не думаю, что когда‑нибудь застукаю Мануила за питьем крови младенцев. Если такое случится, я отдам его тебе на растерзание. Забудь о язычниках. Особенно о мавре. Что‑нибудь еще?

Виллафранка собрался уже уходить, но вопрос сам сорвался с его губ.

– А вы бы все равно ее убрали?

– Разумеется. Мне не нужны домыслы толпы.

– И вы не боитесь?

Кангранде зевнул.

– До умопомрачения. А теперь, с твоего позволения, я пойду. Меня ждут.

И Кангранде удалился. Шаги его были, как всегда, длинны, лицо, как всегда, равнодушно. Многих шокировало это равнодушие, но Виллафранка‑то знал мальчика с рождения. Впрочем, слово «мальчик» к Скалигеру неприменимо, подумал Массимилиано. Пусть он все еще очень молод, но вот кем‑кем, а мальчиком он никогда не был. Волком в овечьей шкуре, императором, который ждет своего часа, – да, был. Барджелло в этом не сомневался. Он надеялся только, что доживет до настоящей славы Скалигера.

– Послушай, Массимилиано!..

Барджелло обернулся. К нему в сопровождении двух грумов и камеристки, едва за ними поспевавшей, шла супруга Кангранде. Барджелло отвесил поклон.

– Массимилиано, я слышала, что прорицательницу убили. Это так?

Барджелло, поколебавшись, ответил утвердительно.

– Кто ее убил?

– Мы не знаем, мадонна Джованна. Ваш супруг считает, что ее использовали, чтобы передать ему важное сообщение.

– Кто использовал?

– Если бы я только знал, мадонна, я бы нашел убийцу. Возможно, он, убийца, из Падуи, а то и из Венеции – угроза может исходить и оттуда.

Джованна да Свевиа, нахмурившись, кивнула.

– Так узнай, Массимилиано.

На секунду барджелло вспомнил, что мадонна Джованна – родственница Фридриха II.

– Он в безопасности, госпожа.

– Явно ты не слушал прорицательницу, – бросила, уходя, Джованна.